Абрамцевские истории

Пора, кстати, их представить. Майор Госбезопасности второго ранга Перфильев Николай Авраамович, капитан Нойман Вольдемар Вольдемарович и старший лейтенант Икразов Арсен Александрович.

Естественно, по всем данным и негласным информациям наши герои характеризовались только положительно. Перфильев был в Органах ещё с гражданской, мальчишкой провёл в Польше ряд дерзких операций, соблазнил и тем самым полностью обезвредил польскую шпионку Ванду, которая ещё в 1920-е годы имела подходы к самому Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому.

Нойман долгие годы работал в Литовском подполье, выдавал себя за скорняка-караима, ворочал большими деньгами, которые все сложным путём через Финляндию передал Республике Советов. Преданности безграничной. По ходу операции нужно было себе сделать обрезание. И сделал, выпив стакан спирта. За этот мужественный поступок был награждён именным браунингом с дарственной надписью «За дерзость. Наркомвоенмор Троцкий». Затем, конечно, браунинг, как полученный от злостного врага трудового народа, был сдан.

Арсен Икразов – помоложе, комсомольского призыва, проявил себя наилучшим образом в общественной работе наркомата, выявил ряд перебежчиков за рубеж (например, нашумевшее дело нэпмана Марка К., который вплавь думал добраться до Франции. Проглотил шесть бриллиантов общим весом в 19,8 карата. Всё пришлось вернуть через клизму при аресте). Аттестуется самым наилучшим образом, записан в резерв на зам. нач. отдела.

И личная жизнь наших друзей не вызывает сомнений. Крепкие, здоровые советские семьи. Да, живут пока в общежитии НКВД в Мытищах. Да, Юленька Икразова иногда на общей кухне и поворчит, молоденькая ещё, но мужья все хорошие, в меру пьющие; а когда в воскресенье едут в Серебряный бор, да с патефоном, да под Утёсова с Лещенко, да танцы в прижимку – ну отдых на славу получается. В общем, живи да радуйся. Вот с такими радушными настроениями наши герои и шли в летний день 1938-го года по шестому этажу Наркомата внутренних дел к начальнику – тихому, спокойному выдвиженцу из ЦК Швецу Василию Евгеньевичу.

Начальник не стал темнить, как в 1937-м чёрном году было принято, вызвал всех троих, всем троим обрисовал международную обстановку и дал чёткую задачу. Задание было правительственное, как сказал Василий Евгеньевич, правительственнее не бывает. Но вначале поговорил с ребятами по-французски. Остался, видно, доволен. Перекинулся немного по-немецки. Ребята не подкачали. «Не зря хлеб Родины едите, хлопцы», – и велел достать из сейфа коньяк, а чай и лимоны принёс секретарь Фельштинский.

Первую поднял сам начальник: «Ну, быть добру», – его любимый тост. После и дал задачу. Тройка направляется в Париж, где находится и активно работает сын Троцкого-иуды, Седов. По агентурным данным, в 1939-1940-х годах к нему должен приехать отец, Лев Давидович Бронштейн-Троцкий. Он уже давно пролетарским судом приговорён к высшей мере. Этот приговор и поручается исполнить этой тройке. Детали, легенды, документы и прочие технические весьма сложные и тонкие подробности были отработаны за одну неделю, и наши друзья направились в Париж.

Семьи были спокойны: все уехали на задание по ловле японских браконьеров в Охотском море. Кстати, вот забота! Василий Евгеньевич особо отметил, что о семьях, в случае беды, не беспокоиться, они будут обеспечены до конца дней по нормам генералов Наркомата. Тройка весело переглянулась, это уж очень здорово, пайки у генералов были шикарные, это все знали. Но приоткроем один секрет: в биографии наших героев был один существенный изъян, но он-то и сработал в их пользу. Их происхождение было отнюдь не пролетарское. Икразов – из семьи осетинских князей, Перфильев и Нойман – потомственные графья в нескольких поколениях. «Вот таких и надо», – сказал САМ, утверждая на эту операцию нашу тройку. «А Икразовых семью я припоминаю, да, были такие князьки, шесть баранов да осёл; в Осетии каждый третий – кназ», – усмехнулся Сталин. И утвердил состав. «А их дворянство ещё и сыграет на них», – прозорливо, как всегда, заметил Иосиф Виссарионович.

