скачать книгу бесплатно
Мама всячески поддерживала мои литературные начинания. Даже устроила в какой-то кружок при местном телеканале. Поскольку я была раза в два младше самого юного участника, то посетила буквально два-три занятия. И на этом мой интерес иссяк.
Папа как-то не особо участвовал в моем интеллектуальном развитии. Он обеспечивал семью, а вечерами или работал, или хотел немного тишины. А тут я со своими просьбами – займись мной, расскажи что-нибудь… Почитай стихи наконец! Он долго сопротивлялся. Я настаивала и однажды папа сдался. Откашлялся. Я приготовилась впитывать отцовскую истину:
– Она целовалась в засос.
Засасывала сразу рот и нос.
Орала диким голосом,
Рвала меня за волосы.
Поэтому я, братцы, без волос.
Прошло больше двадцати лет с того дня. Я не помню ни одного стихотворения Мандельштама или Заболоцкого, а это папино выступление настолько потрясло детскую психику, что осталось в памяти навсегда.
Приличное общество
Елене Семёновой
В 6 лет у меня появилась мечта – научиться играть на фортепиано. Тренировки на игрушечном красном пианино только подпитывали мое стремление сесть, откинуть голову назад и с чувством сыграть что-нибудь в благоговейном экстазе. Пусть не полонез Огинского, но что-то красивое, чтобы мне аплодировали стоя и родители тихонько всхлипывали от умиления.
В 7 лет я поступила в музыкальную школу. Толстенькая, начитанная и очень самостоятельная девочка. Я хорошо училась. У маминой подруги. О чем она, кстати, и не помнит (или старательно пытается забыть). Абсолютный слух, прекрасная память, немного страдала техника, точнее – постановка кисти. Но это же дело наживное. Никто и подумать не мог, что репетировала я на том же игрушечном пианино и только изредка у соседки дома. Она была музыкальным руководителем в саду и разрешала время от времени заниматься у нее.
К концу учебного года стало ясно, что без покупки инструмента домой уже не обойтись. Жили мы на четвертом этаже в доме без лифта. Квартира довольно большая. У нас с сестрой была своя комната, куда фортепиано вполне себе помещалось. Но чем ближе маячила покупка фоно, тем чаще я паниковала. Мысли были такие – как только отец, обливаясь потом, впихнет инструмент в нашу квартиру, мне придется на нем заниматься вопреки своим желаниям до окончания школы. Перспектива эта не радовала вообще. И уж тем более не получала никакого удовольствия от игры. Музыкальная школа меня не впечатляла и учиться особо уже не хотелось.
Слишком сложен оказался мой путь к мечте. И вот на экзамене, который я сдала блестяще, сообщила, что больше учиться не хочу. Меня не поняли. Я повторила еще раз и еще раз. Педагогу, директору школы, который возмущенно заметил, что у меня все данные и нужно продолжать. Педагог и мама сказали, что что без умения петь и играть мне не суждено вращаться в приличном обществе. Но я проявила редкое для первоклашки упорство. И освободила себя от кабалы, которую сама же себе чуть не создала. Жалею ли я? Ни капельки. Наверное, важно признаться себе, что мечта может поменяться. А в приличном обществе я так и не побывала.
Дура, плыви!
Когда мне было восемь лет, я тонула.
Это произошло в Бахчисарае на водохранилище. Папа оставил двух моих сестер, Дашу с Олей, и меня загорать на пляже, а сам ушел рыбачить за камыши.
Мы с Дашей плескались и баловались на мелководье, изображая, будто тонем. Заигравшись, я прилично отплыла от нее в сторону. А когда захотела вернуться, ничего не получилось. Ноги не касались дна. Я плыла и плыла, но расстояние не сокращалось. Кричала Даше, что тону. Но та сперва решила, что это продолжение игры, а когда поняла, что происходит, стала звать на помощь Олю. Оля меня спасти не могла, она плохо плавала. Звала папу, но он сидел в своих камышах и, видимо, не слышал. Редкие отдыхающие почему-то никак не реагировали. Сестры вдоль берега носятся, паникуют, мне что-то кричат. А я за всем этим уже будто со стороны наблюдаю, по-прежнему пытаясь выплыть. Но устала очень, и берег будто застыл и не приближался. Потому я тоже решила поддаться панике и сдаться.
