скачать книгу бесплатно
Авторитет из детдома
Кирилл Казанцев
Воровская любовь
Детдомовцы Пашка Анкудов и Колька Копоть были не разлей вода. Однажды директор детдома – садист и подонок – жестоко унизил Пашку. Колька вступился за товарища и ударил обидчика ножом. И разошлись пути-дорожки двух закадычных друзей. Один попал на зону, а второй продолжил скитаться по детдомам да распределителям. Через 30 лет авторитет Копоть приехал в Серпухов к вору в законе по прозвищу Индус. Индус собрался на покой и хотел назначить Копотя преемником. Начальник местного ОВД решил воспользоваться «сменой власти» и присвоить воровской общак. Он начал охоту на Копотя, и тот вряд ли отбился бы от матерого мента, если бы ему на помощь не пришел следователь Павел Анкудов. Тот самый Пашка – верный детдомовский друг…
Кирилл Казанцев
Авторитет из детдома
Глава 1
Мир устроен сложно, он соединен не видимыми глазу капиллярами взаимосвязей в пространстве и во времени. Хотя люди почему-то уверены, что мелкие события никоим образом не связаны меж собой. И случившиеся в прошлом никак не повлияют на будущее. Скажем, утром выполз муравей из муравейника, отправился искать со своими собратьями пропитание. Но не повезло трудяге, наступил на него мальчишка и… раздавил. Подумаешь, трагедия планетарного масштаба! Миллионы, миллиарды муравьев и других насекомых каждый день рождаются, гибнут. Разве может исчезновение одного из них что-то существенно изменить в будущем? А ведь изменяет. Сегодняшний день, как мозаика, складывается из множества мельчайших событий прошлого.
А если это не муравейник, а детский дом? И не муравьи отстаивают свое место в этом мире, а люди? И от любого поступка в борьбе за свое место под солнцем может напрямую зависеть будущее этого человека. А может, и не только его одного…
В восьмидесятые годы прошлого века детский дом в провинциальном Серпухове представлял собой довольно мрачное заведение. Грубые игрушки, жестокие воспитатели, жизнь впроголодь, нищета. А среди воспитанников царили законы волчьей стаи. Не урвешь ты, урвут у тебя. Не ударишь первым ты, ударят тебя. Стоит зазеваться, дать слабину, и сразу же окажешься на самом дне детдомовского сообщества.
Но, как правильно заметил классик, «жизнь, она повсюду». Никакие невзгоды и трудности не запретят мечтать о лучшем даже самым обделенным любовью и вниманием детям. Даже в кромешном аду у них обязательно найдется шанс полюбить и стать любимыми, защитить друга, бороться за справедливость.
Четырнадцать лет – сложный возраст. Человек становится подростком. Уже не ребенок, но еще не взрослый. Восьмиклассники – воспитанники Серпуховского детского дома Пашка Анкудов и Колька Копоть – прятались за дровяным сараем в конце детдомовского старого сада. Колька только что перелез через забор со стороны города и, чертыхаясь, оттирал испачканные солидолом штаны.
– Комбат гребаный, снова доски сверху намазал.
Комбатом ребята называли за глаза директора детского дома – бывшего командира десантно-штурмового батальона. Петр Дмитриевич всего год назад еще воевал в Афганистане, а потом его срочно вернули в Союз, отправили в запас. Поговаривали, будто за жестокость, проявленную к местным жителям. Мол, он и раньше не церемонился с афганцами. Сам с дурным хищным смешком, перемежая свою речь матами, рассказывал на уроках по военной подготовке, как будучи в разведке резал горло любому духу, который вставал у него на пути…
– А чего церемониться? – громыхал он на недоуменные взгляды мальчишек-детдомовцев. – Это днем он крестьянин с мотыгой, а ночью душман с автоматом. Я его отпущу, а он потом на меня и моих ребят боевиков наведет. Защитник советского народа и себя должен уметь защитить. Хороший афганец – только мертвый афганец. Мои ребята всех подряд резали, кому на глаза попадались. И старух, и детей. Но этих не интересно. Лучше всего, если молодая баба попадется. Мы ее для начала дружно по кругу пускали, – при этих словах педагог Петр Дмитриевич быстро, звучно и часто ударял указательным пальцем левой руки по согнутому большому правой. – Чего добру пропадать, если потом все равно прирежем? Да и ей перед смертью удовольствие. Все бабы это дело любят.
