скачать книгу бесплатно
– Ну а отец-то, кажется, стал добрее?
– Нет, по-прежнему, это только из-за твоего приезда он весел.
– Что же ты делаешь, учишься, что ли?
– Я уж выучилась читать. Отец Григорий учил. Я прошла всю науку и с год ничему больше не учусь.
– Что же ты делаешь?
– Работаю в тереме. Теперь пелену в церковь вышиваю с сенными девушками.
– А вот, посмотри, какие я книжки привез, – сказал Александр, вынимая из походного сундука несколько книг на латинском и немецком языках.
– Это не по-нашенски, – отвечала Ольга, взглянув на книги.
– А хочешь выучиться?
– Нет, зачем же, кабы наши, православные были.
Александр достал несколько славянских книг и небольшие картинки, писанные масляными красками, изображающие виды различных городов. Ольга рассматривала их с любопытством ребенка.
– А весело читать книги? – спросил Александр.
– Не знаю, братец, я ничего не читала, кроме того, что учила; учиться-то скучно.
– Вот, я прочту тебе свои записки об Украине, хочешь послушать?
– Читай, я рада буду.
– Только не сейчас, теперь потолкуем кое о чем. Писать ты умеешь?
– Начинала учиться, да плохо, почитай, вовсе не умею.
– А вот в Польше, сестра, панны – это их боярыни-то – все пишут, и в немецкой земле тоже. Там вовсе другие порядки, там и не прячутся, как у нас.
– Да ведь там, братец, не православные.
– Там и женихов и невест сами себе выбирают.
– Опять, братец, за то же, – упрекнула Ольга.
– Тебе неприятно? Не буду. Наши порядки лучше. Ну, не сердишься теперь?
– Я не сержусь.
– Мы будем учиться, Ольга; я буду твоим учителем. Не бойся, я не такой учитель, как отец Григорий, со мной будет не скучно, весело будет, – ласково говорил Александр сестре.
– Попробуем, коли не скучно будет, буду учиться, – отвечала Ольга.
«Да, нужно заняться ею, – думал Александр, глядя на сестру, – а то, боярышня ли Артамонова, сенная ли Афроська, дочь ли старосты Митяя – все, кажись, одно и то же, только напыщенности больше у наших боярышень».
Пришла и Надя в сопровождении мамушки Михеевны и принялась рассматривать картинки.
– Что это, никак образа? – спросила мамушка.
– Нет, не образа, а картины, города разные, – объяснил Александр.
– Чай, и Киев святой, и Русалим есть? – спрашивала старуха, начиная рассматривать виды.
– Киев-то есть, а Иерусалима нет: тут все украинские и польские города, – отвечал Александр.
– Неверные, выходит, и глядеть-то на них, чай, грех, – сказала старуха и перестала рассматривать.
– А сегодня гости будут, братец, я тебе забыла поутру-то сказать, – крикнула Надя.
– А ты почему это знаешь? – спросил Александр.
– Да я давеча поутру в перину чихнула.
– Так поэтому будут гости? – сказал Александр и засмеялся.
– Чего, боярич, смеешься-то ты, – в сердцах сказала Михеевна. – Чиханье, известно, Божье предзнаменование, да и смеяться-то грех над этим; во время чиханья сто ангелов Божьих нарождается, конечно, если поздравствуешь от доброго сердца. Вот оно что.
– Ах, какие хорошенькие картинки, надо брата Степу позвать. Мамушка, сбегай, позови его, пожалуйста, – попросила Надя.
– Сбегать-то я не сбегаю, а тихонько дойду, пошлю Данилку разыскать, – отвечала старуха и ушла из горницы.
Александр повернулся к сестрам:
– Всякому вранью вы верите. Вот погодите, я вам все расскажу и о чиханьях и о предзнаменованьях. Я думаю, вы будете мне верить больше, чем мамушке Михеевне, а?
– Еще бы, братец, ты учился разным наукам и все знаешь, – сказала Ольга.
– Саша, ты умный у нас, – добавила Надя, обнимая брата.
На дворе раздался лай собак, и кто-то галопом подскакал к крыльцу. Надя бросилась к окну.
– Ах, кто-то приехал, – торопливо сказала Ольга. – Как бы сюда не пришел, а мне и закрыться-то нечем, покрывало в светлице осталось.
– Зачем он сюда пойдет? Если из гостей кто, то в хоромы пройдет, – отвечал Александр.
– Сестрица, это князь Дмитрий Юрьевич, – сказала стоящая у окна Надя.
– Братец, куда я денусь? – говорила раскрасневшаяся Ольга.