Вдруг вижу, рассекая воду, прямо в одежде, часах и обуви, огромными шагами, ко мне бежит папа и кричит:
– Дура, плыви!
И так я на эту «дуру» обиделась, что от злости силы появились. Думаю: «Вот выплыву и не буду с ним разговаривать. Я, между прочим, не дура!» И как рванула к берегу!
Не разговаривали с папой три дня. Я от обиды, а он от страха за меня.
Рождество
У родителей была просто обалденная компания, и мы часто ходили друг к другу в гости. Друзья родителей бывали у нас с детьми – моими закадычными друзьями. В нашу квартиру за вечер могло ввалиться 10, а то и 20 человек. Кухня превращалась в курилку, большая комната – в банкетный зал, детская просто переворачивалась, а в туалет… ну, как обычно, – очередь.
Под Рождество папа уехал в командировку, и все мамины подружки решили отметить праздник у нас. С колядками, песнями, плясками. В итоге вечером 6 января нашу квартиру оккупировали подружки с мужьями и детьми. Дети – сами по себе, взрослые – сами по себе. Сея, вея, посевая рисом и монетками, мамины друзья постучались к соседке, тете Наде, та как раз полы домывала, проскакали по квартире, выпросили ее гордость – лакированный столик на колесиках – и отбыли.
В тот год в доме быта открылся магазин с ликерами. Любые вкусы и цвета. Родители к праздникам пополнили коллекцию миньончиков[3 - Миньон – бутылочка алкоголя объемом 30–50 миллилитров.] в мини-баре и ликеров подкупили. Не знаю, что произошло с мамой, но она, из-за болезни не употреблявшая алкоголь, банально напилась. Со всеми, так сказать, последствиями. Исчезли и ликеры, и внушительный мини-бар. Подруги отвели ее в спальню, скрывая мамино состояние от нас, но она требовала детей у ложа. Помню очень хорошо: мама на двуспальной кровати лежит звездой, с одной стороны я, с другой – Оля.
– Ты – мое правое крыло, ты – мое левое крыло, а я пилот!
Утро было очень тяжелым. Папа вернулся чуть раньше. Увидел опустевший бар, праздничную посуду в сушке, жену с похмелья, квартиру после вечеринки и столик, чудесный лакированный столик с безнадежно испорченным покрытием. Папа оглядел все это, забрал стол и ушел. Через некоторое время вернулся с отреставрированным столиком. Его торжественно вернули тете Наде. Мамина репутация была спасена. Мама очень не любила вспоминать ту ночь. И зря, ведь я тогда на нее другими глазами посмотрела: мама не Железный Феликс, держащий все под контролем, а обычная женщина со своими слабостями. Накопилось, расслабилась, как смогла тогда.
Пирожки
Юлии Пирожковой
В начале 90-х мы проводили все лето у бабушки в Бахчисарае в ее частном доме. Мы – это бабушка с мужем, Иваном Тимофеевичем (он же дед), мама, мы с Олей и двоюродной сестрой Дашей. От дедовской родни поступил звонок: они купили путевки в пансионат у моря, но не успевали туда приехать к назначенной дате и предлагали нам вместо них пожить там несколько дней. Все согласились и чуть ли не на следующий день мы выехали.
В белые «жигули» деда поместились: сам дед, мама на переднем сидении, а на заднем бабушка с тремя внучками. Я не помню, в каком именно месте на черноморском побережье был тот пансионат. Зато очень хорошо помню обстановку – комнатка была метров десять, в ней разместился продавленный диван, одна кровать и раскладушка. При входе был умывальник и туалет, а вот душевая находилась в отдельно стоящем здании на улице. В общем, дед и бабушка помогли нам заселиться и уехали.
В первый же день я так обгорела на солнце, что вечером поднялась температура. Потому меня разместили на раскладушке, и, хотя любое движение причиняло боль, это была роскошь – спать одной.
