Ты пойдешь со мной?

– Графу? А чего ему помогать – то?

– Ты этого не видишь, не понимаешь, но ему очень нужна твоя помощь.

– Да он не нуждается вообще ни в чьей помощи!

– Найди его любимую. Найди ту, которую он всем сердцем любит, и верни ее ему. И тогда все встанет на свои места. Каждый получит свое, головоломка соберется, и ты отправишься домой. А если все сделаешь правильно, то и еще кое-кого заберешь.

– Вы знаете, откуда я?

– Ну конечно!

– Кого? Какая головоломка? Я не понимаю, о чем Вы? О какой любимой идет речь, если…

– О девушке, которую он всем сердцем любит. Он всю жизнь ищет ее.

Надо сказать, меня что-то неприятно кольнуло в самое сердце. Не сильно, но ощутимо. В общем-то, какое мне дело? Но, судя по всему, меня это все же задело. Удивительно и довольно неприятно.

– Он был у Вас?

– Да. Он искал ее, и приходил не только ко мне. Он тогда меня не послушал, сделал по – своему и сделал несчастным не только себя, но и ее.

– Кого – ее? Любимую?

– Исправь то, что он натворил, и ты сделаешь счастливыми сразу нескольких.

– Я вообще перестала что-то понимать.

– Просто сделай так, как я говорю! Не спорь. Я вижу будущее, я знаю, что будет…

– Так скажите мне, где она! Где мне ее искать?

– Не могу.

– Почему!?

– Да потому, что слишком много знать иногда хуже, чем не знать ничего вообще. Все сложится, если мысли твои будут чисты, если разум не будет затуманен. Порой не знать – величайший дар, который я могу дать. Все приходят ко мне, чтобы узнать, а иногда знать не нужно. Иногда нужно слепо идти, не видя, но веря! Понимаешь? Нить судьбы тянется, связывается и переплетается, я не могу вмешиваться. Но я могу указать направление. Чаще всего мой дар тратится на самое сложное – невмешательство. Я вижу будущее, я точно знаю, что будет, и ИМЕННО ПОЭТОМУ я прошу довериться мне.

Я молчала. Вот уж кому-кому, а Графу помогать мне захотелось в самую последнюю очередь, и уж совсем сомнительным мне казалось то, что я буду искать человека, в то время как Волшебница прекрасно знает, где этот человек. Странно было услышать, что существует на свете девушка, которую он любит и ищет всю жизнь. Ведь этой ночью… Что все это значило? Улыбки, подмигивания, танец… Я почувствовала себя обманутой. И вроде бы, никто никого не обманул, ведь никто ничего не обещал, но… То, что слегка кольнуло меня прежде, хорошенько дало о себе знать снова, и на этот раз было больно. Все было таким странным, таким… личным. Очевидно, прочитав все это на моем лице, Волшебница заговорила, грустно и тихо.

– Когда Граф приходил ко мне за помощью, он так же, как и ты, услышал то, чего не хотел слышать. Но, вопреки моим словам, он сделал по-своему. Гордыня, гнев и отчаянье затуманили его разум, и он не послушал меня. Получив, как ему казалось, то, что сделает его счастливым, он стал заложником в собственном замке, потому что Фос ждет его снаружи. Знаешь, Фос ведь охотится именно за ним. Он ждет его. И получается, что он пришел ко мне за свободой, а получил тюрьму.

– Не понимаю, каким образом Фос и его любимая связаны?

– Меньше вопросов. – она вздохнула и добавила. – Я устала убеждать людей, что они – не центр мироздания, и что им нужно лишь идти за своей судьбой, задавая как можно меньше вопросов.

