скачать книгу бесплатно
Тупая боль бьет по сердцу, заглушая ту, что была вызвана расколотым бокалом. Рэндал вытащит осколок, перевяжет ладонь бинтом, и через пару недель на ней останутся только розовые бороздки шрамов. А ошметки моего сердца не сошьет никто. Впрочем, бокал тоже никто не склеит. Алфредо сметет его останки в совок и выбросит в мусорный бак. Выходит, не так уж и мало общего между битым стеклом и битым сердцем. Ни то ни другое не нужно никому. Слишком много хлопот.
– Ло собрала ваши вещи, Вэйлон отвезет ее в Фицровию, и она будет ждать тебя дома, – зачитывает сообщение Рэндал, когда мы выезжаем на Риджент-стрит. – Остальные ждут, что я вернусь и развезу их по домам. Хорошо отдохнул, ничего не скажешь.
Я оставляю без внимания его откровенный упрек в свой адрес и прижимаюсь лбом к холодному стеклу.
– Бекси, – Рэн вздыхает, выгоняя из легких воздух и раздражение, – до тебя такую драму переживали тысячи людей по всему миру. Если тебе кажется, что ты первая и единственная такая несчастная, это не так. До тебя. Это. Кто-то. Уже пережил. И ты переживешь.
– Перепутал интернатуру хирургии с психологией? – всхлипываю я, переводя взгляд на его лицо. Квадратный подбородок и слишком острые скулы постоянно ловят свет проплывающих за окном фонарей. – За сеанс психоанализа платить не буду!
– Ты никогда и не платила. Хотя мы провели уже сотни. – Рэн зубами вытаскивает из пачки сигарету и вопросительно поднимает лохматую бровь.
– Нет у меня зажигалки, я же бросила.
– Лучше бы ты бвосила пушкать шопли по женатому. – Шепелявит Рэн, не выпуская изо рта очередную дозу никотина, и тянется через меня к бардачку, чтобы извлечь оттуда зажигалку Декстера.
– Лучше бы ты вел машину двумя руками. – Огрызаюсь я и снова отворачиваюсь к окну. Рэндал бьет меня моей же битой, пытаясь отвлечь внимание от Дерека, но иногда эти удары действуют эффективнее безмолвной поддержки Вэйлона. Как, например, сейчас.
– В любви нет ничего такого, чтобы так сильно из-за нее убиваться. Ты ее не съешь, не подогреешь, если остынет, в морозилку не засунешь, если срок годности будет истекать. Если она с гнильцой, кусочек не отрежешь. Любовь – это непрактично, Бекси. – Рэн говорит так, будто никогда в жизни не испытывал чувства сильнее голода.
Я только закатываю на это глаза и отстегиваю ремень безопасности. Мы приехали.
Двенадцатиэтажное здание больницы Святого Томаса выглядит, как корма огромного межатлантического лайнера, рассекающего ночное море. Сплошные стекла и суетящиеся по ту сторону люди. Только люди эти в белых халатах, а в руках у них не коктейли, а карточки пациентов, шприцы и стетоскопы. И несутся они не в казино или ресторан, а на зов пациента.
– Вечерний обход, – объясняет мне Рэндал, – через полчаса заканчивается смена, и заступают ночные.
Он ведет меня мимо главного входа с газоном и красивым фонтаном туда, где кипит настоящая работа. Скорые караваном стягиваются к приемному покою, выгружая к его порогу больных: кто-то выходит сам, кого-то под руку ведет санитар, двоих вывозят на каталках и без очереди вверяют медсестрам.
– И это самый обычный день, – роняет Рэн, приветственно кивая одному из санитаров, – представь, что творится, когда случается авария или пожар.
Приемный покой в этот субботний вечер буквально трещит по швам. Несколько медсестер, как регулировщики, сортируют больных по будущим отделениям, еще три заполняют карточки, а две непрерывно передают по телефону информацию врачам. И при этом каждая выслушивает от родственников, прибывших с пациентами, претензии и ругань касательно того, что те плохо выполняют свою работу.
– Рэн, – шепчу я, дергая парня за рукав, – здесь же аврал. Ну куда я со своим жалким порезом, когда у мужчины голова вся в крови!
– Уверяю тебя, он просто рухнул пьяным со скамейки на асфальт. Стой здесь.