Чем нас кормили на завтрак – не помню. Но на обед мы увидели борщ с толстым слоем навара, настолько жирный был, что в нем ложка не тонула. Плов напоминал по вкусу крем и был тоже обильно сдобрен маслом. Мы пообедали хлебом и компотом. Вышли, не притронувшись к еде под неодобрительные взгляды западенцев[4 - Жителей Западной Украины.], за глаза и в глаза называвших нас москалями. Дедовские родственники тоже были с Западной Украины. Пару дней на такой диете, и мы взвыли. Вечером позвонили из телефона-автомата бабушке и на перебой кричали в черную телефонную трубку, что мы голодные. Бабушка восприняла нашу просьбу как призыв к действию и вышла в ночную смену. Вместе с тестом и начинкой. А утром, когда все отдыхающие потянулись в сторону столовой, мы увидели спешащую к нам бабушку с огромным эмалированным тазиком в руках. Как сейчас я вижу ее полную ладную фигуру, с платком на голове, тазом этим в руках, заботливо обернутым полотенцем. И деда, медленно бредущего за ней с авоськами, полными трехлитровыми банками компота. Порыв морского ветра сорвал с тазика полотенце, и все увидели гору красивых румяных пирожков. На нас стали оборачиваться. Волшебные пирожки с картошкой, с мясом, с луком и яйцом, с яблочно-сливовой начинкой и еще ватрушки с творогом. Мы, кажется, глотали их не жуя, запивая алычовым компотом. На них три дня и продержались.
Шапка
Зима в Норильске суровая. Шубы и шапки из норки, песца, кролика и каракуля не только грели, но и говорили об определенном статусе владелицы. Так что изделие из ценного меха было желанным подарком для девочек любого возраста.
В 90-е в Норильске одним из воровских промыслов была кража головных уборов и горжеток с прохожих. Злоумышленник просто срывал шапку или воротник и убегал.
Ксюша была дочкой медсестры. Мама воспитывала ее одна, жили довольно скромно. Девочка хорошо училась, занималась спортом, была школьной активисткой. В честь дня рождения и успешного окончания полугодия, мама подарила ей долгожданную норковую шапку.
Полярная ночь. Метель усилилась. Ксюша спешила домой. Мимо нее быстрым шагом прошел мужчина и, срывая мамин подарок, начал убегать. Девочка слишком давно мечтала об этой шапке. Она догнала этого мужчину, сбила с ног и держала в захвате до приезда милиции – разряд по легкой атлетике и несколько лет занятий дзюдо позволили легко вернуть отобранное.
Валек
В тот год мне исполнилось 12. Мы никуда не поехали из Норильска и все лето провели в городе.
Сестра вылетела из института, и папа устроил ее к себе на работу. Сначала помощницей маркшейдера, а потом и секретарем.
Летом в нашем городе особых развлечений не было. Друзья мои в основном были отправлены на материк[5 - Северяне называют материком все места, находящиеся не на севере.] к бабушкам и дедушкам или по путевкам в санаторий «Заполярье» или детские лагеря. Я немного скучала. Потому предложение папы отправиться с ним в поход в тундру восприняла с большим энтузиазмом. Но при условии, что Оля поедет с нами. Оля особого рвения не выказывала: еще и многие ее коллеги тоже собирались в этот поход, а она их и так каждый день видела.
Мы начали подготовку к поездке. Чтобы вы понимали, я люблю природу, если это кратковременные запланированные вылазки в тундру или лес. Подышала воздухом, восхитилась видами и домой, в цивилизацию. Непосредственная близость душа и туалета для меня гораздо важнее единения с природой. Что тут поделать – типичное городское дитя. И мне дворцов заманчивые своды вполне заменили бы свободу. И ковер лучше обычный, а не травяной, и крышу черепичную, а не небо голубое.
Так вот по плану выезжали мы в пятницу утром в район Валька, потом к Красным камням, а дальше уже где-то недалеко планировали разбить наш мини-лагерь. Вернуться должны были в воскресенье. Ехали с размахом. В трех тентованных ЗИЛах-131 разместилось человек по восемь. Два счастливчика сидели в кабине водителя, остальные держались как могли в закрытом кузове, где их тела нещадно трясло на любой неровности дороги.
Вечером разбили лагерь у реки. Женщинам уступили места в кузовах – там втроем можно было неплохо устроиться на сидениях во весь рост. Мужики себе поставили палатки. Горели костры, варилась уха, кипятилась вода, лилась водка.
Внезапно очень захотелось домой.
