скачать книгу бесплатно
Я только что спасла ее от длинной нотации мамы относительно «последствий, которые влечет за собой недобросовестное исполнение должностных обязанностей». В последние три года мама стала пронзительно дотошной к мелочам любого рода. Она готова заламывать руки, если папа возвращается с работы в ослабленном галстуке: в ее глазах это означает, что ему стало дурно от новых плохих новостей. Мама драматизирует все и вся, но я ее за это не виню. Ведь однажды она уже не догадалась, что ее сын попытается вскрыть себе вены.
Никто из нас не догадался.
Глава 4
В белоснежной залитой солнцем кухне с огромными окнами, выходящими в садик, мама потягивает кофе, сосредоточенно всматриваясь в шеренгу суккулентов, которая тянется вдоль подоконника. Она нервно постукивает по мраморной столешнице длинными жилистыми пальцами, отчего массивный бриллиант на новеньком кольце пускает солнечных зайчиков в пляс на потолке. Ее темные волнистые волосы забраны в высокий пучок, обнажая тоненькую шейку, а шелковый лавандовый халат, завязанный поверх пижамных брюк, подчеркивает хрупкую фигуру.
– Мо-олли-и, я да-аже не зна-аю… дава-ай пересадим сегодня гера-ань? – лениво растягивая гласные, говорит мама, приняв звук моих шагов за горничную. По голосу я тут же понимаю, что она снова пила успокоительное.
Она оборачивает ко мне свое худое кукольное лицо с мелкими морщинками вокруг глаз, и оно тут же расплывается в довольной улыбке.
– Детка, милая! Какой сюрприз! – мама успевает обрадоваться прежде, чем ее воспаленный мозг сопоставляет факты: вчера была свадьба Дерека, сейчас часы показывают одиннадцать утра следующего дня, а дочь стоит в ее кухне с невысушенными кудрями и синяками под глазами.
– Что случилось?! – выдыхает мама, с грохотом опуская кофейную чашку на стол. – Что с твоими волосами? Ты снова плакала, Бекки? – она прищуривает свои близорукие серые глаза, а я шагаю навстречу ее распахнутым для объятий изящным рукам. Мама выше меня, так что я с упоением утыкаюсь носом в ее ароматное узкое плечо.
– От тебя пахнет мужчиной, милая. – Проницательный нос анализирует запах, и спустя мгновение выносится вердикт. – Том Форд «Тобако Ваниль». Ты была с Дереком!
– Мам… – тяну я, чтобы заверить, что ей совершенно не о чем волноваться, но чувство жалости к себе берет надо мной верх, и я снова начинаю плакать.
– Молли! Чай! – быстро командует мама и, крепко обнимая, ведет меня в гостиную. Прохладный ветерок теребит занавеску и заполняет комнату ароматом свежесрезанных алых роз, которые мама выращивает сама.
Устроившись среди пышных подушек, она кладет мою голову к себе на колени, освобождает от резинки мои спутанные волосы и запускает в них пальцы. А я сворачиваюсь калачиком и утыкаюсь носом в шелковую ткань ее халата.
– Так больше продолжаться не должно, – мягко, но уверенно говорит мама, когда я, давясь слезами, выжимаю из себя утреннее происшествие.
– Это уничтожает меня… ты знала, что в сумме протяженность кровеносных сосудов человека длиннее экватора и составляет шестьдесят две тысячи миль? А я вот знаю, мама, потому что все они у меня болят!
– Может быть… – мамины руки разглаживают мои волосы и начинают плести французскую косу, – может быть, тебе уехать на время из Лондона?
Я непонимающе мычу в ответ. Вчера на свадьбе Декстер предложил то же самое.
– А что? Твои бесчисленные подработки не привязывают тебя к одному месту, – продолжает рассуждать мама. – На что ты тратишь свою жизнь, Бекки? Фотографируешь коммерческих моделей, чужие успехи и чужие десерты, учишь плавать чужих детей… разве не вы с девочками мечтали создавать что-то свое? Даже если ты и хочешь распылять свои таланты подобным образом дальше, займись этим за пределами Лондона. Развейся. Уезжай. Хотя бы на месяц. Детка?
