Взаперти

– Добрый вечер, – подсаживался я к любому пьяному господину за стойкой бара при том же отеле. – Не помешаю?

– Выпьем? – наливал он мне полную рюмку.

Я не любил спиртное, совсем.

– Конечно! – соглашался я, и пока мой случайный знакомый осушал свою целиком, я выливал содержимое, наполняя рюмки по новой.

Уходил я с таких посиделок с бумажником в заднем кармане.

Эти недоумки были до такой степени пьяны, что, обойдя посетителей по кругу, я однажды наткнулся на того, с кого и начал заход.

– Я потерял бумажник, – сказал он, опрокидывая очередную рюмку, наполняя и без того опьяневшее тело очередной порцией коньяка.

– Я угощаю, – положил я его же купюру на стол.

– Вы так добры!

И он был прав. Я и правда был добр. По крайней мере, ему не на что будет пить. Надеюсь, он купил билеты домой.

Я уже разгребал добычу на кухне под тусклым светом старого ночника, когда Лиан вышла из спальни.

Её ночная сорочка просвечивала, оголяя идеально гибкое тело. Пять лет назад она работала гимнасткой в цирке, но как-то раз сорвалась. Больше она так рисковать не стала и ушла из цирка. Точнее, это я её забрал. Мне нужна была ассистентка, женщина и художница по костюмам – со всеми тремя ролями она справлялась сама.

– Четыре часа утра. – Лиан щурилась и прикрывала глаза рукой.

– Ну и что, – пересчитывал я купюры, выкидывая пустые бумажники в мусорное ведро, – есть целый день, чтобы поспать. На работу нам только после заката.

Она посмотрела на кухонный стол, на котором лежали стопочки разных купюр, и вздохнула:

– И тебе не противно?

– А тебе есть чем платить за это жильё? – протянул я ей свёрнутую пачку наличных. Я таки вытащил их из кармана одного толстосума.

Лиан задержала взгляд на деньгах, поморщилась, но всё же взяла и положила их на верхнюю полку кухонного шкафа.

Так и проходит вся жизнь, думал я, мы морщимся, но всё же живём.

Оба мы выросли в бедности, без своих комнат и спален, мы жили всю жизнь в разъездах и спали в домах на колёсах.

Эта небольшая квартирка была нашим первым домом, тем, что не сдвинется с места, если только его не снесут.

Мы жили в хорошем районе, но хозяин был та ещё сволочь. С каждым месяцем цена повышалась.

– Сезон, – говорил он раз в месяц, – я могу сдать её подороже.

Чёртов ублюдок. Когда-нибудь мы купим своё жильё.

Я закончил считать и рассовывать деньги по разным углам квартиры. Лиан знала каждый тайник. Это было на всякий случай. Обычно воры уходят сразу, как только найдут хоть один, они считают, он единственный в доме, но как бы не так. Нам с Лиан будет на что жить, даже если нас обворуют дважды, даже если с обыском нагрянет полиция, даже если не один раз.

Она ступала мягкими пятками по тёплому полу спальни. Утренний свет уже проникал в комнатушку, плавая по кровати и серым стенам. Лиан зашторила окно.

– Если бы ты думал о нас, ты бы давно бросил это нечестное дело, – сказала она, ложась в кровать, укрывая нас обоих одеялом.

Лямка её сорочки ловко спала с плеча, оголив тонкую шею и небольшую грудь. Я не всегда был уверен в том, что любил Лиан, но в такие моменты я чувствовал едва уловимое счастье.

Поцеловав её перед сном, я уже хотел отвернуться, как был пойман её осуждающим взглядом.

– И когда ты стала такой моралисткой? – не выдержал я.

– Ты талантливый иллюзионист, – провела она по моим волосам.

– Я обычный фокусник, малышка.

– Тебе аплодируют стоя!

– Это всегда официанты. Они обычно стоят.

