скачать книгу бесплатно
Легионеры одобрительно взревели: победа над отважным племенем нервиев была самой трудной за всю галльскую кампанию.
– А взятие Алезии? – продолжал Цезарь. – Галлы налетали тучами, как саранча! И все-таки победа осталась за нами!
Вновь одобрительный гул.
– Даже при Фарсале, когда нас уже ждал Гадес, – Цезарь повысил голос и обвел руками всех слушающих, – вы, мои соратники, одолели врага!
При виде засиявших гордостью лиц Ромул ощутил прилив отваги и преисполнился уважения к Цезарю – ведь он такой же солдат, как они! Выдающийся вождь!
– Це-зарь! – взревел седой ветеран. – Це-зарь!
Клич тут же разнесся по рядам, захватив и Ромула.
Вместе со всеми кричал даже Тарквиний.
Цезарь выждал, пока крик уляжется, и вновь принялся торопить войско к триремам.
Спасение было близко. Обескураженные отпором римлян и решительными словами Цезаря, египтяне на два десятка сердцебиений застыли на месте. До пристани оставалось всего ничего – бросок камня; сотни легионеров с помощью моряков уже взбирались на борт, несколько низко осевших от тяжести трирем вышли в гавань. Три ряда весел на каждой разом опускались в волны, выводя суда на глубину. Вражеские командиры, разъяренные бегством римлян, наконец опомнились и теперь спешили довершить начатое: озверевшая толпа солдат, подгоняемая их окриками, устремилась на врага с единственным желанием – уничтожить.
– Растянуть строй! – велел Цезарь. – Выстроить шеренги перед триремами!
Легионеры кинулись исполнять приказ.
Ромул содрогнулся от ужаса. Все слишком поздно. На ходу, когда враг бежит на тебя с расстояния в тридцать шагов, такие маневры не срабатывают.
Взгляд Тарквиния метнулся к звездному небу, ища знака. Откуда ветер? Не меняется ли? Однако времени на предсказания не было – в тот же миг египтяне налетели на римлян.
Атаковать отступающее войско – верный способ выиграть битву. Копейные наконечники метили кровью спины бегущих легионеров, гладиусы бывших солдат Габиния вонзались в ослабшие звенья кольчуг и в незащищенные подмышки, вышибали щиты из рук. Бронзовые шлемы разлетались в куски, лопались черепа. Сверху неслись потоки стрел и смертоносных камней – при виде их Ромул пал духом: если пращники подошли на выстрел, римских трупов изрядно прибавится.
На лицах легионеров теперь проступил страх, кое-кто испуганно взглядывал на небо и молился в голос. Энергичные окрики Цезаря никого не ободряли – римлян было слишком мало, вся битва свелась к отчаянной попытке уцелеть под натиском египтян. Ромул рубил мечом направо и налево, Тарквиний с редким для своих лет проворством следовал его примеру. Легионер, недавно вставший слева от Ромула, тоже оказался умелым воином – и хотя втроем они стоили многого, общая битва шла своим чередом.
С отступлением римлян число убитых росло, стена щитов перед триремами все слабела, пока не рассыпалась окончательно. Нубийцы с воплями ворвались в строй, в первую очередь убивая центурионов, отличимых по алым плащам и золоченым панцирям. Потеря командиров и вовсе лишила римлян боевого духа. Поняв, что вопреки всем усилиям битва грозит перейти в беспорядочное бегство, Цезарь отступил к пристани, и когорты тут же захлестнул страх – легионеры сбивали с ног своих же и, переступая через тела, бросались к спасительным триремам. Кого-то сбрасывали с пристани в воду, где тяжелые доспехи тут же увлекали жертву на дно.
– Не добраться! – крикнул Тарквиний.
Ромул глянул через плечо. Из всей цепочки кораблей у причала помещались лишь несколько, и ближайшие уже чуть не кренились от тяжести – объятые паникой легионеры не желали ждать и лезли на борт, рискуя потопить суда.
– Дураки, утонут ведь, – бросил он, стараясь не поддаваться страху. – Что делать?
– Плыть, – ответил гаруспик. – К Фаросу.
Ромула передернуло – в прошлый раз, когда им приходилось уходить вплавь, Бренн остался умирать в одиночестве на дальнем берегу реки Гидасп, и Ромул до сих пор со стыдом вспоминал брошенного товарища. Впрочем, нынешний раз прошлому не чета…
– Идешь? – спросил он легионера у левого плеча.