Но я только молча киваю, обдумывая мамины слова.
Как я докатилась до жизни, по которой бреду, не оставляя за собой следа? О, я знаю ответ на этот вопрос. На все вопросы. Моя жизнь сломалась, когда мне было девятнадцать. Жизнь Декстера – в двадцать два. Мы не можем бежать вперед, потому что все дороги неизменно возвращают нас к одной дате трехлетней давности: тридцатое октября две тысячи шестнадцатого года.
Тогда мы потеряли ее.
– Милая, иди умойся. – Голос мамы вовремя ловит мое сознание и возвращает в действительность. – Я попрошу Молли сделать для нас тосты.
Пока я поднимаюсь по ступенькам добротной деревянной лестницы на второй этаж, новая волна воспоминаний опережает меня и едва не сбивает с ног. Фотографии. Ими увешана вся стена: мой первый шаг, первая поездка Декса на велосипеде, бабушки и дедушки, родители на годовщину своей свадьбы. Калейдоскоп обрывочных и пронзительно ярких детских воспоминаний. Здесь нет фотографий из две тысячи восьмого или две тысячи шестнадцатого, но это не значит, что воспоминаний не осталось.
Они здесь, они прошли сквозь обои и навечно впечатались в перекрытия. Остались на подушках, в которые я вгрызалась зубами, чтобы родители через стену не услышали мой неистовый отчаянный вой. Остались на коврике в ванной, на котором мама безутешно рыдала от чувства собственного бессилия. Остались в отцовском кабинете, где он просиживал часами, выдыхая горький дым в потолок. Остались на кулаках Декстера, которые он расшиб в кровь, когда разбил зеркало в своей спальне.
Этот дом никогда не забудет тьмы, как бы ярко в те годы не горел в нем свет.
Я ближе склоняюсь к большой фотографии в серебряной рамке. На ней – четыре выпускника частной школы Вестминстер. Трое стоят, обхватив друг друга за плечи, а четвертый запрыгивает в кадр так, что его изумрудная конфедератка съезжает на бок, а левые рука и нога задраны в воздух.
Здоровый парень по левому краю выставил вперед руку, строго сдвинув лохматые темные брови: критикует фотографа, то есть меня. Он всегда будет похож на медведя или лешего. Хоть в выпускной мантии, хоть в хирургическом костюме. Рэндал.
У его плеча – Вэйлон. Человек, сперва притягивающий своей дьявольской красотой, а после парализующий своей молчаливостью. У него волосы цвета обугленного дерева, миндалевидные темно-карие глаза под хмурыми бровями и совершенно нечитаемое выражение лица.
Рядом красуется Декстер. Его кудрявая грива чинно прижата конфедераткой, но лицо уже раскрашено смехом: я слышу его даже сквозь снимок. Бруно прыгает на моего брата и лишает фото официальности. Его невозможно красивые синие глаза прищурены, а губы сложены в коварную ухмылку, как у Тома из мультика про кота и мышонка Джерри.
На этом снимке им восемнадцать, и они безумно счастливы, что старшая школа осталась позади. Им кажется, что все плохое – тоже позади.
Но это не так.
Я вздыхаю и перевожу глаза на снимок, который висит почти у самой вершины лестницы. Он такой же большой, как у ребят, но рамка розовато-перламутровая. На нем – три девочки. Лотти в платье принцессы Авроры, похожем на розовое облако из органзы и фатина. Рядом позирую я в желтом атласном платье с приспущенными плечами, как у принцессы Белль. Мама сделала мне такую же прическу, выпрямив и правильно уложив завив мои непослушные темные кудри.
А между нами – настоящая Золушка в пышном голубом платье из бесчисленных слоев воздушной ткани и золотой тиарой на собранных в пучок белокурых волосах. Голубые глаза сияют, как два блюмарина, а на губах играет счастливая и одновременно смущенная улыбка, которую вызвал наш фотограф. Декстер.