– Что ж за беда, что без покрывала. Он тебя съест, что ли? Да вздор, его сюда не пустят, – успокаивал ее брат.
В сенцах раздалось топанье сапог и громкий голос спрашивал: «Дома боярич, Александр Сергеевич?» – «Дома», – отвечал голос старика Якова, дядьки Степана. «Где он?» – «У себя в пределе, да туда ходить нельзя, там боярышни: пожалуйте в хоромы». – «Вздор, я прямо к нему, чего мне делать в твоих хоромах», – продолжал говорить громкий голос.
– Ах, братец, что мне делать? Мамушка узнает, беда, – говорила Ольга.
– Никакой беды нет, – сказал Александр. – Ну, да я, пожалуй, не пущу его, уж когда ты не хочешь. – И с этими словами он направился к дверям, но было уже поздно: они отворились, и в комнату вошел князь Бухран-Туруков.
Взгляд князя упал на Ольгу: она покраснела, а князь ловко и ухарски отвесил ей низкий поклон, потом бросился на шею Александра. Тем временем Ольга и Надя приближались к двери, чтобы уйти.
– Простите, боярышни, что обеспокоил вас, – сказал князь, быстро освобождаясь из объятий Александра и вновь кланяясь боярышням. – Я хотел поскорее увидать этого молодца, моего товарища.
Боярышни поклонились князю и вышли из комнаты. Князь вновь бросился обнимать Александра. Обниманье и целованье продолжалось несколько минут.
– Ах, Саша, боярич мой, любезный друг сердечный, насилу-то я тебя увидал. Давно мы с тобой, друг, не виделись, с той поры, кажись, как в Литве воевали, – скороговоркой произнес князь.
– А я, – сказал Александр, – на первой же поре тебе претензию представлю: зачем ты вошел прямо сюда, когда знал, что у меня сестра?
– Не знал, ей-богу, не знал, – забожился князь.
– Как не знал, Яков тебе говорил, я сам слышал.
– Не разобрал, позабыл, думал по-украинскому, ничего. Ну, не сердись, голубчик, сердечко мое.
– Про украинский-то обычай пора забыть; ты давно уехал оттуда?
– Давно, брат, с той поры как выгнали. Ну, не сердись, голубчик.
– Да я и не сержусь, а так сказал, чтобы ты вперед был аккуратнее.
– Да по правде сказать и сердиться-то не на что, – говорил князь. – А тебе, брат, и подавно сердиться на это не приходится; тебе, брат, все здесь нужно по-своему повернуть, к черту отправить все эти фабалы и боярские спеси. Живи, брат, так, как душе твоей хочется. Помнишь, как жили мы с тобой в польской земле?
– То в Польше, а то в России, – отвечал Александр, – по-моему, и здесь бы ничего, но ты забыл, что я здесь живу не один, у меня отец и мать, они не позволят.
– Ну, ладно, больше об этом не будем говорить. А славная у тебя сестренка, брат?
– Это еще что?
– Ну, не сердись, я так, спроста. А вот мы и увидались. Я как услыхал, что ты приехал, сейчас на игреньку – да к тебе. А ты-то до сих пор не приехал ко мне.
– Помилуй! Я вчера только приехал.
– Ну а сегодня ко мне, у меня ночуем. У меня тебе будет хорошо: заморское вино у меня славное.
– Сегодня нельзя: я еще с родными не успел хорошенько повидаться и поговорить.
– А я-то разве чужой? Первый друг – да чужой, это не хорошо, – с упреком сказал князь.
– Сегодня меня ни за что и не отпустят да и самому хочется отдохнуть после дороги.
– Ну и отдыхай у меня сколько душе угодно. У меня спокойно и весело, чего недостает, чисто Магометов рай.
– А ты рай-то Магомета еще не бросил? – с улыбкой сказал Александр.
– Зачем бросать, что ты! Я ведь один, сиротой живу, чем же мне забавляться-то? Эх, брат, теперь заживем с тобой весело.
– Не хочешь ли с дороги закусить?
– Пожалуй, выпьем. Вели подать сюда, а я покуда покурю, у тебя можно курить? В большой-то гостиной избе, я знаю, что нельзя: боярин и боярыня духу табачного не терпят.
– У меня можно. Ты знаешь, я и сам прежде курил трубку, да вот года два как бросил.
Князь вынул из кармана коротенькую трубочку, на манер казацкой люльки, и шитый золотом кисет с английским табаком и принялся набивать трубку. В то время было мало трубок в России, и те, которые курили это зелье, курили его в рогах. Трубки были в редкость и встречались только у людей богатых да у казаков. Набивши трубку, князь вынул кремень и огниво, высек огня и закурил трубку. Явился Иван и принес бутылку вина, из которой тотчас налиты были два кубка.
