скачать книгу бесплатно
– Если вот так будешь ей лет добавлять своими выкрутасами, то нет. Тебя ж мотает во все стороны.
Судя по тому, как он заскреб пятками по простыне, я его достал.
– Доктор Эванс, он специалист, он сказал… списки…
– Погоди-ка, – говорю. – Какой специалист? В каком это ты списке? – Ни шиша не понимал я, про что он толкует.
– Мне надо тебе сказать.
– Ты, блин, о чем вообще? Сказали, у тебя вывих запястья и ушиб головы. И все.
– Нет, доктор Эванс в Дублине. Он… и оценка… – И тут он отключается.
Чудно? это – смотреть, как он спит. Стараюсь не обращать внимания на всякое, что происходит в “травме”, особенно на телесные звуки из соседнего отсека. Видать, я сам задремал, потому что открываю глаза – а он на меня смотрит. По виду, он в несколько более своем уме, и я его спрашиваю, что случилось. Оказывается, он увидал ту машину возле “Старой Вик”, узнал ее и решил зайти. Садится такой к стойке в своей рубашке, от которой молоком несет. И прям рядом мразота эта, дикари, которые в него пакетом бросили. Заказал себе водку с “Ред Буллом”, выпил и вышел. По его прикидкам, они за ним проследили и напрыгнули.
Не врубаюсь. Ну чего он вечно высовывается. Чего не позвонил нам со Скоком, мы б ему подсобили. Или вынули бы оттуда.
– Тут больше, чем кажется, – говорит Берни. – Я не… потому что я уже… – Язык у него заплетается. Берни закрывает глаза, и мне кажется, что он вроде как опять засыпает.
– Я женщина, – говорит он, глаза все еще закрыты. – Внутри.
Я не уверен, что расслышал.
– Что? Да из тебя, блин, такая же женщина, как из Ковбоя Мальборо.
Он тыщу лет не говорит ничего. Потом шепчет:
– Ковбой Мальборо был геем.
– Заткнись, – говорю и толкаю его в руку. Он обдолбан вдребезги – уж какие они ему там обезболивающие вкатили. Говорю, чтоб попытался уснуть, а сам иду курить.
Он знал, что я это погуглю, и действительно – как только выхожу из палаты, сразу смотрю, что там про Ковбоя Мальборо. Их прорва была, в основном поумирали от рака. Один, может, двое были геями.
Из автомата в приемном покое беру бутылку колы. Ужасно скрутило на стуле какую-то деваху, она держится за живот и с содроганиями стонет. Пара стариков ждет очень тихо, не разговаривает, оба смотрят прямо перед собой. У него лицо серое, руки вцепились в колени. У нее безостановочно движутся губы. До меня доходит: она молится. Дичь херовая тут происходит у людей, а этот идиот, братец мой, просто лезет в неприятности, как в горячую ванну.
Возвращаюсь к нему, стою рядом, пока он не просыпается.
– Слушай. – Я перехожу на шепот, чтоб отвадить бабку с соседней каталки. С трясучкой своей она совладала и теперь чуть ли не валится с койки, уши развесив. Тут оно куда интересней, чем сидеть дома с кошкой и смотреть “Улицу Коронации”[23 - Coronation Street (с 1960) – британская мыльная опера, до сих пор выходящая на канале Ай-ти-ви; выпущено уже более десяти тысяч серий.]. – У тебя выдалась дурная ночь. Тебе надо остыть, собраться с мыслями.
– Я знаю, где взять гормоны, – шепчет он. – В интернете.
– Что за херня, – говорю. – Они тебе любое говно сраное могут продать. Не знаю, чего тебя носило в Дублин. Тебя это выводит из равновесия.
– Равновесие надо держать тебе, а не мне, – говорит и отворачивается. – Знаешь, земля под тобой вертится постоянно. – Меньше минуты проходит, и его вырубает.
