скачать книгу бесплатно
Это не укрылось от внимания Шаха, он понял, что с Дмитрием можно уже говорить.
– Скажи, Дмитрий, откуда тебе известно, что Христос есть Истина?
– Известно и всё. Дано знать, – в голосе Дмитрия послышались живые, человеческие нотки. – Как будто кто-то сказал мне это. А кто – не знаю.
– А я, кажется, знаю, – Шах решил поделится своим открытием. – Две недели твоё тело ходило по земле без души. Это можно, конечно, объяснить тем, что включились аварийные системы организма, мозг автоматически выключился, чтобы не перегореть. Отчасти это так, но всё куда тоньше. Твоя душа устремилась за дущою жены. Эти две недели вы провели вместе. Тело ходило по земле, а душа была на Небе с женой. Там тебе многое было открыто. Воспоминаний об этом у тебя, думаю, нет, но открытое не закрылось. Не зря ты там побывал.
– Да, – утвердительно кивнул Дмитрий, ни сколько не удивившись. – Я действительно ничего не помню, но ты сказал, и я сразу же осознал, что был с ней на Небе. А ты знаешь, Шах, что не я тебя спас, а Клавдия?
– Я знаю, – тихо улыбнулся Шах. – Меня спасла ваша любовь. Я не первый из спасённых любовью.
***
Андрей Сиверцев всегда жалел Пилата. Ему казалось, что римский прокуратор, человек существовавший в совершенно иной системе координат, в принципе не мог понять, Кто перед ним, Чью судьбу он решает? Не имея ни потребности, ни возможности вникать в религиозные верования иудеев – одного из самых отсталых народов империи (во всяком случае – по убеждению римлян), он, получается, автоматически оказался сопричислен к богоубийцам? Нет, конечно же, такого не может быть. Ни один грех, тем более – столь тяжкий, не может быть неизбежен. Но как всё –таки Пилат мог понять, что перед ним – Сын Божий, если это противоречило всем религиозным представлениям римского мира, который прокуратор, разумеется, должен был считать лучшим из миров? Имел ли право Пилат проявить хотя бы обычную человечность по отношению к проповеднику-бродяге, если это очевидным образом грозило крупными беспорядками? Разве имеет право государственный муж такого уровня на человечность в ущерб долгу? Пилат и так сделал всё возможное, чтобы спасти Иисуса. Он сделал даже больше, чем мог позволить себе чиновник на его месте и всё же… И всё же душу его запятнал чудовищный грех богоубийства.
И вот теперь Андрей узнал о судьбе своего друга Дмитрия Князева, бывшего майора КГБ, а ныне – командора Ордена нищих рыцарей Христа и Храма, руководителя орденской разведки. Андрей был поражён тем, насколько точно судьба Дмитрия повторила судьбу Пилата вплоть до деталей за исключением финала. Даже жену Дмитрия звали так же, как жену Пилата – Клавдия. Жена римского прокуратора Клавдия Прокула так же видела сон и предупреждала своего мужа о том, что он не должен причинять зла «этому Праведнику».
Теперь Сиверцев понял, в чём был подлинный грех Понтия Пилата. Грех, которого прокуратор вполне мог избежать несмотря на препятствовавшее тому воспитание, даже совершенно не разбираясь в иудаизме и вопреки служебному долгу. Этот грех – недостаток любви. Пилату не надо было взвешивать на весах религиозные нюансы, от него не требовалась даже судейская беспристрастность. Прокуратору достаточно было проявить способность к настоящей любви, которая и подсказала бы ему, что с головы этого Праведника по его вине не должен упасть ни один волос. Может быть, ему достаточно было очень сильно любить свою жену, но именно любви-то и недоставало в сердце сурового римского всадника.
