Феномен Веры: от тайного к явному

скачать книгу бесплатно

Феномен Веры: от тайного к явному
Александр Лазаревич Катков

В монография описываются результаты исследования феномена Веры с позиции научной интерпретации процессов развития и упрочения этого важного, в условиях Новейшего времени, ресурсного состояния человека и общества. Обсуждается возможность формирования на данной основе феномена Веры-Знания.Книга представляет интерес для специалистов, интересующихся темой ресурсных состояний, связанных с Верой.

Феномен Веры: от тайного к явному

Александр Лазаревич Катков

© Александр Лазаревич Катков, 2022

ISBN 978-5-0056-5506-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Введение

Факт появления и существования феномена Веры притягивает внимание религиозных деятелей, философов, ученых и любого разумного человека, наделенного даром рефлексии.

Феномен Веры, так или иначе, присутствует в идеях стержневого времени, подлинного «ядра» цивилизационного развития, высказанных блистательными мыслителями прошлого века Карлом Ясперсом и Арнольдом Джозефом Тойнби. Именно в этих идеях аргументируются тезисы того, что Вера рождает глубинные смыслы, придает устойчивость человеку, группе и обществу перед лицом эпохальных вызовов. А сказать, что именно в эпоху Новейшего времени живущие ныне поколения более чем когда-либо нуждаются в обновлении именно таких ресурсных смыслов – не сказать ничего. Ибо тенденция развития цивилизационных процессов в последние десятилетия и особенно в самые последние годы такова, что единственным уместным обозначением здесь является термины перманентного, всеохватывающего, а нашем случае еще и удушающего санкционного кризиса. Такое беспрецедентное кризисное давление сопровождается ситуацией тотальной неопределенности, возрастанием «градуса» тревоги у значительной части населения, существенным повышением уровня агрессии в любых формах проявления индивидуальной и социальной активности, и особенно – в характеристиках информационной среды.

Все чаще мы слышим утверждения в духе того, что все перечисленное – есть «флаги» катастрофы невиданного доселе масштаба и глубины. Так, по мнению известного футуролога Джамаиса Кашио (2020) в самом скором времени нас ожидает «нечто грандиозное и потенциально ошеломляющее».

Вопрос еще и в том, что если в 50-х, 70-х годах прошлого века лишь немногие интеллектуальные лидеры – например, Карл Густав Юнг, Эрих Фромм – говорили о стагнации ресурсной миссии традиционных институтов религии и науки, то в последние годы таких заявлений не делают разве что одиозные ревнители веры и завзятые коллекционеры научных грантов. То есть, набирающая с середины прошлого века ход инфляция важнейших параметров ценностного, идиоматического, а значит – и этического порядка, генерируемых этими фундаментальными институтами, стала очевидной для всех мыслящих людей.

Тем не менее, серьезные и погруженные в данную тему исследователи не склонны предаваться апокалиптическим настроениям, а напротив, пытаются прояснить суть вот этой глубинной «турбулентности». И по крайней мере многие из них все более склоняются к выводу, что речь идет о кризисной динамике перехода от устаревших, «отработавших свое» параметров цивилизационного порядка к другим, становящимся и не вполне ясным магистралям, призванным координировать процессы бытия человека, устремленного в будущее.

К примеру, тот же Джамаис Кашио, разрабатывающий концепцию BANI-мира (аббревиатура англоязычных определений хрупкий-тревожный-нелинейный-непостижимый), заявляет о необходимости поиска обновленного «объектива, через который можно увидеть и структурировать то, что происходит в мире». При том, что ситуация в мире характеризуется им как «многомерный, сгущающийся хаос». Но далее Кашио поясняет, что характеристика непостижимости современного мира как раз и обостряет потребность в интуитивном схватывании и достижении особой «прозрачности» того, что ранее представлялось непостижимым. И что именно эта способность находит свое отражение в термине «трансцензуальное мышление». Здесь же мы предлагаем вспомнить и о последнем по времени эпистемологическом повороте, постулирующем необходимость отказа от метапозиции наукоцентризма и принятия тезиса того, что возможны и другие способы познания сверх-сложной категории реальности.

Вопрос, следовательно, заключается в том, чтобы как можно быстрее и точнее идентифицировать эти новые магистрали цивилизационного развития, а в нашем случае – еще и обосновать возможность обновления несущих ресурсных идиом современного человека. При полном понимании того, что идиоматическое и феноменологическое обогащение емкого понятия и, конечно, особого состояния Веры – а значит и способности «передвигать горы» в ситуации затяжного, глубокого кризиса – представляет здесь неоспоримый приоритет. И конечно же, – при понимании того, что этот исследовательский процесс должен осуществляться со всей возможной деликатностью и соблюдением этических норм.

Если сформулировать задачу еще точнее, то мы должны предъявить заинтересованным лицам и сообществу в целом именно такой способ неконфликтного, развивающего и обогащающего взаимодействия стержневой религиозной и научной идеи бытия-в-мире, который, во-первых, не «обнуляет» каждую из них – а все уверения в комплементарности и совместимости этих полярных объяснительных моделей реальности, как мы вскоре убедимся, это пока что фикция. И во-вторых, данный способ сам по себе должен быть стимулом к активной генерации обновленных и целостных ресурсных идиом, и бытийных координат для современного человека.

Феномен Веры, таким образом, выводится в предметную сферу современной авангардной науки, занимающейся сложной проблематикой психического. Такая наука, безусловно, должна иметь в своем распоряжении инструмент когнитивной оптики, позволяющей не только «разглядеть», но усилить и упрочить сущностные характеристики исследуемого феномена.

