Ангелы Опустошения

скачать книгу бесплатно

Ангелы Опустошения
Джек Керуак

От битника до Паланика
«Ангелы опустошения» – книга, которая подводит итоги не только первых двух романов трилогии – «На дороге» и «Бродяги Дхармы», – но и всей буйной, яркой и своеобразной культуры американского битничества.

Можно ли удержать в себе тишину высокогорных вершин, снова спустившись в шум и сутолоку городов?

Можно ли сохранить с трудом обретенное внутреннее одиночество, вновь оказавшись в бесконечной круговерти людей, близких и чужих, знакомых и незнакомых?

Можно ли, наконец, жить дальше, с каждым днем все острее ощущая, как умирает в тебе дух бунтарства и поиска, – все, что ты годами считал своим подлинным и единственно возможным смыслом жизни?

Времена меняются, и вместе с ними меняемся мы. Годы идут, жизненный опыт неумолимо ведет душу к взрослению. И по-другому звучит джаз, и горек вкус алкоголя, и сливаются линии бесчисленных дорог и лица бесчисленных женщин… Что – и зачем – ему делать теперь?

Содержит нецензурную брань

Джек Керуак

Ангелы опустошения

Роман

Jack Kerouac

Desolation Angels

* * *

Печатается с разрешения наследников автора и литературного агентства The Wylie Agency (UK) Ltd.

Исключительные права на публикацию книги на русском языке принадлежат издательству AST Publishers.

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

© Jack Kerouac, 1966, 1993

© Перевод. М. Немцов, 2021

© Издание на русском языке AST Publishers, 2021

Книга первая

Ангелы опустошения

Часть первая

Опустошение в уединении[1 - В книге сохранено авторское оформление текста.]

1

Деньки, те ленивые денечки, когда сидел я, бывало, или ложился и лежал на Пике Опустошения[1 - Помимо очевидных географических значений название «Ангелы Опустошения» может восходить к стихам Откровения св. Иоанна Богослова, в которых речь идет о разрушении Ангелами Божьими Вавилона: «…горе, горе тебе, город великий, драгоценностями которого обогатились все, имеющие корабли на море! ибо опустел в один час» (Откр. 18–19).], иногда на альпийской травке, вокруг повсюду сотни миль заснеженных скал, гора Хозомин высится к северу от меня, огромный снежный Джек к югу, зачарованный вид озера внизу к западу, и снежный горб Бейкер за ним, а к востоку изборожденные хребтами и ущельями чудовищности громоздятся к Каскадному Хребту, и после того первого раза вдруг осознав «Это я вот кто изменился и все это совершил и приходил и уходил и хлюздил и болел и радовался и вопил, а вовсе не Пустота[2 - Под «Пустотой» Керуак имеет в виду «шуньяту» (санскр.) – центральное понятие буддийской школы мадхъямака и всего махаянского буддизма, обозначающее «отсутствие постоянного „я“ у личности» и «самобытия» у явлений, или отсутствие собственной природы вещей и явлений ввиду их относительности, обусловленности и взаимозависимости. То, что возникло сложением факторов и со стечением обстоятельств, пусто (шунья).]» и поэтому всякий раз думая о пустоте смотрел на Хозомин (поскольку и стул и постель и вся луговина обращены к северу) пока не понял «Хозомин и есть Пустота – по меньшей мере Хозомин есть пустота для моих глаз» – Совершенно нагие камни, скальные пики и тысячи футов в вышину выпирающие из горбомускулов еще тысячу футов высотой выпирающих из гигантских лесистых плеч, и зеленая ощетинившаяся елками змея моего собственного (Голода) хребта извивающаяся к нему, к его ужасающим скальным куполам из голубой дымки, и «облака надежды» лениво раскинувшиеся в Канаде еще дальше с их лицами из мельчайших капелек и с параллельными комьями и оскалами и ухмылками и барашковыми провалами и кучерявыми облачками рыл и зевами трещин говорящими «Хой! привет земля!» – высочайшие неустойчивейшие пиковые ужасности Хозомина сложенные из черной скалы и лишь когда налетает буря я их не вижу а они просто-напросто возвращают буре зуб за зуб непоколебимую угрюмость перед тучевзрывающейся дымкой – Хозомин что не треснет как такелаж хижины на ветрах, которая если посмотреть вверх тормашками (когда я делаю стойку на голове во дворе) так просто висящий пузырек в неограниченном океане пространства —