Она замолчала, её глаза, как всегда, засверкали отблеском от подступающих слёз.

– Ну не надо, – протянул я как можно нежнее.

– Значит, этим ты собираешься зарабатывать всю жизнь?

Я посмотрел на неё и вздохнул:

– Когда-нибудь я сорву большой куш, и мы уедем отсюда, купим дом, заведём собаку или кошку, в общем, кого-нибудь заведём. – Сон уже меня забирал. – Животное, как говорится, признак оседлой жизни, признак смирения или чего-то вроде того, в общем, хороший признак. – Я зевал и уже не слышал даже себя самого.

– Дом, – ухмыльнулась она. – Ты собрался ограбить банк?

– Нет, – зевнул я ещё раз.

– Но люди не носят такие суммы в карманах брюк!

– Как-то я нашёл в одном бумажнике чек.

– Он был на чёртову сотню…

– А мог быть на несколько тысяч!

Лиан тяжело вздохнула и выключила прикроватный ночник.

* * *

На тот день у меня не было планов. Я мог просто слоняться по городу или засесть где-то в баре… мог бы, если бы я жил один. Но я был почти женат, и поэтому полдня мы провели в магазинах, выбирая новую утварь на кухню. Я, правда, не понимал, зачем нужна новая посуда, когда старая ещё цела, но подчинялся Лиан. Мне было интересно за ней наблюдать, когда, проходя по стоянке, она не сводила глаз с каждого из столбов, на которых висели объявления из серии «Разыскивается». Разыскивается опасный преступник, разыскивается вор-рецидивист, разыскивается наркоторговец…

Она всё искала и боялась найти на этих листовках меня.

– Разыскивается вор-иллюзионист? – рассмеялся я.

– Не смешно! – цыкнула на меня Лиан. – Я уже спать спокойно не могу! – оглядывалась она по сторонам, складывая пакеты в багажник. – Мне снятся страшные сны. То тебя забирают, то избивают, один раз тебя убили и прислали мне твоё фото!

– Ну и как я на нём?

– Как труп!

– Тебе надо просто расслабиться, – поцеловал я её в щёку. – Посмотри на меня, я сплю как младенец.

– Потому что даже тебе на себя наплевать!

Может, она и была права, но я всё же верил в судьбу – если тебе суждено быть пойманным, тебя всё равно поймают.

Лиан ещё долго ворчала, пока мы добирались до дома, пока поднимались до квартиры, пока я сбегал от неё, отпросившись в ближайший бар.

– Если от тебя будет вонять женскими духами, можешь домой не приходить! – крикнула она мне в окно.

Я помахал ей, не обернувшись, она выругалась и захлопнула окна, дрожь от которых донеслась и до меня, через весь уличный гул.

От меня не пахло ничьими духами, потому что до бара я не дошёл…

За двести метров от него путь мне преградил серый седан без каких-либо номеров и опознавательных знаков. Он вылетел с дороги прямо на тротуар, чуть не врезавшись в стоявшие рядом вазоны. Я видел немало психов и поначалу даже не думал, что эти за мной.

Двери открылись, водительская и та, что за ней; двое парней неслабой наружности схватили меня, прежде чем я успел что-то сделать.

Я сидел на заднем сиденье. Нет, не так – я лежал на заднем сиденье с кляпом во рту и перевязанными глазами. Руки мне тоже завязали, но я успел высвободиться уже через пару минут. На всякий случай я так и держал их за спиной, придерживая и верёвку. Что я мог сделать в мчащемся автомобиле? Заработать себе пулю в лоб? Справедливости ради стоит сказать, что меня не избили. Я, конечно, не знаю, может, меня изобьют потом, может, меня и везут, для того чтобы избить. Перед глазами мелькали лица всех тех, кого я когда-то обчистил: пьяные, потные, лоснящиеся от жира. Честное слово, я не хотел бы попасться ни одному из них. Последним в списке мелькающих лиц было лицо Лиан. Она смотрела на меня из вчерашнего дня и повторяла всё с тем же упрёком: тебя могут убить или посадить…

Убить или посадить, думал я.