* * *
Выписывают его часов в восемь утра. Пара швов и паршивый вывих запястья. Всю ночь мы оба задремывали и просыпались, что, конечно, облегчение, потому что я не знаю, что ему говорить. Я, правда, сказал, что это он сам нарвался, полез к этим пацанам. И намекнул, что у Матери сердце поэтому в узел, может, он помалкивает из-за этого. Ни я, ни он о том остальном, что он там мне грузил, не заикаемся.
Скок позвонил спросить, не надо ли нас забрать, но я договорился, чтоб после своей ночной смены в столовке нас подбросила Ма Бирн. Ей до смерти хочется послушать из первых уст, что произошло, но Берни у нее на заднем сиденье делает вид, что спит, а я не рассказываю ничего. Дома он сразу топает к себе. Матерь на меня ноль внимания, уходит наверх вслед за Берни.
Покемарить удается пару часов, а когда просыпаюсь, голова у меня та еще. На работу опять опоздаю дико. Две кружки чаю, крепкого, как мазут, кусок тоста, но я все еще не в себе. Матерь спускается и забирает кусок, который я только что намазал. Со мной ледяная, будто это я Берни отделал.
– Собираюсь взять отгул по болезни, – говорю.
– Да ладно? И это при том, что в доме есть по-настоящему нездоровые. – Кивает на чайник.
Встаю, завариваю ей свежего.
– Ни к чему тебе здесь, – говорит. – Я сегодня свободна по-любому, так и побуду с ним.
Можно подумать, я дома из-за этого собирался остаться. Я, блин, вымотан. Но нет моих сил сидеть и слушать весь день, как она о нем кудахчет, а меня шпыняет почем зря.
– До скорого, сын. – Больше ничего не говорит, а когда я двигаю на выход – даже не смотрит на меня.
* * *
Выволочку я получаю еще и на работе – от босса за опоздание. Выкладывать, почему я опоздал, не хочу. Но Скок, похоже, что-то сказал, потому что погодя Деннис подходит ко мне в столовке, пробует заговорить о каком-то там футбольном матче сегодня по ящику. Ну нахер.
Вой циркулярок выпиливает мне мозг по кускам. Как ни подумаю, что? там Берни задвигал ночью, оно у меня не стыкуется. Вот буквально не складывается одно с другим. Мы все подозревали, что Берни гей, еще до того, как он нам сообщил, так что сюрприз был невеликий. Он вечно залипал на другие темы, не как я или остальные наши братья: случился у него полный загон по эмо, ногти красил и вся прочая хрень. Дофига таких парней. На втором году[24 - В ирландской системе школьного образования второй год соответствует восьмому классу, школьникам на этом году обучения по 13–14 лет.] он даже изображал Бейонсе на школьном концерте. И довольно неплохо вышло; не РуПол, но чем бы дитя ни тешилось.
Но вот эта тема с женщиной – совсем не вид сбоку. Не знаю, что и думать. Говорил мне, что ездил несколько раз к консультанту из колледжа, но что там за врач в Дублине?
Понятное дело, это его жизнь и все такое, но чего ему теперь-то неймется? Адриан Келли из обрубочного – гей, но он же никого в это носом не тыкает. Даже играет полузащитником за “Эйре Ог”[25 - Еire Оg (ирл. “Молодая Ирландия”) – молодежные спортивные клубы в Ирландии, направленные на поддержку национальных видов спорта.].
Разворачиваю погрузчик и чуть не сношу угол бытовки, где у нас контора. Младший Хеннесси дрыхнет за распилочной, меняюсь с ним. Он в восторге – как вышел на работу в прошлом месяце, так до смерти хотел покататься на погрузчике. Немного прибираюсь, после чего сачкую за цехом. До зарезу покемарить надо, и я где-то в полчетвертого потихоньку сваливаю.
* * *
Матерь в кухне, принарядилась, собирает сумочку.
– Где Берни? – я ей.
– Попробовал немножко поесть в обед. Ушел в постель, очень взбаламученный.
Заглядываю в холодильник, вытаскиваю кусок сыра и помидор.
– Может, тоже прилягу ненадолго.
– Ты дома будешь? – она мне.
– Ага. Я никакущий.