Хозомин, Хозомин, я не видал прекраснее вершин, как тигр иногда с полосами, омытыми солнцем ущельями и тенями пропастей какие корчатся линиями в Ярком Свете Дня, вертикальными бороздами и буграми и Буу! расселинами, бум, отвесная величественная Благоразумная гора, никто про нее и не слыхал, а она всего лишь 8000 футов в высоту, но какой кошмар, когда я впервые увидел эту пустоту в самую первую ночь на Пике Опустошения, когда проснулся от глубоких туманов в звездной ночи и внезапно надо мной возвысился Хозомин со своими двумя остриями, черный у меня в самом окне – Пустота, всякий раз когда я думаю о Пустоте вижу Хозомин и понимаю – Больше 70 дней пришлось мне на него пялиться.

2

Да, ибо я думал, в июне, пока стопарил сюда в долину Скаджита на северо-западе Вашингтона к себе на пожарную вахту: «Вот доберусь до вершины Пика Опустошения и все на мулах уедут обратно и я останусь один тогда-то и встречусь лицом к лицу с Богом или Татхагатой[3 - Татхагата (санскр. «так пришедший / ушедший») – одно из имен Будды Шакьямуни (санскр. «Пробужденный мудрец из рода Шакья», 563 г. до н. э. – 483 г. до н. э.), духовного учителя, легендарного основателя буддизма. Получив при рождении имя Сиддхаттха Готама (пали) / Сиддхартха Гаутама (санскр. «Потомок Готамы, успешный в достижении целей»), позже стал именоваться Буддой (санскр. «Пробудившийся») и Полностью совершенным буддой. Его также называют Бхагаван («блаженный»), Сугата («идущий во благе»), Джина («победитель»), Локаджьештха («почитаемый миром») и др.] и узнаю раз и навсегда каково значение всего этого существованья и страданья и метанья взад и вперед понапрасну» но вместо этого встретился лицом к лицу с самим собой, никакого бухла, никаких наркотиков, ни единого шанса прикинуться шлангом а лишь лицом к лицу с тем же Ненавистным Стариной Дулуозом-Мною и сколько же раз я думал что умру, издохну от скуки или прыгну с горы, но дни, нет часы, тянулись все дальше и не хватало мне мужества для такого прыжка, приходилось ждать чтобы неизбежно увидеть лицо реальности – и вот наконец он наступает тот день 8 августа и я расхаживаю по своему высокогорному дворику по небольшой хорошо утоптанной тропке какую сам проложил, в пыли и в дожде, многими ночами, со своей масляной лампой прикрученной низко-низко в хижине с окнами на все четыре стороны и островерхой крышей пагоды и стержнем громоотвода, наконец ко мне приходит, после даже слез, и скрежета зубовного, и убийства мыши и покушения на убийство еще одной, чего я никогда в жизни не делал (не убивал животных даже грызунов), ко мне приходит такими словами: Пустоту не потревожат никакие взлеты и падения, боже мой, взгляни на Хозомин, в тревоге ли он, в слезах ли? Склоняется ли перед бурями рычит ли когда светит солнце или вздыхает в дреме позднего дня? Улыбается? Не рожден ли он из завихрений безумного мозга и восстаний ливневого пламени а теперь он Хозомин и ничего больше? С чего бы мне выбирать и быть горьким или сладким, он же ничего этого не делает? – Почему не могу я быть как Хозомин и О Банальность, О одряхлевшая древняя банальность буржуазного разума «принимай жизнь такой какой она приходит» – Это тот биограф-алкаш, У. Э. Вудворд, сказал: «В жизни ничего нет кроме просто житья ее» – Но О Господи как же мне скучно! А Хозомину скучно? И мне осточертели слова и объяснения. А Хозомину?

