Для чтения вечером

– Ого, ну вы даёте! А, ну да, естественно, понятно… – девушка покрутила колечко на пальце, собираясь с мыслями. – А можно полюбопытствовать, зачем у вас висит на стене большое фото Эйнштейна?

– Дитя мое, это совсем не Эйнштейн, – ответ был быстр и не оставлял сомнений в том, что Костя скоро разозлится по-настоящему. Он даже немного порозовел от негодования. Повисла нехорошая пауза.

– Ага, понятно, – девушке Анфисе было хоть бы хны от собственных ляпов. Она сегодня проявляла чудеса изворотливости, но все же уточнять, кто же этот красивый старикан на фото, она не стала. – А вот на недавней вашей выставке во Франкфурте вы говорили, что фотоискусство зашло в тупик. Нельзя ли прокомментировать это более развернуто?

Костя не стал сразу отвечать, ему надо было успокоиться после предыдущего. Он оттопырил губу, как бы собираясь с мыслями. Тема, конечно, явно непустяшная, и он над этим много думал. Когда не гулял с фоксом, понятное дело. Но вот как ее подать, чтобы было небанально? Сказать, что везде проклятый фотошоп, конечно, можно, но это только часть того, что надо сказать. Скорее, тут другое важно: все, что достойно снимания, – уже давно снято. Изучение окружающей жизни методом фотографирования, похоже, завершилось. Снято, повторюсь, практически все, что представляет интерес и может вызывать эмоции. Куда идти дальше-то? Очевидно, во внутреннее пространство человека. Но туда с фотоаппаратом входа нет. В лучшем случае – живопись. Имеется в виду рисование тех видений, снов, ассоциаций, которые возникают в воображении человека. Там много интересного, недаром же ЛСД запретили – там, внутри человека, можно увидеть такое, от чего мутится разум. Так что фотография закончилась, это факт. Дальше будет живопись, притом абстрактная. Это если говорить по-серьезному. Но как это все объяснить недавним подросткам, которые перед ним сейчас сидят? Что они вообще знают о мире эйдосов?

– А знаете что, давайте это отложим пока, – сказал Костя, – тут мне самому ещё надо подумать. – Может быть, я об этом напишу в своём блоге.

– Ладно. Следующий вопрос. А на чем или на ком вы, Константин Георгиевич, оттачивали свое фотомастерство?

– Да на всём, что попадалось на глаза. На марширующих солдатах. На воронах. На детях у нашего подъезда или в песочнице. На кошках, охотящихся на голубей. На аликах у магазина. На падающем снеге. На людях, ремонтирующих свои автомобили в нашем дворе. В юности я был немножко папарацци. Однажды я заснял, как в кухне дома напротив сидела и пила чай замечательная старуха в немыслимом наряде, как будто бы из викторианской эпохи. Отцу, кстати, весьма понравилось тогда эта фотка. Он ее унес к себе, припрятал, и я её больше не видел, хотя и искал.

– А когда у вас появился свой фотоаппарат?

– Батя мне подарил «Смену-8М», когда мне было лет 12 или 13. Он, помню, посмотрел мне в глаза и сказал, что это начало большого пути. Похоже, он что-то во мне такое разглядел… Я тогда ещё, кстати, уже воспринимал этот подарок как символическую вещь, а не как прикольную балушку… Ну и относился соответственно, разумеется. Какая-то магия чувствовалась в этом. И уже тогда мне хотелось быть посвященным в загадочные обряды и таинства фотографирования.

Надо сказать, что у Кости в кухне на холодильнике стоял телик и без звука что-то показывал. И Костя туда периодически поглядывал. В какой-то момент возникла заставка популярной интеллектуальной игры. Девица Анфиса в этот момент как раз пыталась сформулировать какой-то очередной вопрос, но Костя её остановил.

– Давайте прервёмся на пару минут… – сказал он. – Ничего ведь не случится, верно?

– Ну давайте, – сказала девица.

Костя сделал звук, и все вместе они уставились в телик. Ведущий телепередачи с холодильника предъявил аудитории какой-то каверзный вопрос и теперь явно наслаждался замешательством собравшихся. В кухне, разумеется, тоже началось оживленное обсуждение. Костя, раскуривая новую сигарету, выдал вслух предполагаемый ответ, и все напряженно застыли в ожидании. Было видно, что диалоги с теликом уже вошли у хозяина кухни в привычку и без этого не обходился никакой просмотр. Ведущий, собрав все ответы и сделав эффектную паузу, к удовлетворению Кости, подтвердил правильность его варианта, и теперь интервью можно было продолжать. Костя убрал звук и приглашающе взглянул на Анфису.

– Ну?

– Константин Георгиевич, а вот ещё ваши известные фотографии из Зоны, – вопрос её был явно из домашних заготовок. – Вы туда проникали ведь со сталкерами. Что запомнилось, что поразило? Какие вы себе фотозадачи ставили тогда?