Мы снова замолчали. Я не видела ее лица, но ее голос, его интонации, давали мне все, что нужно было знать. Странно, но теперь я совершенно спокойно могу вообразить, как люди годами общаются, не видя друг друга. Сейчас не пишут писем, не звонят по заказному межгороду. Сейчас люди так просто могут поговорить друг с другом, что это обесценивает это самое общение, поэтому, наверное, так сложно представить себе, что оно может быть таким разным. Сейчас я прекрасно видела лицо Волшебницы – уставшее, задумчивое, обязательно красивое, с залегшей морщинкой на переносице, тонким, острым носом и глубокими, умными глазами, никогда не глядящими на тебя дольше минуты, немного скучающими, чуточку хитрыми. Удивительно, как много может рассказать о нас один только голос.

– Хорошо. Но с чего же мне начать?

– Возвращайся в замок.

– И что мне делать там?

– Просто возвращайся.

– Как загадочно… Ладно. – сказала я, поднимаясь на ноги.

– Подожди. Куда ты?

– Как куда? В замок… – пробубнила я, застыв в крайне неудобном положении.

– Ну не сейчас же. Ночь на дворе. Фос тебя слопает, стоит тебе нос из леса высунуть. Подожди до рассвета.

Я снова уселась на землю. До рассвета было несколько часов. Заняться мне нечем, и я решила, что не каждый день встречаешь Волшебницу, а потому заговорила нарочито небрежно, делая вид, что мне не так уж любопытно. – Ладно. Ну… Раз уж мы с Вами тут застряли… Вернее, я застряла, может, вы расскажете мне о себе немного больше. Все же не каждый день…

– А просто помолчать вместе мы разве не можем?

– Хм… Нет.

Хмуро промычав что-то невнятное про назойливость и неумение усмирять свой язык, она спросила: – Ну, так что же тебя интересует?

– Ну, хотя бы… как Вас зовут на самом деле?

– Да Волшебницей и зовут. Знающие добавляют "Великая", ну а такие неучи, как ты, просто Волшебницей.

– Ладно, поняла. Великая Волшебница. А меня Лера зовут.

Великая Волшебница вздохнула: – Лера, так Лера.

– А у Вас разве никогда не было, ну… человеческого имени?

– Ну, не больно-то я смахиваю на человека в этой жизни.

– В этой? Она у Вас что, не первая?

– И не последняя, я надеюсь.

Тут мое показное равнодушие, как рукой сняло. – Боже мой! Сколько же жизней Вы прожили?

– Уже и не помню. После шестидесятой и считать перестала.

– И каждую Вы помните?

– Ну конечно!

– Как же это возможно?

Еще один глубокий вздох.

– Объяснять это сложнее, чем оно есть на самом деле. Если коротко, то в какой-то момент моя жизненная линия преломилась и пошла параллельно временному потоку, в то время, как ваши так и остались перпендикулярно. Это и дает мне возможность видеть прошлое, настоящее и будущее, как единое. Наверное, не очень понятно.

– Да нет, понятно, просто очень неправдоподобно. Простите, конечно.

– Да ничего. Это совершенно нормально.

– А когда она преломилась?

– Не помню. Это было ОЧЕНЬ давно, даже для меня.

– И Вам неинтересно узнать?

– Не особо, не вижу в этом необходимости. Для чего знать, с чего вдруг на тебя свалилась манна небесная? Нужно просто наслаждаться ею и все.

Я настояла, и Великая Волшебница рассказала мне о себе подробнее. Мы долго разговаривали о предыдущих жизнях. Она рассказывала мне о временах, когда она была людьми. Временами она перевоплощалась в зверей. Жизнь в неодушевленном предмете была впервые, но ей, по ее словам, очень нравилось.

– Самой короткой была жизнь морской черепахи – по дороге к океану кто-то слопал. После этого и решила перевоплотиться в камень. Все подольше, чем все прочие. Перевоплощение – не самая приятная процедура. Вот уже вторая сотня лет пошла. Скучно? Скажешь тоже. Тихо и спокойно, пока не появляются посетители, вроде тебя.

Мы не заметили, как пролетело время. На востоке забрезжил рассвет. Я понялась, разминая затёкшие ноги.