Аврора Бореалис[2 - От лат. северное сияние.]
над Хозомином —
Пустота неподвижнее

– Даже Хозомин растрескается и развалится, ничто не вечно, оно лишь поживает-в-том-чем-все-является, проездом, вот что происходит, к чему задавать вопросы рвать на себе волосы или рыдать, сбрендивший бредил лиловый Лир на этих вересковых болотах горестей он лишь скрежещет зубами старый дуралей с крылатыми бакенбардами постоянно помыкаемый другим дурнем – быть и не быть, вот что есть мы – Участвует ли Пустота хоть как-то в жизни и смерти? бывают у нее похороны? или тортики на день рожденья? почему я не могу быть как Пустота, неистощимо плодородным, за пределами безмятежности, даже за пределами радости, просто Старина Джек (и даже не он), и вести свою жизнь начиная с этого момента (хоть ветры и сквозят мне по трахее), этот неухватимый образ в хрустальном шаре не Пустота, Пустота есть сам хрустальный шар и все мои горести Писание Ланкаватары[4 - Ланкаватара-сутра (санскр. «Сутра явления [Благого Закона] на Ланке») – одна и наиболее почитаемых и священных сутр буддизма махаяны.] волосяная сеть дураков: «Взгляните, господа, великолепная прискорбная сеть» – Не разваливайся, Джек, держись проездом через всё, а всё есть сплошь сон, одна видимость, одна вспышка, один печальный глаз, одна хрустальная светлая тайна, одно слово – Не шелохнись, чувак, возврати себе любовь к жизни и сойди с этой горы и просто будь – будь – будь бесконечными плодородиями единого разума бесконечности, ничего об этом не говори, не жалуйся, не критикуй, не хвали, не признавай, не остри, не пуляй звездочками мысли, просто теки, теки, будь собою всем, будь собою какой ты есть, это лишь то что есть всегда – Надежда это слово как снежный занос – Это великое Знание, это Пробуждение, это Пустотность – Так заткнись, живи, странствуй, ищи себе приключений, благословляй и не жалей – Сливы, слива, жуй свой чернослив – И был ты вечно, и будешь вечно, и все замороченные пинки твоей ноги о невинные дверцы буфета суть лишь Пустота притворившаяся человеком притворившимся не знающим Пустоты —

Я возвращаюсь в дом новым человеком.

Мне нужно лишь подождать 30 долгих дней а потом спуститься со скалы и вновь увидеть сладкую жизнь – зная что она ни сладка ни горька а просто она вот такая, и всё вот так вот —

Поэтому долгими днями я сижу в своем легком (полотняном) кресле лицом к Пустоте Хозомину, тишина нишкнет в моей хижинке, печка моя молчит, тарелки посверкивают, мои дрова (старый хворост кой есть форма воды и пульпы, каким разжигаю я индейские костерки в печке, чтобы наскоро приготовить поесть) мои дрова лежат в углу кучей и змеятся, консервы ждут, когда я их открою, мои старые растрескавшиеся башмаки плачут, сковородки клонятся друг на друга, тряпки висят, всякие шмотки мои тихо сидят по всей комнате, глаза у меня болят, ветер налетает порывами и лупит в окна и верхние ставни, свет в гаснущем дне оттеняет и темносинит Хозомин (выявляя его проблеск срединно-красного) и мне ничего не остается только ждать – и дышать (а дышать трудно в разреженном высокогорном воздухе с моими сопатыми синусами Западного Побережья) – ждать, дышать, есть, спать, готовить, стирать, ходить, наблюдать, никаких лесных пожаров здесь не бывает – и грезить: «Что я стану делать когда доберусь до Фриско? Так ну первым делом найду себе в Чайна-тауне комнату» – но еще ближе и слаще я грежу о том, что стану делать в День Отъезда, в какой-то из свято чтимых дней начала сентября: «Спущусь по тропе, два часа, встречу Фила в лодке, доеду до Плотов Росса, переночую там, поболтаю в кухне, утром пораньше выеду на Лодке Дьябло, прямо от маленького пирса (поздороваюсь с Уолтом), доеду прямиком до Марблмаунта, получу зарплату, расквитаюсь с долгами, куплю бутылку вина и разопью ее днем у Скаджита, а наутро уеду в Сиэтл» – и дальше, до самого Фриско, потом в ЛА, потом Ногалес, потом Гвадалахара, потом Мехико – И по-прежнему Пустота неподвижна и не пошелохнется —

Но я сам буду Пустотой, двигаясь не пошелохнувшись.