В том, что рассказ директора о его недавнем боевом прошлом не жестокая выдумка, а самая что ни на есть реальность, подростков убеждал дельный совет, который Комбат давал подрастающему поколению детдомовцев – будущих защитников Родины. Такое нельзя было придумать, можно было лишь освоить на практике при частом до привычности исполнении:
…Один за руки ее держит, двое ноги задирают, четвертый втыкает. Сперва она крутится, и это хорошо. Баба должна подмахивать. Ну а потом лежит она уже бревно бревном, что с ней ни делай, не шевелится. Бревно мужику интересно? Не интересно! Так вот, мои ребята так делали, – Петр Дмитриевич клал на стол автоматный патрон, прикрывал его лезвием саперной лопатки и демонстрировал чудо советской солдатской смекалки в действии. – Брали гильзу, на нее лопату клали и все ей под задницу засовывали. Боец становится ногой на черенок, знай себе нажимает. Вот так мы этих афганок и оживляли.
Вероятно, командование смотрело сквозь пальцы на «художества» Комбата и вверенного ему подразделения. Во всяком случае никаких претензий до поры до времени не выдвигало. Сгубило командира то, что однажды, обкурившись анаши и закрепив эффект парой бутылок дрянной афганской водки, он со своими бойцами уничтожил вместе со всеми жителями горный кишлак – «устроил душманам Хатынь». Население загнали в мечеть и забросали гранатами. Тем самым он сорвал запланированную операцию советских войск по разгрому крупной банды. Суд не состоялся лишь потому, что в руководстве сороковой армии никто не хотел скандала. Майора тихо сплавили на родину в Серпухов, где он вскоре стал директором детского дома.
Пашка Анкудов вопросительно посмотрел на своего лучшего друга:
– Раздобыл курево?
– А то! – гордо заявил Колька Копоть и бережно извлек из кармана не выкуренную и наполовину сигарету.
Длинный бычок перекатывался на ладони.
– «БТ» «Кинг сайз», – восхищенно произнес Пашка и осторожно, словно прикасался к обнаженному женскому телу, тронул пальцем испачканный ярко-красной помадой фильтр.
– Красотка какая-нибудь его курила, – Колька понюхал бычок, взял сигарету в губы, блаженно прикрыл глаза.
Чиркнула спичка. Подростки курили, сидя на корточках, передавали бычок из рук в руки.
– Вкусная, – оценил Пашка.
– Даже дым от нее, кажется, блинчиками пахнет. Это тебе не «Прима» вонючая.
– «Приму», между прочим, даже сама английская королева курит. Ей специально на заказ в Союзе ее делают с фильтром и в коробках из глянцевой бумаги.
– Враки это все…
Доспорить парни не успели. Среди густо побеленных стволов старых яблонь шла их одноклассница Варька Попова. Девчонка держала в руке книгу. Белое в синий горошек платье колыхалось на теплом майском ветре. Под матерчатой сборкой явственно проступала уже вполне развитая грудь. Складки короткого платья, словно пенные струи водопада, стекали с округлых упругих бедер.
– Варька… – выдохнул Пашка, даже забыв о дымящемся в его пальцах бычке.
Колька сглотнул слюну. Друзья давно неровно дышали в сторону этой девчонки. Секрета из того, что оба влюблены в нее, между собой не создавали. Но никак не могли решить сложный вопрос, что им с этим делать. Попова осмотрелась, не заметила наблюдателей, прятавшихся за дровяным сараем, и села за старую парту, стоявшую под яблоней. Когда опускалась на сиденье, то подбросила, чтобы не помялся, подол. Явственно мелькнули белые трусики. Принялась читать, чуть склонив голову, то и дело облизывала кончиком языка губы.
– Ты хотел бы ее поцеловать? – спросил Колька.
– Она мне даже приснилась вчера ночью, голая. Вот так вот и зашла в класс – без ничего. И за парту села. Никто этого почему-то не замечает, даже она сама, только я все-все у нее вижу, – щурился на Варьку Пашка. – И тут меня к доске вызывают, а у меня в штанах… ну, ты сам понимаешь.
– А мне она почему-то никогда не снится. Хотя, как засыпаю, я о ней по-всякому мечтаю, – шептал Колька. – И долго мы с тобой около нее ходить будем, молчать, как рыбы об лед? Надо решиться. Случай-то сейчас удачный.
– Предлагаешь подойти вдвоем и спросить, с кем она ходить хочет?
Колька усмехнулся.
– Вдвоем не пойдем. Мужчины в таких делах между собой сами должны решать.
– Не драться же нам с тобой.
– А я и не предлагаю поединок. Пусть случай решит, кто первым к ней подкатиться сможет. И никаких обид, – Колька вытащил из кармана двухкопеечную монету. – Решка – я первым иду. Орел – ты.
– Идет.
Копоть подбросил монету в воздух, словил ее на тыльную сторону руки и тут же прихлопнул ладонью. Несколько секунд подростки смотрели друг другу в глаза. Затем Колька поднял ладонь.
– Орел, – выдохнул он, забирая у приятеля сотлевшую почти до самого фильтра сигарету. – Не упусти свой шанс, Пашка. Если не поцелуешь ее прямо сейчас, вторая попытка уже за мной. – Ни пуха ни пера тебе, дружбан.