Рэндал бросает меня возле девушки, прижимающей к груди неестественно выгнутую руку, и несется к стойке регистрации. Молоденькая медсестра поднимает голову от бумаг, готовая столкнуться с новой волной обвинения, но, узнав Рэна, смущенно улыбается и встает. Тот начинает ей быстро что-то наговаривать, а она смотрит на него, как овечка глядит на волка. Бледные щеки покрываются румянцем, глаза блестят уже не от усталости. Рэндал ей очень нравится. И я пытаюсь взглянуть на него глазами медсестры, чтобы понять, каким же она видит нашего лешего.
У него непослушные темно-русые волосы, которые он постоянно зачесывает назад по утрам, но к вечеру пряди волнами спадают на широкий лоб. Брови, как две мохнатые черные гусеницы, выглядят устрашающе, когда их хозяин в гневе. Губы тонкие, как ниточки, а болотные глаза большие, как и нос. Рэндал широкий, но только по комплекции, в отличие от перекачанного Декстера. Работа сильно его истощает. У него времени нет на постоянные кофе-брейки, бранчи и деловые обеды, которыми теперь не брезгует мой старший брат. Голос у Рэна грубый и низкий, будто он постоянно простужен или рассержен. В старости он будет тем самым ворчливым дедом, который на корню гасит любую инициативу или смешную историю.
Тем не менее этому деду удается убедить медсестру пустить меня в процедурный кабинет без очереди.
– Рэн, ты ей нравишься! – заявляю я, едва поспевая за его широкими быстрыми шагами по ярко освещенному коридору первого этажа.
– Побыстрее, – командует он вместо ответа. – Вышлешь мне сегодня же по почте данные своей страховки. Этим девочкам в приемном и так проблем хватает!
Рэн заводит меня в процедурный кабинет, где рыжая молодая женщина уже бинтует голову тому самому мужчине, которого я заметила на входе. А он пьяным прокуренным голосом исполняет ей «мы чемпионы! Мы чемпионы![9 - Песня британской рок-группы Queen.]» со всей страстью, что только смог найти на дне бутылки. Рэн оказался прав.
– Садись, – кивает он в сторону свободной кушетки.
– Рэйни, зря ты сюда сегодня приехал. – Говорит ему женщина-врач, стараясь перекрыть голосом песнопения своего пациента. – Хант в бешенстве, ему не хватает рук. Увидит тебя здесь, и домой ты отправишься только к утру.
– К утру понедельника, – бросает ей Рэндал из-за ширмы, где моет руки. Женщина смеется звонко и легко, как колокольчик, и вокруг ее глаз ложатся маленькие морщинки. Меня одну смущает восхитительный спиртовой амбре, который исходит из глотки поющего.
Остальным уже все равно. Они видели больше. Каждый из них.
Когда Рэн пододвигает ко мне дребезжащий столик с железным лотком с антисептиком, бинтом и длинным пинцетом, я нервно сглатываю. В руке понимающе отдается боль.
– Бекси, все нормально. Расслабься, – тихонько просит меня врач. А я лишь поднимаю глаза к стерильно-белому потолку и сосредотачиваюсь на мерцающей светодиодной лампе. Я считаю, сколько раз она мигнет за минуту, а Рэн укладывает мою руку перед собой на столик, надевает одноразовые перчатки и берет инструмент. Я морщусь от спирта, которым он дезинфицирует мою ладонь, и внутренне сжимаюсь, когда холодный металл пинцета касается теплой кожи. В момент, когда певец с обмотанной головой грянул «нет времени для лузеров!», к нему подключается мой жалобный скулеж. Рэндал достает осколок.
– Ну все, вот и все, – приговаривает он, повторно обрабатывая ранки. Он дует на ладонь, умаляя щиплющую боль, и ловко перебинтовывает. – Ну что ты, маленькая? – Рэн стаскивает с себя перчатки и проводит пальцем по моей щеке, оставляя на месте слезы свой тальковый след. – Едем домой?
Я киваю и шмыгаю носом вместо «спасибо». Смотрю, как Рэн выбрасывает окровавленные салфетки вместе с перчатками и осколком, бросает пинцет в контейнер с использованными инструментами, протирает спиртовой салфеткой столик и отодвигает его в угол.
Будто нас и не было здесь. Почему нельзя так же убраться и в своей жизни? Простерилизовать ее, выбросить использованные воспоминания и начать сначала.
– Порядок, Бекси? – тихо спрашивает Рэн, обнимая меня за плечи, пока мы шагаем по коридору к выходу. Я задираю голову и благодарно гляжу на него в ответ. Все-таки случаются между нами моменты, когда мы не раздражаем друг друга до скрежета зубов.