3

Ай, и я вспоминаю сладкие дни дома которых не ценил когда они у меня были – целые полдни еще когда мне было 15, 16, они означали крекеры «Братьев Риц» и арахисовое масло и молоко, за старым круглым кухонным столом, и шахматные задачи или мною же придуманные игры в бейсбол, пока оранжевое солнце лоуэллского октября наискось проникает сквозь шторы веранды и кухни и падает ленивым пыльным столбом и в нем мой кот обычно лижет переднюю лапку ляпляп тигриным язычком и зубцом хвостика, все подвергнуто и прах убран, Господи – поэтому сейчас в своих грязных драных одеждах я бродяжу в Высоких Каскадах и вместо кухни у меня лишь вот эта сумасшедшая битая-перебитая печка с потрескавшейся ржавчиной на трубе – подбитой, ага, на потолке старой мешковиной, чтобы не впускать крыс ночи – давние дни когда я мог просто подойти и поцеловать маму либо отца и сказать «Вы мне нравитесь потому что однажды я стану старым бродягой в опустошении и буду совсем один и печален» – О Хозомин, скалы его блещут под опускающимся солнцем, неприступные крепостные парапеты возвышаются как Шекспир над миром и на многие мили вокруг ни единая тварь не знает имен ни Шекспира, ни Хозомина, ни моего —

Конец давнего дня дома, и даже недавно в Северной Каролине когда, чтобы вызвать в памяти детство, я и впрямь ел «Ритц» и арахисовое масло и пил молоко в четыре, и играл в бейсбол у себя за столом, и школьники в исшарканных башмаках возвращались домой совсем как я, голодные (а я делал им особые Полубананы Джека всего лишь каких-то ничтожных полгода назад) – Но здесь на Опустошении ветер вихрится, опустошенно безпесенный, сотрясая стропила земли, порождая собою ночь – Тени облака гигантскими летучими мышами парят над горой.

Скоро темно, скоро дневные тарелки мои вымыты, еда съедена, жду сентября, жду нисхожденья в мир снова.

4

Тем временем закаты безумное оранжевое дурачье неистовствует в сумраке, пока далеко на юге где мною предполагаются любящие объятия сеньорит, снежнорозовые груды ждут у подножия мира, в городах серебряных лучей вообще – озеро такая твердая сковородка, серое, голубое, ожидающее на туманных доньях своих пока я проеду по ней в лодке Фила – Гора Джек как всегда принимает свою награду облачком у высоколобого основания, вся его тысяча футбольных полей снега запутана и розова, этот единственный невообразимый ужасный снежный человек еще сидит на корточках окаменев на хребте – Золотой Рог вдали пока еще золотист посреди серого юго-востока – чудовищный горб Закваски нависает над озером – Угрюмые тучи чернеют дабы зажглись огнем кромки в той кузнице где куется ночь, спятившие горы маршируют к закату как пьяные кавалеры в Мессине когда Урсула была справедлива[5 - Урсула – камеристка Геро из комедии У. Шекспира «Много шума из ничего» (1598–1599), пытавшаяся по справедливости оценивать ухажеров своей госпожи.], я бы поклялся что Хозомин задвигался б если б могли мы его к этому подвигнуть но он проводит со мною ночь и скоро когда звезды дождем хлынут вниз по снежным полям он окажется на снежной верхушке своей гордыни весь черный и рыскающий к северу где (прямо над ним каждую ночь) Полярная Звезда вспыхивает пастельно-оранжевым, пастельно-зеленым, железно-оранжевым, железно-синим, сине-малахитовым там явные созвездные предзнаменованья ее грима какие можно взвесить на весах золотого мира —

Ветер, ветер —

И вот мой бедный изо всех сил старательный человеческий письменный стол за которым я сижу так часто днем, обратясь лицом к югу, бумаги и карандаши и кофейная чашка с побегами альпийской ели и диковинной высотной орхидеей вянущей за один день – Моя жвачка «Буковый орешек», кисет, пылинки, жалкое журнальное чтиво а больше и читать нечего, вид на юг на все те заснеженные величества – Ожидание долго.