– К черту.
Пашка Анкудов поплевал на ладони, пригладил волосы, глубоко вздохнул и нерешительно зашагал к Варе. Девчонка, конечно же, краем глаза заметила приближение ухажера, но виду не подала, так же усердно читала.
– Здравствуй, Варя, – почему-то очень официально проговорил Пашка. – Читаешь?
– Привет, – не отрываясь от страницы, ответила Попова. – Зачем спрашиваешь, если и так видишь? – засмеялась она.
Ее смех серебряными колокольчиками полетел под яблонями.
– А что читаешь? – с мужской непонятливостью продолжал интересоваться Пашка.
– Французские сказки, – Варя показала обложку книги, при этом из страниц выскользнул и спланировал на траву засушенный цветок. – Ой!
Анкудов тут же присел, чтобы его поднять, в пальцах хрупкие лепестки тут же треснули, рассыпались. Пашка поднял голову, чтобы виновато взглянуть в глаза девчонке. Но «по дороге» его взгляд зацепился за подол белого в синий горошек короткого платья, да так под ним и остался.
Варя выждала пару секунд, затем плотно сжала колени и наставительно, но с благосклонной улыбкой произнесла:
– А вот этого делать не надо.
– Я… я… ничего… – стал заикаться Пашка, к его щекам прилила кровь.
– Что значит ничего? Я же видела! Ты подглядывал. Бесстыдник.
– Я… я… мне можно… я тебя люблю, – внезапно выпалил Пашка и, чувствуя на своей спине пристальный взгляд друга, наблюдавшего за тем, как разворачиваются события, из-за дровяного сарая, схватил Варю за плечи, прижался своими губами к ее губам, ожидая получить оплеуху.
Но этого не случилось. Варя лишь прижала сжатые кулачки к своей груди и слабо пыталась оттолкнуть ими Пашу.
– Не надо, остановись, – шептала она в моменты, когда губы ее освобождались. – Да ты совсем целоваться не умеешь. Просто тычешься…
Тем временем Пашка уже терял контроль над собой. Его руки шарили по Вариному телу, пальцы заползали в разрез платья, скользили по бедрам.
– Сумасшедший. Не надо… Не здесь… Увидят еще, – шептала Варька. – Ты еще не спросил, люблю ли тебя я, а лезешь, куда тебе нельзя лезть.
Колька, уже почти не прячась, высовывался из-за сарая, он хоть и кусал губы от ревности, но все же находил в себе силы искренне радоваться успехам друга. Неизвестно, чем бы все закончилось, но «идиллию» прервало появление Комбата. Он, как опытный десантник, умел приблизиться незаметно и возникнуть перед противником в самый не подходящий для последнего момент.
– Отставить разврат, – скомандовал он, хватая Пашку за шиворот и поднимая его в воздух. – А тебе, подстилка малолетняя, стыдно свою мочалку с таким молокососом чесать, – обратился он к покрасневшей растерянной Варе. – Целоваться его учить вздумала. А у него-то и не оброс еще, поди. Молчишь? Значит, не оброс.
Петр Дмитриевич неприкрыто разглядывал то, что открывалось его взгляду. В сбившемся разрезе платья виднелась грудь с набухшим соском, под задранным подолом белели незагоревшие тугие бедра. Варя одернула платье, вскочила. Но ее остановил властный голос.
– Сесть!
Попова, подрагивая, опустилась на скамейку и, как прилежная школьница, сложила перед собой руки.
– Так, а ты, извращенец – любитель подглядывать, выходи из-за сарая, – не оборачиваясь, предложил директор детдома капитуляцию Кольке Копотю.
Тот неохотно вышел, встал, заложив руки за спину.
– Вышел, и теперь что? Убивать будете? – Колька не опускал голову.
– С тобой я еще разберусь, как мужчина с мужчиной, – пообещал директор и повернул голову к Пашке. – Спускай штаны.
– Зачем?
– Спускай, я сказал, – не дожидаясь еще одного вопроса, Комбат схватил Пашку, зажал его голову между ног, сорвал с него штаны и на глазах у Вари с удовольствием принялся стегать по заднице ремнем с тяжелой пряжкой. – Сладкого захотел? Получай! А ты, сучка, хотела голого парня? Так теперь морду не вороти, смотри.
Наконец директор вытер вспотевший лоб, заправил широкий офицерский ремень в гражданские брюки, улыбнулся.
– Только так с вами, сволочами, и можно разговаривать. Если сучка не захочет, кобель на нее не вскочит. Мудрость народная. Так что тебе, Попова, за бездарную попытку учинения разврата во вверенном мне детском доме назначаю пять дней изолятора. Ясно?..
