скачать книгу бесплатно
– И зачем тогда возникло наше царство?
– Затем, чтобы люди никогда больше этого не хотели.
Иоланда некоторое время молчала, похоже, далеко не всё из того, о чём говорил Ариэль, укладывалось в её сознании. Рыцарь, глядя на жену, думал о том, что его умная и чуткая девочка никогда не будет сыпать вопросами, как горохом, без цели и смысла. Она сначала переварит, всё, что сможет переварить, а о том, что переварить не сможет, уже будет спрашивать, и её вопросы будут касаться самой сути проблем. Что бы он сейчас делал без её вопросов? Они даже нужнее ему, чем ей его ответы.
– Что ты намерен делать прямо сейчас, Ариэль? – наконец спросила она.
– Даже не знаю. Сейчас нет смысла что-либо делать. В наш домик в пустыню уж точно незачем возвращаться.
– Мои ковры… – вздохнула Иоланда, словно иронизируя над собой.
– Нам надо остаться в столице… – начал, не торопясь, решать Ариэль. – Магистру сейчас нет смысла что-либо объяснять и невозможно предложить свои услуги, потому что он пока не поймёт, чем именно я смогу быть полезен. Я, пожалуй, попрошу отпуск… Лучше даже – бессрочный отпуск… И сам к магистру не пойду… Пошлю рапорт с гонцом. А тем временем мы немного осмотримся в происходящем.
Глава III, в которой Ариэль и Иоланда видят первые дни нового мира
Вопрос с отпуском разрешился на удивление быстро. Не успел Ариэль отправить рапорт, как через пару часов получил его обратно с короткой визой: «Разрешаю» и расписался в ознакомлении. По той поспешности, с которой магистр подмахнул рапорт, Ариэль почувствовал, насколько тот был рад его решению. Не трудно было догадаться, что с некоторых пор глава Ордена видит в непонятном рыцаре проблему, и если проблема сама заявляет о своём желании исчезнуть, так главное – не дать ей времени передумать. Ариэль не помнил того времени, когда он не состоял на службе, а потому сейчас чувствовал себя очень странно. В душе – непривычная лёгкость, вызванная, видимо, отсутствием непрерывного груза ответственности, но одновременно с этим иногда накатывало ощущение непривычной тяжести, вызванное пониманием, что теперь за него никто и ничего не решит. Он был свободен теперь не только от давления, но и от попечения Ордена о нём.
Днями они гуляли с Иоландой по городу, который знали с детских лет до последнего камня, но скучно им не было, потому что город с каждым днём становился всё более неузнаваемым, теперь здесь на каждом шагу происходило то, чего раньше и представить себе было невозможно. Однажды, едва выйдя из дома, они попали в пыльную бурю, каких никогда раньше в царстве не было. Солнце померкло, город исчез в непроницаемой серой пелене, сильный ветер набивал пылью и рот, и нос, и глаза. Ариэль прижал Иоланду к груди, закрыв своим плащом. Так они стояли очень долго, пока буря не стихла. Открыв глаза, Ариэль увидел, что их белокаменная столица стала теперь серокаменной. Пыль лежала на всём и, как позднее выяснилось, она въелась во все поверхности, вытереть её было невозможно. Всё, конечно, становилось чище, если его вытереть, но не до прежней белизны. Они вернулись домой, Иоланда сразу же бросилась стирать одежду и через некоторое время растерянно сказала:
– Ариэль, твой плащ не отстирывается.
– Что, совсем?
– Сколько смогла – отстирала, но он теперь не белоснежный.
– Новый плащ для нового мира, – усмехнулся Ариэль. – Как я хотел бы, чтобы это стало самой большой проблемой, но вряд ли.