Тот коротко кивнул.
Слитным усилием, двигаясь как один, они пробились сквозь беспорядочную толпу перепуганных легионеров. В царящей суматохе выбраться из потрепанного римского войска оказалось нетрудно, зато на берегу пришлось смотреть в оба: каменные плиты причала, усыпанные частями тел и брошенными доспехами, были скользкими от крови. Оставив позади горящие портовые постройки, троица вскоре попала в полутемное пространство – к счастью, пустое. Битва велась лишь на подступах к триремам, а выставить дозоры к западу от пристани, чтобы отрезать путь к бегству, египетские командиры не догадались.
Впрочем, их промах сейчас мало что значил. У воинов Цезаря не осталось ни отваги, ни решимости – все вытеснила паника: не слушая приказов, легионеры пробивались к спасительным кораблям. Взглянув назад, в сторону когорт, Ромул кивнул на вторую от края трирему:
– Точно потонет.
Третий легионер, прикрыв глаза от сполохов пожара, выругался:
– На ней Цезарь! Гадес побери этих египтян!
Ромул, сощурившись, разглядел в толпе главнокомандующего. Несмотря на окрики моряков и триерарха – капитана корабля, на борт лезли все новые легионеры.
– Утони он – кто будет командовать? – воскликнул легионер.
– Позже погорюешь. Самим бы выбраться, – бросил Ромул, стягивая доспехи.
Оставшись в одной тунике, он, не мешкая, прицепил обратно ремень с гладиусом и кинжалом.
Тарквиний последовал его примеру.
Легионер перевел взгляд с одного на другого и, бормоча жестокие проклятия, принялся сдирать с себя доспех:
– Я плохо плаваю.
– Держись за меня, – усмехнулся Ромул.
– Хорошо бы знать имя будущего спасителя, – кивнул легионер, протягивая руку. – Меня зовут Фавентий Петроний.
– Ромул. – Они пожали друг другу предплечья. – А это Тарквиний.
На дальнейшие любезности времени не оставалось. Ромул соскочил в воду, гаруспик от него не отстал. Петроний пожал плечами и тоже прыгнул – бой кипит далеко, трех всплесков никто не заметит. Тарквиний тут же стал выгребать через гавань по диагонали, стараясь держаться к свету так, чтобы видеть путь, не подставляясь под вражеские стрелы. Ромул, за которого уцепился Петроний, плыл сзади.
Застать корабль Фабиолы, как мечталось Ромулу, им, конечно, не удастся – судно давно растаяло в ночной мгле, взяв курс не иначе как на Италию. Вожделенную Италию. Вопреки всему Ромул не терял надежды вернуться, да и Тарквиний без устали прочил ему дорогу в Рим – эта-то мечта и помогала теперь Ромулу плыть вперед. Возвращение домой и встреча с Фабиолой, грезящиеся ему при каждом взмахе рук, манили как блаженство Элизиума. Оставалось, правда, и незавершенное дело: если верить Тарквинию, матери нет в живых, однако за нее еще предстоит отомстить – убив Гемелла.
К действительности Ромула вернули плеск и буйные крики – легионеры десятками прыгали в воду с ближайшей триремы, тонущей под непосильным грузом. В воде им приходилось не легче: одних тут же утягивали на дно тяжелые доспехи, другие становились мишенью пращников и лучников, уже занявших Гептастадион.
Глядя на их мучения, Ромул нахмурился – помочь он был не в силах.
Петроний, тоже оглянувшийся на крик, крепче схватился за Ромула.
– Полегче! – рявкнул тот. – Задушишь!
– Прости. – Петроний ослабил хватку. – Смотри, Цезарь решил прыгать.
Ромул глянул назад. На фоне пламени, охватившего восточную гавань, виднелась проворная фигура главнокомандующего, не так давно ободрявшего легионеров перед лицом врага. Теперь, когда приходилось спасаться бегством, ему было не до дисциплины. Скинув шлем с поперечным гребнем, алый плащ и золоченый панцирь, он дождался стражников и затем, зажав в руке несколько пергаментных свитков, спрыгнул с поручня в море. Охрана последовала за ним, подняв вокруг главнокомандующего тучи брызг, – теперь, плотно окруженный легионерами, он поплыл к Фаросу, держа пергаменты над головой, чтобы не замочить.
– А он храбр, клянусь Митрой, – заметил Ромул.