– Подожди немного. – устало и немного грустно сказала она. – Солнце еще не встало.

– Мне до замка по лесу идти не меньше часа, это точно.

– Не выходи из леса, пока не убедишься, что Фос ушел.

– Конечно, конечно.

Помахав на прощенье рукой, я покинула поляну. Торопиться мне было некуда, кроме того, после длительного просиживания штанов мои ноги, спина и особенно копчик затекли так, что я получала томительное удовольствие просто от того, что иду. По дороге меня не отпускала мысль о том, что Великая Волшебница, возможно, и сама не отдает себе отчета в том, как тоскливо ей стало в этом лесу за пару сотен лет добровольного заточения. Послышалась ли мне тоска в ее голосе, когда мы прощались? Наверное, показалось. Хотя…

Не знаю, как это случилось, но уже через пятнадцать минут я смогла различить силуэт замка сквозь редеющие стволы огромных сосен. Неужели я настолько потеряла счет времени? Нет, в небе висели предрассветные сумерки, и лишь бледно-розовое марево на востоке говорило о том, что близится утро. Ох уж этот волшебный лес. Черт знает, что творится в нем, и пойди разберись, как это воспринимать. Я оглянулась на густую чащу за моей спиной, словно бы что-то там должно было разъяснить ситуацию. Но нет. Не разъяснило.

Аккуратно, стараясь ничем не выдать своего присутствия, я выглянула из-за дерева и осмотрела поляну. Она, хоть и была огромной, но просматривалась отлично. Фоса нигде не было видно. От кромки леса и до самых входных ворот было пусто. Я осторожно вышла из укрытия, озираясь по сторонам как полевая мышь. Никого.

Меня подмывало со всех ног броситься к воротам. Желание поскорее оказаться в безопасности, чувствуя, как камень и дерево надежно скрывают меня от бед, жгло пятки, заставляя меня топтаться на месте, словно необъезженную лошадь.

Нужно дождаться рассвета! – напомнила я сама себе.

Ну, так почти уже рассвело… – стонало мое взбудораженное сознание.

Не мели ерунду! – отвечала я ему – Ты знаешь, что именно имелось в виду. Фос не приходит днем. Нужно дождаться, когда станет светло.

Ну никого же нет… Я хочу в безопасное место! – упрямо твердило сознание.

Нет! – говорила я – Нужно ждать!

Ну, вот ты стой и жди, а я побежало! – бодро скомандовало оно, и рвануло мое тело вперед, дав команду приплясывающим ногам, которые понесли меня вперед.

Ах ты, бесхребетная скотина!!! – успела подумать я, на ходу понимая длинную юбку, путающуюся в ногах.

Еще никогда в своей жизни я не бегала так быстро. Спортом я никогда не увлекалась, а потому не приученное к таким смелым физическим нагрузкам тело уже через пару минут возмущенно закололо меня в правый бок, и стало потихоньку жечь легкие. Добежав до середины поляны, я бросила быстрый взгляд назад и убедилась, что точка невозврата пройдена. Теперь, что бы ни случилось – только вперед. Я прибавила ходу. Как же медленно приближаются ворота! Господи, успеть бы! Сердце бешено пульсирует в ушах. Ноги превратились в чужеродный моему телу механизм, который молотит по земле, ничего не чувствуя. В кровь выбросился адреналин, и открылось второе дыхание. Откуда во мне столько прыти? Я не знала, что могу быть такой легкой, такой быстрой. Словно пуля, я летела, почти не касаясь земли, чувствуя, что стоит мне расправить плечи, раскинуть руки – и я взлечу!

Ворота уже близко!

Ну же! Еще чуть-чуть!

Еще секунда, и я спасена!!!

Господи, я сделала это! – успела подумать я, а в следующую секунду меня захлестнуло, до боли, знакомое ощущение – ледяная рука схватила меня за позвоночник и прокатилась волной холода по позвонкам. Я взвизгнула от неожиданности и отчаянной злобы. Фос позади!