– Пригляди за ним. Мне надо по делам.
– Сквозь дверь его спальни я видеть не могу.
– Не умничай, Фрэнк, – говорит она, – тебе не к лицу. Не бросай его в этот раз.
Она все еще на меня дуется. Сама-то никакой ответственности за то, что просидела у Сисси допоздна, пока волчьи уши эти дебильные пришивала да лясы точила, не берет.
– Что на ужин?
Ужин нам с Берни она уже сунула в духовку – на потом.
– Не таскай картошку у него из тарелки. Он только что смерти в лицо глянул.
– По собственному желанию. – Как вместе с ду?хами учить уму-разуму горюющих вдов или уповающих девиц, так она молоток, а когда дело касается Берни, так из Матери веревки вить можно. Пора ей уже разуть глаза на его выкрутасы.
– Он не виноват, – она мне. – Мне кажется, он в какой-то предыдущей жизни был Кеннетом Уильямзом[26 - Кеннет Чарлз Уильямз (1926–1988) – британский театральный, кино- и телеактер, рассказчик, диарист, известен своими комедийными ролями.].
– Господи ты боже мой, эк он быстро обернулся-то, – говорю, прикидывая в уме арифметику.
– Аура у того человека была сопрелая, – гнет свое Матерь, – его поэтому в рождественские серии “Так держать”[27 - Carry On (1958–1978, 1992) – британская комедийная франшиза, состоящая из тридцати одного полнометражного фильма, четырех рождественских выпусков, телесериала и театральных постановок. Кеннет Уильямз снялся в двадцати шести фильмах.] не брали.
– Мама, отстань ты нахер со своими аурами.
Это просто ревность из нее прет. Помимо того, что она чуть ли не полностью не различает цвета, по аурам у нас в основном сестры из Грегнаманаха[28 - Грегнаманах – деревня в графстве Килкенни в 37 км к югу от Карлоу.], они этим уже много лет занимаются. В прошлом году, когда Берни приуныл, ей пришлось отменить сеанс, который она должна была провести в Тинриленде[29 - Тинриленд – деревня в 6 км к югу от Карлоу.], и его в итоге провели сестры “Красота ауры в глазах смотрящего”. С тех пор ее больше не приглашали.
– Тебе не видно, Фрэнк, но Берни очень уязвим. Его сбил с панталыку этот врач из Дублина.
– И что там за врач?
– Я толком не смогла разобрать. Думаю, это его консультант из колледжа отправил. Чтоб привел себя в порядок, а потом вернулся учиться. Что б там ни происходило, он сам не свой.
Она и половины не знает. Копаюсь в жестянке с лекарствами, ищу обезболивающие.
– Нурофен-плюс нужен? – она мне. – За жидкостью для мытья, под мойкой. Мне страшно, куда голова Берни может его увлечь. Лучше перебдеть.
Вообще не врубается.
Смотрит на часы.
– Может, чаю быстренько успею хлебнуть.
В знак примирения мне позволяется заварить для нее чай. Матери до зарезу охота рассказать мне, куда она собралась. Выясняется, что Лена вернулась домой вчера, но оставила кой-какой багаж на станции. Матерь едет с Муртом забрать его – лишь бы нос свой сунуть.
– Чего он ее не выпрет на все четыре стороны?
– Все не так-то просто, Фрэнк. Кровь – не водица. Она по Уилановской родне очень творческая натура. Полдела в этом.
Наливаю себе здоровенную кружку чаю.
– У меня голова чугунная. Пойду наверх.
Прохожу мимо ее стула, она меня берет за руку.
– Люблю тебя, сын.
– Я в курсе.
Стучу в дверь к Берни. На голове у него наушники, завернулся в одеяло на кровати, будто сейчас разгар зимы, а не солнечный денек.
– Порядок?
– Шикарно, – говорит. – Пока ты не начал, я тебе сразу скажу: я не жалею. Буду пить в любом пабе, где захочу. Не стану я прогибаться перед вахлаками из этих едреней под Тимахо[30 - Тимахо – деревенька в графстве Лиишь в 30 км к северо-западу от Карлоу.]. Это мой город.