Вот таким образом Икразов через Турцию – как беженец и офицер белой армии, Перфильев в лоб через Польшу (этот регион он хорошо знал), а Нойман через Аргентину, Канаду и Англию встретились под осень 1938 года в Париже, на перроне Гар дю Нор (Северный вокзал).

Начиналась легализация. Время, час и минуты встречи на вокзале говорили как за дисциплину и профессионализм троицы, так и за то, что операция на самом деле была подготовлена на высшем уровне.

Конечно, сразу начались проблемы, свойственные всем вновь прибывшим и устраивающимся в новой стране. (Да и не следует забывать, что, хотя и средства на операцию были выделены немалые, но Швец, человек, очевидно, хозяйственный, сказал перед отъездом: «Ребята, Республика даёт большие деньги, но это не значит, что на баб да коньяк их потратить нужно. Берегите валюту.)

Но вот всё утряслось, а место, которое сняли под жильё, оказалось очень подходящее для операции. Седов, сын Троцкого, жил неподалеку. Нужно было легализоваться, сколько ждать «клиента», никто не знал. Лучше и быстрее всех устроился Перфильев, нынче снова граф Перфильев. Он уже и знакомых по маменьке обнаружил. Графа выручила его представительность, он стал служить швейцаром в русском ночном ресторанчике. В кафтане, меховой бобровой шапке и золотом вышитых сапогах смотрелся он импозантно и получал немалые чаевые. Друзья, в свободное время проходя мимо, тихонько спрашивали: «Валюту сдаёте, товарищ комиссар II ранга?» На что в ответ получали тихие матерки.

«Князь» Икразов устроился официантом в русском ресторане Корнилова, где аристократические фамилии и другие знатные уважали русский курник, драгомиров-ский форшмак и блины с икрой. А капитан, «граф» Нойман, стал заведовать уборной очень модного в довоенном Париже русского кабачка. Ему валюта шла особенно хорошо, как только посетители узнавали, что полотенце им подаёт сам граф.

Шифровки в Центр шли обнадёживающие, всё было готово к началу операции. Но время шло, а «клиента» не было.

Чтобы не расхолаживать боевую группу, старший Перфильев время от времени совершал с ними выезды в Булонский лес, где вели стрельбы по мишеням и выпивали по маленькой. Время шло.

А 10 мая 1939 года всё перевернулось в тихой буржуазной Франции. Немцы вступили в Париж. Для тройки наступили тяжёлые, непонятные дни. Связь потеряна. «Клиента» нет. Указаний нет. Уехать, покинуть пост, не выполнив задания, – получить пулю. И решили пока работать, как и раньше. Кафе, рестораны и туалеты работали, несмотря на военное положение.

Все неожиданно изменилось в 1943 году, когда к Перфильеву, который открывал дверь очередным господам, подошёл невзрачный человек в сереньком потёртом пиджаке и, дав франк на чай, пригласил вечером на беседу в Булонский лес. Лёжа на траве, он объяснил ситуацию. Страна – имел он в виду СССР – в кровавой войне. И задание тройка получает боевое – уничтожить главнокомандующего Германии, то есть Гитлера. На все вопросы и удивления ответа невзрачный человек не дал. Сказал только, что задание боевое, а как разработать операцию и добиться успеха даже ценой жизни – подчеркнул он, – это уж их забота, особенно руководителя группы. «Пока стоял швейцаром, полковника получил», – засмеялся человечек. «Ну, пока, выполняйте. Вот вам все документы, и уж, так и быть, дам вам наводку. Ищите к нему подход через баб». И исчез.