И чаще всего они происходят, когда Рэндал врач.
– Спасибо тебе, леший. – Вздыхаю я, и Рэн довольно ухмыляется.
– Сфотографируешь мой мотоцикл так, чтобы его купили, тогда и сочтемся.
Мы не успеваем ступить в хаос приемного покоя, как Рэндала по фамилии окликает рассерженный мужской голос. Мы синхронно оборачиваемся, чтобы увидеть высокого худощавого доктора в расстегнутом халате поверх синего хирургического костюма. Он поправляет на носу очки и сквозь толстые стекла глядит на Рэна, выжидающе шевеля седыми усами.
– Я отправил тебя отдыхать, мой друг. Отдыхать. – Гремит его голос, так и не дождавшись реакции Рэндала.
– Доктор Хант, мне пришлось…
– Тебе всегда приходится, Рэйни! В одиночку ты планету не вылечишь! Марш домой, или я поставлю тебе три дежурства подряд!
– Вас понял, сэр! – Рэндал шутливо берет под козырек, цепляет меня за локоть и тащит к дверям.
– Почему они все зовут тебя Рэйни? – спрашиваю я на бегу.
– Хочется верить не потому, что от моего вида им хочется плакать.
Перед нами уже разъезжаются стеклянные двери, когда Рэндал оборачивается. Доктор Хант, сосредоточенно почесывая подбородок, изучает медицинскую карту, а рядом с ним стоит пожилая женщина, крепко стискивая ручки инвалидного кресла. В нем сидит совсем молоденькая девушка, и ее лицо перекошено от боли и страха. Рэн замирает на месте. Доктор не успевает дать ответ старушке, как к нему подлетает взъерошенная медсестра со стопкой направлений, невольно оттесняя собой пациентку. Она плачет и в панике пытается что-то объяснить.
– Нет. Не могу я уйти, Бекси. – Тихо говорит мне Рэн. – Это стало моим наркотиком. Если вовремя не уйти, уже никогда не сможешь. Прости.
– Я понимаю.
… Он отпускает мою руку и шагает в пекло ночной смены в больнице.
Глава 8
Я возвращаю из спама вчерашнее письмо от Софи Девис, умолявшей меня приехать в графство Девон, чтобы сделать фотоотчет для сельской ярмарки. Теперь оно не кажется мне таким уж нелепым, каким я сочла его накануне. Ведь тогда я еще не знала, что Мэри и Дерек ждут ребенка, и не успела располосовать себе ладонь битым стеклом.
Выйдя из больницы одна, я больше не плакала. Мои глаза устали, а слезные каналы высохли. Дома, где ждали меня Лотти и Вэйлон, я лишь виновато улыбнулась, демонстрируя им свою перевязанную руку. Они ни о чем не спрашивали и не утешали, за три года успев понять, что эта тоска безутешна. Оба были готовы принять меня в свои объятия, но я выбрала руки Вэя. Он большой, теплый и сильный. Обнимает так крепко, словно заслоняет собой от целого мира. Пахнет так здорово и по-мужски, что голова кружится.
В последнее время я стала замечать, что тянусь к нему значительно чаще и задерживаюсь в его руках значительно дольше, чем делают друзья. Даже обнимаю его не так, как остальных друзей Декса. Встаю на носочки и, словно в замедленной съемке, веду руками по его широким плечам, пока не сцепляю пальцы в замок у него под лопатками. Вероятно, это просто боль в сердце увеличилась…
Вэй уехал, но утром вернулся снова. С горячими булочками, кофе и своим огромным чувством безмолвного понимания. Сейчас он тихонько наигрывает на фортепиано «Любовь моей жизни» группы «Queen», Лотти в центре гостиной отпаривает портьеры для заказчика, а я вбиваю в поисковую строку название места: Джинбери. Ни слова. Только предложение исправить запрос на «Джон Берри». Я открываю было рот, чтобы спросить, не слышали ли ребята об этой деревне, но вовремя останавливаюсь. Даже если я отважусь уехать из Лондона в далекое графство близ Ла-Манша, то уеду одна. Ведь в каждом из них: Декстере, Лотти, Вэйлоне, Рэндале и Бруно живут осколки моей боли, моей прошлой и гораздо более счастливой жизни. Чтобы вернуться в нее, я должна навсегда забыть дорогу в Белгравию. Найти в себе силы и забрать у Дерека свое сердце.
Чтобы не передумать, я быстро печатаю Софи Девис свой положительный ответ, спросив только, на какой срок мне предстоит задержаться в Джинбери.