Скорее первое, чем второе.

– Не высовывайся, – сказал человек за рулём.

Да я и с завязанными глазами всё понимал – мы проехали один туннель и два оживлённых перекрёстка, дорога вела за город, к посёлку элитных особняков.

В животе всё свело от волнения, я вспомнил всю свою жизнь. Как рос за кулисами цирка, как воспитывался там же, как однажды отец упал с высоты, а представление не остановили, его лишь быстро унесли со сцены и продолжили шоу. Тогда-то я понял, что жизнь не оборачивается ни на чьи беды, даже ни на чью смерть. Она перешагивает через трупы, через покалеченные тела и идёт себе дальше, и все идут вместе с ней. И стоит ли заботиться о ком-то, блюсти какую-то мораль, если всем на всех наплевать? Зал гремел аплодисментами, приветствуя других каскадёров, зал кричал «браво», когда мой отец умирал. Больше он на сцену не вышел, но этого никто не заметил, для публики все мы были, как на одно лицо. Может, поэтому я и ушёл.

Эти парни, что похитили меня, не проронили ни слова, так и ехали молча, только изредка посматривая назад.

Их широкие шеи морщились шарпейными складками, их квадратные желваки ходили вверх и вниз, пережёвывая резиновую мяту, их огромные лысые головы не отличались друг от друга ничем.

Через полчаса двери машины открылись.

Меня выволокли из салона и толкнули вперёд.

– Осторожно, ступени, – сказал один, когда я уже два раза споткнулся.

– Порог, – сказал другой и ударил меня об косяк.

О, это был богатейший дом. Нет, мне ещё не развязали глаза, богатство я за версту чуял, а когда находился в нём, это просто дурманило голову. Знаете, чем пахнет роскошь? Избранностью. Да, я был уверен, что каждая деталь в этом доме избиралась тщательно и кропотливо, она была дороже всех других, она была произведением искусства в доме того, кто ни черта в нём не понимал. Что для богачей являлось искусством? То, что стоило дороже всего.

Меня вели по коридорам, мимо открытых окон, из которых доносилось пение экзотических птиц. Неподалёку журчали фонтаны, со стен пахло маслом от дорогих картин. Наконец, мы дошли. Эти двое остановились и толкнули меня к дверям.

– Посадите его, – сказал старческий голос.

Похоже, мы вошли в кабинет. Он отличался от остального дома запахом кожи и сигар.

Меня усадили на стул и сняли повязку с глаз.

Я чуть поморщился от яркого солнца. Точно, это был кабинет. Массивный дубовый стол, такое же кожаное кресло, высокие окна от пола до потолка, а за ними – посадки карликовых пальм.

У окна стоял человек, он был в светло-сером костюме, с ровно прорисованной седой бородой и в очках, затемнённых кверху, не дающих разглядеть его глаз.

Это было всегда неудобно – не видеть взгляда того, кто мог тебя пристрелить.

– И руки ему развяжите, – сказал он, когда эти двое усадили меня перед ним.

– Уже, – показал я верёвку.

– Ах да, – цокнул он сигарой во рту, – я и забыл, с кем имею дело.

Он был как-то странно настроен, и я уже, грешным делом, подумал, что могу и не умереть.

– Вы свободны, – сказал он своим.

Амбалы замешкались, но не спешили.

– Ну же! Идите-идите! Чего встали, как идиоты!

Те подчинились и вышли.

Человек подошёл ко мне ближе и стал всматриваться в моё лицо.

– Знаешь, что я тебе скажу, – ухмыльнулся незнакомец, тыча в меня сигарой, – ни хрена ты не Диего.

– Ну почему же… – перебил я его.

– Потому что рожа твоя европейская!

– Моя мать – француженка.

