Ты пойдешь со мной?

– Никакой магии, – сказал он тихо. Бархат его низкого голоса прошелся по моей коже мурашками. – Просто раньше я был сильно похож на мать, а вырастая, все больше становился похожим на отца.

Я посмотрела ему в глаза безо всякого стеснения. И правда – все просто. Такое бывает.

– Что же ты не сказал мне?

– Думал, узнаешь.

– А я не узнала. Так засмотрелась на тебя, что тебя самого и не увидела.

Он смотрел на меня сверху вниз. Я пьянела от того, как близко мы стояли.

– Так, где же ты все это время была? Куда делась?

Я засмеялась. Я и сама не могла поверить, но все оказалось так просто.

– Я была с тобой.

Удивление и неверие в одно мгновение сделали его моложе на несколько лет, и он так сильно стал похож на того, кого я все это время искала. Он не верил мне и, глядя на меня удивленными глазами, неуверенно замотал головой.

– Не может быть…

– Это правда. Тогда в лесу ты, точнее твои дрессированные гориллы… Влад, ты украл меня у самого себя.

Я смотрела в его глаза и видела, как боль сжимает его сердце. Как мой храбрый, одинокий мальчишка вновь просыпается в нем, и какой болью это дается Графу. Старое, давно забытое имя, полоснуло, словно лезвие. Его лицо стало каменным, но глаза… Они умоляли, они просили меня забрать свои слова назад, они не хотели меня слушать.

– Я только теперь поняла, почему ты так злился на меня. Я только теперь знаю, что значили те слова, что ты снова и снова кричал мне. «Ты обманула меня». Ты кричал мне это не из-за того, что я тогда подсматривала и не из-за того, что увидела в ночь, когда Фос чуть не прорвался в замок. Это было из-за того, что случилось тогда, когда Фос подошел слишком близко к твоей деревянной лачуге посреди леса. Прости меня, и правда обманула тебя! Я обещала, что не оставлю тебя, и не сдержала обещание…

Его лицо исказила боль.

– Прости меня, Владик…

Я протянула руку к его лицу. Он оскалился, словно зверь, и отшатнулся от меня.

– Нет… – шептал он самому себе. – Нет.

Его «нет» не пугало меня. Мягкий свет огня на его матовой коже, невыносимо синие сапфиры глаз, губы, против которых не устоит ни одна сила воли. Я завороженно следила за плавными линиями тела, перетекающими одна в другую, за изгибами и линиями, за игрой света и тени.

– Тогда, в ночь перед тем, как меня похитили… Ты ведь хотел сказать мне, что влюбился?

– Я был мальчишкой. Я тогда ничего не понимал.

– А сейчас? Сейчас ты понимаешь?

Он втянул воздух сквозь зубы и с силой провел ладонями по лицу.

– Ты искал меня,– сказала я.

Он отчаянно замотал головой, как будто я поверю в это.

– Искал. Я знаю. Откуда бы тогда взялась эта дурацкая собака?

Он уже не ничего не говорил, и только его глаза умоляли меня замолчать, но сейчас, даже сделай я это или вовсе скройся с лица земли, это уже ничего не изменит. Я шагнула ему навстречу, он – шаг назад.

– Я знаю, ты любишь меня так же сильно, как тогда. Я видела твои глаза, когда мы танцевали в облаках. Так почему ты не позволяешь мне любить тебя?

Его крик испугал меня.

– ПОТОМУ, ЧТО Я УЖЕ ПОЗВОЛИЛ ТЕБЕ ЭТО ОДНАЖДЫ!

Он закричал так яростно и так отчаянно, что я понимала – не простил и даже не собирался. Он все это время болел мной и так отчаянно пытался забыть, что сделал это смыслом всей своей одинокой жизни, в которой было столько людей – хороших, плохих, близких и совершенно чужих. Но меня в ней не было. Все это время, одинокий мальчишка из лачуги посреди леса возводил стены и строил башни, обучался колдовству и раздавал его всем, кто нуждался, искал меня и не находил, но… все же продолжал искать.