– Элси… – выдыхаю я, и предательская соль снова начинает жечь мои глаза.
Это ее шестнадцатилетие. Праздник, когда принято прощаться с детством. Наши сверстницы в этот день устраивали первые алкогольные вечеринки, наряжались в сексуальные не по возрасту платья и играли в неоднозначные игры с одноклассниками. Но своевольная Элси хотела проводить счастливое беззаботное время так, как оно того заслуживало: с уважением. Поэтому устроила костюмированную вечеринку по всем мультикам из мира Дисней.
Снимаю со стены фоторамку, ослабляю зажимы и вытаскиваю наш снимок. За ним скрывается еще один. Концентрация боли, которую мама спрятала сюда от глаз Декса.
Элси все в том же платье Золушки сидит на широком подоконнике, а над ней возвышается мой девятнадцатилетний брат во фраке, как у принца. Кудри спадают на лоб, а рука держит юное личико Элси за подбородок. Снимок сделала Лотти, выглянув из-за кухонной двери, когда Декс предложил Элси поговорить наедине. Не нужно знать, о чем они говорили. Это можно понять по одним только взглядам: безответная любовь Элси получила свой долгожданный ответ.
Когда кризис разметал папин инвестиционный фонд в щепки, Декстер, как парень и друг, сильно упал в цене. Мы учились в частной школе, где принято мериться не достижениями, а кошельками, где степень твоего «качества» измеряется количеством нулей на банковском счете. Те, чьи родители вышли из кризиса сухими, задирали носы перед теми, кто промок до нитки или утонул.
Декстер, Вэйлон, Бруно и Рэндал вполне спокойно отнеслись к уходу части друзей, ведь они всегда были и будут друг у друга. Но вот девочки… лишиться их внимания было довольно неприятно для мужского шестнадцатилетнего самолюбия.
Элси была влюблена в моего брата еще с начальной школы и очень трогательно и неумело это скрывала. Наша троица была для мужской четверки детским садом. Когда дети достигают семи лет, разница в три года приравнивается к непреодолимой пропасти непонимания и сглаживается лишь годам к двадцати.
Декстер принимал влюбленность Элси, как что-то родное и привычное, он никогда не смеялся над ее чувствами, но и принять он их тоже не мог. Ему – семнадцать, ей – четырнадцать.
Но все изменилось, когда Декс поступил в школу бизнеса, а мы перешли в старшую школу.
В тот день мы с девочками зашли после уроков к нам домой. Я рылась в шкафу в гостиной, пытаясь найти коробку с настольной игрой «Колонизаторы», Лотти торчала в садике с нашей мамой, а Элси разливала по стаканам на кухне ледяной лимонад. Хлопнула задняя дверь, и до меня донесся не слишком веселый голос Декса. Он вернулся с учебы, всю ночь до этого отработав на стройке. Спрашивал, где мама.
– Что с твоей рукой? – испуганно проговорила Элси. Я, было, рванула к кухне, но все же вовремя остановилась.
– Занозу не могу достать.
– Поэтому расковырял половину ладони? Промой руку и сядь к окну, я вытащу ее иглой. – Почти приказным тоном распорядилась Элси. Я улыбнулась себе под нос: родители Элси – врачи, несмотря на успехи в плавании, она собиралась пойти по их стопам.
– Аптечка – на нижней полке, – подсказал Декс. Дальше длилось пятиминутное молчание, которое разбавлялось только ворчанием Элси за то, что Декс ковырялся в ранке грязными руками и мог занести инфекцию.
– Подумать только, какой ярлык мне на лоб наклеил этот финансовый кризис. – Неожиданно выдал Декс. – Девчонки воротят от меня носы, потому что я пахну не фунтами, а строительной стружкой. Разве вы поступаете в колледж не для того, чтобы учиться, а чтобы найти себе жениха побогаче? Я не замечал этого, когда у меня был скутер, кредитка и куча свободного времени.