На Хребте Голода
палочки
Пытаются вырасти

5

Вот только в ночь перед своим решением жить любя, я был унижен, оскорблен и повергнут в скорбь таким сном:

«И найди хороший бифштекс из вырезки!» – говорит Ма протягивая Дени Блё деньги, она посылает нас в магазин купить чего-нибудь хорошего на ужин, к тому же вдруг решила полностью довериться Дени эти последние годы когда я стал таким модным эфемерным нерешительным существом которое проклинает богов спя в постели и бродит с непокрытой головой и дурной в серой тьме – Всё это в кухне, все уговорено, я ничего не отвечаю, мы отправляемся – В передней спальне у самой лестницы умирает Па, на своем смертном ложе и практически уже мертвый, именно вопреки этому Ма желает хорошего бифштекса, хочет возложить свою последнюю человеческую надежду на Дени, на некую решительную солидарность – Па худ, бледен, простыни его ложа белы, мне кажется он уже умер – Мы спускаемся в сумраке и как-то добираемся до мясной лавки в Бруклине посреди центральных улиц вокруг Флэтбуша – Там Роб Доннелли и остальная компашка, простоволосые и как бродяги на улице – Глаза Дена вспыхивают когда он видит возможность на всё забить и приколоться по маминым денежкам, в лавке он заказывает мясо но я вижу как он отслюнивает сдачу и запихивает деньги в карман и устраивает как-то так чтобы отречься от ее уговора, ее последнего уговора – Она возложила на него свои надежды, от меня-то больше никакого толку – Мы как-то отваливаем оттуда и не возвращаемся домой к Ма а заруливаем на Речную Армию и та отправляется, досмотрев гонки быстроходных катеров, плыть вниз по течению в холодном круженье опасных вод – Катер, если б он был «длинным» мог бы запросто поднырнуть под самую сутолоку флотилии и выскочить на другой стороне и побить бы всех по времени но из-за неправильно короткого корпуса гонщик (мистер Дорогуш) жалуется что именно по этой причине его катер просто клюнул носом перед толпой и застрял в ней и не смог двигаться дальше – большие плоты с чиновниками взяли это на заметку.

Я в ведущей бригаде. Армия стартует по течению, мы движемся к мостам и городам внизу. Вода холодна а течение крайне плохое но я плыву и выгребаю потихоньку. «Как я сюда попал?» думаю. «Что с маминым бифштексом? Что Дени Блё сделал с ее деньгами? Где он теперь сам? О у меня нет времени подумать!» Неожиданно с лужайки у церкви Св. Людовика Французского на берегу я слышу как ребятишки кричат мне: «Эй, твоя мать в психбольнице! Твоя мать уехала в психбольницу! У тебя отец умер!» и до меня доходит что? произошло и все же, плывя и в Армии, я застрял колочусь в холодной воде, и остается лишь горевать в седом вынужденном ужасе утра, мучительно я ненавижу себя, мучительно слишком поздно и все же пока мне лучше все равно мне эфемерно и нереально и неспособно выправить мысли или даже горевать по-настоящему, по сути мне слишком по-дурацки чтоб на самом деле мучиться, короче говоря я не знаю что делаю и Армия мне говорит что делать а Дени Блё тоже сыграл мною в кегли, наконец-то, дабы сладко отомстить но главным образом дело просто в том что он решил стать прожженным жуликом и это его шанс —

…И даже хотя шафранное леденящее послание может прийти с солнечных ледовых шапок мира, О какими б одержимыми призраками придурками мы ни были, я добавляю приписку к длинному письму любви, которое пишу маме вот уже много недель.

Не отчаивайся, Ма, я буду о тебе заботиться, когда б ни понадобился – ты только покричи… Я вот тут, плыву по реке трудностей, но я умею плавать – Не думай даже ни минутки, что ты осталась одна.

Она за 3000 миль отсюда живет в кабале у гадкой родни.

Опустошение, опустошение, как смогу я когда-нибудь отплатить тебе?

6

Я мог бы сойти с ума в этом… О всевбиральная менайя но верша может засечь трещотку-репейника, поньяк избегательно лишенностный побродяжник, минаизбегай ловушки – Песнь моего всего глощение меня частично кру шение сними всю колоду – частично ты тоже можешь зеленеть и летать – никнущая луна исторгла соль на приливы подступающей ночи, покачайся на плече луговины, перекати валун Будды через розоворазделенную в западно тихоокеанском тумане скирду – О крохотная крохотная крохотная надежда человеческая, О заплесневевшее трескающееся ты зеркало ты сотрясло па т н а ваталака – и еще больше предстоит —

Трям.

7

Каждый вечер в 8 посты на всех горных вершинах Национального заказника горы Бейкер проводят сеанс трепа по своим рациям – У меня тоже есть приемопередатчик «Пэкмастер» и я его включаю и слушаю.

В одиночестве это значительное событие.

– Он спросил ты спать собираешься, Чак.

– Знаешь чего он делает Чак когда идет на обход? – находит себе уютное местечко в теньке где-нибудь и просто задрыхивает.

– Ты сказал – Луиза?

– …Нии знааю…

– …Ну мне всего три недели ждать осталось…

– …на самой 99…

– Слушай Тед?

– Чё?

– Как ты нагреваешь печку когда делаешь эту, э-э, сдобу?

– Ой да просто огонь пожарче…

– У них там только одна дорога которая э-э зигзагами по всему подлунному…

– Ага надеюсь – Я все равно там ждать буду.

Бззззз бзгг радио – долгое молчание задумчивых молодых наблюдателей —

– Ну а твой кореш намерен подыматься сюда и тебя забирать?

– Эй Дик – Эй Студебекер…

– Ты просто дрова подкладывай, и все, она не остывает…

– Ты ему по-прежнему собираешься платить столько же сколько э-э заплатил при выходе?

– …Ага но э-э три четыре ходки за три часа?

Моя жизнь это громадная и безумная легенда расползлась всюду не начинаясь и не заканчиваясь, как Пустота – как Сансара[6 - Сансара (санскр. «блуждание, странствование») – причинно-следственный ряд, круговорот рождения и смерти в мирах, ограниченных кармой, одно из основных понятий в индийской философии.] – Тысяча воспоминаний дергаются нервными тиками весь день смущая мой жизненный ум почти что мускульными спазмами ясности и памяти – Распевая с липовым английским акцентом «Лох-Ломонд»[7 - «The Bonnie Banks o' Loch Lomond» – традиционная шотландская песня, вариация эротической песни XVIII в.] пока разогреваю себе вечерний кофе в холодных розовых сумерках, я сразу же вспоминаю 1942-й в Нова-Скотии когда наше убогое суденышко зашло из Гренландии и всех отпустили в увольнение на всю ночь, Осень, сосны, холодные сумерки а потом закатное солнце, по радио из военной Америки слабый голос Дайны Шор поет, и как мы напились, как мы скользили и падали, как радость взбухала у меня в сердце и взрывалась вырываясь в ночь оттого что я вернулся в возлюбленную свою Америку почти что – холодный собачий закат —

Почти одновременно, просто потому что переодеваю штаны, или то есть надеваю лишнюю пару перед воющей ночью, я вспоминаю изумительную сексуальную фантазию когда как-то днем читал ковбойскую историю про бандита похитившего девушку она с ним совсем одна в поезде (кроме некой старухи) которая (старуха теперь у меня в грезах спит на лавке пока старый крутой омбре[3 - Парняга, бандит, сорвиголова (искаж. исп.). – Здесь и далее примеч. пер.] я бандит вталкивает блондинку в мужское купе, под дулом пистолета, а та не отвечает и только царапается (ясноперцево) (она любит честного убийцу а я старый Эрдавай Мольер убийственный ухмыльчивый техасец который разделывает быков в Эль-Пасо а дилижанс как-то взял только чтоб дырок в людях понаделать) – Я толкаю ее на сиденье опускаюсь на колени и начинаю обрабатывать, в стиле французских открыток, до тех пор пока глаза у нее не закрываются рот не приоткрывается пока она уже не может этого вынести и любит этого любящего бандита поэтому по своему собственному дикому желающему хотенью вскакивает и тут же падает на колени и приступает, потом когда я готов поворачивается старуха тем временем спит себе а поезд грохочет дальше – «Крайне восхитительно мой дорогой» говорю я себе на Пике Опустошения и как бы Быку Габбарду, пользуясь его манерой речи, и как бы чтоб развлечь его, будто бы он здесь, и слышу как Бык говорит «Не обабивайся Джек» как он серьезно сказал мне в 1953-м когда я начал прикалываться с ним в его женственной манере «На тебе это не смотрится Джек» и вот я хочу оказаться в Лондоне с Быком сегодня же вечером —

А молодая луна, бурая, рано опускается вон там рядом с тьмой реки Бейкер.

Моя жизнь есть громадный непоследовательный эпос с тысячей и миллионом персонажей – вот они все подходят, так же быстро как мы катимся на восток, так же быстро как катится на восток земля.

8

На курево у меня есть только бумага ВВС делать самокрутки, добросовестный сержант прочел нам лекцию о важности Корпуса Наземных Наблюдателей и раздал толстые книжки бланков для записи целых армад явно вражеских бомбардировщиков в каком-то параноичном «Конэлраде»[8 - Первая национальная система оповещения населения о радиационной и иной угрозе (сокр. Control of Electronic Radiation), установленная президентом США Хэрри Труменом в 1951 г.] его мозга – Он был сам из Нью-Йорка и говорил быстро и был евреем, и мне тут же захотелось домой – «Журнал Регистрации Пролета Воздушных Объектов», с линейками и цифрами, я беру алюминиевые ножнички и вырезаю квадратик и сворачиваю чинарик а когда самолеты пролетают занимаюсь своим делом хоть он (сержант) и говорил «если видите летающую тарелку сообщайте о летающей тарелке» – На бланке сказано: «Количество самолетов, один, два, три, четыре, много, неизв.», напоминает мне тот сон что был у меня про меня и У. Х. Одена[9 - Уистен Хью Оден (1907–1973) – англо-американский поэт.]: мы стояли в баре на реке Миссисипи элегантно пошучивая о «женской моче» – «Тип самолета», говорится дальше, «одно-, двух-, много-, реактивный, неизв.» – Естественно мне страшно нравится это неизв., делать мне здесь больше нечего на Опустошении – «Высота самолета» (врубитесь только) «Очень низко, низко, высоко, очень высоко, неизв.» – затем «ОСОБЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ: НАПРИМЕР: Неприятельский самолет, нежесткий дирижабль» (жопаньки), «вертолет, воздушный шар, самолет ведущий боевые действия или терпящий бедствие и т. д.» (или кит) – О бедственная роза неизвестный горестный самолет, прилети!

Моя папиросная бумага так грустна.

«Когда Энди и Фред доберутся сюда!» ору я, когда они поднимутся по этой тропе на мулах и лошадях у меня будет настоящая папиросная бумага и моя дорогая почта от моих миллионов персонажей —

Поскольку беда с Опустошением в том, что нет персонажей, – один, изолирован, но изолирован ли Хозомин?

9

Глаза в руке, приварены к колесу к приварено к бздынь.