Медведь догонял меня, сотрясая огромными лапами землю, вспарывая дерн острыми, как лезвия, когтями. Огромное мускулистое тело локомотивом неслось на меня, обнажая в хищном оскале жемчужные клыки. Я услышала частое, сильное фырканье, и внезапно горячее дыхание обожгло мою спину. Время замедлилось и превратилось в удушающий кисель, и в отчаянной попытке разорвать его я завопила из последних сил

– ПОМОГИТЕ!!!

Над моей головой пронеслось что-то большое, яркое и горячее, а в следующее мгновенье, оно взорвалось за моей спиной. Взрывная волна подхватила меня. Я пролетела до самых ворот, приземлившись на солнечное сплетение. Воздух в горле стал твердым и встал поперек. Перед глазами все поплыло и стало темнеть. Мир закружился, погружаясь в хаос, теряя четкость и разрываемый гулкими ударами сердца.

Я слышала скрип ворот, взволнованный гомон нескольких голосов, чувствовала, как чьи-то руки, крепко схватили меня и подняли с земли. Дыхание со свистом ворвалось в мои легкие, и прежде, чем сознание покинуло меня, я обернулась туда, где еще секунду назад меня должны были разорвать на части – высокое, стройное тело застыло в боевой изготовке, готовое отразить удар, каждый мускул напряжен и натянут, как струна, жаждущий драться. Прекрасное лицо с правильными чертами искажено звериным оскалом, обнажая снежно-белые зубы, а в синих, как море, глазах – ледяная решимость. Он бросается на зверя как раз в ту секунду, когда медведь заносит огромную, мощную лапу, с когтями – лезвиями.

Глава 7. Чувство вины

Я открыла глаза и увидела огонь. Сумерки заполнили библиотеку серо-синим, расступаясь перед светом, льющимся из камина. Было совершенно непонятно, смеркается или рассветает. Я укрыта пледом, который уже успел полюбиться мне и, судя по всему, проспала довольно долго, потому как шея и левая рука затекли чрезвычайно. Дремота все еще клубилась в моей голове, затуманивая мысли, и я никак не могла вспомнить, как вчера ложилась спать. Внезапно, как это бывает спросонок, дымку полусна сдуло резким порывом вчерашних воспоминаний, и я подскочила со словами:

– Боже мой, Граф!

– Успокойся, милая. Граф жив. – тихо сказала Ирма, сидящая у меня в ногах. – Как ты себя чувствуешь?

– Господи, Ирма, как же я рада тебя видеть! – я откинула плед и бросилась в ее объятья. Она засмеялась. Теплая, нежная она гладила меня по спине и говорила, что я дома, и теперь все будет хорошо. И я верила ей, успокаиваясь под звуки ее тихого голоса и сильного сердца.

– Я думала, он убьёт меня.

– Мы тоже так думали, но слава Богу, Граф успел.

Она отстранилась от меня, накинула плед на мои ноги и расправила его, заботливо укутывая меня. Она взяла с маленького кофейного столика кружку и протянула ее мне. Чай все еще был горячий, но не обжигающий. Я сделала глоток, и тепло прокатилось по горлу, согрело желудок и отдалось эхом мурашек по телу.

– Уверена, что Фос тебя не задел?

– Нет, нет. Все нормально. Что с Графом?

– Он жив.

И тут, несмотря на неважное освещение, я вижу, как она прячет глаза.

– Ирма, что с Графом? – спросила я, понимая, что дело плохо. Знать бы – насколько? И тут вижу, что все ОЧЕНЬ плохо, потому как Ирма на грани истерики. Она не в силах скрывать слезы, лишь отчаянно машет головой, закрывая лицо руками, словно сама не желает слышать то, что нужно сказать.

– Ну, говори же.