Советский офицер ни чуть не лучше разбирался в тонкостях ислама, чем римский прокуратор в тонкостях иудаизма. Майор КГБ имел не меньше оснований отдать на растерзание религиозным фанатикам какого-то ничего не значащего, пусть и симпатичного бродягу. Но если в сердце человека живёт любовь, его сердце обязательно откликнется на зов Вечной Любви, которая поможет ему принять единственно правильное решение.
***
Когда Андрей увиделся с Дмитрием, ему показалось, что командор заметно смущён. Это не удивило Сиверцева – всё-таки Князев с бесстрашной искренностью вывернул свою душу наизнанку, обнажив самые потаённые её уголки. Это не каждый способен сделать даже перед самим собой, а перед другими…
Дмитрий не спросил мнения Андрея о своём «опусе», только пояснил:
– Я писал в общем-то для архива Ордена, в назидание братьям и в надежде на то, что кому-то из них может быть полезно узнать о моей судьбе. Писал недавно, имея ввиду, что первым читателем будешь ты.
– Но ведь я – не брат Ордена и не известно, стану ли им…
– Теперь уже известно. Я, собственно, с этим и пришёл к тебе. Принято решение о твоём приёме в Орден. Есть и другая новость… не то что бы плохая, но не настолько радостная. Исполнение этого решения отложено на неопредёлённое время. Впрочем, причина этого не имеет отношения к тебе. Тут действуют некоторые орденские правила, о которых ты узнаешь позднее. А то, что я писал фактически для тебя… Наши судьбы очень тесно переплелись, при этом я знаю про тебя всё, а ты про меня – ничего. Надо было это поправить и рассказать о себе. А языком рассказывать не нашёл бы сил.
По душе Андрея прокатилась тёплая волна. Его примут в Орден! Как долго и мучительно он этого ждал… То, что и теперь ещё придётся ждать – уже не имеет значения. Жизненный путь определён раз и навсегда. Больше нет вопросов. Он уже погребён. Только тамплиер способен понять, какой радостью наполняет душу сознание собственной, уже совершившейся смерти. Это порог вечности. И весь остаток его земного бытия протечёт теперь перед лицом вечности.
Не меньше радовало то, что Дмитрий (замечательный мужик, настоящий рыцарь) считает его, Сиверцева, таким близким другом, какие вообще не у всех бывают. Андрей не знал, что сказать, да, впрочем, и не пытался найти слова. Между ними всё было ясно. Дмитрий хорошо читал молчание Сиверцева. Наконец Андрей спросил:
– А Сашка – не тот ли сержант Ордена, с которым я знаком?
– Тот самый. Он уже рыцарь Ордена. Сложная у парня судьба, долго ему пришлось ислам с себя соскабливать. Он пришёл к Богу раньше, чем я, но мой путь оказался прямее. В Ордене его терпеливо и мучительно «дотягивали до ума». Со мной меньше возились. Не моя заслуга, просто судьбы разные.
– А как вы в Орден попали? Шах, кажется, не очень похож на тамплиера.
– Нет, он, конечно, не храмовник. Шах возглавляет Орден дервишей-христиан. Это, можно сказать, христиане мусульманского обряда. Орден Шаха через некоторые косвенные связи выходит на Орден Храма. Мы с Шахом и Сашей прибыли в Персию, там в окрестностях Аламута и расположена резиденция наших милых дервишей. Мы, конечно, у них не остались, европейцам «мусульманский обряд» ни к чему. Шах вывел нас на тамплиеров, так мы оказались в Эфиопии, в «Секретум Темпли».
– Умеете вы ломать сложившиеся представления о мире, в первую очередь – о мире религий.
– Ну это мы ещё и не начинали. Прежний Сиверцев пока не умер, не думай. Он умрёт, когда мир, который отражается в его сознании, станет полностью другим. Ты ещё такое узнаешь… Да многое и увидишь. Я не случайно поторопился подсунуть тебе свой опус. Нам предстоит романтическое путешествие в Персию. С Шахом лично познакомишься.
– Да, мастера вы сказки оживлять.
– Не «вы», а «мы».
– Именем Господа, мессир.