Когда я отталкиваю от себя ноутбук, чтобы приняться за остывшую булочку с джемом, на моем телефоне загорается уже третье за утро сообщение от Викки Ставински. Молодая мама, сынка которой Бруно так удачно пристроил мне на уроки плавания, боится, что я забуду или опоздаю на пробный урок.
Возможность тренировать детишек в лучшем центре водных видов спорта Лондона – привилегия, которой все равно недостаточно, чтобы я могла тренировать на профессиональном уровне. Я ушла из спорта слишком рано, слишком скоропалительно и даже не на пике. Тренер без регалий не нужен никому. Только мамочкам, которые хотят приучить своих детишек к воде перед поездкой на море. Таких мамочек и подыскивает для меня Бруно. Ведь он блестящий пловец в стиле баттерфляй, который в следующем сезоне будет отбираться в сборную страны. И я бы могла быть вместе с ним. На соседней дорожке.
Но три года назад для меня закончилось очень многое: жизнь Элси, любовь Дерека, карьера кролистки. Я не успела получить ни одного действительно престижного кубка, ни одной медали. Все, что мне осталось после перелома малой берцовой кости, – длинный змеевидный шрам, который тянется от лодыжки до середины голени.
Вэйлон подвозит меня до спортивного комплекса, и мы несколько минут сидим в полнейшей тишине, любуясь тонкими изгибами стен, делающих здание похожим на приземлившийся космический корабль.
– О чем ты думаешь? – нарушает молчание Вэй. Я упираюсь затылком в кожаное сиденье, поднимаю подбородок повыше и закрываю глаза.
– Представляю, что сейчас две тысячи пятнадцатый год, мне восемнадцать. – Тихонько начинаю я. – Ты привез меня сюда после учебы на своей белой Веспе. У меня за спиной спортивная сумка с купальником, очками и шапочкой. Я сейчас зайду внутрь и встречусь с Бруно и… Элси. Тренеры будут гонять нас до потери пульса, так что Бруно начнет умолять о конце света. – Вэй усмехается, а я продолжаю. – Когда мы выйдем на улицу с мокрыми волосами, Декстер и Дерек будут ждать у главного входа. Декс начнет нас фотографировать, а Дерек будет в шутку просить автограф… у будущих олимпийских чемпионок. – Голос подводит меня. Я судорожно втягиваю носом воздух, но продолжаю. – А сейчас я открою глаза и пойму, что ничего больше не осталось. Только ты. – Закусываю губу и смотрю на Вэйлона в упор. – Привез меня сюда на своем белом Лексусе.
Вэй опускает глаза, пряча их под густыми ресницами. Расстроился. Но когда он вновь обращает ко мне свой взгляд, слабый разряд тока сотрясает мое сердце от решимости, в нем загоревшейся.
– Я всегда рядом, Бекки. – Его большая теплая ладонь накрывает мою, перебинтованную, и легко сжимает.
Смотрю на наши руки и медленно обхватываю своими пальцами его. Моя ладошка такая маленькая, но так уютно умещается внутри, что я ловлю себя на мысли, будто не так уж и сильно хочу уходить. Аромат древесной стружки вперемешку с парфюмом от «Ив Сен Лоран» мягко обволакивает весь образ Вэйлона и простирается ко мне по его руке.
В последние годы Вэй зачастил в спортзал, но свою мускулатуру предпочитает скрывать за мешковатой одеждой. Вот и сейчас на нем светло-серая толстовка, в которой места хватило бы на нас двоих. Одергиваю себя от этой странной мысли и поднимаю на него глаза.
Я всегда понимала, чем Вэйлон покоряет девушек, но никогда при этом не заглядывала внутрь себя. Ведь его участие и забота обо мне и Лотти была делом совершенно естественным. Мы были счастливицами, которым «немой Люцифер» достался просто так. По дружбе. Мы обе были не в его вкусе: темноволосые коротышки без форм. Вэй предпочитал высоких блондинок с ногами подлиннее.
Но Вэйлон невозможен. Он, как кино для взрослых или сцена в книге с меткой «18+»: если уже начал, не оторваться. В нем будоражат даже блеклые веснушки. Он отрывает взгляд от наших рук и поднимает глаза на меня. Густо-карие, без тени улыбки, пронизывающие насквозь. Я всегда стараюсь их избегать, но сейчас не могу. Я уничтожена, мне хочется ощутить что-то кроме горечи разбитого сердца. Хочу понять, что испытывают высокие блондинки перед тем, как провалиться в омут его чар.