Уточнение понятий

Такого рода уточнения касаются лишь перечня понятий, которые здесь рассматриваются. Ибо каждое из этих понятий необходимым образом дополняется, модифицируется и получает соответствующую интерпретацию. Что собственно и представляет одну из функциональных задач настоящего исследования.

Итак, мы исследуем феномен, определяемый как Вера. И в первую очередь мы рассматриваем горний аспект данного понятия, т. е. Веру в божественное, сверхъестественное, религиозную Веру. Отсюда вполне понятный интерес к сопряженным понятиям: Бог, душа, дух, религия, идея Спасения; а также – и к смежным характеристикам особого ресурсного статуса верующего человека, обозначаемым как Надежда и Любовь.

Безусловно, наше внимание привлекает и дольний аспект понятия веры – как некой универсальной способности психики субъекта к оперативному усвоению и встраиванию актуальной информации в адаптивные модели мировосприятия и поведения. Особенно нас интересуют такие проявления этой чудодейственной пластической способности как: вера в себя, в людей; в то, что жизнь вообще и собственная жизнь имеют смысл и оправдание; в судьбу и предназначение; в традицию; в то, что в любой, даже самой сложной ситуации возможно найти достойный выход (спасение) и эффективно развиваться.

И конечно же, предметом нашего исследования являются существенные моменты ресурсного взаимодействия вот этих выделяемых аспектов феномена Веры.

Далее в ряду рассматриваемых базисных понятий выделяется категория психического с ее осознаваемыми и неосознаваемыми инстанциями (здесь нас интересуют перспективы и психотехнические механизмы достижения ресурсной целостности этих инстанций).

Особое внимание уделяется понятиям архетипов базисных способов познания реальности, обозначаемых как Логос и Гнозис, их конфликтному – в эпоху Нового и Новейшего времени – и синергетическому (надеемся, в самой ближайшей перспективе) взаимодействию.

Наконец, нами формулируется базисное понятие Новой Этики как стержневого и в существенной степени обновленного параметра порядка в непростых условиях Новейшего времени.

Комментарии к методологии исследования

В ходе реализации Базисной научно-исследовательской программы по разработке общей теории психотерапии (1996—2021) нами была разработана исследовательская методология, адекватная оговоренным здесь особенностям предметной сферы психического. В частности, модифицированная версия метода эпистемологического анализа учитывала необходимость использования подвижного фокуса когнитивной оптики, необходимого для полноценной репрезентации феноменов темпоральной пластики сложнейшего процесса взаимодействия дифференцируемых статусов и полюсов объемной реальности (А. Л. Катков, 2013, 2022).

Чуть забегая вперед скажем, что именно к этому, во всех отношениях интересному темпорально-феноменологическому ареалу мы и будем относить рассматриваемый здесь феномен Веры.

С тем, чтобы нашим читателям стали более понятными логика применения и разрешающая способность метода эпистемологического анализа, приведем лишь самые краткие его характеристики.

Согласно определению, представленному в Энциклопедии эпистемологии и философии науки (2009), эпистемологический анализ позволяет: идентифицировать глубинный культурно-исторический и собственно эпистемологический контекст, из которого выводится исследуемая форма знаний; отделять иллюзии, химеры, беспочвенные верования, «идеологию» от подлинно научных, концептуальных основ знания; отделять поверхностную интерпретацию контекста развития рассматриваемой области знания от глубинной; осуществлять, в результате всего вышесказанного, адекватное выведение реальных и обоснованных универсалий в исследуемой сфере, а также путей и методов их получения.

В приведенной транскрипции нас безусловно привлекает тезис о возможности отделения иллюзий, химер и особенно «беспочвенных верований» от самого по себе феномена Веры. Такого рода «тавтологическая» задача в каком-либо ином исследовательском контексте может быть воспринята лишь в качестве неуместной шутки. Однако именно наш случай позволяет отнестись к данной характеристике со всей серьезностью, ибо за счет беспрецедентных разрешающих способностей представляемого здесь метода как раз и возможна идентификация фундаментальных эпистемологических оснований феномена Веры.

Эпистемологический анализ, кроме того, есть наиболее эффективный способ осмысления нелинейной, скачкообразной периодизации становления и развития научного знания, а так же – наиболее адекватная методологическая основа преодоления кризисных периодов в развитии определенных научных направлений или корпуса науки в целом (А. Ф. Зотов, 2009).

Так, например, применительно к сектору наук о психике эпистемологический анализ позволяет: идентифицировать основополагающий концептуальный дефицит и слабость методологического оформления исследований, проводимых в данной сфере; выявлять наиболее адекватные способы преодоления несостоятельности эпистемологического и собственно теоретического базиса наук о психике. Что и было продемонстрировано в ходе выполнения Базисной научно-исследовательской программы, тематический фрагмент которой представлен в настоящей публикации.

Что же касается характеристик используемого здесь метода психотехнического анализа – а в нашем случае это важнейший компонент «большого» метода эпистемологического анализа – то именно за счет разрешающей способности данного метода становится понятными особые условия и обстоятельства обретения супер-ресурсного горнего состояния Веры. А также – ключевые моменты трансформации защитно-конфронтационной адаптивной стратегии субъекта (метапозиция беглеца, агрессора, аутиста) в синергетическую адаптивную стратегию (метапозиция со-творца, со-трудника) и обретения искомого ресурсного дольнего состояния веры.