– Отправляемся завтра.
– На верблюдах через пустыню?
– Пустыней ты ещё насытишься. Думаю, путешествие на подводной лодке Ордена будет ни чуть не менее увлекательным.
– На подводной лодке?!
***
Из Лалибелы отправились на автомобиле в сторону маленького и спокойного государства Джибути. К охваченной войной растерзанной Эритрее даже не приближались, хотя через неё выбираться в Красное море казалось проще, но только не сейчас, здесь даже у всепроникающего Ордена не было «окон».
Добрались до Хариса, что недалеко от озера Абба, через которое проходит граница между Эфиопией и Джибути. Границу предстояло пересечь на вертолёте. Сиверцеву показали этот маленький спортивный вертолёт, который вынесет их прямо в Аденский залив через всю территорию небольшого прибрежного государства. Вылететь сразу же не могли, Дмитрий что-то согласовывал и утрясал. В Харисе застряли на два дня. Было время поговорить.
***
– Знаешь, Дмитрий, у меня всё ислам из головы не идёт. В твоём опусе как-то очень расплывчато обозначено твоё отношение к этой религии. Вроде бы ты с уважением относишься к исламу, а вроде бы и не совсем.
– Ох, Андрюха, кто бы говорил. Прочитал твой нетленный шедевр «Цена войны»… На иронию внимания не обращай, мне понравилось. Так вот этот твой Ходжа… Ты же любишь его. Героический воин джихада… Сколько очарования…
– Да, наверное, Ходжу я и любил, и ненавидел, когда пытался представить себе. Помнишь Абдуллу из «Белого солнца пустыни»? «Абдулла – воин». Хищник, чудовище, а им всё же любуешься. В Абдулле нет ничтожности.
– Очарование ислама…
– Ну и?..
– То что всегда. Ислам надо видеть объёмно, не слишком поддаваясь его хищному очарованию, но и не впадая при этом в экстаз ненависти.
– С одной стороны… с другой стороны…
– Я понял, ты прав. Объёмный взгляд таит свои соблазны, легко порождая кашу из противоречивых оценок, то есть ничего по существу не проясняя и оставляя без ответа главный вопрос: как к этому относится? Выход, однако, есть – надо выстроить иерархию оценок, определить, какая из них самая главная, принципиальная. Положительный или отрицательный аспект попадёт на первое место в этой иерархии?
– Ну и?..
– Главное тут вот что: ислам – вера в Бога. Вера в того самого Бога Творца, в которого верят христиане.
– А иногда считают, что мусульмане верят в Аллаха, то есть вроде бы в другого Бога.
– Ты знаешь, что это глупость, хотя иногда мне кажется, что эту глупость насаждают сознательно. Какой умник перевёл первую часть исламского символа веры: «Нет Бога, кроме Аллаха…». Бог – по-арабски «Аллах». Это одно слово. И переводить надо честно: «Нет Бога, кроме Бога…». И речь идёт о том самом «Боге Авраама», в которого верят и христиане.
– Это понятно, я о другом. Есть чисто христианское утверждение: «Аллах – не Бог Библии».
Дмитрий тяжело вздохнул:
– Есть такое. Давай разберёмся. Мне кажется, это утверждение проецирует модель отношений между людьми на отношения между человеком и Богом. У людей как? Скажем, твой начальник – майор КГБ Иванов и, выполняя его приказы, ты искренне полагаешь, что служишь КГБ, но на самом деле этот человек – подполковник ЦРУ Смит и выполнение его приказов приводит к тому, что ты работаешь на ЦРУ. В мире людей такое может быть – думаешь, что служишь родине, а на самом деле – её врагам. Но в отношениях Бога и человека такого быть не может, потому что Бог, в отличие от КГБ и ЦРУ – вездесущ и всеведущ. Для того, чтобы служить Богу, достаточно искренне этого хотеть. Бог примет твоё служение несмотря на то, что некоторые люди стараются использовать твои усилия в делах направленных против Бога.