Петроний усмехнулся:
– Цезаря ничем не испугать.
Россыпь стрел и камней вспенила воду, словно напоминая, что нельзя мешкать. Главная часть египетского войска по-прежнему наступала на когорты, застрявшие на пристани, остальные спешили к Гептастадиону, откуда можно было невозбранно осыпать снарядами беспомощных легионеров, пытающихся уйти вплавь.
Меткость пращников повергала Ромула в ужас. Сполохи пожара не так уж ярко освещали воду, к тому же египтянам приходилось стрелять с пристани сверху вниз, а беглецов прикрывала отбрасываемая Гептастадионом тень – и все же надежды Ромула уйти невредимым таяли на глазах. Камни размером с половину куриного яйца, заложенные в пращу и раскрученные над головой, уже летели в римлян. За первым залпом последовали другие; снаряды резали воздух, вздымая при падении фонтаны брызг, и каждый раз Ромул непроизвольно сжимался. Камни и стрелы, попадая в голову, убивали на месте или – если стрела не угодила сразу в щеку или в глаз – оглушали, и безжизненное тело уходило под воду.
Мишеней для вражеских пращников и лучников вскоре поубавилось, хотя ни Цезаря с телохранителями, уплывшего дальше остальных, ни Ромула с товарищами вражеские снаряды не задели. Впрочем, долго им не продержаться – на Гептастадионе, тянущемся параллельно их пути, Цезаревых войск нет, и египтянам ничто не помешает обстреливать беглецов оттуда.
– Скорее! – подгонял Тарквиний.
Град камней и стрел с плеском вспенил воду в двадцати шагах. У Ромула забилось сердце; затылком он чувствовал прерывистое дыхание Петрония. Их обнаружили! Ромул изо всех сил заработал руками, стараясь не глядеть по сторонам.
– Пращники у них меткие, – пробормотал Петроний. – В сноп соломы попадают за шестьсот шагов.
Камни посыпались ближе. Ромул против воли не мог оторвать глаз от четких силуэтов египтян – враги с хохотом перезаряжали пращи. Вот кожаные ремни вновь взметнулись над головами, и ночной воздух дрогнул завораживающим гулом.
Слава Митре, остров приближался. Цезарь, выбравшийся на берег, уже отдавал приказы, отряжая легионеров защищать эту сторону Гептастадиона. Ромул облегченно выдохнул: спасение маячило все ближе, а стоит оттеснить египтян – и передышка не за горами. Вот тогда-то Тарквинию и придется выложить всю правду про драку у публичного дома.
Гаруспик, по-прежнему плывущий впереди, обернулся что-то сказать и встретил взгляд Ромула – твердый, исполненный решимости. Слова застряли у Тарквиния в горле, зато молчаливый обмен взглядами стоил тысячи речей и всколыхнул в душе Ромула бурю враждебных чувств. Да, он обязан другу многим, но ведь по милости Тарквиния пришлось бежать из Рима! Без него жизнь пошла бы по-другому! Ромул вспомнил рудис – простой деревянный меч Котты, его учителя в лудусе, и сдвинул брови: такой меч уже принадлежал бы и ему самому…
Тарквиний выпрямился – под ногами стелилась отмель.
Пращники, злобно вопя, отчаянно старались достать ускользающую троицу; торопливо выпущенные камни бесцельно шлепались в воду.
Калиги Ромула коснулись дна, зачавкала под ногами грязь. Петроний с облегчением вздохнул: гребок-другой – и он тоже встал на ноги. Ослабив хватку, легионер похлопал Ромула по плечу:
– Спасибо, парень. Я твой должник.
– Отплатишь, заждаться не дадут. – Ромул указал на главное войско египтян, собирающееся атаковать Гептастадион.
– Все в строй! – крикнул ближайший центурион, будто дожидался слов Ромула. – Каждый меч на счету!
– Лучше подчиниться, – посоветовал Тарквиний.
Это были его последние слова.
Пущенный из пращи камень, со свистом пронесшись между Ромулом и Петронием, ударил Тарквиния в левую скулу, с хрустом проломив кость. Накренившись от удара и приоткрыв рот, словно в беззвучном вопле, гаруспик навзничь упал в воду, доходившую ему до пояса, и в полубеспамятстве осел на дно.
Глава II
Йовина
– Фабиола! – разнесся в тишине голос Брута. – Подъезжаем!