Я все пялюсь на повязку у него на лбу, зная, что под ней у него пять швов. Он говорит, один из тех парней пытался сунуть одежные плечики ему в ухо. Что-то сомневаюсь, что на дороге у паба нашлись бы плечики. Хотя всякое, наверно, может быть. Пакет молока ж нашелся у них в машине, так что поди знай.
Понимаю, что мне полагается гнать на тех пацанов, что так обошлись с Берни, и я гоню. Но вот гляжу я на него – лежит в постели, перелистывает сообщения в телефоне, и смотрится все это так, будто у него обычная похмелюга. Злюсь я на него – что он нам все это устроил. В последние несколько лет одно и то же: то на драку нарвется, то желудок ему промывают. Тусуется с шизиками, которые из дурки почти не вылезают.
– Если ты просто выпить хотел, поехал бы с нами, – говорю.
– Мне надо куда больше, чем просто выпить. Не помнишь, что я тебе ночью говорил?
Отвечаю ему, что в больнице был совсем набекрень, а уж Берни и вообще не в себе. Надеюсь, на этом он разговор и бросит. Я весь замордованный. Но какое там. Он, типа, считает, что у нас в больнице состоялся какой-то великий разговор, так что я теперь целиком прогружен и все зашибись. Начинает мне объяснять, как он ничего не знал, но в то же время всегда знал, и что он ходил в эту группу в колледже, гей-группу, и знал, что такое возможно – то, что ему нужно проделать. Ему неймется вывалить, каково ему было в детстве, будто меня тогда рядом не существовало. Говорит, какое это облегчение – все рассказать. Задвигает про эту группу, куда он ездит в Килкенни, и про женщину, она трансгендер, он у нее иногда ночует в Дублине, у нее что-то типа хостела, или ночлежки, или что-то такое.
– Я тебя знаю, Берни, – говорю, – и ты гей, и я не против. И никто не против. Может, просто… ты сам не свой.
– Именно, – говорит и палец на меня наставляет. – Не свой.
Вечно он мои слова мне же в споре и возвращает.
– Это ж муть какая-то. Может, с психическим здоровьем что-то, – говорю. – Чего б тебе не оставить все это в покое на сколько-то?
– Не могу.
– Почему?
– Время. Вот почему. Хочу начать свою настоящую жизнь сейчас же. Я знаю, кто я. Не хочу обернуться однажды и выяснить, что провел лучшие годы в этой скорлупе себя. – Слова прут из него, плывут мимо моей головы. Все, о чем он толкует, – это как из телевизора кто-то, а не мой брат-близнец Берни. Не стыкуется оно с нашей жизнью.
А потом он садится на постели и говорит, что ему надо кое о чем меня впрямую попросить.
– Фрэнк, – говорит и глядит на меня в упор. – Мне надо знать, что ты за меня.
Я всегда был за него – как и он за меня. Но я не догоняю, во что влезаю со всем этим. Он даже не ждет, пока я отвечу, и начинает вываливать про других людей, до чего они охренеть какие потрясные, и все его, избитого, поддерживают. Это совсем не то же самое, что номера для концерта ставить или изгаляться в Материном халатике, распевая под Бейонсе. Все думаю о программе, которую в прошлом году видел, кажется, даже вместе с ним, – про мужиков, которые были женщинами, там были и геи, и натуралы. У некоторых дети. Он, что ли, сидел рядом со мной и думал, что он такой же, как они? У некоторых даже операция была. Про это он не говорит, но зайдет ли так далеко, чтоб перестать вообще быть самим собой?
Он замолкает, а потом говорит, что я ему так и не ответил.
– Конечно, – говорю, лишь бы заткнулся. – Я за тебя.
– Как бы ни сложилось?
– Как бы ни сложилось.
Это, похоже, его удовлетворило.
– За вычетом того, когда ты лезешь в драки с тупыми амбалами, – говорю, собираясь на выход. – В таких раскладах ты сам по себе.