Комментарии

к гипотетическим тезисам

исследования

Понимание общей телеологии исследовательского процесса – а мы полагаем, что заинтересованному читателю важно знать ради чего собственно и разрабатывались приведенные здесь материалы – задается гипотетическими тезисами, правомерность которых обосновывается в корректном исследовательском процессе.

Итак, основные гипотетические тезисы и логика построения результирующей части нашего сообщения сводятся к следующим утверждениям:

– феномен Веры – прежде всего по аргументам необходимости поиска способов надежного и эффективного противодействия кризисным явлениям Новейшего времени – может и должен быть выведен в предметную сферу авангардных наук о психике;

– ключевой характеристикой усиливающихся в самые последние десятилетия признаков кризиса параметров социального порядка является одновременная стагнация ценностного и этического аспекта транслируемых в социум идиом, как со стороны института религии (в первую очередь здесь речь идет об инфляции приоритетного идиоматического концепта Веры), так и со стороны института науки – череда технологических революций и радикальная трансформация технических и содержательных характеристик информационной среды в значительной степени способствовали размыванию традиционных этических норм;

– сущностной причиной такой крайне неблагоприятной динамики развертывания всеохватывающего кризиса является глубинный конфликт базисных способов познания сложной категории реальности Логоса и Гнозиса, а значит и конфликт фундаментальных стратегий адаптации человека в агрессивной среде;

– диссоциированная эпистемологическая платформа, на основе фундаментальных допущений которой развертывается эпохальный конфликт логоса (ориентированного на исследование закономерностей только лишь единственного плана «объективной» реальности) и Гнозиса (как способа постижения сложной темпоральной конструкции объемной реальности, основанного на уникальной генеративной функции психического) не оставляет шансов на достижение какого-либо приемлемого компромисса в сфере конфликтующих адаптивных стратегий, в частности использования беспрецедентного адаптивного потенциала феномена Веры. В то время как неоправданное «застревание» на «отработавшей свое» эпистемологической платформе представляется уже явно неадекватным и небезопасным;

– разработанная в ходе реализации Базисной НИП ассоциированная эпистемологическая платформа и созданные на данной основе новые методы научных исследований, специфические для сферы психического, обеспечивают ресурсную целостность и синергию обозначенных архетипических способов познания, способствуют становлению принципиально новой адаптивной стратегии (новая модель адаптивного интеллекта); а также – обосновывают возможность обновленного понимания, укрепления и форсированного развития супер-ресурсного состояния Веры у существенной части населения;

– с обновлением фундаментальных эпистемологических основ деятельности институтов науки и религии искомый импульс развития получает система ресурсных идиом – в том числе приоритетная идиоматическая конструкция Веры и обновленные, усиленные этические императивы – поддерживающая и координирующая процессы переосмысленной, в ключе всего сказанного, жизнедеятельности человека и общества в эпоху Новейшего времени.

Обсуждение гипотетических тезисов с аргументами и доводами в их пользу проводится в нижеследующих разделах, в которых рассматриваются наиболее существенные, в том числе и психотехнические аспекты исследуемой здесь проблематики: феномен Веры в гностической мифологии и религии; Вера и мировые религии; Особенности оформления концепта Веры в духовных практиках; Феномен Веры в науках о психике и современных психотехнических практиках.

И далее в этих разделах акцент делается: 1) на историографию и фактологию; 2) ритуальную и (или) психотехническую практику; 3) психотехнический анализ с обсуждением и интерпретацией получаемых здесь эффектов (как позитивных, так и негативных); 4) анализ концептуального и психотехнического дефицита, так или иначе отражающегося на характеристиках ресурсного статуса субъекта; 5) аргументированную возможность улучшения ресурсных кондиций субъекта и общества с использованием принципиально новых подходов.

Результаты эпистемологического и психотехнического анализа феномена Веры

Вводная информация

Один из главных принципов, на котором основана сложная методология эпистемологического анализа, заключается в необходимости предварительной разработки адекватной для рассматриваемой области знаний и опыта общей идеи – всесторонне аргументированного теоретического эталона – с позиции которой, собственно, и возможно полноценное изучение исследуемых феноменов. В противном случае исследователь рискует попасть в ловушку эпистемологического тупика, когда в рассматриваемой области знания или опыта воспроизводиться лишь ситуация «заезженной пластинки» неприемлемого эпистемологического хаоса.

В нашем случае в качестве такой аргументированной идеи выступает обновленное понимание сущности и основных функций психического, выеденное в рамках разработки общей теории психотерапии.

В самых кратких тезисах понимание сущности и основных функций психики следующее. Исходя из логики разрабатываемого нами авангардного научного подхода, психика, в первую очередь, есть инструмент генерации сверхсложной объемной реальности. Данный подход в понимании психического кардинальным образом отличается от сведения функций психики к отражению и познанию неких «объективных» характеристик стандартного – единственно возможного в классических концептуальных построениях – плана реальности, а также регуляции адаптивной активности индивида (У. Джеймс, 1890), выстраиванию коммуникаций и системы отношений с субъектами и объектами окружающего мира (Б. Ф. Ломов, 1984) с допущением того обстоятельства, что сам человек может в доступных ему границах изменять конфигурации объектной реальности с использованием креативной функции психики (Я. А. Пономарев, 1976). Произведенное в последние десятилетия дополнение в виде эмотивной, конативной и аксиологической функции психики принципиально здесь ничего не меняет. В контексте такого предельно упрощенного понимания функций психики само по себе существование феномена психического представляется совершенно не обязательным и во многом случайным в картине мироздания, рисуемой адептами естественно-научной классики (Ф. Т. Михайлов, 2001). В то время как известные представители естественных наук – например, такие как лауреаты Нобелевской премии химик Илья Пригожин и физик Роджер Пенроуз – настаивают на том, что следует разрабатывать описание мироустройства, проясняющее необходимость самого существования человека, и что «правильные» физические теории должны описываться с помощью феномена сознания (Р. Пенроуз, 2011).