– А отец, поди, англичанин? – ухмыльнулся он. – Ладно, мне всё равно, как тебя зовут.

Меня звали Эд Берроу. Для выступлений я брал псевдоним. Если меня кто поймает за кражей, то будут искать Диего, а я успею замести следы. А мой отец и правда был англичанин. Но это уже не важно.

– Это очень важно, с кем ты имеешь дело, – сказал хозяин дома. – Я хорошо читаю по лицам. Я вижу кровь, понимаешь?

Я, если честно, плохо соображал. Вся эта роскошь вокруг просто дурманила голову, весь этот запах богатства сводил с ума. А философствующие старые мафиози напоминали мне героев из гангстерского кино, ему бы ещё кота и сицилийский акцент…

– Значит, так, Эд, – ухмыльнулся он, – мне нужна твоя помощь.

Он знал моё имя… Отлично. Значит, он знал обо мне всё. Всё, не отвертеться! Не показывай страха, говорил я себе. Пусть он боится, не ты. Ага, как же, так он тебя и испугался. Будь хотя бы наглей!

– С чего вы решили, что я могу чем-то помочь?

Старик удивился и приподнял седую бровь.

– С того, что ты единственный, кто стащил бумажник у Виктора Амаро, в толпе людей и при охране.

Я попытался вспомнить, и не мог. Конечно, не мог! Я же не знал имён тех, у кого воровал.

– А кто такой этот Виктор Амаро? – промолвил я.

– Виктор Амаро? – оголил он белоснежную челюсть, на которой все зубы были давно не его. – Виктор Амаро – это я.

Ну вот и конец… Сейчас он потушит об меня эту свою сигару.

– Простите, – я достал смятые купюры из карманов штанов, – боюсь, это всё, что осталось.

Он расхохотался, потом подавился дымом и ещё долго приходил в себя.

– Оставь эту мелочь себе, – сказал он, отмахнувшись. – Ты получишь в сто раз больше, если согласишься украсть кое-что для меня.

Меня используют. Ну, что ж. Лучше быть использованным, чем убитым.

– А если я не соглашусь?

Он открыл ящик стола и достал из него пистолет.

– Понятно, – проглотил я слюну. – Да я просто спросил.

– Я так и думал, – улыбнулся Амаро. – Давай ближе к делу. Нужно стащить часы.

– Из сейфа?

– Если бы из сейфа, мой мальчик, я бы нанял вора, а не фокусника. Часы нужно украсть с руки.

– Живого человека?

– Решил пошутить?

– Нет, сэр…

– Так-то лучше.

Мне дали фотографию объекта, некоего мистера Майлза, и копию точно таких же часов, которыми предстояло подменить оригинал.

– Вы же знаете, что вещи на самом деле не исчезают? – крутил я в руках часы из настоящего золота, после того как выслушал всё: и кем был этот Майлз, и что это были за часы.

– Я знаю лишь, что ловкость твоих рук не заметна глазу, – сказал, улыбаясь, старик.

И это мне даже польстило.

– Так что от меня нужно? Просто подменить часы, и всё?

– Да, – кивнул мне Амаро, – проще простого для такого, как ты. Эти часы почти не отличны от тех.

– И что, бриллианты под стеклом тоже настоящие? – вглядывался я в циферблат.

– Всё настоящее, – сказал Амаро, – но не вздумай их сдать в ломбард, Эд, не вздумай, – пригрозил он мне перстнем на пальце.

– Я фокусник, а не кретин.

– Надеюсь, – ухмыльнулся он. – Ах да, и ещё кое-что. – Амаро достал какие-то распечатки. – Если что-то пойдёт не так, ты прославишься на весь город.

На распечатках был я, с пометкой «Разыскивается вор-карманник».

– Хотя это больше для антуража. Мы-то скорее тебя найдём.

А Лиан как в воду глядела, подумал я.

– Ну что? – не сводил он с меня глаз. – Ты всё понял? Подменишь часы – получишь деньги. Решишь с ними сбежать – схватишь пулю.