– Ты хоть знаешь, через что я прошел тогда? – кричал он. Старая боль проснулась, зазвучала в нем с новой силой, снова заполонила все вокруг, такая же острая, как в тот самый день, когда вернувшись на поляну цветов, он не нашел меня. – Я обшарил все. Я искал тебя везде. Я не спал всю неделю, пока меня не свалило от усталости. Еще год я не мог нормально есть и спать. Рвал и метал. Поднял на уши всю живность в лесу. Я спускался в ущелья и поднимался на горы. Я искал на речном дне и в норах у таких свирепых зверей, каких ты в жизни не видела. Знаешь, сколько раз я хоронил тебя? Я тешил себя надеждами, но заставлял себя поверить, что тебя уже нет. Я НЕНАВИДЕЛ СЕБЯ! Я проклинал себя сотни тысяч раз за то, что оставил тебя тогда одну, и лишь одному Богу известно, как я тогда не сошел с ума.

Он замолчал, пытаясь отдышаться. Затем зашагал по комнате, остановился и снова заговорил, но уже тише.

– А потом ты являешься в мой замок. Живая. Точно такой, какой я запомнил тебя в тот день. Такой, какой ты снилась мне каждую ночь. Не изменилась ни капли. Пришла и заявила, что я тебя украл, – он нервно засмеялся. – И потребовала отпустить! Только не сказала, КАК мне это сделать!

– Я не узнала тебя! Да и никто не смог бы узнать в тебе того тощего мальчишку!

Он с недоверием посмотрел на меня, и продолжил, словно не услышал меня.

– Я честно старался не… Не смотреть на тебя, и я бы отпустил тебя, если бы не Фос.

– Врешь! – сказала я, мгновенно закипев от ярости. – Бессовестный врун, ты не умеешь жить без меня!

– Знаю! – закричал он в ответ. – Знаю… – повторил он тихо. – Но от этого не становиться легче, – он снова прошел комнату от угла к углу. Поднял глаза и посмотрел на меня. – Знаешь, чего мне стоило не разорвать тебя в клочья? Я и сам не понимал от любви или от ненависти, но разве важно это? Важно то, что ты стояла передо мной и смотрела так, словно ничего и не было. Я всю свою жизнь искал тебя, хоронил и снова воскрешал, чтобы опять искать! Снова и снова! Каждый день! И вот ты стоишь передо мной и смотришь на меня, как на чужого. А я горел внутри! Я смотрел и не мог поверить своим глазам. После того, как я заново скроил свою жизнь, ты снова пришла, чтобы все сломать. Так что же мне нужно было сделать?

Я молча роняла слезы. Бедный, бедный мой Владик, сколько же пришлось тебе пережить.

– Но теперь – то я здесь, – тихо прошептала я.

– Да? И надолго?

Он смотрел, как я молча раскрываю рот, не зная, что ответить. Он отвернулся и посмотрел в окно, то ли подбирая слова, то ли чтобы не разорвать меня в клочья теперь. Потом он снова повернулся ко мне.

– Итак, ты снова была в моем доме. Спустя какое-то время я уже слабо понимал, что делаю, но отчетливо осознавал, что с каждым днем я все слабее перед тобой. Ты еще так смотрела на меня…

– Ты удивительно красивый человек,– сказала я нежно, давясь слезами

Он горько усмехнулся.

– Знаю. И вот я уже понимал, что неизбежно снова иду к тебе даже тогда, когда мне кажется, что иду от тебя. Я решил простить тебя. И что делаешь ты? В ночь бала я уже не видел смысла сопротивляться…

– Я знаю. Я видела.

– Я решил… Решил – будь, что будет. Все равно мне не скрыться от себя. От тебя.

– Влад, мне показалось тогда, что я увидела тебя. Тебя, когда ты был еще мальчишкой.