Генеративная функция психического – по результатам нашего исследования – может быть представлена особым, синхронным режимом активности, в ходе чего формируются (обретают свои эпистемологические контуры) следующие базисные феномены – компоненты объемной реальности:

• феномен сознания – правильнее сказать, диссоциирующие импульсы активности сознания;

• феномен «объективного» времени и пространства;

• дифференцированные статусы и полюсы реальности, формирующие сложную конструкцию объемной реальности;

• феномен информации – как основного «продукта» деятельности психики;

• феномен пластичности, в том числе пластичных категорий времени, пространства, рефлективных характеристик субъекта – как возможность сверхэффективного, «моментального» взаимодействия и трансформации статусов и полюсов объемной реальности.

Феномен Веры с этих позиций предстает как «потрясающее» осознание подлинного объема и темпорального единства всего того, что именуется реальностью; при том, что ведущим рефлексивным импульсом здесь является восторженное переживание единения субъекта со всей этой грандиозной панорамой бытия (а не только с какой-то отдельной «страничкой» фиксированного темпорального статуса). Отсюда становится понятно, почему для обретения подлинной Веры необходимо было переживать особый гностический (мистический, магический, религиозный, трансперсональный) опыт. И такого рода опыт нужно еще и регулярно возобновлять, ибо «приступы неверия» и ресурсные провалы даже и у причисленных к лику святых – мы знаем об этом из откровенных, документально подтвержденных признаний последних – без таких вот «инъекций» первородного гностического опыта практически неизбежны.

Понятно и то, что с позиций пластичного темпорального ракурса феномен Веры, переживаемый за пределами непосредственного гностического опыта, – есть некое чувственное «представительство» полюса вечного-бесконечного объемной реальности в психическом субъекта, действующем в фиксированном импульсном режиме бодрствующего сознания. Аспект взаимодействия этого, во всех отношениях интересного полюса с «легализованной» в стандартных форматах сознания-времени инстанцией психического представляется крайне важным. В том числе и по соображениям формирования устойчивого ресурсного состояния субъекта, не подверженного приступам «неверия».

Чуть забегая вперед скажем и о том, что в новой модели адаптивного (этического) интеллекта синергетический тип взаимодействия и, соответственно, генерация особого темпорального режима непрерывного «общения» упомянутых инстанций психического как раз и обеспечивают устойчивый ресурсный статус у носителя этой особой качественной характеристики, без каких-либо изъятий. То есть, метафорическая возможность «передвигать горы» – а в нашем случае использовать темпоральную пластику взаимодействия статусов и полюсов объемной реальности – наличествует у субъекта везде и всегда, а не только по случаю. Что собственно и иллюстрирует возможность обогащения, усиления и упрочнения рассматриваемого в обновленной когнитивной оптике феномена Веры.

Феномен Веры в гностической мифологии и религии

Первородный гностический опыт

Итак, вначале нам предстоит понять что представлял собой феномен Веры на «заре» цивилизационных процессов – в ареале первичного гностического опыта; и какие метаморфозы рассматриваемого здесь феномена привели к становлению мировых религий.

Мы, во-первых, отмечаем поразительное единодушие исследователей всех этих вопросов в отношении тезиса того, что идея одухотворенной психической реальности, а значит и «зачатков» истинной Веры, возникла в ответ на ресурсный запрос человека «стоящего перед лицом хаотического, часто зловещего потока явлений, возникающих и исчезающих случайно и бессмысленно» (М. Элиаде, цит. по изд. 2012). Но далее выдающийся исследователь истории Веры и религиозных идей Мирча Элиаде высказывается следующим образом: «Трудно представить, как бы мог действовать человеческий разум без убеждения, что в мире есть нечто бесспорно настоящее». То есть, надо было как-то объяснять этот мир с тем, чтобы избавиться от состояния гнетущей неопределенности и, попутно, приобрести некие несущие смыслы бытия в этом суровом и непредсказуемом мире. Но не только. Речь здесь идет еще и о совершенно особенных, привнесенных качественных характеристиках жизни архаического человека: «Осознание же настоящего и полного смысла мира тесно связано с открытием священного. Через опыт священного человеческий разум постигает разницу между тем, что проявляется как настоящее, мощное, обильное и имеющее смысл, и тем, что лишено этих качеств… На самых архаических уровнях культуры жить, как подобает человеку, – само по себе есть священное действие» (М. Элиаде, 2012).

Отсюда, собственно, и выводится позднейшая метафора этого одухотворенного мира – как особого пространства, где человек жил с ощущением цельности, целостности и подлинности бытия, или рая, которое было утеряно с началом вхождения в следующую эпистемологическую эпоху.

Мы, тем не менее, считаем, что не только и не столько поиски несущих смыслов пере лицом опасности и неопределенности дольнего мира способствовали открытию потрясающего горнего плана объемной реальности, сколько – еще незамутненный в те далекие времена убогими когнитивными схемами источник подлинного гнозиса.