– Ты говоришь за всех нас. Почему? – спросила Элси, и я поразилась спокойствию, которое звучало в ее голосе.
– Потому что на вечеринках все разговоры начинаются с вопросов о том, на какой машине я сюда приехал и какой марки у меня часы. – Ответил мой увалень-брат.
– Зачем же ты ходишь на такие вечеринки, Декстер? Я влюбилась в тебя, когда еще даже не знала, сколько в одном фунте пенсов. Потому что ты смешной и добрый, и даже чуть-чуть красивый. И ты знаешь об этом. Значит, найдутся еще девочки в твоей бизнес-школе, которые оценят тебя за тебя, а не за деньги, которые заработал твой отец.
– Только чуть-чуть красивый? – пошутил Декстер.
– Очень красивый, – долетел до меня едва различимый шепот Элси, и я через стену ощутила, как зарделись ее щеки. Моя храбрая подружка никогда не скрывала своих чувств, как бы трудно ей ни было в них сознаваться.
– Только ты так и считаешь, Элси.
– Я просто еще слишком маленькая. Не умею флиртовать и заманивать парней в свои сети.
– Думаю, это не так. – Отозвался Декстер.
Я не видела его лица в момент, когда он произносил эти слова, но точно знаю, именно тогда он взглянул на Элси другими глазами.
Их сближение было плавным и нежным и окончательно свершилось на шестнадцатый день рождения Элси, когда был сделан снимок, что я держу теперь в своих руках.
Тогда же Декс впервые ее поцеловал. И когда она вернулась к нам на кухню, у нее от счастья подкашивались ноги. Тогда никто из нас не знал, что счастью Элси, как и ей самой, оставалось жить чуть больше трех лет.
Я с шумом втягиваю носом воздух, давая мозгу понять, что сеанс болезненной ностальгии завершен. Когда я возвращаю фоторамку на место, решение уже принято.
– Я уеду. – Сообщаю я своим снимкам. – Будьте здесь и храните дни, когда я думала, что предел боли – падение с велосипеда.
На самом деле, этого предела просто нет.
Глава 5
– Вызвать тебе такси, милая? Все не пойму, почему ты перестала водить? Тебе же так нравилось… – мама ни на мгновение не прекращает беспокоиться. Она беспокоится, пока я зашнуровываю кеды, натягиваю плащ и перебрасываю через плечо ремешок сумки. Беспокоится, пока я прижимаюсь губами к ее щеке на прощанье.
– Я прогуляюсь. Теперь мне больше нравится ходить пешком. – Успокаиваю я ее. Маме не нужно знать, что я боюсь садиться за руль. Мне трудно концентрироваться на дороге. Всякий раз проезжая мимо моста Ватерлоо на такси или автобусе, я представляю одну и ту же картину: машина теряет управление и врезается в ограждение, а потом тело устремляется в объятия черного омута Темзы. Лязг, удар, всплеск и вечная мгла.
Меня передергивает, но я не снимаю с лица улыбку: привычную маску для спокойствия мамы.
А вот насчет пешей прогулки до дома я, конечно, погорячилась. Мы с Лотти снимаем квартиру в районе Фицровия в четырех милях от Эннисмор Гарденс. Гулять мне до нее почти целый час. Когда я выхожу от мамы, туристическая жила Лондона уже пульсирует со всей силы. Улицы наводнены автобусами, а тротуары – суетливыми, как муравьи, гостями города. Я подавляю раздраженный вздох, когда мне на ногу наезжает детская коляска на Эксгибишен-роуд.
– Хорошие были кеды, – прилетает мне в спину, едва я успеваю скукситься от черной борозды поперек белого текстиля. Оборачиваюсь, и недоумение у меня на лице тут же сменяется смущением.
– Это мама тебе позвонила?
Вэйлон лишь молча глядит на меня через опушенное стекло своего чистенького белого Лексуса. Он никогда не поставит меня в положение той, кто нуждается в спасении, хоть и приходит на выручку с завидной регулярностью.