– Я И БЫЛ ТАМ! – закричал он и впился в меня ненавидящими глазами. – ТАК ЧТО ЖЕ ТЕБЕ ЕЩЕ БЫЛО НУЖНО??? Я дал тебе все, что мог. Я старался стать тебе достойным соперником, другом, защитником. Я давал все, что ты хотела – страх – на грани безумия, ненависть – до дрожи, любовь – до хрипоты. Все, что в этом замке – твое. Стены – чтобы ничего не бояться, и Фос – чтобы было от чего прятаться за стенами. Люди, которые полюбили тебя, и которые возненавидели, чтобы те, кто любит, могли защищать тебя. Я дал тебе возможность радоваться и плакать, любить и ненавидеть. Я дал тебе невесомость, я подарил тебе облака, я показал космос так близко, как никто другой не может. Я хотел, чтобы ты любила меня…

– Я и любила…

– И все же ушла!

Я молчала. Как же я объясню, что если бы я осталась, то ни за что на свете уже не смогла спасти его?

И тут он тихо сказал.

– Уходи.

Как же больно полосонуло это слово по всему нутру, заставив оскалиться от отчаянья. Дыхание остановилось. Горячие слезы скатились по моим щекам одна задругой, но я молчала.

– Уходи и больше не возвращайся, – голос его стал тихим и неуверенным, но он всеми силами пытался придать ему твердости. – Совсем уходи. Навсегда. Из замка и из моей жизни. Иди, куда хочешь, но только больше не возвращайся сюда.

Мы застыли и молча смотрели друг на друга. На что он рассчитывает? Что я действительно уйду после всего того, через что прошла? Что в нескольких секундах от того, чтобы спасти человека, в котором теперь вся моя вселенная, я развернусь и пойду, куда глаза глядят? В любой другой день, с любым другим человеком, моя гордыня немедленно взяла бы верх и погнала бы прочь от грубости и трусости, в которой он теперь так отчаянно ищет свое спасение. Актер из него такой же бездарный, как и из меня. Ни капли не верю в злые глаза, и губы, скорченные от ненависти. Нет. Все это – не больше, чем круги на воде, и какой же дурой я буду, если поверю в этот маскарад.

– Я никуда не пойду.

Его брови влетели от изумления. Он открыл рот, но не сказал ни слова. Он смотрел на меня, как на муравья. Сверху – вниз, надменно, но удивленно. А затем с тихой ненавистью заговорил.

– Значит, я заставлю тебя уйти.

Небрежный взмах руки его руки – и я инстинктивно закрыла руками лицо. А в следующую секунду на меня обрушился ураганный вихрь ледяного ветра. Все, что могло летать, взметнулось в воздух и завертелось в бешеном круговороте. Пронзительный, словно тысяча ножей, ледяной ветер раздирал льдом мою кожу, пробираясь глубоко внутрь, летающие осколки резали, оставляя тонкие красные полосы, а я лишь молча стискивала зубы. Кровь мгновенно застыла в моих жилах. Сердце ухало в моей груди, тщетно стараясь прокачать ее по моему телу. Я почувствовала, как слезы льдом застывают на моих щеках, и подумала, что агония моя продлится недолго. ПОСМОТРИ, ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ СО МНОЙ! Что-то больно скребнуло меня по спине. Странно, но в этот момент я и не думала, что поступаю глупо. Психани, покажи зубы этому мальчишке в мужском теле! Но мысль эта лишь прошла бегущей строкой в моей голове, не оставив никакого отклика. Милая моя Ирма, как ты ошибалась, полагая, что у него не хватит сил на финальное колдовство. Искренняя вера в собственную правоту дает поистине нечеловеческую силу. Дрожь, которая началась, быстро прекратилась, и мне стало совершенно безразлично мое тело. Боль пронзала меня от макушки до пяток, но теперь это совершенно не имело значение. Я просто ждала. Большой осколок прошелся по моей левой икре, и я рухнула на колени. Я все повторяла про себя, что любовь заставляет нас быть достойным предмета своей любви. Кто же это говорил? Не помню. Сознание мое затуманивалось, и я уже не слышала собственного дыхания. Не верьте тем, кто говорит, что любовь ставит на колени. Она тянет Вас на непреодолимые вершины, совершенно недоступные в состоянии покоя нашей души. Мы лезем наверх, обдирая руки. Мы хотим, мы жаждем быть достойными нашей любви. И сейчас мне не холодно, не больно, не страшно. Мне нет дела до твоей трусости. Я научусь быть достойным соперником или замерзну.