* * *
Вечером Колька сидел за той самой партой в саду, Пашка стоял рядом. Что такое изолятор в понимании Комбата, им объяснять было не надо. В детском доме на первом этаже имелся жилой блок – комната с санузлом и зарешеченными окнами. На двери со стороны коридора имелась табличка «ИЗОЛЯТОР». По правилам внутреннего распорядка это помещение предназначалось для инфицированных заразной болезнью воспитанников. Но ведала им не медсестра, ключи всецело находились в распоряжении Петра Дмитриевича. Помещал он туда исключительно половозрелых воспитанниц, которые ему приглянулись. Придумать причину наказания директору труда не составляло. А в случае с Варькой Поповой и придумывать не стоило – словил ее с Пашкой на месте «преступления», вот и «заслужила». По ночам директор наведывался к «заключенным» девчонкам и проводил с ними разъяснительную работу, которая заключалась в удовлетворении его сексуальной похоти самыми изощренными способами. И никто с этим ничего не мог поделать. Ни воспитатели, ни воспитанники, все директора элементарно боялись. У Петра Дмитриевича имелись свои люди в милиции и в местной власти. Любое обвинение в его адрес тут же было бы перенаправлено на жалобщика. Как же – поклеп на интернационалиста-героя, афганца-орденоносца, который за Родину «мешками кровь проливал, когда вы все здесь жировали».
Колька нервно точил свой перочинный нож. Он всегда так делал, когда волновался. Копоть натирал деревянный брусочек землей и быстро водил по нему лезвием. Пашка подбрасывал на ладони двухкопеечную монету.
– Я к ней под окно ходил, – срывающимся голосом говорил Анкудов. – Она только голову над подоконником показывала. Говорит, Комбат у нее всю одежду забрал. Грозился сегодня ночью прийти. А еще она мне призналась, что у нее никогда еще никого не было. Потом сказала, если он силой ее возьмет, она повесится.
– Дела… – протяжно вздохнул Колька. – Уж лучше бы наша монетка на ребро встала или в воздухе зависла. Соображения какие-нибудь имеются?
– Остановить его надо.
– И как ты собираешься это делать? Драться? Так он же нас, как котят, разбросает.
– Можно бомжей за бутылку нанять. Пусть они его отметелят.
Копоть предложение друга не поддержал.
– Наши дела мы сами должны решать. Да и денег на бутылку у тебя нет.
Пашка надолго задумался. Колька тоже морщил лоб. Наконец Копоть просветлел лицом.
– Придумал, – он аккуратно сложил остро отточенный перочинный ножик и сунул его в карман.
– Ну?.. – нетерпеливо поинтересовался Пашка.
– Помнишь, он сам на уроке нам рассказывал, как пленного душмана допрашивал?
– А тот все никак говорить не хотел, героя из себя корчил, – тут же припомнил Анкудов.
– Ага. А вот когда того душмана к доске привязали и пару раз в выгребную яму солдатского сортира с головой окунули, он и заговорил.
– Конечно, какой же ты герой, если дерьма нахлебался?! – понял ход Колькиных мыслей Пашка. – Если и с комбатом так сделать, он про Варьку и думать забудет.
Мальчишки-детдомовцы сблизили головы и зашептались. То и дело на их губах появлялись улыбки.
После отбоя они выбрались в коридор. Со второго этажа, где располагались спальные комнаты, спустились по металлической пожарной лестнице. Действовали без опаски, маршрут был ими уже не раз опробован.
– Тише ты, – зашипел на друга Колька, когда тот спрыгнул на землю. – Пошли.
Окно комнаты директора на первом этаже светилось. Мстители забрались на цоколь, заглянули внутрь. Петр Дмитриевич в тельняшке и тренировочных штанах сидел за столом. Перед ним стояла початая бутылка водки. Директор взял ее неверной рукой за горлышко и приложился. Острый кадык несколько раз дернулся под щетинистой кожей, словно мышь, попавшая в грубо сотканный мешок. Блестящие, немного сумасшедшие глаза скосились к окну.
Подростки тут же пригнули головы, оказались на земле и забежали за угол.
– Время еще есть. Видал, сколько у него водяры? Пока всю не выжрет, с места не сдвинется, – с видом знатока определил Колька.
Красным ведром с коническим дном и багром разжились на пожарном щите. Доску вырвали прямо из забора. За дерьмом дело тоже не стало. Дощатый сортир лишенного удобств детского дома стоял тут же, во дворе. Свет не зажигали, подсвечивали себе спичками и газетой.
Ведро плюхнулось в жижу, Пашка багром подцепил его за ручку, потянул.
– Тяжелое, черт!
– И воняет… – Колька помогал другу вытаскивать ведро из пропиленного в досках «очка» и втыкал нос себе в плечо, чтобы не так донимал запах.
– Ты через рот дыши, – посоветовал Пашка.