С нами на природу выехал Женя – новенький инженер, только после института. Он всех предупредил, что алкоголь не пьет, не переносит его. Это как на Октоберфесте заявить, что ты не любишь пиво. Старшие коллеги смотрели на него со смесью жалости и сочувствия – так обычно смотрят на больного человека. И в один из тостов таки всучили Жене кружку то ли с пивом, то ли с вином, то ли с водкой.
Я уже одурела от происходящего, мечтала о своей уютной кровати и недочитанной книге. И по маме так резко заскучала. А вокруг разбились на кучки взрослые, что-то активно обсуждали. Ждали готовности ухи. Мне даже есть уже не хотелось, только тишины и сна.
Я выглядела старше своих лет – полная, да еще и очки с толстыми стеклами в немодной, но крепкой оправе. После того, как ко мне и моей сестре стали клеиться два подвыпивших практиканта, мы испугались и решили уйти на ночевку раньше всех.
По дороге к машине увидели невменяемого уже Женю, который задрав голову смотрел, как пускают в небо сигнальные ракеты. Последнее, что о нем помню, как при очередном залпе он закричал «огонь», поднял руки вверх и навзничь упал на камни у реки. Наступила звенящая тишина. К Жене никто не решался подойти. Думали, все. Потеряли Женю. А он заснул еще в полете. Его перетащили в палатку, где он до воскресенья и пролежал с сотрясением.
Утром в субботу домой хотелось еще сильнее.
Я уже 100 раз пожалела, что согласилась на эту авантюру. Еще и Ольгу уговорила. Почти все взрослые спали. Мы выпили чай и пошли собирать ягоды неподалеку от нашего привала. Часа через два вернулись, но не всем составом. Потерялась Миланья – Олина соседка по кабинету. Заблудилась, как позже выяснилось, буквально в трех соснах. На поиски проснулись все, прочесывали периметр. Искали ее часа четыре. А когда нашли, она даже не поверила, что смогла заблудиться в нескольких десятков метров от лагеря. Год спустя Мила умерла. Ботулизм. С севера ведь что везут? Рыбу, оленину, варенье морошковое. Мила в отпуск купила осетрину на гостинцы родне. Сама кусочек попробовала. С работы ее увезли на скорой в реанимацию. В сознание она так и не пришла. Осетрина оказалась бракованной, не вытащили вовремя визигу (сухожилие в хребте), а на улице жарко было. Сын остался, 16 лет. Он осетрину не любил, это и спасло.
Физик
Алану Папанцеву
В десятом классе к нам пришел новый учитель физики – Михаил Васильевич Гутовский. Преподаватель из местного вуза. Нам быстро изменили расписание, и во вторник стало десять уроков. Пять из них – физика. Новенький, седовласый подтянутый мужичок лет 65, с порога заявил, что сделает из нас людей. И старательно полгода к этому шел, будто не замечая наше возмущение, скрытые и открытые протесты, явную антипатию к нему, да и к физике, что греха таить?! Она и раньше не была самым любимым предметом, а в процессе эксперимента и вовсе стремительно падать в рейтинге.
Первое, что постановил Гутовский, это завести две толстые тетради по 96 листов: отдельная для классной работы, отдельная для задач. Писать разрешалось только на одной стороне листа. Вторая оставлялась для его заметок. Наплевав на то, что алгебра у нас только началась и до производных нам было как минимум полгода–год, он отчаянно обращался к ним каждый раз, и удивлялся, почему в поисках пути, пройденного телом, мы так странно решали задачи. Не брали производную, а сокращали эту странную формулу. Мы же просто не понимали, что это за зверь – производная.
Потом он изменил систему оценок. И журнал запестрел: минус три, минус два, минус единица, ноль. Получить положительную оценку считалось почти нереальным. В десятом классе у нас выставляли только промежуточные оценки за первую четверть. И у меня, отличницы, по физике выходила минус единица. На наши жалобы особо не реагировали ни учителя, ни родители.
Самое веселье началось к концу полугодия, когда на одной из самостоятельных он порвал половину тетрадей, исписанных не по его рекомендациям, и сообщил ученикам, что без наново написанных конспектов к зачету они допущены не будут. И выдал на каждый ряд по списку из десяти задач, которые нужно было решить до зачета. Дома. Мы сперва обрадовались, но потом прочитали условия. Задачи были не решаемые. Даже Пончик – наш математический гении? – осилил около пяти штук. Одноклассница Катя спокойно отдала весь список родителям. Они работали в проектном институте и были очень умными. Но недостаточно, чтобы выполнить школьное задание дочери. Пришлось подключить весь отдел. Увы, результат тоже оставлял желать лучшего.