Если мусульмане искренне верят в то, что служат Богу Авраама и весь Коран построен на утверждении, что Аллах —Бог Авраама, тогда в каком смысле можно утверждать, что «Аллах – не Бог Библии»? Именно Богу Авраама молятся мусульмане, как же можно утверждать, что они молятся какому-то другому богу?
–Значит, если человек молится Богу-Творцу, он не может случайно впасть в поклонение тёмным силам?
–А это как раз возможно. Сидит где-нибудь в пещере христианский отшельник, впавший в прелесть, искренне полагающий, что угождает Богу, а на самом деле он давно уже служит демонам. Но ведь он же не изобретатель другой религии. Он не другому богу служит, просто ненадлежащее поклонение Богу истинному завело его в чёрный тупик. Так же мусульмане. Если они ненадлежащее служат Богу Авраама, это ещё не значит, что они служат другому богу.
– Значит утверждение «Аллах – не есть Бог Библии» – ложное?
–Оно не ложное. Скорее относительное и условное. Мусульмане наделяют Бога многими качествами, которыми Он не обладает. Например, по их мнению, Аллах – источник всего на земле, в том числе и зла. В этом смысле Аллах действительно не есть Бог Библии, потому что Бог Библии не есть источник зла. Но ведь и огромное количество христиан имеет ложные представления о Боге, например, считая Его палачом и карателем. Мы говорим таким христианам, что они имеют ложные представления о Боге, но ведь мы же не утверждаем, что они служат другому богу, уже хотя бы потому что бога-карателя на самом деле просто не существует, и служить ему невозможно. Так же и некоего Аллаха, который не есть Бог Библии, просто не существует. Как же можно ему служить?
Конечно, Аллах – не есть Бог Библии, потому что Бог Библии – Святая Троица, а мусульмане не поклоняются Святой Троице. Но это всё-таки не поклонение другому богу, это неправильное представление о Боге.
– А утверждение, что «пророк Иса» не есть Иисус Христос?
– То же самое. И верно, и не верно. С одной стороны так, потому что Иса – всего лишь пророк, а Иисус Христос – Сын Божий. Разумеется, пророк не есть Сын Божий. Но с другой стороны, и мусульмане и христиане имеют ввиду одну и ту же Личность, просто имея об этой личности разные представления. В этом смысле Иса – это, конечно же, Иисус. Скажем, ты утверждаешь, что Иванов – чуточку талантлив, а я говорю, что Иванов – абсолютно гениален. Ты, конечно, можешь сказать мне, что я говорю про какого-то совсем другого Иванова, но это скорее метафорически, ведь мы же помним, что имеем ввиду одного и того же человека.
– Замудрили мы с тобой…
– Так, может, и не надо было мудрить? Аллах – Бог Авраама, Бог Библии. Отрицая это, мы вынуждены будем утверждать, что Бог католиков и протестантов – тоже не Бог Библии, потому что они тоже имеют о Боге некоторые ложные представления. А это – абсурд. Итак, мы с мусульманами поклоняемся одному Богу.
– При этом мусульмане и христиане вот уже вторую тысячу лет истребляют друг друга, исходя из мотивов в значительной степени религиозных.
– Истребляют друг друга люди, а не религии. Достаточно ли хорошо эти люди знакомы с религиозной системой противоборствующей стороны? А свою собственную религию мы достаточно хорошо знаем? Взаимная враждебность вызвана порою тем, что христиане плохо знают христианство, а мусульмане – ничуть не лучше знают ислам. Но это в ретроспективе, до которой ещё доберёмся. А в современном мире характер религиозных войн совершенно переменился. Сражаются уже не мусульмане и христиане, а мусульмане и европейцы. Последние – преимущественно атеисты. И вот тут на первый план выходит именно то обстоятельство, что ислам – это вера в Бога. Кому ты пожелаешь удачи в такой войне: безбожникам или людям, которые сражаются во славу Всевышнего, пусть даже поклоняясь Ему не вполне надлежащим образом, но всё-таки – поклоняясь?