В таком вот «цивилизационном детстве» усматриваются прямые аналогии с отслеживаемыми в самые последние годы беспрецедентными качественными особенностями целостного восприятия реальности у детей (мир здесь воспринимается живым, целостным, единым и с особым интуитивным проникновением вглубь событий). Отсюда, к примеру, понятно почему почти все дети талантливы – по определению основателей гностической традиции они безусловно «пневматики» и «психики» – и что затем происходит со взрослыми, понижающими свой статус до уровня «ограниченно годных» к взаимодействию с горним планом объемной реальности «соматиков» и «гиликов».

И вот еще один пример таких возрастных гностических способностей, на которые обратил внимание отнюдь не мистик или священнослужитель, но самый яростный критик «мистического и религиозного мракобесия», известнейший ученый-астрофизик Карл Саган. В своем знаменитом бестселлере с говорящим названием «Мир, полный демонов: Наука – как светоч во тьме» Саган, как честный исследователь, признает тот факт, что по крайней мере некоторые события, имеющие место в «объективной» реальности, не вписываются в конструкцию всемогущего естественно-научного логоса. И один из этих фактов (а всего-то он описывает их три) заключается в том, что «маленькие дети порой вспоминают подробности прежнего своего существования, причем приметы иной эпохи они передают с большой точностью, а получить эти сведения иначе, как путем перевоплощения, никак не могли» (К. Саган, цит. по изд. 2017). Об этом примечательном факте знают тибетские монахи, веками выбирающие своего верховного правителя далай-ламу как раз из таких детей. И сам Далай-лама XIV полностью уверен в том, что является реинкарнацией Великого Пятого Далай-ламы, т. к. хорошо помнит необыкновенно яркие и живые детские сновидения, воспроизводящие целостные фрагменты этой прошлой жизни.

Что же касается существенных особенностей вот этого первородного гностического способа восприятия реальности и взаимодействие с ее горним планом, то надо иметь ввиду следующее важное обстоятельство: доступные в настоящее время историографические материалы освещают в основном более поздние периоды становления гностической традиции. И многие исследователи связывают этот период с появлением гностической философии и религии, о чем мы поговорим чуть позже.

Между тем, существует обширная историография, посвященная реконструкции процессов становления и существования – в различных версиях и вариантах – феномена магического сознания. При том, что многие из этих исследований были сделаны на примере изолированных популяций, в которых цивилизационные процессы – как их понимает научный мир – «замерли». На основании такого рода исследований обосновывают вывод о том, что речь в данном случае идет о самобытном культурном оформлении первородного гностического опыта. И что такого рода опыт имеет существенные отличия от традиционно понимаемой религиозной практики.

Так например, выдающийся британский антрополог Бронислав Малиновский, основываясь на многочисленных полевых и историографических исследованиях, формулирует свое заключение следующим образом: «Одно достижение современной антропологии мы не будем подвергать сомнению: осознание того, что и магия, и религия – это не просто доктрины или философии, не просто системы умственных воззрений, а особые типы поведения, прагматические установки, построенные в равной степени на здравом смысле, чувстве и воле. Это и образ действия, и системы верований, и социальные феномены, и личные переживания» (Б. Малиновский, цит. по изд. 2015). То есть, этот выдающийся ученый, как собственно и многие другие признанные авторитеты, специализирующиеся в данной области, считал, что при наличии общего архаического корня идеи магии и религии обладают существенными различиями практически по всем обозначенным параметрам. Что, отчасти, объясняет достаточно длительную, но от этого не менее острую конфронтацию этих двух систем.

Но что же это за «особые чувства» и «личные переживания», благодаря которым человек приходил к убеждению о существовании горнего и дольнего аспектов реальности и возможности влияния на одно через другое? С нашей точки зрения вышеприведенная сентенция Малиновского – и есть описание первородного гностического опыта, т. е. сущностного содержания «общего архаического корня» особым образом организованной психической активности субъекта, традиционно обозначаемой как «магия» и «религия».

Интерпретация подлинных истоков этих двух великих течений, предложенная Малиновским, тем не менее, остается в стороне от историографического мейнстрима. А в качестве приоритетной и общепризнанной версии «совершенно ясных и естественных причин» появления магического мировоззрения и соответствующей ритуальной практики, традиционно интерпретируемых как способ адаптации и обустройства жизни в непредсказуемом и опасном мире, можно привести точку зрения известного исследователя первобытной культуры Эдварда Бернета Тайлора (цит. по изд. 1989). Сходную установочную позицию мы встречаем и у известнейшего исследователя-историографа первородных магических культов Джеймса Джорджа Фрэзера, автора фундаментального тематического труда «Золотая ветвь» (в полной версии это 12 объемных томов).

Но вот что в этих исследованиях Фрэзера особенно интересно. Помимо всего прочего – а «прочее» здесь, это бесценная «картографическая» информация о магических мифах, ритуалах, обрядах и верованиях в доступном множестве этнических групп – можно отметить, что в развернутых формулировках целеполагания своего беспрецедентного исследования Фрэзер, пожалуй, даже слишком часто и показательно дистанцируется от «идеологии» столь блестяще излагаемого им материала. Причем, Фрэзер делает это в весьма нелицеприятных, грубоватых и абсолютно нетипичных для исследователя такого масштаба и уровня культуры выражениях: «Надеюсь, что теперь меня не будут обвинять в том, что я являюсь сторонником мифологии, которую я считаю не просто ложной, но нелепой и абсурдной. Однако, я слишком близко знаком с гидрой заблуждения, чтобы отрубая одну из ее голов, рассчитывать на то, что смогу предотвратить рост другой (или даже той же самой) головы» (Д. Д. Фрэзер, цит. по изд. 1986).

