скачать книгу бесплатно
– Да?
Даже в том одном-единственном слове чувствуется напряженность. Я удостоверяюсь, что в камеру домофона меня хорошо видно.
– Здравствуйте, меня зовут Гвен Проктор. Я расследую преступление, совершенное дальше по этой дороге, – сообщаю я ей, и это, по сути, одновременно и правда, и ложь. – Мне нужно только задать вам пару вопросов и, если возможно, взглянуть на записи ваших камер наблюдения. Это возможно, мэм?
Следует долгое молчание, потом женщина произносит:
– Давайте, задавайте ваши вопросы.
Она не собирается выходить к нам. Что ж, вполне оправданно.
– Вы не видели никаких проезжающих по дороге машин сегодня ночью? Вероятно, после полуночи, но до рассвета?
– Нет.
Она лжет, я это чувствую. Пытаюсь зайти с другого угла.
– И ничего особенного не слышали?
– Нет. О каком преступлении вообще речь?
– Пропала женщина, – объясняю я. – Мать двух маленьких девочек. Мы просто хотим найти описание любых машин, которые проезжали по дороге, вот и все. – Я играю наугад. Что-то в том, как она спрашивала меня о совершенном преступлении, внушило мне мысль, что она беспокоится – вдруг мы здесь ради… чего-то другого. – Бизнес Бельденов не имеет к этому никакого отношения, совершенно.
Она знает Бельденов. Не может не знать, раз уж живет здесь. И раз у нее так много денег… она, вероятно, знает их очень хорошо, с деловой или с покупательской точки зрения.
– Я… – Она колеблется, затем говорит: – Ночью здесь проезжали две машины. Одна – обычный седан, довольно старый. Вторая – темный внедорожник, красивый. – Она говорит так, словно знает: она не должна этого говорить. Она выпаливает это в спешке, потом делает глубокий вдох. – Это все, что я знаю.
– Спасибо. Вы нам очень помогли. Вы не против переслать нам эту запись? Просто на тот случай, если мы сможем рассмотреть на ней что-нибудь – например, номер машины.
Ее, похоже, это предложение не радует.
– Дайте мне ваш электронный адрес. Просто… не говорите моему мужу, хорошо?
– Мы сохраним полную конфиденциальность.
Кец бросает на меня взгляд, и я понимаю, что она не хочет давать свой официальный контактный адрес, а свой личный не сообщает никому, я это знаю. Диктую по буквам адрес своего детективного агентства и прошу женщину повторить мне его. Потом снова благодарю ее, и нам остается только уйти прочь. Когда мы пристегиваем ремни безопасности, Кец говорит:
– Она не собирается ничего пересылать.
– Ты уверена?
– Ставлю десять баксов. Она боится, что по письму мы узнаем ее имя, что придется давать показания и все такое прочее. Я никогда не бывала здесь сама, но по этому адресу зарегистрирована не одна жалоба на домашнее насилие, и похоже, ее муж глубоко увяз в наркобизнесе. Плохое сочетание. Я удивлена, что она вообще хоть что-то сказала. Когда человек живет здесь и одинок, он всего боится.
Она права. Женщины, живущие в такой глуши, либо находятся под жестким контролем своего партнера, либо независимы, как дьявол. Середины не бывает. И выбраться из плохих отношений в лучшем случае тяжело. А здесь, в лесах, да еще если муж связан с криминалом… это бесконечно тяжелее.
– Может быть, она позвонит, – говорю я. – Я оптимистка.
Кец качает головой. Она слишком хорошо меня знает.
Последние две точки оказываются пустышкой. Одна – охотничья хижина, крепко запертая и без малейших признаков чьего-либо присутствия. Другая – снятый с колес трейлер с проржавевшими стенками, и когда мы стучимся в дверь, нам никто не отвечает. Кец прикрепляет к двери свою визитную карточку, и мы направляемся обратно вниз по склону. Должна признать, что чувствую облегчение. Мне не нравится находиться здесь, в холмах, на территории Бельденов. Они четко, без обиняков сообщили мне, насколько нежелательная я персона.
– И что же мы с этого получили? – спрашиваю я.
– Мы получили подтверждение, что была вторая машина, – отвечает Кец. – Так что либо пропавшая женщина договорилась о том, чтобы кто-то увез ее с места преступления, либо это был похититель, который выслеживал ее – или не выслеживал. Боже, я надеюсь, что он ее выслеживал. Ее городок просто кишит любопытными типами. Кто-то обязательно увидел бы его. И возможно, заметил бы номер его машины.