– Начинаю въезжать. Кажется, именно с этим обстоятельством и связана наша симпатия к исламу: мусульмане – верующие, которые противостоят безбожникам.
– Дальше будет ещё много обстоятельств, в том числе и не самых для ислама приятных, но пока заостримся на этом. Недавно прочитал очень мощный роман современной писательницы Елены Чудиновой «Мечеть Парижской Богоматери»[6 - Этот роман на самом деле вышел позже, чем происходит действие нашего романа, так же как и некоторые другие далее упоминаемые книги.]. Чудинова описывает Францию, где власть захватили мусульмане. Француженки ходят в паранджах, все совершают намаз, а кто вчера был Жаном, тот сегодня Абдулла. Мороз по коже пробегает, жутковато видеть Париж таким. А потом начинаешь понимать, что этот протест носит чисто культурный характер. Мусульмане отбили Париж не у христиан, а у безбожников, в каковых уже давно в большинстве своём превратились французы. И если Париж принадлежит людям, которые верят в Бога и которые одержали победу над атеистами – это страшно? Страшно на том лишь основании, что во Франции теперь доминирует другой тип культуры? На таких изломах становится хорошо заметно, что для нас важнее – вера или культура. Конечно, мы очень любим европейскую культуру, нам трудно радоваться её разрушению, но если вера в Бога для нас – самое главное, тогда мы, может быть, найдём в себе силы порадоваться победе искренних поклонников Бога.
– Да, похоже, ты прав. Я, кстати, замечал, что мусульман максимально ненавидят именно атеисты и ненавидят как раз за то, что мусульмане верят в Бога очень ревностно и бескомпромиссно. Нелепо было бы нам, христианам, присоединяться к этой ненависти. В противостоянии безбожному миру мусульмане – наши союзники. И всё-таки я не хочу, чтобы француженки ходили в паранджах.
– Но это лучше, чем если бы они ходили полуголые, что сегодня – сплошь и рядом и не много кого смущает, включая христиан чья «терпимость» порою простирается слишком далеко, а вера не имеет никакого отношения к повседневности. А для мусульман вера – это не что-то такое по воскресеньям, а сумма принципов, по которым они выстаивают всю свою жизнь. Они каждую минуту – на работе, на улице, в кафе – ведут себя, как мусульмане. Именно это, в первую очередь, раздражает не только атеистов, но и нашу христианскую интеллигенцию, привыкшую чётко разграничивать религию и жизнь. В воскресенье я иду в церковь, а в понедельник – на фестиваль продвинутого кино, где будут крутить порнушку. Ведь – «это же искусство». Во вторник я вместе с коммунистами буду требовать социальной справедливости, забывая о том, что коммунистическая идеология построена на отрицании Бога. В среду я буду брататься с буддистами, так же отрицающими Бога. «Ведь мы же не дикари, со всеми надо дружить». А вот если ты мусульманин – не будет в твоей жизни ни порнухи, ни коммунистов, ни буддистов. И ты не раз в месяц будешь молится, а пять раз в день, и не у себя в спальне или в церковном закутке – ты будешь падать на колени посреди базара, посреди офиса или на тротуаре, едва заслышав с минарета крик муэдзина, призывающий к намазу. Скажи мне, Андрюха, разве такая ревность в поклонении Богу не должна вызывать восхищение любого искреннего христианина?
– Всё так, всё так, – задумчиво и без удовольствия согласился Сиверцев. – Значит сегодня религиозные войны между христианами и мусульманами уже невозможны?
– А тебя это печалит?
– Да нет, какая тут печаль… Но ведь вражда-то сохраняется. И мусульмане по-прежнему готовы резать христиан. Это мы не готовы к симметричному ответу.