Оставляя в стороне психоаналитическую интерпретацию такого «яростного» вытеснения и отрицания Фрэзером симпатий к первородной магической традиции, укажем лишь на то, что вот эта процитированная сентенция, как собственно и ранее приведенное высказывание Э. Б. Тэйлора о приверженности к некоему естественному способу объяснений мифических реалий, посылает нам важный сигнал о цене «входного билета» в мир «объективной науки», в котором упомянутые авторы были обласканы и приняты как «свои». И тем не менее, есть все основания полагать, что финальная фраза процитированного заявления Фрэзера – вполне ясный намек на то, что вот такая сверхестественная живучесть «магической гидры» уж точно заслуживает пристального внимания исследователей.

В данной связи нельзя не обратить внимание на интересную и глубокую интерпретацию итогов своего фундаментального труда по исследованию история суеверия и волшебства, которую датский ученый-психофизиолог Альфред Леманн представил следующим образом: «Я постоянно имел ввиду ту главную цель, чтобы дать самые разнообразные и подробные сведения о суеверных воззрениях и магических действиях и, таким образом, получить сколько возможно более широкое основание для психологического объяснения фактов» (А. Леманн цит. по изд. 1993). В предисловии к цитируемой работе Леманн откровенно говорит о том, что в его первоначальные планы входила задача донести до читательской аудитории возможности достаточно прямолинейной психофизиологической интерпретации мистических проявлений. Однако, он довольно быстро пришел к выводу относительно того, что объяснения такого рода будут сами нуждаться в объяснениях. И вот эти дополнительные сведения, расширяющие горизонты психологической науки, как раз и следует искать в так называемых суеверных воззрениях. То есть, Леманн здесь демонстрирует достойную позицию ученого, предлагающего не впадать в крайности, избегать штампов и преодолевать, по мере возможности, существующие ограничения. Другой вопрос, что такие возможности во время написания и публикации этого труда (1893) были весьма ограниченными.

Вера и гностический миф

Безусловно интересным и значимым в аспекте понимания главного для нас процесса трансформации феномена Веры является аспект изучения исторической преемственности магической и религиозной традиции, и практики. И здесь мы еще раз обращаемся к фундаментальному труду Б. Малиновского «Магия, наука и религия» (изд. 2015), на страницах которого этот замечательный автор полемизирует с известными в этой области авторитетами. В частности, Малиновский обращает внимание на позицию шотландского ученого Уильяма Робертсона-Смита, который считал, что первородная гностическая традиция даже и на стадии трансформации магии в религию представляет скорее набор фиксированных практик, нежели систему мифологических конструкций и догм. Здесь он однозначно поддерживает позицию шотландского ученого относительно того, что в исследуемой им сфере практика всегда предшествует теоретическим доктринам и что роль магических (а значит и первородных гностических) ритуалов является приоритетной в сравнении с любыми доктринальными построениями. Малиновский так же одобряет высказывания Робертсона-Смита, в которых прямо говорится о том, что ритуальный обряд связан не с догмой, даже если таковая основательно разработана, а с мифологией, место которой стремиться занять религиозная догма.

В этой полемике уже просматриваются попытки выстраивания обоснованной последовательности этапов формирования «главных носителей» феномена Веры: первичный гностический опыт – эмпирическая психотехническая практика, связанная с облегченным получением такого опыта – формирование мифа, как особого кода (объяснительной модели) горнего аспекта реальности – разработка ритуала, актуализирующего мифическую идею – формирование религиозной догмы с полным набором психотехнического инструментария, обеспечивающего приверженность к этой догме.

И по крайней мере первые два самых важных, как мы полагаем, этапа в приведенной последовательности нуждаются в соответствующей иллюстрации.

По-видимому, таким, самым ранним по времени, достаточно подробным и абсолютно беспрецедентным по силе эмоционального воздействия описанием пережитого гностического опыта является Книга Еноха, созданная в «эпоху до всемирного потопа, когда граница между земным и потусторонними мирами была относительно прозрачна» (И. Р. Тантлевский, 2014). Важно и то, что Книга Еноха по всей видимости была «настольным руководством» в первых гностических общинах – некоторые из самых ранних свитков Книги были обнаружены в пещерах Кумрана среди прочих гностических текстов. К тому же сохранились документальные свидетельства того, что сами гностики из всех ветхозаветных пророков в этом особом статусе «вестника от Бога» признавали только лишь Еноха.

В тексте Книги Еноха, по-видимому также впервые («допотопные» времена – это как минимум 4 тыс. лет до н.э.), описана идея Спасения как основная идеология «праведной жизни» в дольнем мире. Таким образом до нас доводятся истоки этических императивов, фактически сформировавших поразительно устойчивую систему ресурсных идиом и параметров этического порядка, и оказавших грандиозное влияние на человека, сообщество и цивилизационные процессы в продолжении всех последующих тысячелетий.

Итак, «ходил Енох с Богом» (Книга Бытия 5.:22), в других переводах «…перед Богом». И по версии И. Р. Тантлевского – наиболее погруженного в тему и квалифицированного исследователя – соответствующее словосочетание может быть переведено и как «…с ангелами» (И. Р. Тантлевский, 2014). И вот эта последняя версия также должна привлекать наше внимание, ибо Енох – помимо всего прочего – создал и некую функциональную энциклопедию ангелов, будто бы принимавших самое активное участие в устроении первой по времени технологической революции.