– И… куда теперь?
– Мне, наверное, следует присоединиться к прочесыванию местности. Престер сейчас не в той форме, чтобы шариться по лесам. Я его заменю.
– Значит, ты хочешь, чтобы я съездила в город, где она жила? Поговорила с ее соседями?
Кец отвечает мне короткой мрачной улыбкой.
– Лучше ты, чем я. Сомневаюсь, что мне удастся склонить кого-то к сотрудничеству.
В этих словах скрывается нотка отвращения и неприятия. Я понимаю это, по крайней мере, отчасти. Поэтому просто говорю:
– Конечно, я с радостью помогу. Это не уронит твою репутацию в глазах полиции штата?
Кеция в ответ только пожимает плечами, и я вижу, что она искренна. Ей плевать на последствия. Лицо ее принимает жесткое выражение, челюсти крепко сжаты, и это наводит меня на мысль о том, что нынешнее дело – одно из тех, которые будут преследовать ее до конца жизни. Она хочет распутать его любым доступным способом. Может быть, хочет сделать это ради ребенка, которого носит – того, который полностью изменит ее жизнь. Может быть, ей нужно что-то доказать себе самой.
Я лишь надеюсь, что это не подвергнет нас обеих настоящей опасности.
8
КЕЦИЯ
У меня есть секрет, который я никогда никому не рассказываю: я ценю природу, но ненавижу долбаные леса. Я люблю город, я люблю кирпич, сталь и асфальт и, находясь в самой дикой части лесного массива, ощущаю себя так, словно меня похитили инопланетяне и выкинули посреди фильма «Хищник». Господи помилуй, я провожу в таких местах изрядную часть времени и притворяюсь, будто мне плевать.
Но мне не плевать. Совершенно.
Гвен отвозит меня туда, где стоит моя машина; я снова связываюсь с ТБР, и те предлагают мне прочесывать холмы вместе с их ребятами. Я соглашаюсь – в основном потому, что знаю: детектив Престер уже там, он пытается выполнить свою часть соглашения. И конечно же, остановившись на дороге, вижу, как Престер выходит из леса. Он двигается медленно, цвет его лица – который и прежде меня тревожил – теперь сделался совершенно пепельным, и это мне не нравится. Видит бог, мне нравится этот скрипучий старикан: он умен, он опытный детектив и, более того, ему не плевать на жертв, и он подает мне пример в этом.
Он не захотел бы, чтобы я тревожилась за него, но я все равно тревожусь.
Я подхожу, и Престер, конечно же, отмахивается от меня, точно от назойливой мухи.
– Я в порядке, – говорит он, хотя понятно, что это не так. – Просто жарко, вот и все.
Сейчас вовсе не жарко, и мы оба знаем это, но я не возражаю. Я убеждала его показаться врачам, но он не пошел. Если я буду давить на него, он просто прикрикнет на меня, и я не могу по-настоящему винить его за это. Если я доживу до его возраста, то буду такой же независимой и не позволю моим наглым молодым напарникам командовать мною.
– Я закончу этот поиск за вас, – говорю я ему. – Без проблем.
– Ты ненавидишь лес, – возражает он, и это правда, хотя я никогда не говорила ему этого. Но почему-то меня почти не удивляет то, что он знает. – У тебя слишком богатое воображение, Клермонт. Ты считаешь, будто там везде шастают медведи.
– А вы хотите сказать, что это не так? – ухмыляюсь я, и уголок – только уголок – его губ приподнимается в ответной усмешке. – Вы долго здесь пробыли?
– Несколько часов, – отвечает Престер. Это плохо, учитывая то, как он выглядит в эту минуту. Я пытаюсь не сказать ему этого. – Ты куда-то ездила с Гвен?
– Я пыталась найти след, – говорю, хотя это не ответ, и он это понимает. – А у вас есть подвижки? Нашли что-нибудь?
– Нашли многое, но все это мусор. Старые презервативы, ржавые банки, пивные бутылки. Ничего, касающегося пропавшей женщины. Ни единого следа.
– Поиски продолжатся до темноты, – замечаю я. – Поезжайте домой. Пожалуйста.
Ему это не нравится. Но он кивает. Я встаю и ухожу, не сказав больше ни слова. Я чувствую, как он смотрит мне вслед, но не оборачиваюсь. Слышу, как двигатель его машины заводится с громким стуком и лязгом, и огромный седан сдает назад с легкостью, свидетельствующей о том, что водитель много лет ездил на нем по этим узким проселочным дорогам.