Команда не реализовавших себя террористов быстро собралась и с новыми документами рванула в Берлин, только неделю посидели, обновляя язык, который и без того был в работе в связи с присутствием немецкого ограниченного контингента в чудном, но уже, увы, далёком теперь Париже.

И повезло сразу. Как – это и сейчас раскрывать нельзя, техника в разведке – святое, но вот познакомился Икразов (теперь Ганс – молодой фронтовик в отпуске) с фрау Луизой, а она оказалась подружкой Евы Браун, давнишней секретарши личного фотографа фюрера. И как-то получилось так, что стали случайно встречаться в разных культурных местах боевой фронтовик Ганс (Арсен Икразов) и Ева. Встречи переросли в известные молодым людям увлекательные отношения, которые Ева скрывала крайне тщательно. Домик в зелёном пригороде Берлина был мал и незаметен, а Арсен отдавал Еве всё накопленное за несколько лет воздержания на нелегалке в Париже и добавлял к этому свой осетинский темперамент, о чём Ева не догадывалась, но довольна была сверх меры. Отчёты Арсен делал группе регулярно, и двое оставшихся пока не у дел бойцов стонали и плакали от зависти. Плакала от зависти и подруга Евы – Трудель, ей Ева рассказывала такое…

А разрешилось всё вот таким образом. Арсен уже осторожно подвёл своих друзей к Еве, якобы как камарадов-фронтовиков, хлебнувших морозу под Калининым и Ржевом и только-только приходящих в себя. Уже вроде и намёки стали появляться, что неплохо бы и подруг пригласить, как однажды, после очередной страстной встречи Евы и Ганса, за вечерним коньяком с кофием в домик неожиданно вошёл, открыв дверь своим ключом, господин невысокого роста с косой чёлкой и усиками. Арсен от удивления сразу и не узнал фюрера. И действовать-то нужно было сразу, ну бутылкой по голове, например, но Ганс-фронтовик натурально растерялся. Фюрер же, хоть и выразил вначале изумление, но владеть собой умел, и начал фрейлен Еве делать различного рода упрёки.

Упрёки были в основном личного, интимного даже характера, и наш Ганс несколько раз порывался уйти, прося разрешения у «моего фюрера». Фюрер Ганса не отпускал, а всё больше расходился, уже и пощёчину залепил Еве, а когда она разбила вазочку, фюрер вдруг сел на пуфик и… зарыдал. Ева высказала всё: она уже десять лет без мужчины, он её кормит «завтраками», ничего не может, и… разбила ещё одну вазочку. Адольфу сделалось плохо, и Арсен, к своему удивлению, налил ему вдруг стакан коньяка и дал выпить сразу: «Давай, камарад, легче станет, не слушай, мол, вздорную бабу». Второй стакан они уже пили вместе, а вторую бутылку им наливала Ева, всхлипывая и подавая эрзац-печенье. Ганс подробно рассказывал про бои под Ржевом, Адольф всхлипывал, Арсен молил Бога, чтобы пришли ребята. Как назло, ребята не шли, но зато Адольф попросил шампанского (Ева из запасов быстро принесла французское), а после впал в полную невменяемость и потребовал показать, на что способен немецкий солдат-фронтовик (с Евой). Арсен пытался было обратить всё в шутку, но фюрер был неумолим; за окном на самом деле стояла охрана, а умирать Арсену вдруг расхотелось; ну и пришлось показать, на что способен немецкий старый солдат-окопник. Демонстрация эта возбудила пьяного фюрера донельзя; он потребовал поездки в пивную с сосисками. «А можно фронтовых, окопных друзей?» – спросил Арсен. «Не можно, а нужно, и вперёд». А Еве сказал: «Крошка, позови Труд ель, тебя будет мало».