Доцилоза приподняла тканый полог носилок, позволяя госпоже выглянуть наружу. Хотя рассвет только занимался, путники были в дороге уже третий час, – правда, женщинам и в голову не приходило жаловаться на ранний подъем: обеим хотелось скорее попасть в Рим, домой. Любовник Фабиолы Децим Брут спешил не меньше – Цезарь, застрявший с несколькими когортами в Александрии, поручил ему переговорить с Марком Антонием, начальником конницы: для прорыва египетской блокады, из которой Бруту с Фабиолой только что удалось ускользнуть, требовались новые войска.
При виде каменных гробниц, тут и там мелькающих за растущими вдоль дороги кипарисами, сердце Фабиолы забилось сильнее. Сооружать внушительные кенотафы на самых подступах к Риму могли лишь немногие богачи; строения, бросающиеся в глаза любому путнику, помогали хрупкой человеческой памяти хранить воспоминания об умерших. Да, Брут прав: столица уже близка. Все пути в Рим походили один на другой, бегущая перед Фабиолой дорога из Остии – римской гавани – мало отличалась от южной Аппиевой дороги, пусть и гуще других усеянной гробницами. Здешние усыпальницы с крашеными статуями, изображающими богов и предков усопших, стали приютом разбойников и дешевых шлюх – редко кто отваживался ходить здесь ночью. Даже сейчас, в предрассветном сумраке, колеблемые ветерком деревья и едва проступающие сквозь мрак строения таили угрозу, и Фабиола только порадовалась, что их сопровождает полцентурии отборных легионеров и ее верный телохранитель Секст.
– Наконец-то примешь вожделенную ванну, – улыбнулся Брут, подъезжая ближе.
– Хвала богам, – отозвалась Фабиола; ее дорожные одежды промокли от пота и липли к телу.
– Я вчера выслал гонца – он проследит, чтобы к нашему приезду все приготовили.
– Ты так заботлив, любовь моя. – Фабиола одарила Брута сияющей улыбкой.
Явно польщенный, Брут пустил коня рысью и поскакал в начало колонны – он, подобно Цезарю, всегда предпочитал быть в первых рядах.
Фабиолу вдруг передернуло от долетевшей до нее явственной вони. Тяжелый и густой запах нечистот, такой же привычный – хотя далеко не такой приятный, – как запах свежеиспеченного хлеба, пропитывал весь Рим и был знаком Фабиоле с детства. Смрад ощущался уже за милю от городских стен. Многолюдный Рим, где тысячи плебеев не имели доступа к канализации, разительно отличался от чистой и аккуратной Александрии – там Фабиола и не вспоминала о столичной вони. Здесь же запах пронизывал все пространство, даром что из-за легкого утреннего ветерка воспринимался легче, чем в душные летние дни.
Четыре года, проведенные вдали от родного Рима, показались Фабиоле вечностью. Египет, недавнее ее пристанище, был неприветлив к чужакам и особенно ненавидел римлян, стремящихся подчинить его себе. Однако злость на египтян и желание поскорее отплыть в Рим исчезли в тот же миг, как она нежданно увидела Ромула. Ее брат-близнец жив! И служит в римской армии! Фабиола рвалась остаться и помочь Ромулу, но Брут, к ее ужасу, воспротивился задержке – египтяне наступали, и Брут, даже сожалея о страданиях возлюбленной, остался непреклонен. Фабиоле пришлось подчиниться. Боги сохранили Ромулу жизнь – значит, помогут им встретиться вновь. Если бы только расслышать его слова! Ей показалось, что Ромул пытался выкрикнуть номер легиона, однако его голос затерялся в шуме, сопровождавшем отход триремы. И все же, несмотря ни на что, их встреча изрядно прибавила Фабиоле сил.
Сейчас, после недели изнурительного путешествия, Фабиола с Брутом приближались к цели. Воздух внутри носилок, несмотря на плотные занавеси, уже пропитался запахом нечистот.
Фабиола едва могла побороть тошнотворный комок, подкативший к горлу при воспоминании о грязном ведре, предназначенном для рабов в доме Гемелла. Больше никогда! – гордо выпрямилась Фабиола. Она уже не прежняя! Даже в публичном доме, куда продал ее хозяин-купец, были приличные уборные. Правда, это мелкое удобство терялось на фоне того, что ее тело служило тогда для утоления похоти случайных мужчин. Грубая жизнь Лупанария сломила дух большинства тамошних обитательниц – но не Фабиолы. Она выжила. Поставив себе целью отомстить Гемеллу и выяснить, кто их с Ромулом отец, она поклялась избавиться от позорного положения – любой ценой.