В тот день они уже никуда не пошли, а на следующий день их больше всего удивили лица людей в городе. На большинстве из них читалась растерянность. Словно люди, прислушиваясь к своим душам, обнаружили там много неожиданного и не могли понять, что это такое и что с этим делать. Под прямым взглядом теперь многие отводили глаза, как будто стеснялись того, что можно было в них прочитать. Доброжелательных улыбок стало куда меньше и те, которые остались, выглядели вымученными, неестественными, как исполнение привычного ритуала, смысл которого теперь уже никто не понимает. Многие лавки были закрыты, их хозяева, похоже, не чувствовали себя в силах предстать перед земляками.
Они зашли в лавку Иоланды, где по стенам висели её ковры. Иоланда не была здесь всего три дня, но смотрела на всё так, словно вернулась сюда из многолетнего путешествия.
– Здесь есть что-нибудь, чем ты особенно дорожишь? – спросил Ариэль.
– Я пока не очень понимаю, что это значит. Раньше я была готова подарить любому человеку любой свой ковёр, кроме того, на котором дерево Сифа, но он у нас дома.
– Посмотри на всё внимательно и простись со всем этим, или надо вешать замок.
– Замок? – Иоланда от души рассмеялась. – Только благодаря твоим рассказам о внешнем мире я могу, кое-как и то с трудом представить себе, что такое замок, но в царстве, полагаю, до сих пор ни одного замка не отыскать.
– Да, прости, я сказал глупость. Тогда прощаемся с коврами. Всё растащат или уничтожат.
– Я так и не поняла, зачем, почему?
– Это не объяснить. Сама всё увидишь и поймёшь, – Ариэль некоторое время подавленно молчал, а потом вдруг выпалил: – Давай махнём завтра на самоцветную реку?
Иоланда захлопала в ладоши от этой идеи, которая показалась ей превосходной, но она ещё не знала, что имеет ввиду Ариэль. Когда на следующий день они верхами лёгкой рысью приближались к реке, то не услышали привычного шуршания камушков, которое раньше было слышно издалека. Предположение Ариэля подтвердилось: река стояла, она по-прежнему была полна самоцветов, но они теперь пребывали без движения.
– Давай наберём большой мешок камней, – предложил Ариэль.
– Дорогой, ты начинаешь впадать в детство?
– Нет, дорогая, я начинаю впадать в старость. Хотя, конечно, ещё побарахтаемся.
– Ах да, я вспомнила, ты рассказывал, что во внешнем мире за один такой камушек можно приобрести много всякой всячины, но вряд ли у нас так будет, ведь в царстве всего полно: и еды, и одежды, и домов.
– Не имеет значения, сколько у нас всего, скоро никто ничего просто так не отдаст. Каждый начнёт думать: «Чего ради, я должен отдать задаром то, над чем столько трудился?».
– Но ведь тогда он и сам ничего задаром не получит.
– Совершенно верно. Сначала люди растеряются. Потом придумают менять козу на пять плащей или телегу хлеба на ящик металлический изделий. Потом заметят, что всё это не вполне удобно и начнут искать какой-нибудь компактный эквивалент стоимости товара, а самоцветы идеально для этого подходят.
– Эквивалент… надо записать это слово… Так не запомню…
– Неплохая мысль… – в тон ответил Ариэль. – Ты даже не представляешь, что здесь начнётся. Замки появятся здесь очень скоро, но для начала все разграбят и испохабят.
– Ариэль, твои пророчества похожи на безумие, – прошептала Иоланда.
– Да какие там пророчества… Человек, которого окунули в бочку с дерьмом, никогда не забудет этого запаха, и если он заранее знает, как будет пахнуть, он ещё не пророк.
– Это так грубо…
– Прости.
– Ничего, привыкну. Ведь надо привыкнуть, да?
– Да… А что касается безумия… Я всё ждал, когда ты произнесёшь это слово… Люди действительно безумны, Иоланда, а я – один из них и отличаюсь от большинства только тем, что нисколько не обольщаюсь относительно самого себя.