Александр с любопытством рассматривал своего бывшего товарища. Он с князем познакомился в детстве, сталкивался с ним – один раз на службе да приезжал на побывку домой, лет пять тому назад, виделся с ним.
«Все такой же он, – думал Александр про князя. – Я думал, он в эти годы остепенился, но нет, каким был, таким и остался. И что за человек: не то татарин, не то казак, боярского-то в нем мало. А кажись, парень недурной, только приладиться не может да блажит. Впрочем, и он так же, как и я, плывет против течения; но только не так, как я, а по-своему. Ну, да и плыть-то ему легче, чем мне: простору больше и препятствий нет».
– Что задумался, друг? – крикнул князь, поднимая кверху кубок. – Пей – тоска пройдет.
«Легко живется ему на свете», – подумал Александр.
Проснувшийся боярин Сергей Федорович, узнав о приезде князя, не послал звать его к себе, и князь сидел у Александра. Просидев часа полтора, они пошли в конюшню осматривать лошадей, к ним пристал и Степа.
– Люблю я твоего братишку, и он меня любит, да твой батюшка не пускает его ко мне, – сказал князь Александру.
– Отчего же это? – спросил Александр.
– Не любит он что-то меня, – отвечал князь.
Возвращаясь с осмотра, они на крыльце встретили боярина, который вышел прогуляться после послеобеденного сна. Князь и боярин поздоровались очень радушно, и боярин пригласил князя к себе в золотую палату. Хотя не любил его боярин, а кровной вражды между ними не было. Князь был гость, а гостеприимство должно быть соблюдено. В большой палате князь вел себя чинно. Говорил с боярином очень вежливо и радушно о разных хозяйственных делах. По обычаю, князю поднесли кубок вина; но кубок не был поднесен боярыней: это была бы уж слишком большая честь для князя. Боярыня даже не выходила к нему в золотую палату.
Князь просидел в палате с час и, собираясь домой, взял с Александра слово, что он на днях приедет к нему в Бухрановку.
Между тем в девичьем тереме дома Артамоновых сидели за работой восемь сенных девушек. Терем был – обширная комната, выходившая двумя окнами на площадь села. В углу комнаты помещалась большая печь с лежанкой. Два больших белых некрашеных стола стояли против окон. По сторонам шли лавки. Кроме того, в тереме было четыре стула и несколько скамеечек. Пол терема был плотно сколочен и очень чист, так что всякую упавшую бисеринку можно было без труда сыскать и вновь употребить в дело. Девушки работали. Четыре из них шили, две вышивали и две вязали. Сторож сенных девушек – Агапка – сидела тут же и вязала чулок. Мамушка Михеевна, по привычке, улеглась на лежанке, положив под голову маленькую подушечку на сделанное в одном конце лежанки возвышение, и спала сладким послеобеденным сном. Девушки, тихо шелестя работой, тоже позевывали и посматривали в окно на улицу, где приветливо светило солнышко и где на свободе гуляли их подруги, крестьянские девушки.
– Господи, день-то деньской какой долгий, – сказала сенная девушка Настя, – кажись, и конца ему не будет.
– Хоть бы скорее праздники пришли: Семик да Троица, хоть бы на вольный-то свет взглянуть, а то, шутка, летний день в терему сидеть, – отвечала ей тихо другая, молодая краснощекая девушка Афрося.
– Чай, в Семик боярышни по венки пойдут, – добавила сенная Парашка.
– Нас, чай, возьмут, – сказала Настя.
– Меня боярышня обещалась взять, – отвечала Афрося.
– Тебе ладно, ты и в прошлый год ходила по венки, И ноне возьмут, – сказала ей низенькая, смуглая, веснушчатая девушка Варя. – Тебя любит боярышня, а меня, пожалуй, ноне не возьмут, скажут: «Ты в прошлом году ходила, теперь других надо взять».
– Известно, надо черед соблюдать, – отозвалась Агапка, – всегда по череду отпускают на игры. Ну-ка, чего вы тут нашили, – продолжала она, положив свой чулок на стол и подходя к девушкам, которые шили.
– Ну, это так, – сказала она, осмотрев работу Афроси. – А ты что как коробом стянула, – обратилась она к Насте, – ишь, как скоробила, куда буркалы-то распустила. Все на улицу смотришь, а не на работу. – И хлясткий звук пощечины огласил комнату.
– Вот я боярыне пожалуюсь, она тебя… Ишь, испортила телогрейку-то, – говорила Агапка.