Пребывание в публичном доме содержало в себе и выгоду – обилие богатых посетителей. По совету опытной приятельницы Фабиола решила завоевать подходящего аристократа и, со знанием дела пользуясь всеми секретами обольщения, принялась отбирать ничего не подозревавших кандидатов.
Приподняв тяжелый полог, она тайком окинула взглядом Брута, который вернулся к носилкам и ехал теперь рядом. При виде Секста, державшегося на расстоянии вытянутой руки, как и обычно днем (по ночам он спал у выхода из ее комнаты), Фабиола удовлетворенно кивнула. Брут, заметив ее, просиял улыбкой и получил в ответ воздушный поцелуй. Мужественный и привлекательный Брут, бывалый воин и верный сторонник Цезаря, полностью подпал под ее чары после первых же встреч в Лупанарии. Хотя выбрала она его, конечно, не за это.
Все решила близость Брута к Цезарю. Фабиола и до сих пор не понимала, какой инстинкт ею руководил, но ставка на Брута оправдала себя с лихвой. Пять лет назад он выкупил ее из публичного дома и сделал хозяйкой своей новой латифундии – поместья недалеко от Помпей.
Предыдущим владельцем латифундии оказался ни много ни мало сам Гемелл. Губы Фабиолы изогнулись в торжествующей усмешке – даже сейчас мысль о его поражении отзывалась сладким мстительным чувством. Она бы не задумываясь убила его собственноручно, подвернись ей такой случай, однако все попытки отыскать мерзавца провалились, и Гемелл, как и многое из прошлого Фабиолы, канул в неизвестность.
Фабиола, выглянув из носилок, окинула взглядом дорогу. Путники встречались все чаще: торговцы вели в поводу груженных товарами мулов, крестьяне спешили на рынок, дети гнали на пастбища коз и овец. Тут и там попадались прокаженные на грубо сработанных костылях и ветераны, освобожденные от службы и теперь по двое-трое добирающиеся до дому. Мимо прошел жрец со стайкой бритоголовых учеников, сердито рассуждая о каком-то религиозном предмете. Здесь же тянулась колонна рабов в нашейных цепях – впереди вышагивал мускулистый надсмотрщик в кожаном панцире и с плетью в руках, по сторонам маячила вооруженная охрана на случай, если рабы вздумают бежать. Обычное зрелище, ничего примечательного – Рим как никогда нуждался в рабах. Однако Фабиола юркнула за полог и сидела сжавшись, пока шаркающий, не поднимающий головы строй не остался позади: даже спустя четыре года ее повергала в ужас мысль о Сцеволе – злобном охотнике за беглыми рабами, от которого ей едва удалось спастись.
Впрочем, на ее решимость это не влияло.
До александрийской встречи с Ромулом Фабиоле удалось выяснить главное – что их отцом был Цезарь. С полководцем, так разительно напомнившим ей брата, ей случилось быть наедине лишь однажды – и Цезарь, не упустив случая, попытался ее изнасиловать. В том, что он был насильником ее матери, Фабиолу убедил не столько похотливый взгляд, сколько грубо брошенные слова – «Молчи, а то будет плохо»: чутье подсказало ей, что произносил он их не впервые. С тех пор, уверенная в истине, она лишь следила и выжидала, не сомневаясь, что час расплаты для Цезаря еще настанет.
Сейчас в Египте ему наверняка приходилось туго, однако Фабиола не желала ему немедленной гибели: смерть от рук чужеземных толп – вовсе не та триумфальная месть, которую она задумала. После Египта его поманят и другие войны – республиканская армия еще сильна в Африке и Испании. Фабиола же, вернувшись в Рим, получала редкую возможность готовить заговор к возвращению Цезаря и подбирать убийц. Недостатка в желающих не будет – стоит лишь сказать им, как некогда Бруту, что Цезарь лелеет мечту сделаться римским царем: от такой мысли даже самый мирный римский гражданин немедля вспыхивает ненавистью.
Дом Брута, правда, совершенно не подходил для заговоров, однако Фабиола положилась на богов – уж они-то помогут ей найти нужную опору.