Откуда-то издалека послышался женский голос, и я подумала, что брежу. Низкий, красивый, он кричал что-то, что я не могла разобрать. Чьи-то руки схватили меня за плечи, я услышала отчаянное «УХОДИ!» над своим ухом, а в следующе мгновение все закончилось. Кто-то прижимал меня к себе с нежностью и безотчетным желанием защитить. Кто-то гладил мои волосы, и пытался отодрать намертво примерзшие руки от моего лица. На мои плечи легло теплое дыхание.

– Потерпи. Сейчас, сейчас…

Я открыла глаза, и первое что я увидела – это длинную шею, подчеркнутую красотой белоснежной кожи. Прядь белых, сверкающих, словно отлитых из хрусталя, волос, и удивительные глаза, сверкающие миллионами крошечных бриллиантов. Влада в кабинете уже не было.

– Все закончилось. – сказала мне Амалия. – Теперь уже все хорошо.

***

Огонь разгорался все сильнее. Мы сидели на полу возле самого камина. Меня уже почти не колотило, но время от времени подбрасывало, как от внезапного испуга. Амалия осматривала мою кожу. Находя порез, она проводила пальцем по нему, и говорила одно и то же слово, на знакомом мне, совершенно непроизносимом языке. Рана тут же затягивалась, не оставляя даже следа.

– Вы тоже умеете колдовать? – спросила я. Голос мой еще дрожал, но уже был громче, чем комариный писк.

Она вскинула брови, как бы говоря, что ничего удивительного в этом нет.

– На самом деле, невелика хитрость, – сказала она. – Немного практики, и несложные бытовые заклинания можно освоить без труда.

Она кинула на меня быстрый взгляд, а затем, снова вернувшись к моим царапинам, спросила меня.

– Знаешь, почему я так вырядилась сегодня?

Я мельком прошлась взглядом по шелковому красному платью, туго обтягивающему ее восхитительное тело, и помотала головой.

– У меня сегодня праздник, – сказала она, улыбнувшись одними губами.

– Какой?

– Не знаю, как правильно его назвать. Наверное, это день моего второго рождения. Сегодня, впервые за все мою жизнь, я принадлежу сама себе, – она замолчала, а потом тихо добавила. – Ты ведь знаешь, как я появилась?

Я кивнула. – Дерево.

– Дерево, – повторила она тихим эхом, и опустила глаза, как будто была в чем-то виновата. – Знаешь, в этот замок все пришли по доброй воле, и только меня сюда привели, не спрашивая, хочу ли я этого, – она подняла на меня свои удивительные глаза, и я залюбовалась переливами огня, сверкающего в них. – Я ведь совсем ничего не помню из того дня. Дерево ведь показало тебе?

Я снова кивнула.

– Расскажи мне

Я медлила. Думала – стоит ли? Нужно ли ей знать это? Такая красивая и такая несчастная. Станет ли ей легче от этого? Но раз она хочет – кто я такая, чтобы решать за нее?