Но говорить она не может – слезы душат ее, не давая сказать ни словечка.

– Где он?

Ирма подняла на меня глаза, полные слез и на какое-то мгновенье я вижу в них сомнение. Но оно мгновенно сменяется решимостью, и она говорит: "Идем".

Бесконечные коридоры и двери замелькали перед нами. Я не помнила точной дороги, но сомнений быть не могло – мы шли к кабинету Графа. Всю дорогу я проклинала себя за ночную вылазку, которая обошлась так дорого. Да только платить по счету приходится Графу и всем тем, кто любит и нуждается в нем, а значит, всем жителям замка. Мне было горько и стыдно. Я боялась осуждающих взглядов и гневных проклятий, но больше всего я боялась такой реакции, как у Ирмы – ни тени упрека, ни слова, ни жеста, и даже строго взгляда, красноречиво говорящего, что все, что произошло с ее хозяином – моя вина. Ничего. Только тихие, горькие слезы, от которых душу выворачивает наизнанку. Мне было так тошно, что я не поднимала глаз. Наверное, со стороны могло показаться, что Ирма ведет меня не к больному, а на смертную казнь. Отчасти так и было, потому как сложно предсказать реакцию свиты, оставшейся без любимого короля. А уж о том, как поведет себя Амалия, я даже подумать боюсь.

К тому моменту, как мы подошли к дверям кабинета, я была чуть теплее трупа, с мокрыми от пота руками и белыми губами, на бескровном, как мел, лице остались лишь глаза побитой собаки. Наконец, Ирма взялась за массивную ручку и потянула на себя, и пока двери впускали нас в окутанную полумраком и согретую камином комнату, все мое нутро сжалось до размера яблока. Очень холодного и тяжелого.

В комнате никого не было. К своему стыду, я испытала облегчение, ненавидя себя за трусость еще сильнее. Но где же все?

Ирма не стала ждать, пока я приду в себя, а по-хозяйски уверенно пошла к кушетке, широкая и высокая спинка которой закрывала от меня лежащего на ней человека. Но не нужно было быть гением, чтобы догадаться, что нигде больше в целом мире Граф не пожелал бы быть. Рядом с кушеткой стоял невысокий табурет, а на нем тазик с непонятного цвета жидкостью. И только теперь, когда я увидела этот таз, я почувствовала выразительный запах, висевший в воздухе. Сложно его описать, так как ни на что мне знакомое он не похож, но аромат был терпким, травянистым и довольно приятным, хоть и резким. От него странно вязало во рту.

Ирма взяла кусок чистой ткани, которая была аккуратно сложена рядом, и запустила руки в таз, полностью смачивая тряпку. Ткань стала ярко-красной, и это окончательно сбило меня с толку относительно происхождения этой жидкости. Но, чем бы она ни была, она была нужна, чтобы помочь человеку на кушетке, а это – главное. Она достала ткань и, отжав совсем слегка, занесла над кушеткой, где ее скрыла от моего взгляда пресловутая спинка. По моему личному опыту все, что лечит, должно приносить боль, так уж устроен мир, но человек на кушетке не произнес ни слова, ни звука, ничем не выдавая свою боль. Эта гробовая тишина и заставила меня сдвинуться с места. Осторожно, нерешительно, я обошла кушетку. Сначала, я увидела лишь ноги и тело до пояса, остальное скрывалось за спиной Ирмы, усевшейся на край кушетки. Ирма обтирала лицо мягкими движениями, но при этом Граф лежал молча и неподвижно. Я не слышала даже его дыхания в звенящей тишине комнаты, изредка нарушаемой потрескиваньем поленьев в камине. Я сделала еще два шага и сдавленно ахнула, закрывая рот руками.

Ирма обернулась и посмотрела на меня:

– Ты как?

– Нормально. – выдавила из себя я, стараясь не показывать, что вот-вот упаду в обморок.

Ирма на мою напускную храбрость не купилась, но сделала вид, что поверила и не заметила, как затряслись мои пальцы.