Однако нас, в первую очередь, интересуют эпизоды непосредственного получения Енохом первичного гностического опыта и возможность интерпретации этого опыта с позиции концепции объемной – темпорально-пластической – реальности. Подобные эпизоды в Книге превосходно описаны. Так, по просьбе провинившихся ангелов в отношении «вознесения на небо к Богу признания их греховной вины и мольбы о прощении и долготерпении», Енох делает следующее: «И я пошел и сел при водах Дана прямо от западной стороны Ермона и читал их просьбу, пока не заснул. И вот нашел на меня сон и напало на меня видение… И видение мне явилось таким образом: вот тучи звали меня в видение, и облако звало меня; движение звезд и молний гнало и влекло меня, и ветры в видении дали мне крылья и гнали меня. Они вознесли меня на небо… И так как я так был потрясен и трепетал, то упал на лицо свое; и я видел видение. И вот там был другой дом… И я взглянул и увидел в нем возвышенный престол… И тот, Кто велик во славе, сидел на нем… Ни ангел не мог вступить сюда, ни смертный созерцать вид самого Славного и Величественного… Тогда позвал меня Господь собственными устами и сказал мне «Пойди, Енох, сюда к Моему святому слову!»… И я видел видение наказания, которое я должен был возвести сынам неба и сделать им порицание. И как только я пробудился, то пришел к ним… И я сказал им все видения, которые видел во время своего сна, и начал говорить те слова правды… как повелел им Святый и Великий в том видении… Я видел во время моего сна то, что я буду теперь рассказывать моим плотским языком и моим дыханием… чтобы они (люди) … понимали это сердцем» (Книга Еноха. цит. по изд. 2016).

С позиции концептуальных построений авангардной науки о психике, столь блистательно описанный Енохом опыт – есть вполне закономерные характеристики обновленного в изменившихся форматах импульса сознания-времени (отличного от параметров стандартного бодрствующего режима активности сознания) актуального плана объемной реальности. В ходе чего претерпевают неизбежные в данном случае изменения – воспринимаемые, безусловно, как драматические – и статус субъекта, «прирастая» такой сущностью, которую, при желании, можно назвать ангелом, духом (в оформленной гностической традиции эта сущность обозначается как эон) или даже Богом; статус так называемой «объективной» реальности, приобретающий новые потрясающие горизонты или границы; и, конечно же, особый статус непроявленного, «выплескивающего» в данном случае некоторую часть своего невообразимого потенциала в виде теперь уже вполне измеряемых характеристик новых форматов объемной реальности.

Попутно заметим, что для «пневматиков» и «психиков» допотопного царства первичного гнозиса никаких проблем с поиском какого-то особенного языка, с помощью которого выстраивается прямая коммуникация между непроявленным полюсом-статусом объемной реальности и полюсом субъекта, не возникает. А мы помним, что именно этот вопрос выводился в качестве «самого важного» духовными и интеллектуальными лидерами Новейшего времени (цит. из беседы Джидду Кришнамурти с Дэвидом Бомом «О самом важном», 1996). Та же самая «могущественная сила», которая и диссоциирует вот эти фундаментальные статусы, оформляет и новый план объекта и субъекта в понятных для субъекта метафорических образах (в случае Еноха – это, например, образ «Нового дома», символизирующего небесный или горний план непостижимой реальности, сияющий образ Святого и Великого Господа, а также многие другие яркие, экстатические образы). И конечно, такие образы-метафоры собственно и представляют первичную ткань мифа, следующего сразу за практикой получения первичного гностического опыта в обозначенной эпохальной последовательности трансформации феномена Веры.

При этом понятно, что такая пластичная конфигурация и логика темпоральной динамики актуальных планов объемной реальности дают некоторые основания считать вот эту, отнюдь не ассоциируемую с осознаваемым ядром «Я», обновленную характеристику субъектного статуса реальности – а мы помним, что Енох ходил перед Богом – «законным Представителем» потенциального-непроявленного полюса этой сложно организованной структуры и выстраивать с этим Представителем особые отношения. И мы также хорошо знаем, что именно факт особых и личных отношений человека с Богом как раз и является «краеугольным камнем» практически всех религиозных доктрин. Ибо только лишь на этом «краеугольном камне» – согласно многих авторитетных свидетельств – и зиждется феномен Веры. Именно поэтому нам будет особенно важно уяснить, что же происходило с этой «Основой Основ» в следующие исторические эпохи. Но об этом чуть позже.

Пока же сосредоточимся на других важных подробностях пережитого Енохом опыта. В своей книге Енох говорит о весьма интересных сущностях, которых называет ангелами и дает им разные имена. О прощении этих ангельских сущностей – по их настойчивой просьбе – Енох и выступал ходатаем перед Господом. Ангелы, помимо того, что учили людей разнообразным ремеслам, наукам, искусству, учили их еще и «волшебству и заклинаниям, расторжению заклятий, знамениям». Ангел по имени Азазел научил людей «видеть, что было позади их» (Книга Еноха, цит. по изд. 2016). Таким образом для людей того времени – и уж точно для гностиков с таким вот «актуализированным эон-ангельским дополнением» – никакого секрета не было в том, что человек не начинается и не заканчивается границами своего тела. А для древнеиндийской гностической ветви наличие в человеке психического существа, отличного от физического тела, сущности, которая развивается, «достраивается» в продолжении многих земных жизней – в этом-то и есть смысл, и оправдание всех этих жизней – является некой аксиомой, даже и не требующей особых пояснений или доказательств. И понятно, что если есть задача что-либо менять в телесной оболочке, которая выстраивается вокруг информационной основы феномена жизни, то нужно взаимодействовать с этой информационной сущностью, или же тем, «что позади нас». В этом собственно и заключается функциональная подоплека всех «волшебных» манипуляций и заклинаний.