– Я так понимаю, вы можете мне и не заплатить, – смотрел я на пистолет.

– Эээ, нет, парень, – взял он шестизарядный кольт и прокрутил барабан, – я, может, и вор, но я знаю о правилах чести. Договор есть договор!

Он закрыл барабан и нацелился прямо в меня. Пуля пролетела над моим ухом, застряв в обстрелянной мишени на стене.

* * *

Итак, что у меня было…

Фотографии мистера Майлза, план его дома, план его офиса, план распорядка его рабочего и выходного дня и поддельные часы, точно такие же, что и носил сам Майлз, не снимая их ни на минуту. Я навёл справки об этих часах – они относились к какой-то эксклюзивной коллекции, и, скорее всего, те, что были у меня, были из той же серии. Вот только часы Майлза показывали больше, чем время – они передавали секретный код, который менялся каждые несколько часов путём замирания стрелок на определённой секунде. Интервал и алгоритм их остановки никому не были известны.

От меня требовалось не только найти объект, но и подойти к нему так близко, чтобы подменить часы. Я проверил замок на браслете – вполне стандартный, как у всех швейцарских часов, просмотрел все фотографии Майлза – люди Амаро работали без выходных, фотографируя его то на балконе особняка, то во время гольфа, то в одном из казино города, за столом с крутящейся рулеткой. И на каждой его фотографии были они – часы фирмы Лоренсо – золотые, с бриллиантами под сапфировым стеклом.

Что им ещё удалось узнать? Что он ходил в один и тот же ресторан по вторникам и четвергам. Самый дорогой ресторан города. Не так-то просто было туда попасть. Но этот вариант был для меня самый подходящий, о чём я и сообщил старику.

«Всё готово, – читал я записку, переданную мне вместе с костюмом. – Тебя ждёт пятый столик на имя Нила Флеминга, будешь там в девять. Надеюсь, у тебя есть хороший план, мой мальчик.

P.S. И вот ещё что. Переоденься».

Я знал этот тон. Человек с таким тоном мог убить тебя не моргнув. Передо мной так и стояла картина: я посреди океана, на яхте Виктора Амаро, и он с сочувственным взглядом говорит мне так же, почти по-отечески: «Ты всё провалил, мой мальчик». Один из его людей пускает мне пулю в лоб, другой – выбрасывает за борт.

Я надел костюм и вышел из дома. Возле подъезда – автомобиль класса люкс. Конечно, приехать на моём «Фиате» было бы идиотской затеей.

Дверь машины была открыта, ключи – в замке зажигания. Я сел в неё и онемел. Воздух, пропитанный роскошью, добрался до самых лёгких, а после пошёл по крови, будоража и возбуждая. Сейчас бы уехать на этой красотке и больше не возвращаться сюда.

Боже, как она завелась!

Мимо меня проносились старые улочки и накренившиеся дома с маленькими балкончиками, на которые нельзя было выйти. Я ненавидел этот район. Для туристов здесь пахло историей, для меня – нищетой. Выехав на Восточную улицу, я свернул на дорогу, ведущую в центр. Туда, где царила совсем другая, недоступная многим, жизнь.

– Столик на имя Нила Флеминга, – зашёл я в назначенный ресторан.

– Пятый столик, сэр, – улыбнулся мне метрдотель своей стандартной улыбкой.

– Спасибо, – сказал я ему и уже прошёл было мимо, но вернулся опять. – Простите, – подошёл я поближе.

– Да-да, – наклонился он ко мне, как к какой-то важной персоне.

– А кто здесь шеф-повар?

– Аугусто Сантини, сэр, самый известный повар в городе. Входит в десятку лучших в Европе.

– Хороший, говорите?

– Два года назад он победил в конкурсе шефов во Франции.

– Отлично! Люблю итальянцев.

– Они лучшие повара, сэр.