– Нет, я вовсе не считаю тебя безумным, но те картины, которые ты рисуешь, выглядят безумными. Оказывается, я ничего не поняла в твоих рассказах о внешнем мире.
– И никто бы не понял, если бы сам через это не прошёл.
– Но почему нельзя было оставить наш мир таким, каким он был? Ведь он был очень хорошим, добрым.
– Он никогда не был добрым, Иоланда. Мне трудно тебе это объяснить, но того нашего мира вообще не может быть. Он – нереальный, выдуманный. Это просто затвердевшая мечта.
– А я? Меня тоже не было? Я – выдумка?
– Ты была, есть и будешь. Ты для меня загадка, Иоланда. Мне кажется, ты никогда не принадлежала к прежнему царству пресвитера Иоанна. И встретились мы с тобой не в том и не в этом мире, а словно вне всех миров. Сейчас мне кажется странным, что я никогда не спрашивал тебя о твоих родителях, как будто ты возникла из небытия в тот самый момент, когда я тебя увидел.
– Нет, я возникла чуть раньше, а откуда – сама не знаю. Сколько себя помню, я всегда жила в своём домике одна. Когда я была совсем маленькой, добрая соседка приходила ко мне, чтобы приготовить еду, постирать, и меня всему этому учила. Потом я стала взрослой, соседка куда-то переехала, и спросить, откуда я взялась, было уже некого, а в детстве у меня такого вопроса не возникало.
– Ты, наверное, ангел, посланный на землю, чтобы в своё время спасти бедного рыцаря.
– Как знать… – улыбнулась Иоланда. – Хотя вряд ли. Множество признаков указывает на то, что я человек. Слабый, растерянный человек, которого может спасти только бедный рыцарь.
***
Каждый день они гуляли по городу, становясь свидетелями вещей всё более скверных и пугающих. Им не раз попадались компании пьяных, которые на всю улицу кричали какую-то бессмыслицу, глупо размахивали руками и едва держались на ногах. В царстве никогда не было пьяных, хотя вина всегда хватало, но напиваться до безумного состояния никто себе не позволял, потому что ум ведь лучше, чем безумие. Теперь многие предпочитали безумие.
Вскоре они увидели первые драки. Люди набрасывались друг на друга с кулаками, а то и с палками, по-видимому безо всяких причин, но с бешенной и беспредельной злобой. Люди избивали друг друга с таким остервенением, как будто от этого зависела их жизнь. Городской стражи в Бибрике никогда не держали и остановить пьяных буянов было совершенно некому. Те быстро поняли, что пара бутылок вина даёт власть над городом, и это ранее неизвестное чувство власти оказалось ещё более пьянящим, чем вино. Пьяные начали громить лавки из одного озорства, разрушение всего на своём пути оказалось очень хорошим средством реализовать свою бешенную энергию.
Впрочем, напиваться полюбили не все, многие смотрели на пьяных с нескрываемым презрением, какого тоже раньше никто ни к кому не испытывал. Некоторые хозяева лавок давали дебоширам отпор и уже обзавелись для этого увесистыми дубовыми палками. На пороге своих лавок они избивали пьяных с такой лютой ненавистью, что вскоре появились первые убитые. Хулиганы, протрезвев, об этом не забывали и начали приходить всё более внушительными толпами, лавочники стали объединяться в отряды самообороны. Случайные стычки понемногу превращались в массовые побоища. В Бибрике началась маленькая гражданская война. Разделение жителей произошло по признаку для прежнего царства очень случайному. Те, кто, например, имел лавку – имел недвижимость, а те, кто, например, строил дома, имел только свои рабочие руки. Раньше это не имело значения, потому что всё принадлежало всем, теперь лавочники вдруг осознали, что принадлежащее им, принадлежит только им. Строители и прочие пролетарии неожиданно оказались в пролёте, они-то в первую очередь и пьянствовали, потому что не имели собственности, которую надо было защищать.