– Вэй, ты не обязан… – робко бормочу я, переминаясь с ноги на ногу у края проезжей части. – Не обязательно выполнять все просьбы моей родни. Я уже большая девочка. И я в порядке…
– Я знаю. Я знаю, – уголки его губ плавно приподнимаются. – Просто хочу подвезти тебя, Бекки.
Мне приятна его забота. Вэйлон – единственный мужчина в моей жизни, который заботится обо мне, не потому что я его родственница. Он опекает меня с самого детства, словно у меня не один старший брат, а два. Вэй предпочитает совершенно иной типаж женщин, но это почему-то не ослабляет мою жажду его внимания в последние три года. Сердце будто окунается в расплавленный шоколад, когда он обнимает меня, ободряюще пожимает руку или рассеяно целует в макушку. Для него это совершенно естественно, для меня – безумно важно.
– Пристегнись. – Просит невозмутимый голос с мягким южным акцентом. Это единственная мягкость во всем его существе. Вэй отключает аварийку и выруливает на полосу следом за красным двухэтажным автобусом.
Он сосредоточен на дороге, так что я спокойно изучаю его профиль. Вэйлон очень красив, правда. Его отец – ирландец. Вот откуда эти нечитаемый характер и фарфоровая кожа с тусклыми веснушками. А бездонные, почти черные глаза у Вэйлона от мамы, итальянки.
Бруно вечно дразнит Вэя, называя кумиром фанаток «Дневников вампира». Но иногда мне кажется, это элементарная попытка вывести того на эмоции. Ведь они находятся в разных категориях, чтобы соперничать за внимание девушек. Бруно – словоохотливый качок и проныра, каких поискать надо, Вэйлон – молчаливый сатана с убийственным взглядом.
Его красота исключительна, пронзительна и… статична. Я знаю друзей Декстера почти двадцать лет, и за все эти годы я не видела на лице Вэйлона ни одной действительно сильной эмоции: ни гнева, ни счастья, ни отчаяния. Он контролирует все в своей жизни, даже чувства. Нужно долго и дотошно изучать его характер, чтобы научиться определять, что творится у Вэя на душе. У девушек на это времени нет, он предпочитает с ними только спать. Любая попытка завести разговор откровеннее названия любимого напитка заканчивается для них дорогой домой в гробовом молчании. Я знаю, что у него есть даже прозвище «немой Люцифер», ведь так мучительно, как Вэйлон, не умеет молчать никто.
Но у меня было предостаточно времени, чтобы изучить его натуру. Единственное, что может выдать его состояние, это глаза и руки. Сейчас первые от меня скрывает капюшон бежевого худи, а вторые так сильно сжимают руль, что белеют костяшки.
– Ты злишься, потому что я была у Дерека? Это Декс тебе натрепал?
Ответом мне звучит негромкое бурчание.
– Он все еще меня любит.
Вэйлон так резко дает по тормозам на светофоре, что я расплющила бы нос о бортовую панель, если бы не ремень безопасности.
– Не злись. Он ко мне не вернется. – Тихо добавляю я и отворачиваюсь, чтобы спрятать последние на сегодняшнее утро слезинки.
Большая ладонь накрывает мое колено и мягко сжимает, а после сразу же возвращается к рулю. Вэйлон – немая скала, отвечающая за безопасность и комфорт нашей компании. Он чувствует абсолютно все, но не хочет это показывать. Его молчаливая поддержка хоть раз спасла любого из нас. Вэйлон ничего взамен не требует. Мы не знаем, о чем он думает и почему он с нами. Но понимаем, что он никогда нас не оставит, ведь мы нужны ему не меньше. К тому же он в детстве пообещал, что будет нам с Лотти старшим братом. А Вэй не привык нарушать свои обещания.