Стены ресторана в лепнине, роспись на потолках, что-то винтажно-античное, с широкими арками вдоль и колоннами по углам, со статуями полуголых богов, подпирающими потолки.

Я сидел через столик от Майлза, придя чуть раньше его, и уже дожёвывал свой недожаренный стейк.

Майлз пришёл с охраной и заказал спагетти под грибным соусом и греческий салат.

– Пусть приготовит шеф! – сказал он официанту.

Часы выглядывали из-под его манжет, заколки на них слепили бриллиантами, я начинал потеть.

– Простите, – подозвал я своего официанта.

– Слушаю, сэр.

– Я бы хотел поблагодарить шефа.

– Поблагодарить шеф-повара, сэр? – недоумённо смотрел на меня официант.

– Да.

Все клиенты таких заведений были те ещё снобы. Нечасто здесь кто-то кого-то благодарил.

– У нас есть книга благодарностей и пожеланий, я сейчас вам её принесу, – сказал официант и уже собрался за ней.

– Нет-нет, – остановил я его, – мне бы хотелось поблагодарить его лично.

Прошло уже пятнадцать минут, с тех пор как у Майлза взяли заказ. Ещё немного, и этот официант провалит мне всё дело.

– Хорошо, – наконец сказал он, – я сейчас его позову.

– Не стоит, – встал я из-за стола, – мистер Сантини – мой давний друг. Я бы хотел сделать ему сюрприз. Пожалуйста, проводите меня на кухню.

– Конечно, – официант расплылся в улыбке, – прошу вас, сэр.

Люди Майлза не ели, не жевали, не дышали, почти. А только глядели по сторонам, высматривая опасность. На меня никто не смотрел. Амаро знал, кого выбрать. Внешность у меня была неподозрительная. От матери я унаследовал лицо интеллигента, от отца – крайне невинный взгляд, от Майлза – этот костюм буржуа. Мне к нему не хватало лишь трости.

Двери кухни широко распахнулись и тут же закрылись за мной, чуть не шлёпнув меня по спине. Из-за густого и жаркого пара лиц почти не разглядеть, ни черта не поймёшь, кто тут из них итальянец. В помещении шесть поваров, и все в одинаковой форме. Официант, предвкушая сюрприз, улыбался во все свои зубы, я приложил палец к губам и пошёл вглубь.

Они жарили и варили, подбрасывали содержимое вверх, мешали, перчили, раскладывали по тарелкам. Заказа Майлза не было видно. Неужели его уже кто-то унёс? Я всматривался в каждую тарелку, когда один из поваров вдруг повернулся:

– Рикардо! – крикнул он. – Восьмой столик!

На бейдже: «Шеф-повар Сантини», а в руках тот самый заказ: салат и спагетти под соусом.

– Аугусто! – крикнул я на всю кухню, раскинув в объятьях руки.

– Простите… – вылупился он на меня.

– Ты что, не помнишь? А? Аугусто! Конкурс, Франция! Ты занял там первое место! И хоть я не вошёл и в пятёрку, но обещал, что приеду в твой ресторан! И вот – я здесь!

– Ах да… – протянул неловко Сантини, пытаясь вспомнить хоть что-то.

– Нил! Нил Флеминг! Друг! – Я забрал у него тарелки и поставил их на стол. – Дай я тебя обниму!

– Да-да, – растерялся Сантини, – сколько лет, сколько лет, – хлопал он меня по спине.

– Два года! – выкрикнул я и обнял его снова, так что обе мои руки были за его спиной, над самым заказом Майлза.

– Точно, два года, – кивал итальянец, – два года, как один день!

– Отличный у тебя ресторан!

– Да, я… – хотел было ответить Сантини, но я не дал ему вставить и слова.

– Ну, не буду тебя отвлекать, – тряс я его вспотевшую руку. – Ещё увидимся! Может быть, завтра?

– Завтра, отлично, – щурился он, вытирая вспотевший лоб.