– Он пришел к дереву, потому что отчаялся, понимаешь? Не для того, чтобы потешить собственное самолюбие. Он просто потерял всякую надежду найти меня, понимаешь? Он тогда разозлился. Великая сказала ему ждать, он ответил, что всю жизнь только это и делает. И решил действовать. Знаешь, – сказала я глядя в ее глаза, – я ведь все видела. Он пришел к дереву мокрым до нитки. Наверное, в этот день шел дождь. А над деревом – купол из елей, там всегда сухо и почти совсем темно. Тень от дерева дает слабый свет, но от него, скорее, какое-то неприятное ощущение, чем чувство света, – я вспомнила свой собственный поход к тому месту, и по телу пробежала дрожь. – Он просто стоял и смотрел. Долго. Я, глядя на него, была совершенно уверена, что он уйдет, так ничего и не попросив. Все в его лице говорило о том, что понял, что пришел напрасно. И, наверное, если бы Дерево не заговорило с ним… Оно всегда заговаривает первым.

Амалия слушала меня очень внимательно, временами сбиваясь с дыхания. – И что же он загадал? – спросила она. – В смысле, что конкретно? Как звучало его желание?

– Все просто. Он загадал, чтобы Дерево дало ему женщину, которая будет любить его больше всего на свете.

– Действительно, просто, – эхом вторила она мои слова, и мне показалось, нет, я поняла совершенно точно, что сказала что-то не то. Неправильно построила фразу, неверно подобрала слова, и теперь, глядя на то, с какой горечью она смотрела на меня, понимала, что сказанного не воротить. Я попыталась исправить то, что наговорила. – Знаешь, твое рождение… Это было очень, очень красиво.

Амалия кивнула и опустила глаза. Я решила больше не говорить ни слова. Что бы я сейчас ни сказала, это никак не изменит того факта, что ее сотворили, как вещь. У нее было четкое предназначение и вполне конкретная задача. С самого рождения, то есть задолго до него, смысл ее жизни сводился к тому, чтобы быть лучше, чем кто-то, заменить кого-то, кого невозможно заменить. Ей никто права выбора не дал. Ее судьба была предначертана. И она не справилась. Она и не смогла бы, даже будь на то ее воля, ведь как вообще можно сделать человека счастливым против его желания? Вся ее жизнь должна была стать доказательством того, как может быть эгоистичен человек, ведь Граф ни на секунду не задумался, каково будет жить его творению. Он просто попросил. Дерево просто сделало. Так и появилось на свет одно из самых несчастных созданий в этом мире.

– Знаешь, – сказала она так тихо, что я еле разбирала слова, – он ведь сразу понял, что никогда не сможет полюбить меня. А я старалась, – она снова опустила глаза, пряча их так, словно это все – от рождения до сегодняшнего дня – полностью ее вина. – Я всячески пыталась соответствовать. Пыталась быть самой лучшей, самой красивой, самой желанной. Мне всегда казалось, что я стараюсь недостаточно, и лезла из кожи вон. Все время делала что-то не то, но никак не могла понять – в чем дело. И все это время, здесь – она прикоснулась к груди, – болело так, что выть хотелось. Хожу, говорю, ем, одеваюсь, ложусь спать, а чувствую себя так, словно внутри нет ничего. И это "ничего", так жжется…

– Амалия, ты ни в чем не виновата!

– Знаю.

Она замолчала и долго смотрела, как пляшет огонь на деревянных поленьях. Физически я чувствовала себя совсем хорошо, но морально… Нужно было что-то сказать, найти нужные слова или просто обнять, на худой конец, сказав банальное "все будет хорошо", и ждать, когда сбудутся твои слова. Но слов подходящих не было, а прикоснуться к ней я не смогла бы. Я всегда боюсь делать что-то, пока не буду уверена, что то, что я делаю, совершенно правильно. Даже если дело это доброе. Мне всегда кажется, что даже добрые дела я делаю как-то не так, как нужно. Но вдруг она встряхнула головой и улыбнулась.