Точно завороженная, я смотрю, как он подносит наши сцепленные руки к своим губам. Перестаю дышать, не веря в происходящее, когда он оставляет слабый поцелуй на моих костяшках.
Вэйлон тихо вздыхает и возвращает руку мне на колени.
– Иди, опоздаешь.
Я смаргиваю и слишком быстро вылетаю из машины, споткнувшись о бордюр. Мне приходится пару минут постоять на свежем воздухе, чтобы прийти в себя и вспомнить, что Вэйлон не вкладывает в подобные действия скрытый смысл. Он просто такой. Такой…
Папа говорит, я насилую себя, возвращаясь в бассейн снова и снова, не имея возможности тренироваться. Пускай. Пускай я облачаюсь в раздевалке не в купальник, а в спортивный костюм, пускай командую я, а не мной, близость к такой родной стихии дарит ощущение, что я все еще жива.
Малыш Ставински держится на воде очень хорошо. Нам хватит недели, чтобы научить его плавать без жилета или нарукавников. Мы тренируемся в лягушатнике с теплой водой, где профессиональные спортсмены обычно начинают свое восстановление после травм. Где я сама так и не смогла восстановиться.
Викки Ставински огорчена успехами своего сына. Ей явно хочется, чтобы сынок ходил заниматься как можно дольше, ведь за стеклянной перегородкой рассекает воду широкими гребками настоящий Посейдон. Бруно хорош в воде даже после трех стаканов виски, выпитых накануне. Сейчас межсезонье, так что он позволяет себе немного расслабиться. Но только немного. В отличие от Декстера он знаком с чувством меры.
Когда мама Ставински уводит сына домой, я спускаюсь на трибуну, чтобы в одиночестве понаблюдать за тренировкой Бруно. Но чем дольше я слежу за ним, тем острее ощущаю присутствие Элси на соседней дорожке.
Нет. Девушка, которая на ней тренируется, образует слишком много брызг. Руки Элси входили в воду, как ножи в подтаявшее масло.
– Бекки! – радостно машет мне Бруно, подтягивается на руках и вылезает из бассейна. Я делаю вид, что смущена, и отвожу глаза от его мокрого соблазнительного торса, по которому стекает в гидрошорты вода. Бруно подлетает ко мне, хватает за плечи и принимается бодать своей взъерошенной башкой, оставляя на футболке мокрые пятна.
– Хватит! Хватит, Бруно! – визжу я, задыхаясь от хохота. – Ты намочишь мне повязку на руке!
– Поужинаем вместе?! – Бруно так резко вскидывает голову, что едва не вышибает мне зубы своим затылком. – Я такой голодный! У меня живот так урчит, будто в нем унитаз смыли! – его мужественное лицо складывается в комичную мордашку, пухлая нижняя губа в мольбе выпячивается, а глаза жалобно округляются.
Я ухмыляюсь и запускаю пальцы здоровой руки в его короткостриженые волосы цвета ночи.
– Ты такой дурачок, Бруно Крэй. Был им и остаешься! – приговариваю я, слегка потянув того за загривок.
Прохладный июльский ветер играет вьющимися прядками, выпавшими из моего пучка, пока мы бредем к ближайшей пиццерии. Бруно, закинув свою и мою спортивные сумки себе на плечо, постоянно шутит и не смолкает ни на минуту. Ему необходимо, чтобы его слушали. С девушками он очаровательный обольститель, который знает, что и когда нужно сказать, и только мы, его друзья, знаем, сколько же мусора в его красивой голове.
– Мне сегодня снилась ты, представляешь, Бекки?! Ты была в белом платье. Стояла на скале, а внизу простиралось штормящее море. Серое, до самого горизонта. Ты смеялась, а по щекам у тебя бежали слезы. Ветер драл твою юбку и волосы, но ты и внимания на него не обращала. А потом ты подалась вперед и шагнула с обрыва. Но не упала в море, а побежала по воздуху, потому что ветер толкал тебя в спину и не давал упасть! Интересно, что это значит?
– Это значит, что вчера кто-то перебрал, дружок! – хихикаю я, потому что пересказ сновидений у Бруно – одна из любимых тем для обсуждения. Он может позвонить рано утром, чтобы поделиться свежим сном, вынести им мозг здравомыслящему человеку и со спокойной душой повесить трубку.
Взгляд Бруно гаснет, и я понимаю, что задела его. Да уж, хороший из меня друг, ничего не скажешь.