Вся компания рванула на «Майбахе» в пивную, где уже никого не было, зато пиво было не эрзац и сосиски – зальцбургские, с мясом. Туда же охрана привела рыжую длинную девицу Трудель и двоих довольно здорово помятых дружков Арсена: они думали, что их берут, и оказывали серьёзное сопротивление. (Бланш под глазом у Ники и выбитый зуб у Вальтера – так звали теперь полковника Перфильева и капитана Ноймана.)

Пиво, вкупе с коньяком и шампанским, оказало сильнейшее действие на всю компанию. Охрана была удалена, и пивная до трёх часов утра гудела под разгульным напором «фронтовиков», Евы, Трудель и фюрера, который как их главнокомандующий и глава государства приказал звать его Адди. В четыре часа утра вся компания поехала в гостиницу «Адлон», из которой со второго этажа все уже были выселены, и тут-то разгул принял необратимые формы.

Снова появился коньяк (Франция), портвейн (Португалия), водка с малиной (Эльзас), Хванчкара (СССР). Эта ужасная смесь привела всех в буйный экстаз, тем более что Адди, сам мало участвовавший в интимном процессе, требовал от «фронтовиков» невозможного. «Фронтовики» невозможное давали. Время от времени долг брал верх, и то Арсен, то Нойман шептали: «Николай, глуши гада!» «Ще рано», – цедил Николай, не отрываясь от Трудель и мыча от напряжения. В апогее вечера Ники, не разобрав в полумраке, перекинулся на Фюрера. Адди визжал: «Куда смотрит охрана!». И хохотал.

Первым в два часа дня открыл глаза Перфильев. Один глаз, впрочем, заплыл, но зато другой увидел следующую мутную картину: на подушке рядом с его головой лежала тощая задница Трудель, а голова её покоилась внизу поросшего чёрным мхом живота Ганса, а Ева лежала в обнимку с «Вальтером», так теперь называли капитана Ноймана, обнимая его ноги. Все были натурально голые, но на одной ноге своей огромный Перфильев увидел розовые трусики Евы. Он вспомнил, что в них он вместе с Адди отплясывал канкан, на рояле играли Ева и Арсен, оба голые. Перфильев помнил, что Адди всё время кричал ему: «Давай поцелуемся». Дух в номере был мерзкий, и Перфильев бросился в туалет. В нём, обняв унитаз и чему-то улыбаясь во сне, в семейных трусах уютно спал Фюрер Великой Германской Империи.

И совершил бы тут Перфильев свой подвиг, но неожиданно спиной почувствовал присутствие постороннего. Посторонний, одетый в тёмные жилет и бриджи, с моноклем, спокойно приказал охране умыть и одеть фюрера и прошёл в залу. Тихо сказал: «Прошу построиться». Ганс, Ники и Вольдемар, как есть голые, построились на ковре у рояля. Девушек уже не было. «Давить его сразу», – бормотнул Нойман чуть слышно. Но не пришлось. В номер бодро вошел фюрер, свежий как огурчик, только царапина на щеке, когда он дрался с Евой, осталась. «Оставь их, Генрих. Солдаты имеют право на отдых и небольшие шалости. Я это помню по четырнадцатому году, ты ведь на фронте не был, тебе не понять. Всем выдать по немецкому кресту III степени и сегодня, сейчас, на фронт. Дайте им мой “Майбах”, пусть с ветерком, сейчас нам каждый солдат там дорог». Потом подошёл к Арсену и тихонько сказал ему: «Попадёшь в плен, скажи Иосифу, ну и кашу мы с ним заварили. Кто ожидал? А теперь в бой». Генриху сказал: «Оставь их. Никто, могу спорить, не поверит их рассказам». Договорились, что в мае 1945 года – в «Адлоне», снова.