Я проверяю, надежно ли завязаны шнурки на моих ботинках, и тут ко мне подходит молодая женщина в форме шерифской службы. Я молча предъявляю свой жетон и документы; женщина кивает и делает пометку в журнале.
– Детектив, – кивая, говорит она, – парни сейчас уже наверху, в холмах. Вы хотите подождать у подножия или…
Я хочу подождать у подножия, чертовски хочу, но надеваю плотную куртку, а поверх нее – яркий жилет. Не хочу, чтобы меня приняли за чертова медведя. Или за черную женщину.
– Я возьму квадрат, который прочесывал детектив Престер, – говорю я. Потом пристегиваю к поясу фонарик: под покровом леса темно даже в солнечную погоду, и улики легко пропустить. Потом удостоверяюсь, что оружие у меня под рукой, потому что в лесу действительно водятся чертовы медведи. И хищники на двух ногах, которые могут позабавиться, подстрелив копа. Медведи не стреляют в ответ. А я стреляю. Вслед за дежурной помощницей шерифа иду вверх по склону к ее маленькому раскладному столику. На столике расстелена карта, придавленная по углам камнями, но сильный холодный ветер все равно заставляет бумагу трепетать.
– Вот, – говорит женщина, указывая точку на карте, – это ваша часть. Поиск по сетке, с севера на юг, потом с востока на запад, каждый проход на расстоянии не более трех футов от предыдущего…
– Спасибо вам, помощник, я знаю, что такое прочесывание по сетке, – отвечаю я. – Какой канал?
– Мы связываемся на седьмом, – говорит она и вручает мне рацию. Это целый кирпич, достаточно тяжелый для того, чтобы в экстренном случае использовать его как ударное средство, и достаточно прочный, чтобы работать даже после того, как по нему проедет грузовик. Я переключаю рацию на нужный канал и провожу проверку. Женщина кивает, и я направляюсь вверх по склону холма к лесу.
Темнота падает на меня, словно плащ, и я останавливаюсь, чтобы дать глазам привыкнуть. Здесь, как ни странно, теплее – в основном потому, что ветер не настолько сильный. Я делаю несколько вдохов и включаю фонарик, чтобы поискать отметку, которой Престер должен был отмаркировать место окончания своего поиска. Ярко-желтый флажок флуоресцентной окраски прямо-таки бросается в глаза. Престер продвинулся не особо далеко.
Направляюсь к флажку, внимательно вслушиваясь в лесные шорохи. Другие копы ведут поиск в своих квадратах, но я не вижу и не слышу их; такое ощущение, что с тем же успехом я могла бы быть одна-одинешенька во всем лесу. Я люблю Хавьера, но если он еще хоть раз посмеется надо мной за то, что в глуши я чувствую себя уязвимой… Дергаю плечом и выдергиваю из земли флажок-маркер. Помощница шерифа дала мне такие же яркие оранжевые флажки, чтобы отмечать места находки потенциальных улик; количество этих флажков в сумке кажется мне чертовски оптимистичным. Но я лишь отмечаю, в какую сторону был наклонен флаг Престера, и медленно начинаю идти по сетке. Сверяюсь с компасом, дабы удостовериться, что не сбилась с направления; в лесу невероятно легко свернуть не туда.
Заметив отблеск в луче фонаря, останавливаюсь и наклоняюсь, чтобы осмотреть предмет. Разбитая пивная бутылка; этикетка давным-давно облезла за те годы, что стеклотара пролежала здесь. Тем не менее я помечаю ее и иду дальше.
Квадрат Престера небогат на улики. Заканчиваю проход с севера на юг и начинаю двигаться с востока на запад. Я уже на полпути (и уже час занимаюсь прочесыванием), когда замечаю что-то странное. Изучаю находку, стараясь понять, что же это; просто нечто странное, полускрытое листьями папоротника, но выглядит как-то неправильно. Я аккуратно развожу в стороны листья растения и всматриваюсь поближе.
Гладкое. Бледное. Изогнутое. Органическое.
Это не имеет никакого отношения к пропавшей женщине, но это кость. Мое сердце начинает биться чаще, но я усмиряю его. «Возможно, просто мертвое животное», – говорю я себе. Это вполне осмысленное объяснение: в конце концов, я посреди леса. Знаю, что это рискованно и что парни из ТБР, вероятно, будут совершенно справедливо ругать меня за то, что я трогаю улики, но я не хочу быть тупой деревенщиной, которая поднимает крик из-за оленьего черепа. Поэтому наклоняюсь и начинаю осторожно разгребать почву по сторонам.