А я ведь готовила себя, я сгущала краски и рисовала в воображении жуткие картины, но теперь… Я смотрела на него и понимала, что оказалась абсолютно не готова.

Белое, неестественно матовое лицо было спокойно, казалось, потеряло внутренний свет, и почти погасло, замерев в одном мгновении от смерти. Неподвижное, оно не застыло в гримасе боли, а по-прежнему было прекрасно. Правильные черты, манящий контур губ и волны темных волос, еще сильнее подчеркивающих бескровность лица. Было непонятно, спит он или без сознания, но красивое лицо было безмятежным и если тело и испытывало жуткую боль, то оно никак её не выдавало. И на фоне этого умиротворенного, снежно-белого лица, совершенно неуместно, абсолютно неестественно, словно плохо наложенный грим, и оттого еще более ужасно, горели багрово-красным три глубокие, рваные борозды. По левой щеке, шее и правой части груди тянулись параллельно друг другу линии разодранной плоти. Края были неровными, словно вспаханная плугом земля и оттого казались нереальными – не может человек с такими ранами выжить и уж тем более, спокойно лежать. Удар пришелся по касательной. Это было понятно по тому , как тонкие линии на щеке обрывались под подбородком, снова появляясь на шее, резко переходя в широкие и глубокие – на груди, оставляя лишь тонкий серп на правом боку. Глядя на грудь Графа я увидела, как он дышит – редко, слабо, еле заметно. Но самым ужасным и странным было то, что рана выглядела свежей. Она не затягивалась, кровь не сгущалась и не закрывала ее – ни одного признака начинающегося заживления, словно ее сделали минуту назад.

Я попыталась спросить у Ирмы, почему рана не зарастает, почему то тут, то там тонкой змейкой сбегает кровь, и почему он до сих пор не перевязан, но слова застряли в горле. Я лишь стояла, тяжело дыша, и цеплялась за реальность, как за улетающий от меня воздушный шар. В один момент все происходящее показалось мне фальшью, плохой игрой, дешевой постановкой, в которой я, по какому-то странному стечению обстоятельств, принимаю участие. Кирпичные стены – тонкий картон, плохо прокрашенный и мерзко освещенный, костюмы, огонь в печи и этот нелепый, уродливый грим – все это – фасад чего-то, в реальности не существующего, и сейчас самое время проснуться или услышать громкое и недовольное "Стоп! Снято", и смахнуть с себя ужас, прилипший ко мне, как уличная грязь. Ирма промокала лицо Графа тряпкой молча и уже без слез. Мне хотелось закричать ей: "Ирма! Ирма! Посмотри, ну ПОСМОТРИ же на меня!". Мне хотелось впустить ее внутрь себя и показать ад, полыхающий в моей душе. Мне отчаянно хотелось, чтобы она знала – я не просто стою и молчу, ИРМА, Я ГОРЮ! Мне дико больно, и я знаю, ты никогда не скажешь мне этого, но ЭТО Я ВО ВСЕМ ВИНОВАТА! Но она, конечно же, ничего не говорила, а я не смела раскрыть рта. Я смотрела на то, как Ирма промокает рану, и даже не отдавала себе отчета в том, что вижу, как странно ведет себя порез под красной тканью. Видела, но не понимала, как рваные края сходятся вместе, кровь перестает течь, а вывороченная наружу плоть прячется под белой, бумажной кожей. Я смотрела на это, как на фильм, который просто мелькает разноцветными картинками, совершенно не понимая, о чем он, и думая совершенно о другом, но потом меня внезапно пронзает.

– Ирма, она затягивается… Рана заживает.

– Да, да… Это временно, солнышко. На несколько часов. Фос оставляет раны, которые не так-то просто победить. Временно можно сдержать его магию, но потом рана откроется снова, словно и не заживала никогда.