А ребята, не успев как следует одеться, уже мчались в «Майбахе» к польской границе. До линии фронта все молчали, фронт перешли легко и уже через два дня были в Наркомате. Все понимали, что говорить нужно только правду и всю правду, из троих кто-нибудь да заложит. И наказание знали – всем светит вышка. Но слушать их никто не стал, а через неделю всех переодели в новую, первого срока форму и отвезли в Кремль.

В кабинете у товарища Сталина был Нарком внудел Л.П. Берия. Ребята попрощались друг с другом и шагнули в кабинет. Докладывал Перфильев, Сталин не перебивал, ходил вдоль стены по ковру, посасывал трубку. Попросил подробнее о ночи в «Адлоне», слушая, взглянул на Берию и неожиданно весело рассмеялся: «Смотри, Лаврентий, могут же большевики, если захотят, а?»

Доклад был закончен, но ещё целый час Сталин уточнял мельчайшие детали этого дикого случая. На требование рассказать подробнее, как дело было с Евой, Арсен потупился, вздохнул и сказал: «По самые помидоры, товарищ Сталин».

«Ладно, Лаврентий, отправляй ребят на фронт. Наградим их медалью “За отвагу”. И чтобы в мае 1945 года были в Берлине, мужчины должны держать своё слово».

Когда троица вышла из кабинета, там состоялся короткий диалог. Берия сказал:

– И всё же, батоно, я считаю, они должны быть изолированы.

– Брось, Лаврентий, спорим, ни один нормальный человек не поверит, ни один.

Война закончилась, как мы знаем, в мае 1945 года. Все наши участники событий закончили её полковниками и вышли в запас, получив по 1 га земли в месте, где была станция «55 км» по Ярославской железной дороге. Там и построились. Там и живут сейчас, уже глубокие старики. Их все в генеральском посёлке считают немного чокнутыми: ну кто поверит их рассказам?..

Рассказывая, они волновались от обиды, что никто не верит, плакали, а Нойман начинал говорить с сыном по-немецки.

Жёны их потихоньку обращались к врачам, но эскулапы считали форму не опасной, но неизлечимой. Да и возраст уже.

Никто им не верил.

Три рассказа для непьющих

1. Заседание политбюро

Вечер, кажется, удался. Компания была своя, годами сложившаяся, в меру весёлая, в меру пьющая. Ну, в общем, всё как у всех. И августовский вечер 2001 года в Абрамцеве на даче у ведущего оператора одной частной, но весьма известной телекомпании России, Арсена Александровича Икразова, набирал обороты. Застолье становилось шумным, но пока нити управления столом и людьми хозяин дачи Арсен не терял. Его несло всегда после третьей, особенно если, как сейчас, например, после второй он «полирнул» содержимое желудка портвешком, да не просто, а из Португалии, «Порто», значит, потом немного добавил пивка, и к третьей кристалловской речь уже была бесперебойная и отличалась лёгкостью необычайной.

А уж если Арсентьич (так любовно звали его друзья) выступал, да ещё и был в ударе, да ещё и впереди спиртного виделось немерено, и знал он, что ещё и у гаража имеется бутылка, резерв, так сказать, Главного командования – мытищинская сорокоградусная «Золотой снопок» – то уж остановить его никакой возможности просто не предвиделось. Да и кому? Бойцов-соперников достойных-то и не было. Лёха – седой молчун, профессор Перфильев Николай Абрамович – конечно, боец, но пока Арсен в форме, ему делать нечего. Нойман – слушатель, а Марк тоже в застолье опасен, но он, во-первых, не любит хамства, а во-вторых, мало пьёт – тоже не боец.

Дамы не в счёт. Поэтому вечер набирал обороты. И хорошие. Уже прошли четыре-пять кристалловских, уже хозяйка, гостеприимная Юлия Ивановна, толкала Арсена и со словами: «Арсен, побереги себя!» – сама активно принимала заморские вина и настоечки домашние, коими славилась в округе и у дачных специалистов по делам горячительным.