– Не жалей меня, – сказал она, снова подняв глаза. – Теперь это уже ни к чему. Я никогда не хотела жалости, и сейчас не хочу. К тому же, у нас праздник. Немного грустно, правда, что приходиться прощаться, но рано или поздно, всем приходится это делать, верно? – я кивнула ей, но как-то грустно и неуверенно. А она продолжила. – Здесь, в замке, люди думают, что я ненавидела всех и каждого. Это неправда. Я успела привыкнуть ко всем. Не всех полюбила, было бы не честно так говорить, но были люди помимо Графа, которые восхищали меня.

– Правда? Кто, например?

– Если ждешь, что я назову твое имя, напрасно. Не назову.

Я засмеялась и согласно кивнула. – Ладно, так кто же?

– Косой.

Я удивленно вытаращила глаза. Она улыбалась.

– Шутишь? – спросила я.

– Нет. Совершенно серьезно. Он странно выглядит, да и ведет себя не очень, но я совершенно уверена, что у него великое будущее.

– Наверное… Хотя, вряд ли.

– Вот увидишь, – сказала она, а потом безо всякой паузы спросила. – Ты ведь позаботишься о нем?

– О Косом? Не могу обещать…

– О Владе.

Я долго смотрела на нее, а потом кивнула. Повисло молчание. Я посмотрела на нее. Она, действительно, выглядела как-то иначе, и дело было не только в том, что взгляд ее стал мягким, и из него исчезла былая снисходительность – абсолютно все в ней было спокойным, как прозрачная водная гладь тихого лесного озера. Плечи и спина расслаблены, и из них исчезла напряженность, которая сковывала ее тело все это время. Мягкий рельеф рук, спокойно лежавших на коленях, нежен и спокоен. Она по-прежнему была самой красивой женщиной в мире, но теперь это больше не было определяющим. Теперь красота ее была лишь красотой. Она больше не была ее сутью, а стала лишь фоном, на котором расцветала новая жизнь, берущая свое начало прямо сейчас. Что ждет ее впереди?

– Куда ты пойдешь? – спросила я.

– Куда глаза глядят, – сказала она и улыбнулась так тепло, что я поняла, что она – то уже совершенно готова. Она была как птица, которая просидела в клетке с самого рождения, а теперь узнала, что умеет летать. Одной ногой она уже была там, где начинается совершенно другая, новая, жизнь. Без рамок и предназначений, где она может стать, кем захочет, где у нее, наконец, будет то, что все мы так легко принимаем за само собой разумеющееся, чего она была лишена – свобода выбора. То, что большая часть людей считает чем-то совершенно естественным, становится невероятным чудом, сладостью жизни для тех, кто, так или иначе, был ее лишен. Теперь она будет ошибаться, несомненно, будет, обязательно влипнет в историю, доверится не тому человеку, обожжется, но научится отличать людей от нЕлюдей, и будет дуть на воду, но снова и снова будет спотыкаться и набивать шишки. Улыбаясь и потирая ушибленное место, снова пойдет вперед, ведь кругом столько граблей, и они так заманчиво блестят на утреннем солнышке. Но уж лучше так, чем каждое утро вставать с целью, которую навязал тебе глупый мальчишка, который наспех выстругал тебя из деревяшки, и поставил на полку, показав тебе свое место, обозначив круг обязанностей и сам же жалеющий тебя за бесхребетность. Она была на чемоданах. Ей уже не терпелось начать жить, и вряд ли она дотерпит до утра. Я даже немного позавидовала ей. Ее история только начинается.

– Можешь не бояться и выходить прямо сейчас. Фос не тронет тебя.

Она удивленно вскинула брови.

– Откуда знаешь?

– Просто знаю. Поверь, и как сказал мне сегодня очень близкий мне человек (к горлу подкатил комок) – иди вперед, и ничего не бойся.

Она улыбнулась мне. Кто-то станет твоим человеком и будет каждый день смотреть на тебя, как на… совершенно обыкновенную женщину. Думаю, именно этого тебе и хотелось бы больше всего. Стать совершенно обыкновенной.