– Не очень много наложить в штаны – вот была главная задача! Чтобы можно было унести! Она ещё, блин, спрашивает! Я о фотоаппарате-то вспомнил уже почти в конце… – Костина реакция была не очень вежливой, но усомниться в её искренности было нельзя.

– А что за фотографии Вы показывали на подкомитете?

– Не могу сказать. Время ещё не пришло. Про то заседание могу только свое тогдашнее ощущение передать. Ну, я имею в виду, когда они там обсуждали все это дело. Меня-то позвали, скорее, для проформы, я это понимал. Там у них все так необычно. Большой такой зал, экраны какие-то, кабинки с аппаратурой, ментоскопы. Я даже прифигел слегка, признаться… Расселись вокруг стола… Стол такой ореховый, дорогой… А ведущий, как сейчас помню, мрачно обвёл взглядом собравшихся и начал совещание следующими словами: «Мы все умрем…». Таков вот интересный способ настраивать людей на конструктивный лад. Это я про вводную фразу – впервые тогда столкнулся с этим… Потом, помню, была тишина, все обдумывали эту информацию, и только через несколько секунд ведущий, пригладив волосы на затылке, продолжил: «Ну а теперь, товарищи, перейдем к повестке нашего совещания…». Вот этот эпизодик мне и запомнился, а про остальное, извините, я не могу рассказывать. Подписочка, знаете ли…

– Ну да, конечно, мы понимаем. А ваша фотография того, что осталось на месте смерти сына Барбриджа… Вы уверены, что это надо всё было фотографировать? И выставлять на всеобщее обозрение?

– Ясен пень, – ответ показывал, что у Кости есть принципы и он ими не поступится. Не очень, правда, было понятно, что это за принципы.

– А вы в результате поняли, что такое радиант Пильмана? – девица, похоже, решила долбить эту тему до конца.

– Я честно и неоднократно пытался понять, что это за штука такая хитрая – этот ваш радиант Пильмана, – ответил Костя. – По отношению к Зоне – это ведь основное понятие. Я где-то предварительно немного читал об этом, практически ничего не понял – ну и, соответственно, с этим вопросом, как мне тогда казалось, очень важным и умным, регулярно приставал к сталкеру, который нас с коллегами вел тогда в Зону. Сталкер в ответ злился, шипел и плевался – а я не понимал почему. Уже потом, по возвращении, я и у других людей тоже спрашивал про этот радиант. Очень затейливая штука, отвечали. Жаль, к фотографии он прямого отношения не имеет. Впрочем, и косвенного тоже. Ну да ладно, дело давнишнее…

– Так вы в результате разобрались и нам это всё сейчас объясните? – с надеждой уточнила девица.

– Боюсь, это вам пока будет трудновато, – с некоторой, чуть даже чрезмерной задиристостью сказал Костя и пустил дым в потолок. Лицо его на миг приобрело загадочное выражение.

– Ладно, проехали, – девица была слегка задета отказом, но работать надо было продолжать в любом случае, и она решительно кинулась в другую тему. – А вот вы можете нам объяснить, зачем фотоаппараты в телефоны вмонтируют? Можно ли сделать что-то интересное таким вот способом?

– Зачем задавать дурацкие вопросы? – Костя потер подбородок. Он был раздосадован и не стал скрывать этого. – Можно подумать, что этот вопрос требует ответа… Лучше скажите, как мне вас лучше называть: Анфисочка или Анфисонька? А может, лучше Анфисуленька? Или Анфисулечка?

– По ситуации, – загадочно ответила она. – А пока я – Анфиса, – девица сделала строгое лицо и зачем-то поправила прическу. – Давайте лучше о другом.

– Ну о’кей, давайте попробуем. Давайте свой самый крутянский вопрос тогда, – Костя пошуршал пальцем в пачке в поисках новой сигареты, изящно прикурил, пустил дым под стол. Фокстерьер возмущенно фыркнул и пошел к другой стене кухни. Там лежал маленький собачий коврик, и фокс на нём теперь устроился. Но из виду Костю не выпускал, разумеется.

– Вы производите впечатление тонкого и довольно романтического человека. Джинсы, прическа, очёчки, вот свитерок опять же ваш знаменитый… – Анфиса, видимо, хотела сделать Косте приятное, но получился очередной неуклюжий комплимент. – Я думаю, вам наверняка говорили об этом. Можно тогда я задам чисто женский, банальный вопрос – а вы верите в любовь? И можно ли её сделать объектом фотоискусства?

– Упс… – Костя аж поперхнулся дымом, помолчал, но потом всё же ответил. – Скажем так, я верю в любовь, но, как уже изрядно поживший человек, отдаю себе отчет в её разрушительности. Ибо это в моем понимании – это не просто легкое жжение внутри, а полная, абсолютная невозможность жить по-прежнему, в автономе. Вплоть до суицида. А это не есть гут. Для некоторых людей поэтому любовь лучше заменить тихой привязанностью. Это будет гуманнее по отношению к человеку. Для меня самого, например. А что касается попыток всё это сфотографировать – да, это интересно. И всегда по-новому…

– А любовь и секс связаны в вашем понимании? – девушка слегка зарумянилась, но совладела с собой.