Ариэль смотрел на пока ещё довольно детскую войну и с ужасом думал о том, что происходит сейчас на селе. Лавочники, кажется, ещё не вполне осознали, что у них на самом деле ничего нет, что их лавки бессмысленны без того продовольствия, которым наполняют их крестьяне. А крестьяне теперь тоже вряд ли будут отдавать продукты за просто так. И у них начнут отбирать еду. Настоящая война вспыхнет именно там, если уже не вспыхнула.
Ариэль с Иоландой продолжали гулять по городу, хотя это было теперь не безопасно, но рыцарь понимал, что и в собственном доме они отнюдь не в безопасности. Гулять было надо, чтобы быть в курсе происходящего, но теперь он выходил из дома только в кольчуге, с мечом и кинжалом на поясе. Иоланде они тоже справили кольчужку, очень тонкую и лёгкую, но чрезвычайно прочную. Ариэль раздобыл для жены кинжал, когда оружейники ещё готовы были раздавать оружие безвозмездно. Эту парочку не смогла бы одолеть никакая шайка пролетариев, вооружённых пока ещё только дубинами, к тому же супруги не нарывались на приключения, огибая за километр слишком большие толпы, а с незначительными группами распоясавшихся беспредельщиков Ариэль легко разбирался мизинцем, ни разу даже не употребив кулак, не говоря уже про меч. Иоланда смотрела на то, как Ариэль разбирается с хулиганами сначала с ужасом, потом с интересом и, наконец, сказала:
– Ты не употребляешь силу для того, чтобы обезвредить нападающих, значит владение этими приёмами вполне доступно и для меня.
– Конечно, доступно. Я всему тебя обучу. Добро пожаловать в новый страшный мир, дорогая.
Он хотел улыбнуться, но вместо этого на его лице появилась гримаса боли, и сердце сжалось так, как не сжималось и перед Хаттином. Иоланда обязательно должна была научиться тому, чему она никогда не должна была учиться. Он представил себе, как его хрупкая девочка расправляется с хулиганами, и ему стало страшно. Но потом он представил себе, что она не в силах им противостоять, и ему стало в тысячу раз страшнее.
Теперь, кроме прогулок, у них появилось ещё одно занятие: рыцарь обучал жену различным болевым приёмам. Иоланда оказалась способным учеником, реакцией обладала отменной, и её крохотный мизинчик становился всё более грозным оружием. Одновременно он увидел, что где-то в глубине её глаз теперь таится немного хищное выражение. Она теперь была куда лучше подготовлена ко встрече со злом, но детская доверчивость и непосредственность понемногу выветривались. Ариэль говорил себе, что Иоланда всё та же, просто она стала сложнее, а иначе не выжить. А ей самой, кажется, очень понравилась роль опасной женщины. И это всё-таки пугало. Иоланде, наверное, куда больше пошла бы роль невинной жертвы, но не предлагать же ей эту роль.
Рыцарей в Бибрике не было, все они служили где-то на окраинах, а в отпуске сейчас оказался один Ариэль. Горожане с удивлением поглядывали на эту странную парочку, которая прогуливалась под ручку спокойно и уверенно, без тени страха, как во время городского праздника. Они пугали понемногу зверевших людей своей невозмутимостью, с ними старались не связываться. Когда вокруг идёт пусть маленькая и потешная, но уже война, тот, кто не испытывает страха, сам начинает вызывать страх. Поэтому у них не было проблем с продовольствием, на их подчёркнуто вежливые просьбы им, как и раньше, давали всё, что они просили, может быть, и не слишком охотно, но пока безропотно. Кто же захочет связываться с машиной смерти, да и жёнушка его выглядела штучкой явно не из простых.
– Неужели в нашем царстве совсем не осталось хороших людей? – спросила однажды Иоланда.
– Ну, во-первых, в нашем царстве не стало ни на одного плохого человека больше. Люди вовсе не стали плохими, просто теперь мы увидели их такими, какими они были всегда.