Это человеческий череп, зарытый в землю подбородком вниз. Не могу сказать, был ли он погребен полностью, а потом обнажен дождевыми струями, но когда добираюсь до надбровной выпуклости и глазниц, я уже точно знаю, что этот череп принадлежал человеку – вероятно, мужчине, потому что надбровья сильно выступают. Я останавливаюсь, делаю шаг назад, втыкаю в землю оранжевый флажок и включаю рацию.
– Нашла кое-что, – сообщаю помощнице шерифа, сидящей за своим столиком ниже по склону. – Мне нужно, чтобы руководитель операции прибыл сюда немедленно.
– Да, детектив, – чопорно отвечает она. – Я сейчас отправлю его. Эксперты вам тоже требуются?
– Совершенно верно, – говорю.
Я считаю, что на этом разговор завершен, но после короткой паузы помощница шерифа снова появляется в эфире.
– Вы нашли ее? – спрашивает она осторожно, почти боязливо.
– Нет, – отвечаю я. – Кого-то другого. Ни следа пропавшей женщины.
На этот раз она ничего не отвечает. Я жду, глядя на полупогребенный череп.
«Кто ты?» Я гадаю также, кто закопал его здесь. И почему это место так близко от пруда, где утонула машина. Поскольку что-то – не логика, а что-то, гнездящееся в глубинах моего мозга – нашептывает мне, что это не совпадение. Мы любим, чтобы все было логично и осмысленно, – мы, копы. Я знаю, что здесь, вероятно, нет никакого тайного смысла, что, скорее всего, пьяный охотник сломал ногу и был съеден пресловутым голодным медведем, но все же…
Здесь есть связь. Я знаю это, даже если пока не могу это доказать.
* * *
Мой квадрат быстро превращается в место следствия. Сначала руководитель операции – лейтенант ТБР, белый мужчина с резкими манерами – задает мне ряд вопросов, категорически желая узнать, зачем я частично выкопала череп, и не особо слушая мои ответы, поскольку уже мысленно заполнил соответствующую графу в бланке. Потом я отхожу назад, прислоняюсь к дереву и наблюдаю издали. Эксперты подходят к делу очень серьезно, учитывая все; поскольку преступление произошло давно, им нет нужды беспокоиться о следах ног. Предмет их заботы – волосы и ткани, и все, кто приближается к черепу, должны облачиться в комбинезоны из нетканки, иначе их никто не подпустит. Техник подходит ко мне, чтобы взять образцы волос и тканей на тот случай, если я оставила их на земле или на черепе, и я подчиняюсь. Еще им нужны отпечатки пальцев, и я предоставляю их, хотя не трогала сам череп непосредственно. Но так положено по протоколу.
А вот чего нет в протоколе, так это того, как лейтенант выпаливает свои мнения, словно из водяного пистолета. «Вероятно, бродяга». Здесь, в лесу? Сомнительно. Бездомные предпочитают не слоняться по лесам, а если покойник был бездомным, у него должна была быть какая-то поклажа: вещи, может быть, палатка.
Поблизости я ничего подобного не вижу. «Какой-нибудь пьяница, решивший поспать не в том месте. Или самоубийца».
Случайно умершие люди и самоубийцы обычно не закапывают свои черепа. Я знаю, что череп от тела могли отделить пожиратели падали, могли скатить его по склону, если уж на то пошло, а в почву он мог погрузиться естественным путем. Я гадаю, следует ли упомянуть об этом, потому что никто из присутствующих пока не думает в эту сторону.
Я ничего не говорю. Вместо этого иду вверх по холму.
Это трудный подъем: выветренный камень рассыпается на обломки у меня под ногами, скользкая растительность едва не заставляет меня упасть, но я упрямо поднимаюсь. Я выбираюсь наверх, тяжело дыша, вся вспотевшая под плотной курткой; уперев ладони в бока, медленно иду по кругу. Здесь, на вершине, царит сумрак, но все же это не та темнота, которая уже сгустилась внизу, и мне не нужен фонарик, чтобы опознать могилу. Она старая, но не старше пары лет, прикидываю я. Мелкая, сильно разрытая падальщиками, и это объясняет, как череп мог скатиться вниз по склону. На этот раз я не копаюсь в земле, просто смотрю; мне не требуется ничего трогать, поскольку я и так вижу три ребра, торчащие наружу. Изорванная ткань трепещет на ветру.