В это время дверь кабинета неслышно отворилась, и в комнату вошел Косой. Он поднял на меня быстрый взгляд и снова уткнулся в книгу, которую нес. Я уже видела ее. Вблизи книга заклинаний казалась менее загадочной и куда сильнее потрепанной временем. Косой не удивился моему присутствию, очевидно, считая это само собой разумеющимся, и ничем не выдал своих эмоций, какими бы они ни были. Он прохромал мимо меня и с трудом уселся на пол перед камином. Не отрывая взгляда от книги, он сказал негромко, но в зловещей тишине было прекрасно слышно каждое его слово.

– Все, как я говорил. Трижды проверил. Есть все, кроме, естественно, слезы водяного. Заклинание сложное, но в целом я уверен, что справлюсь. Осталось решить, как добыть слезу.

– Отправить бабуинов – и дело с концом. Тут и думать нечего, – тихо сказала Ирма, которая аккуратно сложила использованный лоскуток ткани на край табурета и теперь развернулась к нам.

– Бабуинов? Ты соображаешь, что говоришь? Это как полоть сорняки атомной бомбой. Эффектно, конечно, но толку никакого. Они водяного до смерти замучают, но слезы так и не добьются.

– Да, верно… Но! Если дать им четкие указания? Они, конечно, безголовые, но приказы выполнять умеют.

– Ты, похоже, совсем забыла про историю с синими лисами.

– Ой, не напоминай.

– Нужен кто-то другой. Ваньку отправим?

– Да как же он пойдет, со сломанной ногой?

– Заклинание скрытой боли.

– Да побойся Бога!

– Ладно. Тогда мы могли бы отправить Римму. Она сильная, ни одному мужику не уступит.

– У Риммы – дети. Уж лучше я сама.

– Дорогая моя, с твоей кормой ты, боюсь, наверх не всплывешь.

– Хам бесстыжий.

– Я пойду. – вмешалась я. – Скажите куда идти. Я все сделаю.

Ирма охнула и разразилась: – Сумасшедшая девчонка! Не знает куда, а просится.

Косой ничего не сказал, а лишь посмотрел на меня. Но в его взгляде я не увидела ничего, что говорило бы о том, что я сказала что-то совершенно смешное и невыполнимое. Он отвел глаза, а я так и не поняла, значило это "да" или "нет". Я стояла и ждала. Ждала, что эти двое, наконец-то, выскажут мне все, что думают. Но они не произносили ни звука. Ирма засмотрелась на огонь, и взгляд ее стал отрешенным, а Косой, увидев, что тема исчерпана, снова полез в книгу с заклинаниями. И тогда не выдержала я:

– Да что же вы молчите? Почему ничего не скажете мне? Господи, ну это же невыносимо – это ваше молчание! Лучше уж накричите, чем Ваша смиренная тихая скорбь, она наизнанку выворачивает. Так нельзя… – зарыдала я, уже не в силах сдерживать своей истерики. Слезы – горячие, обжигающие катились по щекам, а слова рвались наружу, и я никак не могла их унять. Я вытирала слезы ладонями и сотрясалась в плаче. А потом тихий и жесткий голос Косого произнес.

– Ну, во-первых, сейчас уже нет смысла.

– Кричать?

– Лить слезы. Орать – занятие бессмысленное, в принципе, – говорил он настолько жестко, что моя истерика остановилась на полном ходу. Я подняла на него красные от слез глаза. Он смотрел на меня прямо и спокойно. В его взгляде было спокойствие, граничащее с жестокостью, и если бы мы не были на одной стороне, я подумала бы, что так смотрят на самого презренного врага, того, кто не достоин даже жалости и вызывает лишь стойкое отвращение. Я не понимала, как интерпретировать его взгляд, и это окончательно заставило меня прикусить язык. Увидев, что я перестала рыдать, он продолжил, понизив голос до еле различимого, но все же в тишине комнаты я слышала каждое слово ясно и отчетливо.