После пятой, да и с пивом, Арсен прервал на минутку беспрерывный спич обо всём и всех и вышел. «Ссать пошёл», – меланхолично отметил Лёха, друг Арсена с давнишних пор. И был прав. Арсен проделывал эту операцию с некоторой даже долей элегантности, но не у крыльца на сей раз, на что ему часто указывали гости и особенно дамы, а в некоем отдалении, у прекрасной пушистой разлапистой среднерусской ели, от которой и шла узенькая тропочка в чащобу, где находились и умывальник, и душ, и другие некие хозяйственные и выгребные приспособления, которые все в этом рассказе нам без надобности. А отметить необходимо то, что тропка эта прямо выводила гуляющего сквозь лесок к калитке, а уж от калитки и до платформы – рукой подать. Всё, в общем, чрезвычайно даже удобно.

Ну, Арсен, естественно, писал у ели и мельком, уже сквозь некий хмельной туман с определённой долей гордости оглядывал свои земельные владения, которые по закону Думы нашей уже вроде бы переходили в собственность владельца. Как вдруг… Вот-вот, читатель, всё так и начинается – «как вдруг», увидел Арсен на тропке двух человек. Вечерело, сидели уже с четырёх часов дня, и в эдаком полусумраке, полухмеле, полудурмане увидел Арсен всё-таки явственно двух военных в фуражках с синими околышами, с ремнями, ромбами в петлицах, с кобурами. «Что за чёрт мне мерещится, как из фильмов сороковых годов, нет, надо больше не пить!» – пронеслось в голове у Арсена. А военные-то подошли, взяли под козырёк и так очень вежливо доложили, что они за ним, что заседание начинается через один час двадцать минут, что по осевой и со спецсигналом они успеют.

– Какое заседание, какой спецсигнал? Да что же это? – не успел быстро сообразить мутной от выпитого головой Арсен, как был вежливо, но крепко взят под локти, быстро проведён по тропке через калитку на дорогу, где стояла, блистая свежим лаком, чёрная «Эмка» с неподвижным водителем.

– Э, погодите, куда, да я… да мне… – пытался дискутировать Арсен, но сопровождающие как-то ловко вытерли ему платком рот, дали нашатыря крепчайшего разлива и вдобавок побрызгали «Красной Москвой», незаменимым и славным мужским (равно как и женским) одеколоном сороковых годов уже, увы, прошлого столетия. И пока Арсен Александрович с трудом, как он сам любит выражаться, «въезжал в ситуацию», машина лихо влетела в Боровицкие ворота Кремля и остановилась у уголка. «Где я?» – замирая, шептал себе Арсен. Но соображать было некогда, скоро он был доставлен по красным ковровым дорожкам на второй этаж. Оказался Арсен в большом, но не огромном, дубом обшитом кабинете, где за длинным столом сидели двенадцать-пятнадцать человек, не молодых, но и не старых, так, в среднем возрасте людей, и во главе в торце сидел И.В. Сталин.

Икразов даже не обмер, не лишился чувств. Некая закалка и тренировка чувств на телевидении давала возможность в обморок не падать. Он просто ущипнул себя, потом уколол чем-то, дёрнул за ус и даже применил экстраприём – зажал яйцо – ничего не изменилось. Правда, на эти его ужимки Председатель собрания Сталин сказал спокойно и ровно: «Ну вот, последний, теперь все в сборе; как, начнём работу, товарищи?»

– Да, да, – дружно закивали все, и Иосиф Виссарионович подытожил:

– Итак, плановое заседание Политбюро считаю открытым. Повестка дня у вас имеется. По повестке будут замечания?

– Нет, нет, – дружно снова произнёсли присутствующие, а Арсен совершенно неожиданно для себя какой-то фистулой тоже произнёс «нет». Каганович, сидевший рядом, быстро и строго взглянул на Арсена. Икразов перестал понимать что-либо вообще. Его бросало то в пот, то в холод, сердце колотилось со страшной силой. Председатель объявил: «Итак, по первому вопросу: итоги выполнения плана оборонной промышленности и перспективы на 1941 год – кто у нас? А, нарком Ванников. Прошу».