– Но эти злобные лица, на которых так явственно читаются жадность, зависть и все возможные пороки… Неужели это не ужасно?
– Ужасно, – спокойно и задумчиво сказал Ариэль. – Но не торопись считать, что это плохие люди. Просто они никак не могут совладать с тёмными страстями, которые вдруг проснулись в них, потому что теперь их никто искусственно не усыпляет. Ты даже не представляешь, как много добра и света скрывается за этими злобными лицами. Но добро в них совершенно лишено сопротивляемости, поэтому зло пока торжествует, хотя до окончательной победы ему ещё далеко. Добро ещё сможет победить в этих людях, когда оно в них повзрослеет. А вообще люди не делятся на хороших и плохих. Добро и зло есть в каждом человеке, а в какой пропорции – очень трудно понять, к тому же эта пропорция иногда так стремительно меняется… Тот, кого мы считаем добрым, вдруг бьёт нам кинжалом в спину, а тот, кого мы считали злым, спасает нам жизнь. Грешник вдруг становится святым, а тот, кто выглядел святым, неожиданно превращается в чудовище. То, что мы видим вокруг себя – омерзительно, но не торопись считать, что мы видим омерзительных людей. На самом деле не известно, что это за люди. Нам надо учиться никого не презирать.
– Но тогда получается, что хорошим тоже никого нельзя считать? Ведь ещё не известно.
– Ну в этом уже не так страшно ошибиться. Нет греха в том, чтобы считать человека лучше, чем он есть. Вообще, хорошим мы очень условно считаем человека, в котором добро явно преобладает, хотя лучше бы это было проверено опытом десятилетий или очень тяжёлыми испытаниями. Не сомневаюсь, что во многих людях царства добро по-прежнему торжествует, просто на улицах такие люди не бросаются в глаза, а дикая разнузданность сразу привлекает к себе внимание. И, может быть, на этой улице нет людей хуже нас, потому что грех осуждения куда тяжелее тех примитивных грехов, торжество которых мы видим вокруг себя. Давай-ка с завтрашнего дня не пропускать ни одной литургии. Бога потеряем, так и себя не найдём.
– А пошли в храм прямо сейчас.
– Хорошая мысль. Тут уже больше не на что смотреть.
В храме всё было не так, как раньше. Ни одного умильно-блаженного лица, какие раньше преобладали. После литургии люди не расходились, потому что храм теперь многим казался новым ковчегом, а лица вокруг теперь были такие, какие могли быть в начале потопа. Кто-то, стоя на коленях, молился перед иконой, а в глазах читалась такая горячая мольба, для которой никогда не было повода в прежнем царстве. Кто-то стоял в тёмном углу, опустив глаза, и было понятно, что этот человек тоже напряжённо молится, о прощении ли грехов, об избавлении ли от бед, в любом случае душа его сейчас была устремлена к Богу. Кто-то сидел на скамейке и плакал навзрыд, видимо, не в силах справится с постигшим горем, может быть сейчас и не обращаясь к Богу ни с какими словами, а просто молча надеясь, что Отец Небесный утешит. Мимо них прошёл диакон, лицо его было торжественным и строгим, как у человека, который дождался того момента, которого ждал всю жизнь. Лица мальчиков-алтарников, которые стояли рядом с солеей и о чём-то перешёптывались, были раскрасневшимися и на удивление воодушевлёнными, как будто они прямо сейчас готовились умереть за Христа. На многих лицах читалась растерянность, во многих жестах чувствовалась неловкость неуверенных в себе людей, как будто эти люди, все до единого посещавшие храм с детства, теперь впервые пришли в него по-настоящему и не очень понимают, как здесь надо себя держать. И вся эта людская масса, несмотря на свою крайнюю разнородность, дышала искренней устремлённостью к Богу. Теперь они пришли в храм не потому что так принято, не ради исполнения привычного ритуала, и не сила традиции их сюда привела, а сила самого Бога, которую они, может быть, впервые по-настоящему почувствовали, и на которую теперь горячо надеялись, потому что вдруг стало больше не на что надеяться, и это стало для них благом, хотя это благо пришло в обличии беды.