Амалия наигранно задрала нос и повела бровью. Ох и лиса… Я засмеялась.

– Только переоденься, – сказала я, когда смех немного облегчил наше расставание. – А то в красном шелковом платье будет немного неудобно пробираться сквозь лес.

Она оглядела себя. – Да, пожалуй.

– Послушай, прежде чем ты уйдешь… Как ты оказалась здесь? В смысле, рядом с кабинетом? Как узнала, что мне нужна помощь? Не подумай, что я не благодарна тебе…

– Я понимаю. Я не подслушивала, если ты об этом. Не знаю, как это называется. Просто потянуло и все. Как удавка, понимаешь? Просто встала и побежала. Сама не понимала – зачем, но бежала. Быстро бежала, знаешь ли. Просто стало совершенно невыносимо не быть здесь. Вот как-то так. Странно?

– Совершенно нормально.

– Серьезно?

– Конечно, нет. Ну, по крайней мере, для меня. Неизвестно, из чего ты сделана. Может, для тебя и нормально.

Она вдруг нахмурилась. – Как думаешь, смогу я сойти за «свою» среди людей?

– Не сомневаюсь ни капли.

Она подумала еще немного, а потом удовлетворенно кивнула.

– Только, – добавила я, стараясь хоть немного подготовить ее к выходу "в свет", – будет очень трудно. И страшно, но весело. И больно – временами, но хорошо и радостно – потом. И…

– Я на это очень надеюсь, – сказала она. – Это лучше, чем никак.

Она поднялась. Я тоже встала, ощущая, как кровь разгоняется по согревшемуся, наконец, телу. Если бы я так же грациозно управляла своим телом, как она, если бы каждое мое движение, даже простой шаг, выглядели бы столь непринужденно и завораживающе, одновременно, я думаю, мне не было бы равных в своем мире. Уже у двери она повернулась.

– Ты же понимаешь, что он не хотел тебя убить?

– Понимаю.

– Его это ни капли не извиняет, но… Если бы ты жила в отчаянье и страхе все свою жизнь, ты бы тоже испугалась собственного счастья. Особенно, когда оно на расстоянии вытянутой руки.

Она ушла, а я осталась совершенно одна. Я подошла к окну. Огромная луна, казалось, подглядывала единственным огромным глазом прямо в мое окно. Она была просто невероятно яркой и казалась такой близкой, что можно было запросто коснуться ее, просто протянув руку. Наверное, на ощупь она пыльная и холодная, и ее пыль осталась бы на моих пальцах, коснись я ее. Совершенно потеряв счет времени, я стояла и смотрела, какими яркими, при такой-то луне, были звезды. Как млечный путь проплывал над моей головой, и мне вспомнился бал, когда до неба можно было допрыгнуть. Может, и стоило? Ну, сейчас нет смысла думать о том, что упущено. Есть смысл подумать о том, что все еще в моих руках. План действий у меня был, и если верить дереву, он должен был сработать. Но оставалось еще та часть, которая была неподвластна с точки зрения пресловутой логики. Ох уж эти чувства! Все – в них, все – из-за них, все на них, пожалуй, и держится. Удивительная вещь, если задуматься, – странные порывы души. Почти всегда идущие против здравого смысла, толкающие нас на неоправданные, непредсказуемые и абсолютно не имеющие никакой пользы поступки. Но в них-то как раз и кроется все. Ничто не открывает истинную сущность человека, как его бессмысленные глупости. А значит, именно в бессмысленном и раскрывается истинная сущность человека. Звучит странно, но мне кажется верным.

Луна медленно ползла по небу, плыло время, а я все никак не решалась. Как же сложно сделать последний шаг, как же приятно продлить предвкушение. Эту сладкую, как мед, панику, неизвестного цвета и происхождения. Я открыла окно и вдохнула сладкий запах ночи. Господи, как же прекрасен этот мир!