– Думаю, ветер – это хорошо. Тем более попутный, – отмечаю я, и улыбка вновь возвращается Бруно на лицо. Он включается в разговор и не закрывает рот до тех пор, пока меню пиццерии не поглощает все его внимание.
Бруно всегда изучает меню любого ресторана с таким видом, будто собирается что-то из него заказывать. Он хмыкает и облизывается, изучая особенно аппетитные позиции, а когда подходит официант, заказывает кусок отварной говядины с цветной капустой и морковкой на пару. Диета. Оковы профессионального спортсмена.
Только теперь к своему стандартному ужину и моей пеперони Бруно добавляет виски, двойной.
– Третий день подряд алкоголь? Твой тренер знает? – настораживаюсь я.
– Обязательные тренировки начинаются через неделю. Сейчас у меня вроде как отпуск. – Беспечно бросает Бруно, откидывается на спинку диванчика и протягивает под столом свои длинные ноги.
Пиццерия «Киполино» вобрала в себя весь дух Италии, который только мог витать в Лондоне. На широких подоконниках растут базилик, орегано и тимьян, так что их ароматы сплетаются в воздухе с тестом и томатами и раззадоривают носы голодных гостей. Столики –маленькие деревянные со скатертями в бело-красную клетку, а в глубине зала – настоящая дровяная печь. Бруно с завистью наблюдает за новой пиццей, отправившейся в ее огненную пасть, когда я решаю продолжить свой допрос.
– Так значит, с чувством меры у тебя все хорошо? – Бруно переводит взгляд на меня, но ничего не отвечает. – Не о чем волноваться? Не помню, чтобы ты прежде столько пил даже в отпуске…
Я вглядываюсь в его красивое лицо, кажущееся сейчас таким серьезным и взрослым, будто это и не Бруно вовсе. Его темно-синие глаза мерцают в свете свечки, что зажег перед нами официант, а под ухоженной щетиной начинают нервно ходить желваки.
– Что происходит? – шепчу я, и мы оба следим со стаканом, который опускается на стол перед Бруно. – Мне то же самое, пожалуйста. – Прошу я официанта. И больше мы не произносим ни слова до тех пор, пока я не получаю свой напиток.
– Это все… очень сложно, – тихо говорит Бруно, когда я делаю первый глоток. Вуаль печали скрывает его всегда жизнерадостную улыбку. И в это мгновение я хочу стать сканером, который до последней буквы считает мысли с его головы. Я хочу знать, что не так. Мне важно знать, в моих ли силах ему помочь.
Бруно отправляет в себя добрую порцию виски, а я обхожу наш столик и сажусь рядом с ним, плечом к плечу. Моя перебинтованная рука накрывает его и отодвигает стакан в сторону.
– Я чувствую, что я один. – Наконец признается Бруно. – Кому я буду нужен, когда закончится моя спортивная карьера? Пройдет еще лет пять, и у всех вас будут свои семьи, дети, а я останусь один с бутылкой бурбона. Старый пловец с пыльной медалью на шее. Так почему бы не начать уже сейчас привыкать к ее обществу?
– Ты что такое говоришь?! – почти в голос возмущаюсь я. – Бруно, почему…
– Потому что со мной девушкам нравится только спать. – Отрезает он, снова тянется к стакану и делает из него большой глоток. Я не останавливаю его на сей раз, а следую примеру. Еду нам еще не принесли, закусить нечем, так что я просто жмурюсь, а Бруно занюхивает моими волосами.
– Они любят это, – Бруно очерчивает пальцем контур своего лица, – и это, – бьет себя кулаком в пресс. – Моя душа никого из них не интересует. Когда я спрашиваю, что им снилось ночью с четверга на пятницу, они глупо хихикают и крутят пальцем у виска. Девушкам нравится, что я делаю с ними в постели, и им нравится относить меня к списку своих приключений, чтобы в старости сидеть рядом со своим храпящим дедом и осознавать, что в молодости попробовали все. Элси говорила, я умный, что я мог бы выучиться в университете и получить степень по литературе, написать роман… но она умерла! – голос Бруно срывается, и он заглушает свое отчаяние остатками виски. – Раньше я плавал и знал, у нас с вами одна судьба на троих. Теперь же каждый раз, когда я ныряю в бассейн, то не могу отделать от мысли: что, если бы не ты, а я прыгнул за Элси в Темзу? Если бы я не струсил, как последнее…
– Хватит! – умоляю я, изо всех сил стараясь сдержать слезы. – Бруно, мы договаривались…