И как же здесь не вспомнить Аристотеля, который по истечению как минимум четырех тысячелетий утверждал следующее: «…основание (logos) сущего в возможности – энтелехия. Душа есть энтелехия в таком смысле как знание… обладающего в возможности жизнью» (Аристотель, цит. по изд. 1975). Но уже в этих текстах никаких ссылок на то, что человек каким-то образом «видит» или ясно чувствует вот эту душу-энтелехию мы не встречаем. То есть, вот этот «прямой» способ генерации гениальных догадок, которые воспринимались как некие целостные блоки знания (а это, конечно, одна из наиболее привлекательных возможностей «передвигать горы»), даже и у беспримерного гения Аристотеля, весьма уважительно относившегося ко всему божественному, существенно ослаблен. Но зато и компенсирован его беспрецедентной – по интеллектуальной глубине и последующему цивилизационному влиянию – исследовательской программой.

Еще более иллюстративным – в смысле рефлексии ученого-исследователя – примером того, как из сферы респектабельной науки был фактически изгнан гностический способ познания, являются высказывания Ганса Дриша, автора концепции витализма (основные идеи витализма были сформулированы Дришем в конце XIX-го, начале XX-го века, т. е. еще через 2 тыс. лет после Аристотеля). В своем фундаментальном труде «Витализм. Его история и система» Дриш пишет следующее: «Мы должны помнить, что энтелехия не есть пространственное, т. е. экстенсивное понятие и поэтому к ней не применимы все виды пространственных взаимоотношений, к которым принадлежит и делимость целого, объемлющего свои части. Энтелехия может быть только мыслима. Воспринятыми же могут быть лишь экстенсивные результаты ее деятельности… Мы анализировали лишь факты, играющие роль в доступной нашему объективному исследованию природе, к признанию которого мы дошли чисто индуктивным путем» (Г. Дриш, цит. по изд. 2007).

То есть, нам здесь прямым текстом говорят о том, что «легальным» является лишь то восприятие убогой – в прямом смысле этого слова – кальки предметной сферы реальности, которое опосредовано стандартными импульсами сознания-времени. И что вся неизмеримая глубина объемной реальности, доступная в пластических характеристиках импульсной активности сознания-времени, по крайней мере в сфере респектабельной науки (а чуть позже мы убедимся, что и в области «компетенций» религиозных догм), объявляется фикцией.

Духовные лидеры «царствагнозиса» видимо сочли бы все это признаками тяжелой болезни. И, скорее всего, нашли бы возможность «на пальцах» объяснить гениальному Аристотелю что даже этимология изобретенного им термина «энтелехия» (этот вопрос крайне интересен, но его подробное обсуждение надолго уведет нас в сторону) прямо говорит о темпоральной сущности этого понятия.

Но вернемся к важнейшей историографической канве нашего материала.

Вопрос того, как первичный гностической опыт был переформатирован в гностический миф, религию и особую традицию так называемых духовных практик рассматривается нами в следующих разделах текста.

Здесь же, по необходимости кратко, мы остановимся на «судьбе» пунктирной линии стагнирующего гностического опыта, обычно не афишируемой в специальной литературе, но от этого не менее важной. Ибо если наряду с официозным и всемерно поддерживаемым существующими религиозными институтами концептом Веры присутствуют еще и какие-то параллельные, и в чем-то «родственные» прецеденты – а именно такие проявления и обозначаются как «беспочвенные верования», «суеверия», – то эпистемологический анализ по своему функциональному предназначению должен окончательно прояснить и эту ситуацию.

Полный драматических коллизий процесс размежевания и последующего сосуществования двух великих традиций магического и религиозного сознания описан в трудах Джеймса Д. Фрэзера («Фольклор в Ветхом завете»; 3-томное сочинение, впервые опубликованное в 1918) и во многих других авторитетных исследованиях. Об этом конфликте много сказано, и мы не будем особенно углубляться в эту тему.

Нас в первую очередь интересует широкое распространение «бытовой» магии и существенной роли этой будто бы языческой традиции – несмотря на строжайшие религиозные запреты – во все последующие исторические эпохи и в том числе в эпоху Новейшего времени.

Так, о широком распространении относительно простых магических ритуалов в жизненном пространстве людей раннего западноевропейского Средневековья упоминали французские ученые Ф. Арьес, Ж. Дюби, П. Вейн, П. Браун, И. Тебер, М. Руш, Э. Патлажан (2018).

В известном труде Джорджа Лаймана Киттреджа «Колдовство в средние века: Подлинная история магии», опубликованного в начале прошлого века. обращают на себя внимание фрагменты, касающиеся распространения феномена магического сознания. Так, на основании огромного массива изученных им материалов Киттредж утверждает следующее: «Вера в колдовство является всеобщим наследием человечества. Она не связана с каким-то конкретным временем, только одной расой или формой религии… В XVII веке вера в ведовство была практически повсеместной даже и среди образованной части населения, что же касается простого народа – то тут она была просто всеобщей» (Дж. Л. Киттредж, цит. по изд. 2009).