– Иногда секс разрушает любовь. Это факт. Но я думаю, что секс не создает любовь. Во всяком случае, в моем понимании. Это сильно разные вещи, – Костя поставил кружку на стол и поочерёдно посмотрел на своих гостей. Потом перевёл взгляд на лежащего на своём собачьем коврике фокса – видимо, ему вспомнилось что-то из прошлого, но озвучивать это сейчас не следовало…

– М-м-м, не очень пока понятно, признаться, – ответила за обоих Анфиса, своей интонацией слегка подталкивая Костю к продолжению.

– Как бы это попроще-то сказать… – Костя сейчас явно затруднялся. Можно было легко скатиться в пошлость, если невнятно это всё сформулировать, но Косте явно этого не хотелось. – Да, есть секс как символ власти, есть секс как форма унижения, но это всё не то. От такого секса женщина страдает. Но есть иной секс – когда он идет от женщины как вид поддержки и даже утешения. Но так могут относиться к сексу только высшие женщины. Вернее, именно потому они и высшие…

Анфиса и парнишка молчали, ожидая продолжения или разъяснения…

– Даже не знаю, как сказать-то лучше, – Костя помолчал, потом немного помассировал затылок… – Дойти до мысли, что для женщины совсем незазорно поддержать мужчину, а не только изображать из себя нежное существо и с обиженной гримаской тянуть из него деньги или жизненные соки. Это и есть, я думаю, признак высшей женщины. Как-то так – немного коряво, конечно. Ну, вы понимаете, кучеряво излагать – не всегда получается…

– Спасибо, я мало что поняла, но подумаю, – девушка Анфиса, казалось, была подавлена или, во всяком случае, задумалась над весьма неожиданным и таким откровенным Костиным ответом. Парень тоже пытался честно переварить это всё, но, похоже, пока не очень успешно. Он просто сидел и тупо дрыгал туда-сюда какой-то рычажок на своем могучем «Пентаксе».

– О’кей. Теперь простой вопросец. Какую музыку вы предпочитаете, Константин Георгиевич? – после недлинной паузы спросила Анфиса.

– Ну что это за вопрос, голуба моя… Уж, конечно, не так называемый шансон, – Костя презрительно произвел руками характерные движения, означающие, видимо, бренчанье на гитаре. – Сейчас я предпочитаю Шенберга, если быть более точным. Он как Кандинский, но – в музыке. Если вы знаете, кто это такой, конечно, – Костя, похоже, решил все-таки добить девчонку странными ответами. Завершив фразу, он посмотрел на нее сквозь сигаретный дым и в его взгляде читалось что то близкое к презрению.

– Ну да, разумеется, – девушка кивнула, но было ясно, что она явно ничего не знает про Шенберга, но ей было стыдновато это показывать.

– А вот про книги ещё… Что вы сейчас читаете? И какие у вас пристрастия в литературе? – тут Анфиса чувствовала себя более подкованной, и голос это выдавал. Видимо, все-таки гуманитарное образование так просто не проходит. Да ещё если законченное. Костя это отметил про себя. Потом посмотрел в окно, там порхнула какая-то небольшая птица, нельзя было успеть заметить какая. Наверное, скворец.

– Литература – дело такое, да, – кивнул Костя и уселся поудобнее, как бы предвосхищая долгий разговор на эту тему. – У меня, признаюсь вам, сложное и неоднозначное представление о ней. С одной стороны, я прекрасно понимаю примитивность всяких детективов, но оттого не меньше люблю их читать. Всякие серьёзные книжки тоже важны, но вот чтобы их читать и получать удовольствие – увы, это далеко не всегда получается. Хотя я слежу за тем, что называют ныне «литературным процессом», читаю порой даже литературную критику. В целом люблю талантливые, смачные тексты, вне зависимости от того, про что они. Раннего Пелевина, например. Стругацких, конечно. Ещё люблю мемуары, но написанные умным и ироничным человеком, а не обличительные. Но тут всё очень неоднозначно, голуба моя. Проблема моя в том, что я очень чувствителен к качеству текста. Пожалуй, поэтому читаю только то, что написано изначально русским языком. Переводные тексты – увы, не моё. Возникает какой-то барьер. Вот, например, читаю я знаменитый «Неукротимый белый человек». Задумка – супер. Очень бодрит. Даже как будто вижу это всё вокруг себя. Но неважнецкий перевод сильно крадёт прелесть текста. Или вот ещё, чтобы вам было попонятнее – вроде бы хорошая книжка про Властелина колец, даже вполне тонкая и умная – ан нет, не заходит, хоть ты тресни… Или с Воннегутом – такая же история. Головой понимаю, что толковый дядька, но плохонький перевод всё портит. Самому читать на языке оригинала надо бы, конечно. Но нас в ПТУ особо чужим языкам не обучали. А потом уже как-то не собрался. Тем более – английский. У нас в семье в ходу был французский. Еще издавна. Папа, кстати, его хорошо знал, мог говорить. Мне это передалось только отчасти… Такие дела…