Нарком Ванников коротко, чётко и ясно доложил, сколько всего наработано: танков, пуль, гильз, снарядов. Чего не хватает: бензина, керосина, сапог, автомобильного транспорта, авиации и ещё очень многого. Немного спорили. Арсен почти не соображал, но сидел прямо, за стул держался двумя руками. Каганович, как мы уже говорили, сидевший рядом, бросил записку: «Арсен, выпей боржома, тянет от тебя сивухой с портвейном на всё Политбюро».

«Боже, откуда он меня знает, Боже, что это всё значит?» – думал Арсен уже в каком-то даже отчаянии. Но боржома выпил. А речь, тем не менее, шла о новых наработках в оборонной промышленности. Спор зашёл о каких-то ракетах, которые бьют по площадям очень эффективно, как заметил Ванников.

Но тут же вмешались Ворошилов и маршал Кулик. Они в два счета доказали, что наши 45 мм, 70 мм и гаубицы не чета этим «ракеткам».

– Помнишь, товарищ Сталин, как под Царицыным мы из пушки в избу ударили. И где изба – от бабки только одна нога да кофта нашлась. Га-га-га, – загоготали Ворошилов, Кулик да ещё кто-то. – А тут – по площадям!

– Да. Это преждевременно, – резюмировал Сталин. – А кто это у нас разрабатывает?

– Мой зам. наркома по новым видам вооружений и технологиям Перфильев Николай Абрамович, – ответил Ванников.

– И сколько денег уже потратили?

– Уже за миллион рублей, товарищ Сталин, – ответил Ванников. Стало тихо, но вдруг в этой тишине раздался налитый какой-то непонятной злобой голос Кагановича.

– Да это форменное вредительство! Да миллион, да по площадям! У нас угля не хватает, рельса со времен Николашки, а здесь миллион – на ветер.

Возникло молчание, и вдруг сухой чёткий голос Молотова, немного заикаясь, произнёс:

– Я предлагаю за вредительство зам. наркома, как его… Перфильева арестовать и расстрелять. А тему закрыть.

– Пожалуй, но комиссию по проверке создайте, вдруг потом что-нибудь путное получится. Как? – сказал Сталин. Все дружно заулыбались.

«Как, как… – в голове У Арсена помутилось. – Я же с ним только что пил. Это что, его, Николая Абрамовича, а… да как же…» – бессвязно неслись мысли, даже нет, обрывки. А в бок толкал Каганович: «Ты что, Икразов, сегодня белены объелся, голосуй, видишь, тебя одного ждут».

– Да как же?

– Да ты что, мать твою! – прошипел Каганович, и Арсен приподнял руку.

– Как, его расстреляют?.. – пробормотал он.

– Как, как, в затылок, вот как, – засмеялся Каганович. – Ты сегодня, я вижу, с большого бодуна, ничего не соображаешь, молодец, – и Каганович хлопнул рукой Арсена по спине. Заседание продолжалось.

Второй вопрос был об автомобильной промышленности. Докладывал почему-то Микоян. Он уныло перечислил количество шлангов, шин, радиаторов и тормозных колодок, выпущенных промышленностью. И более активно рассказал о том, чего не хватало. Оказалось, не хватало всего.

– Хорошо, а скажи, Анастас, когда мы выпустим свои пиккарды? Я вот всё езжу на американском, стыдно, понэмаешь, а? – Сталин по-доброму улыбнулся.

– Не скоро, товарищ Сталин, году в 1945–1946, дай Бог.

– А кто у нас на автомобильном заводе этим ведает, а?

– Директор Нойман работает над отечественным автомобилем, – ответил Микоян.

– И как?

– Пока идут наработки, – вяло произнёс Микоян. – Корпус для него строим на шоссе Энтузиастов.