* * *
Минула не одна неделя, прежде чем Фабиола отважилась выйти в город без Брута. С возвращением в Рим вновь ожил страх перед мстительным Сцеволой, и на улицах ее неминуемо охватывала паника. К тому же со временем ей понравилось хлопотать по дому – вести хозяйство, готовить пиры для друзей Брута, заниматься греческим языком со специально нанятым преподавателем. Она выучилась читать и писать, что лишь добавило ей уверенности, и жадно проглатывала все рукописи, которые могла найти. Теперь стало ясно, почему Йовина предпочитала неграмотных девиц: их проще держать в повиновении. Каждый вечер, возвращаясь домой усталым после долгого дня, Брут поражался ее вдумчивым вопросам о политике, истории и философии.
Доставив Марку Антонию – второму лицу в Риме после Цезаря – известие о затруднительном положении Цезаря в Александрии, Брут присоединился к Антонию и другим главным соратникам диктатора, управляющим сейчас Республикой. Облегчения не предвиделось: Рим переживал тяжкие времена. Пока Брут не привез вести из Египта, о Цезаре ничего не знали больше трех месяцев – римляне забеспокоились, выступления следовали одно за другим. Подстрекаемые рвущимися к власти политиками, нобили – в издевку над прежним указом Цезаря о частичной кассации задолженности – теперь требовали полного возмещения всех долгов, в которых успели погрязнуть. Кое-кто из недовольных даже переметнулся к республиканцам. К тому же в Италию вернулись сотни ветеранов Десятого легиона, самого любимого Цезарем, – деньги и земли, обещанные в вознаграждение за службу, им выдавать не спешили, и ветераны то и дело выходили на улицы требовать своего.
Марк Антоний, действуя, по обыкновению, жестко, ввел в город войска, чтобы разогнать зачинщиков, и вскоре на улицах уже лилась кровь. Как заявил Фабиоле Брут, это скорее напоминало расправу с мятежными галлами, чем обращение с гражданами Рима. Когда приверженцев Помпея удалось-таки успокоить и угроза республиканского восстания рассеялась, Антоний мало что предпринял для обуздания ветеранов: символическая попытка их унять только ухудшила дело. Бруту, более дипломатичному по натуре, чем грозный начальник конницы, пришлось встретиться с главными бунтарями Десятого легиона и на время утихомирить страсти, однако до окончательного спокойствия было еще далеко.
К началу лета Брут по горло увяз в делах, Сцевола по-прежнему не появлялся, и Фабиола наконец, поддавшись сумасбродной идее, решила наведаться в Лупанарий – тот самый публичный дом, в котором когда-то служила. Посвящать в свои замыслы Брута она не собиралась: чем меньше любовник знает, тем лучше. Правда, без его ведома стражу из легионеров не возьмешь… При мысли, что ей придется ходить по улицам в сопровождении одного Секста, в девушке закипал страх, однако она себя пересилила. Не сидеть же вечно за толстыми стенами! И не таскать же за собой отряд воинов всякий раз, как захочется выйти в город!
Сейчас главное – скрытность…
Поэтому, несмотря на поджатые губы верной Доцилозы и недовольное ворчание оптиона, командующего солдатами Брута, Фабиола под охраной Секста отправилась на Палатинский холм. Населенный преимущественно состоятельными римлянами, он, подобно прочим районам столицы, вмещал в себя и немалое количество инсул – деревянных многоквартирных домов, в которых проживала основная часть горожан. Над нижним рядом магазинов, выходящих прямо на улицу, высились еще два-три, а то и четыре этажа квартир для сдачи внаем. Полутемные, кишащие крысами каморки без удобств, обогреваемые одними жаровнями, часто становились рассадниками холеры, оспы и дизентерии, дома то обрушивались, то занимались огнем и сгорали вместе с жильцами. В тесные проходы между строениями почти не проникал свет, улицы едва насчитывали в ширину десяток шагов, мощеных было и того меньше, и все это ежедневно кишело горожанами, торговцами, рабами и ворами, отчего толчея на узких улочках делалась невыносимой.
Родившаяся и выросшая в Риме, Фабиола успела полюбить простор и безлюдные земли вокруг латифундии, хотя и считала, что по-прежнему привычна к городской тесноте. Однако стоило им с Секстом отойти от дома на сотню шагов – и уверенность начала таять. В обступившей их толпе девушке то и дело грезился Сцевола, ноги от страха подгибались, она замедлила шаг.
– Что случилось, госпожа? – Секст, взглянув на ее осунувшееся лицо, взялся за рукоять гладиуса.