– Осталось лишь разобраться, «мы» – это кто? Смотрел недавно исламские источники, почти везде есть характерная формулировка: «мусульмане и европейцы». То есть с одной стороны – религиозная группа, а с другой – географическая общность. И мы прекрасно понимаем, что формулируя тему таким образом, мусульмане правы. Вера против географии. Откуда тут взяться конфликту на религиозной почве? Западный же учёный Монтгомери озаглавил свою работу: «Влияние исламской науки на средневековую Европу». А почему он, интересно, не сформулировал иначе: «Влияние арабской науки на христианский мир»? Да потому что всё правильно: Хорезми – исламский учёный, а Коперник – европеец. Джихада в наше время может быть сколько угодно, а крестовые походы невозможны. И тогда встаёт вопрос: против кого ведётся джихад? Теперь уже не против христиан, а против безбожных европейцев.
– Значит, тебе нравится такой джихад? Ты, может быть, не против в нём поучаствовать?
– Не передергивай, Андрюха. Моя условная и относительная симпатия к исламу не простирается столь далеко. Я могу сражаться только за Христа. Но перед лицом безбожного мира я порою могу видеть в мусульманах союзников.
– Но ведь Орден жив. Храмовники сражаются. Значит, теперь уже не с мусульманами?
– Нет, конечно же. В эпоху крестовых походов на геополитической карте не было одного мощного игрока – воинствующего безбожия. Теперь этот игрок захватил большую часть мира. При таком раскладе христианской военной элите надо обезуметь, чтобы пойти на вооружённое столкновение с исламом.
– А я всё же не стал бы исключать возможность вооружённого столкновения между мусульманами и христианами. Именно христианами, а не европейцами.
– Я тоже такой возможности не исключаю. Всё зависит от адекватности мусульман. Если воины джихада начнут разрушать христианские храмы и резать наших священников – они увидят перед собой крестоносцев. Европейцы, которые ещё вчера были совершенно безразличны к христианству, вдруг осознают, что они – христиане. И тогда между нами вновь может вспыхнуть война за веру.
В этом смысле у романа «Мечеть Парижской Богоматери» очень характерный финал. Изображённое в романе сопротивление «новому исламскому порядку» преимущественно не христианское, а «культурное», христиане там в абсолютном меньшинстве. И вдруг неожиданно именно христиане начинают задавать сопротивлению тон. Они решают захватить Нотр-Дам-де-Пари, в котором мусульмане устроили мечеть, с единственной целью – отслужить последнюю мессу и взорвать собор. Этот финал, исполненный подлинного величия, противоречит всему строю романа, изображающего поражение европейской культуры, которая явно ставится выше веры. И вдруг вера становится выше культуры – ради единственной литургии герои решают уничтожить великий архитектурный памятник. Воистину, «месса стоит Парижа».
– Ты считаешь этот финал нелогичным?
– Да как раз наоборот. В жизни такой переворот в сознании вполне может произойти. Люди, привыкшие делать из культуры идола, перед лицом антихристианской агрессии вдруг могут осознать себя христианами. Ради единственной литургии можно пожертвовать не только собором, но и всеми сокровищами мировой культуры, если нет выбора. И никому не посоветовал бы ставить европейцев в такую позицию.
Дмитрий во всё время диалога продолжал оставаться спокойным, тон не повышал, но выглядел исполненным удивительного вдохновения. Его глаза не горели, а светились. Разгладились морщины на лице, в котором твёрдость и религиозность замечательно сочетались с полным отсутствием озлобления или агрессивности. «Настоящий рыцарь веры» – подумал Андрей, чувствуя, что этот разговор его самого перевозбудил до крайности, чего он совершенно не чувствовал в командоре. Сиверцеву захотелось как-то всё же поменять тональность разговора.
– Мессир, вы говорили о том, что Саше пришлось потом долго «соскабливать» с себя ислам. И, говоря об этом, вы отнюдь не излучали симпатии к исламу.