Я мрачно втыкаю рядом один из оранжевых флажков, выпрямляюсь и включаю рацию.
– Нашла кое-что на вершине холма, – сообщаю я. – Похоже, это остальное тело.
С того места, где я стою, мне видно, как все остальные замирают, поворачиваются и смотрят на меня. Я не говорю больше ни слова.
* * *
Агент ТБР медленно закипает – не потому, что я нашла тело, а потому, что опровергла его скоропалительные теории. Мне велено отойти подальше и продолжить поиск по сетке… хотя ботинки всех этих агентов перемешали почву в кашу, сделав мою работу в десять раз сложнее. Я не спорю – просто сползаю вниз с вершины, включаю фонарик и продолжаю с того места, где остановилась.
Одинокая помощница шерифа охраняет место находки черепа, обнеся его веревкой. Мы киваем друг другу, и я иду дальше. Проходит еще час, прежде чем я завершаю прочесывание и отчитываюсь о своих малочисленных находках: еще двух стеклянных посудинах, пластиковой бутылке из-под воды и гильзе от патрона с дробью – гильза выглядит слишком старой, чтобы от нее был хоть какой-то толк. Возвращаюсь через лес обратно к складному столику и с удивлением обнаруживаю, что солнце уже клонится к закату. Мне казалось, что прошло куда меньше времени, но когда я сверяюсь со своими часами, на меня накатывает волна усталости. За последние двое суток я очень мало спала, и хотя могу продолжать действовать, это не особо разумно. Я наверняка начну упускать из виду то и другое. Моя реакция станет слишком медленной, что в случае ношения огнестрельного оружия – реальная проблема.
Звоню в участок, сообщаю о завершении своей смены и направляюсь в теплую, уютную хижину папы, стоящую чуть поодаль от озера Стиллхауз. По крутой, усыпанной гравием дорожке я вывожу свою машину на плоский парковочный участок – как раз такой величины, чтобы вместить папин пикап и мою легковушку – и выхожу навстречу прохладному вечернему воздуху, ощущая его запах. Глубоко вдыхаю, закрыв глаза. Чистый, свежий аромат хвои, а озерный запах сюда не доносится. Папа готовит рыбу, и я сглатываю неожиданно подступившую слюну, осознав, насколько проголодалась. Когда я в последний раз ела? Уже не помню.
Я стучусь, жду, пока папа отзовется, и вхожу в боковую дверь. Бут, пес Хавьера, вскакивает на ноги, пыхтит и подбегает ко мне для приветственного поглаживания. Он хорошо натренирован, и даже запах вкусной еды не может сбить его с обычной линии поведения. Я обнимаю его за мощную мускулистую шею, и он дружески лижет мое лицо.
– Запирай свою чертову дверь, – говорю я отцу, выпрямляясь. Не оборачиваясь от плиты, он отмахивается от меня большой железной вилкой.
– Если кто-то придет сюда за мной, я поджарю его на гриле, – отвечает он. – Но сперва разделаю.
– Сом? – пытаюсь угадать я и подхожу, чтобы заглянуть ему через плечо.
Когда-то мой отец был выше и массивнее, но возраст заставил его съежиться. Это неизменно слегка сбивает меня с толку и слегка печалит, когда я вспоминаю, что этот тощий жилистый старик некогда был крупным громогласным мужчиной, который легко поднимал меня на одной руке. Иезекил Клермонт по прозвищу Изи.
Чертовски хороший отец, даже в самые худшие времена. А у нас были очень плохие времена после смерти мамы: слишком мало денег, слишком много скорби. Папа от многого отказался, чтобы у меня было все необходимое. Теперь моя очередь делать для него то же самое – насколько он позволит, конечно.
– Пока что отвали, я приготовил только на себя самого. – Однако он бросает на меня пристальный взгляд. – Ты что, пропустила обед, девочка?
Я просто пожимаю плечами, зная, что отец воспримет это как «да». Он качает головой и тянется за большой металлической лопаткой, которую использует, чтобы разрезать изрядный кусок жареной рыбы надвое. Потом переворачивает оба куска на сковороде.
Я мою руки, расставляю на столе тарелки и раскладываю приборы. Это давний ритуал, который по-прежнему воскрешает память о моей умершей матери – хотя я до сих пор вижу ее улыбку. Это были ее тарелки – потертые, местами выщербленные, но драгоценные для нее. Я наливаю отцу воды в высокий стакан и кладу рядом его таблетки, а себе наливаю кока-колы.