– А мне нужен ещё десерт! – тряс я перед ним своим пальцем, – Твой фирменный, Аугусто, твой фирменный десерт!

– Десерт! – кивал он мне, улыбаясь, – Сейчас полный завал…

– Тогда завтра, нет вопросов, Аугусто, я приду сюда завтра, и ты меня угостишь!

– Завтра будет отлично, – кивал несчастный Аугусто Сантини, смотря на стоящие блюда.

– Официант! – крикнул я. – Заберите у шефа заказ! Ну, не буду тебя отвлекать, – хлопнул я его по плечу и направился прочь из кухни, через всё марево душной жаровни. – Встретимся завтра, мой друг! – обернулся я у двери.

Тот был рад, что я уходил.

Через пару минут официант принёс Майлзу салат и спагетти, через пятнадцать тот уже выдохнул тихой отрыжкой и, развалившись вальяжно на стуле, тяжело и протяжно дышал. Я нащупал в кармане часы, я считал про себя секунды, до того как этот холёный тип…

Упадёт!

Он закрыл глаза и, медленно скатившись со стула, рухнул на мраморный пол, как тяжёлый мешок.

Там, на кухне, я подсыпал ему в салат немного сонного порошка.

– Господи! – встал я с места. – У человека инфаркт!

Люди встали из-за столов.

– Спокойно, я доктор. Вызовите «Скорую»! – скомандовал я охране, а сам склонился над ним.

Охрана звонила в больницу, я делал ему массаж.

Вспотевшая рожа Майлза сопела в моё лицо.

Я смотрел на его часы, держа наготове свои.

Только я щёлкнул застежкой, как Майлз вдруг пришёл в себя. Он дёрнул рукой так резко, что наши часы упали на пол. Через секунду он опять отключился, а я смотрел на два циферблата и не мог разобрать, где чьи…

У меня был отличный план, но, как любому отличному плану, ему суждено было провалиться.

Золотые часы мистера Майлза лежали рядом с моими часами, или мои часы лежали рядом с его… Они были идентичны, чёрт их возьми. Охрана уже вызвала «Скорую» и подходила ко мне. Я схватил одни наугад и положил их себе в карман, надев вторые на руку Майлза.

– Отойдите! – приказал мне охранник. – «Скорая» скоро будет.

– Конечно-конечно, я только хотел помочь. Только хотел…

Я встал, отошёл от сопящего Майлза и, слившись с людьми в ресторане, проскользнул в стеклянную дверь.

Нащупав в кармане часы, я вышел на воздух.

Невысокие пальмы у входа шептались колючими листьями: ты провалил это дело. Ты всё провалил…

Часы мистера Майлза или Виктора Амаро, теперь это было не важно, тяжёлым грузом лежали в моей руке.

Голова ужасно болела, люди плыли перед глазами, превращаясь в безликие тени, дома кружились вокруг. Я куда-то бежал, спотыкаясь, озираясь на звуки вечерних улиц.

Где-то вдали – сирены мчащейся «Скорой». Наверное, к ресторану. Я бежал по вечернему городу, не веря в этот кошмар.

3

Поезд

Хосефа была жива, если так можно назвать человека с совершенно стеклянным взглядом и ещё одним порезом, но уже на другой руке.

Полянский осматривал рану.

– Вы сами порезали себя? – спросил он.

Она качалась, уткнувшись в стенку, и не могла ничего сказать.

– Вы хотите себя убить? – накладывал он на рану пластырь. – По-хорошему, здесь нужно зашить. Вам необходимо выйти на следующей станции и обратиться в медпункт.

Этот доктор прекрасно разбирался в людях, он будто читал по глазам. Хотя чего это я, трудно было не счесть этот животный страх во взгляде несчастной.

Где же я её видел… Её лицо так и стояло у меня перед глазами, вот только не такое измученное. Мне кажется, я слышал её голос, и в нём было столько же страха.