Парни сдружились в начальной школе, а мне в тот год исполнилось четыре. Им дали задание: смастерить открытку ко Дню матери, и наша с Дексом няня забрала четверых мальчишек к нам домой. Бруно изобразил мотоцикл. Рэн накарябал палочки с овалами и назвал это букетом цветов, Декс пытался нарисовать тортик, но у него вышло не слишком убедительное нагромождение кругов. А Вэй ничего не рисовал. Просто сидел и молча изучал коробку цветных карандашей перед собой.
По словам Декстера, я влезла между ним и Вэем и спросила, почему мальчик не делает открытку. Услышав ответ, я обняла его так крепко, что тот жалобно охнул.
У Вэйлона не было мамы. Она умерла в родах, а единожды оброненная фраза отца навечно поселила в сердце мальчика чувство вины. «Если бы не ты, твоя мать была бы жива». Слова, которые не забыть, не стереть и не забрать назад. Замолить такое обвинение невозможно. Отец Вэйлона пытался, но сердце сына закрылось от него уже навсегда. Думаю, тогда же у него закончились и эмоции.
– Ты можешь нарисовать открытку для нашей мамы, – предложила я, – она же тебя целует, когда ты приходишь, и гладит по голове.
– И для моей! – подхватил Бруно. – Она готовит нам бутерброды с жареным сыром!
– И для моей тоже, она играет с нами в догонялки и включает мультики! – добавил Рэн.
И Вэйлон нарисовал большую полосатую кошку и пятерых котят вокруг нее. Тогда стало ясно, что у мальчика талант. Карандаш словно был рожден для его маленькой ручки. Он выплескивал на бумагу яркие сценки из нашего детства, из прочитанных книг и увиденных фильмов. Это был его способ выражать чувства.
В школьные годы Вэйлон постоянно ездил к родственникам в Италию на каникулы, где оттачивал свой навык, пока не довел его до совершенства. Теперь же он рисует в качестве архитектора-проектировщика, за которым гоняются десятки хэдхантеров.
Задумавшись, перестаю следить за дорогой и вздрагиваю, когда Вэй тормозит перед шестиэтажкой из темно-бурого кирпича. Мы с Лотти снимаем квартиру над художественной мастерской в самом богемном районе Лондона. В Фицровии умело уживаются бизнес и творчество, шум и тишина, классика жанра и авангард. Здесь люди не стесняются своих порывов и не боятся быть собой в погоне за вдохновением.
– Поднимешься? – спрашиваю я, когда мы выходим из кофейни «Аттэндант». Это одна из достопримечательностей нашего района, которая подтверждает, что в Фицровии сочетается несочетаемое. Прежде заброшенная уборная золотых времен королевы Виктории превратилась в уютное заведение, где варят самый вкусный кофе во всем Вест-Энде, а барная стойка установлена поверх писсуаров из прошлого.
Вэйлон кивает, забирая у меня стаканчик американо для Декса и пакет с датскими булочками для Лотти. Я обегаю его и обхватываю за широкую талию. У Вэйлона заняты руки, так что он разводит их в стороны, чтобы не облить меня кофе и не помять булочки. Когда я обнимаю его через мешковатую толстовку и по-дурацки урчу, зарываясь носом в приятно пахнущую ткань, грудная клетка Вэя высоко вздымается и медленно опадает. Он видит во мне лишь младшую сестру Декса, так что иногда я могу позволить себе соответствовать этому статусу.
Я приклеилась к нему посреди тротуара перед лестницей, ведущей в жилой дом. Но он не торопит меня и не отстраняет. Ему все равно, что мы перегородили дорогу художнице с большим мольбертом наперевес. Он осторожно заключает меня в кольцо своих рук, чтобы не расплескать кофе, и опускает подбородок мне на макушку.
– Бекки…
– Спасибо, что забрал меня, Вэй. – Бормочу я ему в толстовку.
– Иначе не может быть.
Он привычно целует меня в макушку, а я прикрываю глаза, через все тело пропуская невинное касание его губ. Меня толкают в спину, требуя освободить дорогу, и Вэйлон предостерегающе рычит: кофе чуть не вылился мне на плащ.
В квартире нас с порога встречает жалобное нытье моего брата:
