Полная версия:
Искусство жить и жизни смысл. Сборник I. Размышления и комментарии
(Цит по: http://ru.wikipedia.org/wiki/)
А вот несколько иное определение из того же источника:
«Мудрость – способность человека мыслить и действовать в соответствии с высшими целями жизни, возвышаясь над ограниченностью частных и преходящих интересов, в том числе своих собственных; начальный импульс развития философии и конечный синтез всех ее направлений.»
(Михаил Эпштейн | Upmind.ru | – стратегии личного развития)
Та же Википедия просит давать замечания. Так вот они, касающиеся первого определения:
Во-первых, знания не имеют прямого отношения к мудрости: мудрец может и не обладать высокой «степенью освоения знаний»;
Во-вторых, опыт, как правило, носит сознательный, а не подсознательный характер;
В-третьих, «способность уместного» применения знаний и опыта может быть связана отнюдь не с мудростью.
А что, если нaм объединить два вышеприведенные определения, кое-что изменить, кое-что добавить и получить в результате:
«МУДРОСТЬ – способность человеческого разума, опосредственного опытом жизни и страданий, мыслить, а человека – действовать в соответствии с высшими целями жизни, возвышаясь над ограниченностью частных и преходящих интересов, в том числе своих собственных.»
А теперь, дорогие друзья, ваш выбор, ваши дополнения к этим определениям, соотнесенные с тем «мудреным состоянием, в котором пребывала Женя». Сайт нашего сборника всегда открыт для ваших мнений.
4
«Непоздним вечером Женя сладострастно вычеркивала отработанные пункты.
Все в конце концов успела. Особенно приятно было, что подарок для берлинской подруги удался: молодая портниха, колясочная инвалидка, к которой она успела-таки заехать, сшила на руках чудесную курточку из разноцветных лоскутов, и довольны были обе – и Женя, и получившая довольно приличные деньги портниха. Остались какие-то необязательные анализы, которая Женя вполне успеет сделать после возвращения…
…Кирилл уже спал, когда Женя пробралась в спальню. Настроение у нее было прекрасное. Она все более чем успела. Девочки были, конечно, сучки, но могли быть и хуже. Женя взглянула на будильник – было без четверти двенадцать. Поставила на половину шестого – рейс был ранний. И тут раздался телефонный звонок. Это была Хава.
– Женечка, ты прости, если я тебя обидела. Но я не могу тебе этого не сказать, это очень важно. Талмуд говорит, что когда человек делает для других, чтобы им было хорошо, а самому ему плохо, то это неправильно… Человеку должно быть хорошо… Ты неправильно живешь… Человеку должно быть хорошо!
Она говорила серьезно и от души. А Женя улыбалась, представляла себе ее резное лицо, пожалуй, одно из самых красивых женских лиц… А сложена как… Дура прямоугольная!
– Хава! А с чего ты взяла, что мне плохо? Мне хорошо. Мне отлично!..
А Женя улыбалась – ей было хорошо: еще один день покоя закончился.
А вот завтрашний обещал быть напряженным…»
(Приведено по:
http://litbook.net/book/67381/iskusstvo-zhit/page-1/)
Комментарии 2.4
Разрешите, дорогие друзья, остановиться кратко на концовке этого фрагмента пoвествования автора. Неисчерпаема мудрость и неоспорима дидактика Талмуда, равно как и Евангелия. Но не сравнимы они со словом Бога-Творца Вселенной, переданным Им людям Земли через Его посланника Христа. Недаром —
«В нача́ле бы́ло Сло́во – является первой строка Евангелия от Иоанна („Новый Завет“)».
(Приведено по: https://ru.wikipedia.org/wiki/…)
И все-таки вначале был «Старый Завет» или Тора, а не Талмуд или Евангелие, о которых судить я абсолютно не в состоянии. А о Торе в конкретном интересующим нас аспекте предоставим судить науке каббала, возникшей на фундаменте письменных записей устных сказаний Торы и ее последующих толкований и комментарий.
Каббала
«…Заповеди милосердия, которые человек исполняет, пусть даже механически, поначалу „ради себя“, хотя являются только действиями, без намерения отдачи, т.е. внешними действиями, но с их помощью человек постепенно исправляет свои намерения, вплоть до того, что сможет исполнять все Заповеди „ради Творца“. Поэтому есть полная уверенность и гарантия, что, в результате своих усилий, человек достигнет цели – альтруистических действий, „ради Творца“, а потому можно сознавать человека… что он творит справедливость. А выполнением Заповеди подаяния бедным, даже с намерением „ради себя“, он постепенно обретает свойство „отдавать“, достигает действий „ради Творца“ и удостаивается постоянного МИРА с Творцом.»
(Приведено по:
http://tululu.org/b53361/ Книга ЗОАР, с.285)
Не в этом ли заключается
«…способность человеческого разума, опосредственного опытом жизни и страданий, мыслить, а человека – действовать в соответствии с высшими целями жизни, возвышаясь над ограниченностью частных и преходящих интересов, в том числе своих собственных.»,
т.е. ранее определенная нами мудрость?
Так вот почему улыбалась Женя, терпеливо выслушивая в поздний час накануне отьезда милосердно-талмудийскую проповедь подруги: очевидно, мудрость и дидактика несовместимы.
Если, дорогие друзья, вам еще не надоел дидактизм этих комментарий, то вот их обобщение.
Комментарии 2.1 – 2.4
Извините, дорогие друзья. что этот первый рассказ «Сборника», к сожалению, может быть предоставлен вам с существенным сокращением оригинала.
На самом деле, что можно сократить в нашей и без того короткой жизни? Что можно выбросить из списка рутинных дел в записной книжке героини рассказа, Жени? Ведь, все это жизненно важные дела немолодой, но энергичной, умной, душевной женщины. С чувством исполняемого долга она несет ношу директора маленького издательства, бремя супруги гениального чудака – «основоположника» науки структурологии, неудовлетворенность матери выросших сыновей и доверенного друга двух подруг – «неудачниц», обратившихся к религии.
В ее записной книжке есть и много других имен людей, родных и не очень, близких и далеких, к которым бы надо заскочить, что-то принести, о чем-то договориться или просто сказать что-нибудь ободряющее и поддерживающее.
Чтобы везде успеть, Женя передает редакторскую работу своему заместителю и, вообще, старается не думать о собственных проблемах.
Казалось бы, обычный рассказ из женской прозы, скорее о ремесле, чем об искусстве жить. Нет, не совсем обычный! Скорее из Чеховской прозы – короткий, выпуклый, открытый, но поражающий скрытой глубиной чувства и мысли. Может быть, в этой глубине и следует искать отличие доведенного до прагматического совершенства ремесла от одухотворенного мудростью искусства жизни.
Помогает нам решить эту дилемму сама Женина жизнь, пересеченная несчастьем дикой автомобильной катастрофы…
5
«Водитель Леша, которого Женя ценила за неславянскую точность, приехал на своей старой «пятерке» вовремя, поднялся и забрал чемодан…
Чемодан Леша уже уложил в багажник. И поехали по пустой утренней Москве: ранний рейс хорош был тем, что пробок в такое время не было. Асфальт был влажный, в росе…
Дорога, по Кириллову слову, стелилась скатертью – светофоры впереди, их завидя, переключались на зеленый. Женя посмотрела на часы – с запасом. И еще раз улыбнулась: все было по плану, дела все сделаны, вычеркнуты, и скоро она переведет стрелки на два часа вперед, и десять дней будет жить в другом, заграничном времени, где все течет медленней, и к тому же с этим двухчасовым ворованным запасом…
И ровно по этому месту, по плавному переходу мыслей от загородной жизни к заграничной свободе пришелся удар. С кинематографической скоростью из боковой улицы Правды вылетел красный «ауди», собиравшийся, видимо, пересечь Ленинградку, и влупился в правый бок «жигулей». Но Женя, сидевшая в полоборота к водителю, заметить этого не успела. Машины, крутясь в воздухе, разлетелись от удара в разные стороны. Женя не видела ни смятой красной машины, ни железных развалин, из которых вынимали тело педантичного Леши, никогда не опаздывавшего, ни «скорой помощи», которая увезла ее в институт Склифосовского.
Трое суток она не приходила в сознание. За это время ей сделали восьмичасовую операцию, кое-как сложили разбитые тазовые кости, два раза у нее останавливалось сердце, и оба раза его запускал тощий анестезиолог Коварский… Впоследствии Женя хотела задать ему вопрос: почему он это делает, когда знает наверняка, что запущенный к жизни человек никогда не поднимется, а будет влачить жалкое существование… И ответить бы ей он толком не смог.
Когда после трех суток комы она пришла в себя, долго не могла понять, что произошло. Она даже не вполне понимала, с кем именно это самое произошло. Нет, нет, она помнила свое имя, фамилию, адрес – все эти вопросы ей задали, как только она открыла глаза. Но тела своего она не чувствовала: не то что боли, а даже своих рук-ног. И потому, ответив на анкетные вопросы, заданные из медицинских соображений, она успела спросить, жива ли она… Но ответа не услышала, потому что снова уплыла… Но теперь ей как будто уже виделись какие-то вялые сны, бессмысленные картинки, от которых оставалось чувство пустоты, как от мелькания телевизионных программ…
Через десять дней из реанимационного отделения ее перевели в палату. Кирилл ждал ее в палате, хотя час был неприемный. Он знал, что дела обстоят очень плохо, готовился к плохому, но оказалось все хуже, чем мог он себе представить. Женю он не узнал. Наголо выбритая, с наклейкой на лбу, с худым темным лицом, она нисколько не напоминала себя прежнюю. Небольшая травма головы с сотрясением мозга были лишь незначительным приложением к длинному перечню травм, включая и позвоночную. Ему уже сказали, что жену ждет неподвижность. Но не предупредили, что вместо Жени будет теперь другой человек: мрачный, молчаливый, почти отсутствующий… Она отвечала на вопросы кивком, но сама не задавала ни одного. Ни про издательские дела, ни про старшего сына Сашку, который второй год жил заграницей, ни про своих подруг… Он пытался рассказывать ей, кто звонит, что происходит за пределами больницы. Но ее не интересовало даже то, как они с Гришкой без нее живут, кто покупает еду и готовит… И это Кирилла просто убивало.
Они были женаты больше двадцати лет. И брак их был сложным – дважды расходились, причем Женя успела даже ненадолго выйти замуж за постороннего, из какого-то сибирского угла мужика, объявившего себя чуть ли не охотником, а оказался кагебешником среднего звена… Кирилл, с трудом переварив Женино приключение, потом ушел к своей аспирантке, но и там не сложилось. И уже десять лет, как они окончательно и бесповоротно соединились, не потому что им было друг с другом легко, а по причинам совсем другого рода: каждый из них знал другого как самого себя, – именно насколько можно знать самого себя – до малейших поворотов мысли, когда любой разговор необязателен, и только обозначает привычку произносить слова. Доверяли другому более, чем себе. Слабости знали наизусть и сумели их полюбить. Тщеславная Женька, упрямый Кирилл… Удачливая Женька, к которой все прыгает в руки, и неудачливый Кирилл, который добивается своего тогда, когда уже и самому ничего не нужно…
И теперь Кирилл, сидя возле жены, всем упрямством своего характера пытался понять, что же с ней происходит. Он был ученым человеком, с некоторым специальным сдвигом мышления, отчего весь мир рассматривался с точки зрения кристаллографии, его основной дисциплины. От собственно кристаллов он давно уже отпочковал свою оригинальную структурологию, которая и была, по его глубокому убеждению, основной и чуть ли не единственной наукой сегодняшнего мира, из которой вытекало все прочее, что существовало – математика, музыка, все органические и неорганические структуры, и даже само человеческое мышление организовано было кристаллически… Он догадался об этом еще в девятом классе средней школы, но только двадцать лет спустя, уже защитив диссертацию и получив, кроме диплома доктора наук, странную репутацию не то гения, не то большого оригинала, а, может, просто сумасшедшего, совершил настоящее открытие – обнаружил болезни кристаллических структур. Он описал их, классифицировал. Долгим целеустремленным взором смотрел на осциллограммы, спектрограммы и данные электронноскопии, писал формулы и манипулировал собственными ментальными структурами, приходя ко все более глубокому убеждению, что зафиксировал феномен старения материи, и старение это происходит за счет локальных заболеваний отдельных кристаллических структур. И что с болезнью этой можно побороться, если найти такие сшиватели, которые бы фиксировали пораженные, тяготеющие к деструкции области…
Вот с такими идеями жил Кирилл, и Женя представлялась ему таким больным кристаллом, и не грубые переломы тазовых костей и бедра, не травма самого позвоночника представляли эти поломанные структуры, а именно личность Женина была повреждена. Он смотрел в ее остановившееся лицо – почти без мимики, слушал ее односложное «да-нет», и старался проникнуть внутрь, и проникал, и ужасался полной разрухе, которую наблюдал внутри: вся тысяча ее открытых валентностей, которыми она была обращена наружу, опала, как иглы лиственницы, и ее бесперебойное электричество иссякло, и еще до того, как Женя сама это произнесла, он знал, что ее единственным желанием сейчас было умереть, и что она, умеющая добиваться всего задуманного, будет искать теперь способ, как умереть… Такая жизнь ей была не нужна. И дело было даже не в болях, которые ей глушили уколами и капельницами, и не в гипсовом коконе, сжимавшем ненавистное теперь тело, ни в катетерах и клизмах, ни в чем в отдельности… Это была не жизнь, а злая карикатура…
Прошел месяц, и пошел второй. Она все лежала под капельницей, почти не ела, все пила воду «Святой источник», теряла вес и усыхала. И не говорила. А Кирилл, забросив все на свете, сидел рядом, держал ее за руку и думал… Великой идеи в голову ему не приходило, но он нашел какого-то хирурга-травматолога, старого азербайджанца Ильясова, тоже с идеями, который Женю долго смотрел, а еще более внимательно исследовал многочисленные снимки, которые накопились за это время, и предложил спустя некоторое время, когда сложенные кости, скрепленные железными гвоздями, срастутся, сделать некоторую даже не операцию, а ревизию, потому что, по его соображениям, где-то стоит гематома, с которой стоит поработать…
Спустя три месяца надели корсет и выписали. Ходить не могла. Одна нога кое-как теплилась, вторую не чувствовала. Но обе выглядели ужасно – белесо-синюшные, в сухой шелушащейся коже, худые. В дом привезли инвалидное кресло. Женя в нем сидела. То, что сидела, а не лежала, – это и был прогресс.
И еще был балкон. Он был в Гришкиной комнате, и накрепко закрыт до весны. Не меньше трех месяцев должно было пройти, прежде чем Женю вывезут на коляске на балкон, и она к тому времени должна набраться сил, чтобы суметь поднять ненавистное тело, эту висячую падаль, и перекинуть через барьер.
Кирилл про все знал, даже и про балкон. И Женя догадывалась, что он знает. Но оба об этом молчали. Кирилл с ней разговаривал, но она то ли не слышала, то ли делала вид, что не слышит. Впрочем, иногда говорила «да-нет»…
К телефону Женя не подходила. Как только домой вернулась, сразу сказала «нет» – ни с кем не хочет разговаривать, никого не хочет видеть. Все постепенно и перестали звонить, одна только Лиля Аптекман звонила каждый вечер, но Женю уже и не просила подозвать к телефону, а только просила передать каждый день что-то новое: что погода сегодня хорошая, или праздник какой-нибудь церковный, или что к ней пришли гости и принесли чудесный торт «Прага», очень похож на настоящий… Кирилл привык к этим звонкам и все ждал, когда же она повторится, но та всякий день проявляла изобретательность…
Однажды, уже в конце февраля, Лиля жалобным голосом сообщила, что у нее день рождения, и ей бы так хотелось, чтобы Женя ее поздравила. Женя взяла трубку и бесцветным голосом сказала:
– Поздравляю тебя с днем рождения… И услышала в трубке бурное сопение, и горестный плач, а сквозь сопли и стоны – Лилин голос:
– Женечка! Почему ты меня бросила? Разговаривать не хочешь? Мне так плохо без тебя. Ну хоть поговори со мной немного…
Женя холодно удивилась: Лиля не спросила, как она себя чувствует, и это было даже интересно…
– Я позвоню тебе, Лиля. Не сегодня.»
(Приведено по:
http://litbook.net/book/67381/iskusstvo-zhit/page-1/)
Комментарии 2.5
Уже третий месяц ухаживает за парализованной женой Кирилл, муж Жени. Почти целыми днями сидит он рядом с ее постелью, держит в своей руке ее бесчувственную руку и знает без слов то, о чем она думает: придет весна, кресло с опротивевшим ей телом вывезут на балкон седьмого этажа, и тогда она улучит минутку…
Кирилл не отрываясь смотрит на жену, и в его зацикленном мозгу ученого и страдальца прокручивается картина кристаллографической решетки мироздания. Эта взаимопроникающая во времени и пространстве ажурная сеть кристаллов минимизируется и фокусируется на Жене. Не на ее беспомощном теле, а на том элементарном кристаллике глобальной решетки мироздания – «кристаллике ее…» Материалист Кирилл не в состоянии выдавить из себя это слово. Но мы в состоянии: «кристаллике ее души».
Не будем далее входить в трактовку определений. Тут важнее совсем другое – кристаллик болен. Да, да. Из-за таких локальных заболеваний происходит постепенное разрушение, деструктуролизация глобальной системы…
Но с этим можно побороться – нужна фиксация. Ведь Женино состояние есть внешнее проявление глубинных, скрытых структур десинхронизации. Надо их познать, вскрыть, синхронизировать…
6
«Женя не позвонила Лиле ни завтра, ни послезавтра. Лиля выждала два дня, и позвонила сама, и попросила Кирилла, чтобы он дал Жене трубку. Он спросил у жены, будет ли она разговаривать. Жена молча взяла трубку.
– Женечка, у меня столько всего произошло. Можно я тебе расскажу? Никому, кроме тебя, не могу этого рассказать. Знаешь, такой кошмар, ты даже представить себе не можешь…
И Лиля пустилась в горестный рассказ о своих дочках, которые такое натворили, такое… Оказалось, что одна из ее мартышек беременна, собирается рожать, а вторая тем временем завела отдельный роман с этим противным программистом, от которого Иришка беременна, и теперь дома ад кромешный, потому что девочки чуть ли не дерутся… А, откровенно говоря, в самом деле дерутся… И что теперь будет, трудно себе представить, хотя, кажется, хуже уже и быть не может…
– Лиль, я могу тебе только посочувствовать… – вздохнула Женя. Подумала немного, и добавила, – Нет, если честно говорить, я даже посочувствовать тебе не могу. Нечем…
– Ты что? – завопила Лиля, – С ума сошла? Ты – самая умная, сама добрая, и говоришь мне такое? Ну хорошо, не надо мне сочувствовать, я сама всего заслужила! Но хоть посоветуй, что делать?
– Не знаю, Лилечка. Я теперь ничего не знаю. Меня вроде бы и нет. – Женя улыбнулась трубке, но трубка не умела передать этой улыбки, и на другом конце завыла, заплакала Лилечка:
– Если тебя нет, значит тогда никого нет? Ты что же, выходит, мне все врала, да? Ты врала, что я должна встать, и руку разработать, и заново всему учиться? Это ты мне понарошку говорила? А я старалась, может, только ради одной твоей похвалы! Ты есть! Ты есть! А если тебя нет, ты предательница и лгунья! Женечка, ну скажи мне что-нибудь…
Обе они плакали – одна от ярости и горя, вторая от бессилия…
В дверях стоял Кирилл и ругал себя, зачем дал трубку, ведь говорила же Женя, что не хочет ни с кем разговаривать. А теперь вот плачет. И вдруг его осенило: а, может, хорошо, что плачет?
Женя отключила трубку. Положила на колени. И задала первый вопрос с того момента, как пришла в себя после операции:
– Скажи, Кир, а деньги у нас есть?
Кирилл этого вопроса никак не ожидал. Он сел на кровать рядом с ее креслом…
– Есть деньги, Жень. Полно. Твой заместитель привозит каждое первое число. Все время хотел с тобой встретиться, поговорить. Но ты… В общем, история для меня загадочная: он говорит, что пока он издательство будет тянуть, без денег тебя не оставит. А там как получится… Да и мне еще кое-чего платят… – ухмыльнулся он, потому что его условная зарплата соответствовала условному уважению, которое государство испытывало к ученым, занимающимися фундаментальными науками…
– Не фига себе, – покачала головой Женя. – Как интересно…
Это был первый разговор за пять месяцев. О деньгах…
– А, может, он порядочный человек? – высказал остроумное предположение Кирилл.
– Может. Но вообще-то явление довольно редкое… Сережка молодой очень, он про это и знать не должен…
– Может, из хорошей семьи?
– Не факт, – отозвалась Женя.
И задумалась. Этот Лилькин звонок, и удивительное поведение Сережи мешали ей пребывать в холодном оцепенении подледной рыбы, которая держит в онемелом теле лишь одно желание – дожить до весны и бултыхнуться… крепко так бултыхнуться с седьмого этажа, чтобы все это, вместе с памперсами – delit, delit, delit…
Кирилл же, уже стоя в дверях, праздновал это событие и размышлял о своем – о бедной кристаллической решетке, потерявшей стабильность, о краевых эффектах, о деградации и активации зон возбуждения, дающих рост кристаллу… Он был когда-то в нее сильно влюблен, потом долго любил, потом породнился, потом оравнодушнел, отдалился, привык, позже обнаружил, что сросся с ней в какую-то общую неразделимую структуру, вроде взаимопроникающих кристаллов и теперь, когда она захотела умереть, он восстал всем своим упрямством, и именно благодаря этому ослиному качеству честно научился всему, что презирал…
И чтобы продолжалась их общая жизнь, он вынужден был взять на себя «не свое», и Виолетта-помощница только убиралась в квартире, и деньги брать стеснялась, каждый раз Кирилл ей чуть не насильно втискивал, а все прочее – за все Кирилл теперь отвечал, даже квитанции за оплату электричества научился заполнять… И то, что отвернувшаяся от жизни Женя этого как будто и не замечала, его нисколько не огорчало, потому что выполнял он все эти новые для него движения не ради благодарности, а из смутного чувства, что пока его упрямства хватит, Женя будет жить. А пока она жива, то, может, и починится эта проклятая поломка… И в виду он имел в меньшей степени ее поврежденный позвоночник, а гораздо более – структуру… структуру… так он это называл. Слово «душа» было для него так же невозможно к употреблению – как слово «пролонгировать» или «окешить»…
– Неплохо бы Лильке подкинуть… Возможно? – спросила Женя после длинной паузы, когда Кирилл далеко улетел в своих кристаллографических рассуждениях.
– Скажи, сколько, и Гришка отвезет, – отозвался Кирилл.
– Стольничек сможешь?
– Легко, – кивнул Кирилл.
Как странно он ответил. Это Гришка так говорит. Гришкино словцо перехватил, – подумала Женя.
Кирилл все еще сидел у нее на кровати, сгорбившись, в неудобной позе. Какие-то жилы незнакомые проступили на шее, лишняя кожа под подбородком. Похудел он, вот что. И постарел. Бедный… как управляется. Господи, да ведь это он все сам… Этого и быть не может… Это ведь и не он уже… Его же рвало от Гришкиных пеленок!
А Лилька теперь каждый день разговаривала по телефону с Женей, рассказывала о всех перипетиях своей сложной семейной жизни, и снова благодарила за помощь, и это длилось больше недели, пока Женя не сообразила, что Лилька умышленно не спрашивает ее о здоровье, что не в глупом эгоизме больного человека здесь дело, а в какой-то стратегии. И она задумалась. Хотя думать ей было трудно. Она так привыкла к спасительному умственному оцепенению, благодаря которому можно было вынести себя за скобки и перестать страдать от унизительной неподвижности и ненависти к своему полуживому телу… Так вот… в чем стратегия? Почему сердобольная Лилька ни разу не спросила ее – а как ты? Как ты там лежишь в своем памперсе с немыми ногами? Почему-то это казалось важным.
Спрошу, – решила Женя, уже засыпая…»
(Приведено по:
http://litbook.net/book/67381/iskusstvo-zhit/page-1/)
Комментарии 2.6
Какая же стратегия направляла «глупую», больную, страдающую в своем кромешном семейном аду Лильку в ее общении с депрессированной, отрешенной от жизни, суициидальной Женей? Что могла знать сердобольная Лилька о рациональном Фрейдовском методе психоанализа, возвращающего людей к жизни?
Нет, она не сидела в изголовье постели Жени, не задавала ей вопросов, пытаясь привести ее сознание в ту исходную точку подсознания, котoрая предшествовала Жениному «умственному оцепенению». Но, как мы видим, Лилькин метод в данном случае оказался эффективнее Фрейдовского: изо дня в день бомбардирует она замороженное Женино сознание не столько своими семейными горестями, сколько горечью души, теряющей родную, незаменимую для нее душу подруги.