Дмитрий тяжело вздохнул:
– Это очень больная для меня тема… Война в Афганистане закончилась, последний советский солдат покинул эту страну. Но не все покинули. Бывшие наши пленные, принявшие ислам порою под угрозой смерти, теперь уже добровольно остаются в Афгане, потому что дорожат своей новой верой и хотят жить в исламском мире. В этом их счастье, и в этом их трагедия. В Союзе они никогда не видели живой веры и уж тем более не встречались с мужественной религиозностью. Ислам их очаровал, это вполне естественно и закономерно. Это была их первая встреча с Богом, и они выбрали Бога, отвергнув безбожие. Хороший шаг, радостный? Но теперь невозвращенцы отвергают уже христианство. Это страшная трагедия. Ислам по сравнению с христианством – вера рациональная, холодная, порою просто мертвящая. Вера без любви. Наверное, атеисту проще стать христианином, чем мусульманину. Впрочем, и атеисты разные, и мусульмане тоже, так что не стал бы настаивать на этом утверждении, а парней жалко. Самые лучшие, самые духовно развитые ребята, испытывая мучительную жажду веры, не дождавшись встречи со Христом, приняли религию, которая не может удовлетворить и десятой части их реальных духовных запросов. Сашин случай – особый. Он смог перебраться от ислама к христианству только благодаря Шаху. Ни один христианский священник ни в чём не смог бы убедить новоиспечённого мусульманина. А Шах, мусульманизированный христианин, оказался очень удачным мостиком от ислама ко Христу. Но мусульманин, принявший христианство, склонен и христианство воспринимать по-мусульмански – жестко, радикально, рационально, упрощённо. Избавится от этих стереотипов восприятия – тяжелейший духовный труд.
– Мне трудно это понять.
– Просто ты плохо знаешь ислам.
– Хочу Коран прочитать.
– Валяй.
***
В Харисе они разместились в маленьком уютном домике на окраине. Хозяин, отдав им ключи, сразу же куда-то исчез. Дмитрий предупредил Сиверцева, что из дома они выйдут только для того, чтобы сесть в вертолёт, осмотр окрестностей на сей раз не входил в их планы. В чистой уютной комнате холодильник ломился от еды, которой им двоим хватило бы на неделю. Был так же шкаф с книгами в основном религиозного содержания, среди которых Сиверцев нашёл Коран, с увлечением в него погрузившись.
Дмитрий время от времени куда-то исчезал и, появившись в очередной раз, сказал, что они проведут здесь ещё не меньше суток. Сложилась самая благоприятная ситуация для ведения бесконечных религиозных диспутов.
***
– Как тебе Коран? – спросил командор.
– Проглотил на раз. очень неожиданная книга. масса открытий.
– Например?
– Да вот хотя бы отношение к христианству. Весь Коран пронизан очень большим почтением и ко Христу, и к Богородице, и к самим христианам тоже. Мне очень понравилось: «Ты, конечно, найдёшь, что самые близкие по любви к уверовавшим те, которые говорят: «Мы – христиане!». Это потому что среди них есть иереи и монахи, и что они не превозносятся» (5;85). Или вот ещё, куда уж красноречивее: «…Евангелие, в котором руководство и свет» (5;50). А вот что говорит Коран, обращаясь к иудеям и христианам: «Разве вы станете препираться с нами из-за Аллаха, когда Он – наш Господь и ваш Господь» (2;133). «Наш Бог и ваш Бог един» (29;45).
– Всё так, но уже сам пророк Мухаммад вёл войну с византийцами-христианами, не говоря уже про ближайших преемников пророка.
– Так что же, мусульмане забыли Коран, не успев его составить, или христиане были не в курсе, что перед ними люди, которые чтут Христа и Евангелие?
– Так не надо. Обойдёмся без либеральных завываний по поводу того, что «все религии учат одному, и изначально все они исключительно миролюбивы, только потом плохие люди всё исказили и начали воевать». Это пошлые благоглупости.
– Так в чём же дело?