Ближе к зачету два класса сплотились настолько, что обменивались готовыми решениями. И понуро ждали результатов. Чуда не произошло, физик был крайне нами недоволен. Спасение пришло с неожиданной стороны: внезапно нагрянула проверка из РОНО, и нерадивого преподавателя тихо и аккуратно уволили из-за неправильного заполнения журнала. Мы ликовали.
А спустя много-много лет я наткнулась на биографию Гутовского и поразилась его жизненному пути и тем, какой многогранной личностью он был. Я подумала, сколько людей проходит по нашей жизни, открывая нам лишь одну из своих сторон. И не всегда эта сторона нам импонирует, а возможности узнать другие иногда просто не предоставляется. Вот и получается, что в моих воспоминаниях он ненавистный физик, а у кого-то – человек с интересной судьбой, преподаватель от бога.
Нереализованные желания
Впервые я встречаю Стаса в 18 лет. Меня приглашают работать в одну художественную галерею. Он, собственно, и проводит «кастинг». Не могу сказать, что Стас обладает какой-то особенной внешностью, да и типажа он не моего, но это влюбленность с первого взгляда. Как девушка крупная всегда отдаю предпочтение крепким и высоким мужчинам, а этот – моего роста и худенький. Но глаза! Какими глазами он смотрит на меня. Сотовый телефон еще редкость, живу я в общежитии, потому оставляю номер одногруппницы. Звонка так и не дожидаюсь. Вспоминаю, даже хочу сама позвонить в галерею и позвать его к телефону, но так и не решаюсь. Стас иногда мне снится.
Проходит четыре года. Мне 22, и я иногда подрабатываю натурщицей. Общаюсь с художниками – очень разномастные и многогранные люди. Много слышу о владельце галереи, но для меня он остается невидимым.
Как-то раз во время сеансов в студию кто-то заходит. Я сижу к вошедшему спиной, но меня словно бьет током. А позу менять нельзя – художники это не любят. Так и сижу почти час как на иголках. Выхожу из галереи, а на ступеньках стоит Стас. И смотрит на меня как на первый утренний поезд. Так началось наше общение. Многочасовые разговоры по телефону обо всем на свете, кроме личных отношений, любви. Я уже решаю, что профессия обязывает его быть нетрадиционной сексуальной ориентации и не судьба отношениям нашим выйти за рамки дружеских. Но в беседе с одним из художников узнаю, что Стас полгода назад попал в серьезную аварию, долго лежал в больнице с многочисленными переломами. Эта история сильно изменила его. Он стал замкнутым, осторожным, близко к себе мало кого подпускал. Но предновогоднее ожидание чуда для меня не будет напрасным.
Однажды вечером в галерее мы остаемся вдвоем, как обычно болтаем о пустяках. Стас сидит за столом, а я играю с местным питомцем – вороной. Как вдруг слышу:
– А не поужинать ли нам в пятницу?
Было сказано так тихо, что мне показалось это плодом моего воображения. На всякий случай отвечаю:
– Да.
Решила, если послышалось, то скажу, что с вороной разговаривала. Не послышалось.
Плохо помню, где он назначил встречу, как она прошла, о чем мы говорили. Помню только, что он решил меня проводить и довел до самого подъезда. Была ясная декабрьская ночь, с сине-черным небом и яркими звездами. И под этими звездами мы целовались. Было необыкновенно. Как будто мы созданы друг для друга. Короче, я влюбилась по уши. А потом он уехал с друзьями на новогодние праздники в Испанию (звал меня с собой, но я бы не успела сделать визу). Звонил почти каждый день, потом пропал. Я не находила себе места, позвонила сама, решив, что это простое беспокойство и можно спросить ненавязчиво, как прошли каникулы. Он отвечал односложно и без особого желания. В галерее я больше не работала – только забрала свой портрет, написанный сине-зелеными масляными красками. Забрала именно этот из духа противоречия, ведь Стас настаивал на другом. Переживала очень, но институт, экзамены, сессия отвлекли.