10

Чтобы скоротать время я играю в солотёрно-карточный бейсбол который мы с Лайонелом изобрели в 1942-м когда он приезжал в Лоуэлл и на Рождество перемерзли трубы – игра между «Питтсбургскими Плимутами» (самая старая моя команда, а теперь едва-едва на верхушке 2-й лиги) и «Нью-Йоркскими Шевролетами» что поднимаются из самого подвала постыдно поскольку в прошлом году были чемпионами мира – Тасую колоду, выписываю составы и раскладываю команды – На сотни миль вокруг, черная ночь, лампы Опустошения зажжены, занимаюсь детским спортом, но Пустота тоже дитя – и вот как проходит игра: – что происходит: – как ее выигрывают и кто: —

Питчеры соперников – у «Шевролетов» Джо Маккэнн, заслуженный ветеран 20 лет в моих лигах с того первого раза когда в 13 лет я гвоздем выковыривал железные шарики из подшипника под сенью яблонь в цвету на заднем дворе на Саре, Ах как грустно – Джо Маккэнн рекордсмен (это 14-я игра сезона для обоих клубов), по набранному среднему количеству очков 4.86, «Шевролеты» натурально с подавляющим преимуществом и в особенности поскольку Маккэнн звезда подачи а Гэвин посредственность в моих официальных раскладах по эффективности игроков – и «Шевролеты» в любом случае горяченькие, лезут все выше, и сделали первую игру в этой серии 11-5…

«Шевролеты» сразу выскакивают вперед в своей половине первого иннинга когда капитан Фрэнк Келли посылает затяжной мяч далеко в центр заманивая домой Стэна Орсовски со второй базы который делал пробежку к Даффи – бу-бу-бу, слышно как эти «Шевролеты» (у меня в уме) громко обсуждают и свистят и хлопают заводя игру – несчастные «Плимуты» в зеленой форме выходят на свою атаку в начальном иннинге, это совсем как в реальной жизни, в настоящем бейсболе, не могу отличить его от воя ветра и сотен миль Арктической Скалы без —

Но Томми Тёрнер на своей коронной скорости превращает трипл в инсайд-парк хоум-ран и в любом случае у Дылды Келли рук не хватит а у Томми это уже шестой хоум-ран, он «великолепный» так оно и есть – и его 15-й удар забит а он сыграл всего шесть игр поскольку у него была травма, ну Мики Мэнтл[10 - Мики Чарлз Мэнтл (1931–1995) – профессиональный американский бейсболист.] да и только —

Сразу же следом забивает мяч за правую ограду черная бита Пая Тиббза и «Плимы» вырываются вперед… у-ух…

(зрители фанатеют в недрах моей горы, я слышу рокот небесных гоночных машин в расселинах ледников)

Затем Лью Бэдгёрст срезает мяч вправо и Джо Маккэнн разбит в пух и прах (фу-ты ну-ты средние очки) (фи, вот и верь после этого) —

А на самом деле Маккэнна чуть не вышибают с кэтчерской зоны, а он еще и вынужден прервать перебежку на базу к Тоду Гэвину, но Надежный Старина Генри Прей заканчивает иннинг, накинув мяч вдоль земли Фрэнку Келли на третьей базе – да здесь уж базовых целая куча будет.

Потом вдруг у питчеров завязывается неожиданно блестящая дуэль подач – по нолям, ни один не дает кэтчеру ни шанса для удара кроме одного сингла (это удается Неду Гэвину) во втором иннинге, блистательно прямиком до крайней восьмерки когда «Шевролетов» Зэгг Паркер наконец взламывает лед синглом вправо (он тоже великий сверхбегун), и тот неперехваченный становится даблом (бросок-то сделан, но он его делает скользом) – и в игре появляется новая тональность можно подумать, но нет! – Нед Гэвин выманивает Клайда Кэслмена к центру, затем спокойно выбивает Мужика Стэна Орсовски и сходит с питчерской горки, преспокойненько пожевывая табачок, сама пустота – По-прежнему 2–1 в пользу его команды —

Маккэнн уступает сингл большому гадкому Лью Бэдгёрсту (левой ручищей обхватившему свою биту) в его половине восьмерки, а у него перехватывает базу пинчраннер Аллен Уэйн, но опасности нет, потому что он ловит Тода Гэвина граунд-аутом —