Ариэль сразу пошёл на правую сторону храма, Иоланда – на левую, они тоже молились, даже не зная, сколько времени прошло. Когда они вышли из храма, долго шли молча, потом Ариэль спросил:
– Как думаешь, эти люди – хорошие?
– Мне кажется, они – святые, – заворожено прошептала Иоланда.
– Может быть. Хотя и не обязательно. В любом случае – это Божьи люди. Вот так, во время общей беды, и отделяется пшеница от сорняков. Одни в храмах молятся Богу, а другие на улицах бьют друг друга палками. Ради этого выбора, ради самоопределения и необходимо всё, что с нами происходит. Впрочем, мы ещё только на пороге беды, самое страшное – впереди. Кто-то из этих людей ещё поменяется местами, а может и не по разу. Хотя, я вот сейчас слушаю самого себя, и мне становится по-настоящему страшно. Как будто я парю над землёй и оцениваю качество людишек – некоторые из них меня радуют, а некоторые – не очень. Ну, может быть, я понимаю больше других, но, видит Бог, я не считаю себя человеком, настолько утвердившимся в добродетели, что моей душе уже ничего не угрожает. Если бы ты видела, в какое чудовище я не раз превращался во внешнем мире, и неизвестно ещё, в какое чудовище я могу превратиться здесь.
Иоланда внимательно посмотрела на мужа и молча кивнула. Она поняла, что он сейчас борется со своей гордыней и вовсе не нуждается в том, чтобы ему рассказывали какой он хороший.
Глава IV, в которой начинается война
Однажды, гуляя по городу, они увидели зрелище, какого раньше никто из подданных царства пресвитера и представить себе не мог. По улице шла толпа рыцарей. Именно толпа, потому что никто не решился бы назвать это сборище отрядом. Они были в рваных плащах, грязные, нечёсаные, с безумными глазами. Иные – без оружия, другие, напротив, вооружённые до зубов, кто-то из них сильно хромал, кто-то просто едва держался на ногах, а некоторые шли уверенной разболтанной походочкой человека, который ищет драки. Глаза их были безумны тоже очень по-разному: иные просто пусты, как у живых мертвецов, иные полыхали ненавистью ко всему на свете, а у некоторых были холодные глаза хищников, которые выбирают жертву.
Ариэль сразу понял, что эта толпа готова на всё, кроме одного – приказы они исполнять не будут. Для того, чтобы привести в чувство этих людей, потребовался бы дисциплинированный отряд рыцарей, как минимум равной с ними численности, а рыцарей, кроме этих оборванцев, в столице не было, так что Бибрик вскоре окажется перевёрнут вверх дном, да так, как это никогда не смогли бы сделать пьяные пролетарии.
Ариэль подошёл к одному из рыцарей, который шёл чуть поодаль от других развязной походкой, с наглой ухмылочкой поглядывая вокруг, и без затей спросил:
– Здравствуй, брат. Вина хочешь?
– А чё, тут проблемы с вином, а у тебя есть? – усмехнулся небритый оборванец.
– Именно так. Вам теперь тут ни один лавочник вина не нальёт.
– Так у меня, вроде, меч на поясе.
– Редкий меч устоит против десяти дубовых палок. Да и зачем тебе проблемы?
– А ты чё такой добрый?
– Я просто хитрый. Хочу у тебя всё выведать, а за это напою.
– Ну пошли, – расхохотался бывший рыцарь.
Ариэль привёл бывшего в трактир, где его хорошо знали, отправил Иоланду посидеть с женой хозяина и попросил кувшин вина. Только они расположились за столиком, как в дверь тут же сунулись ещё двое бывших рыцарей.
– Занято!!! – заорал Ариэль так свирепо, что нежеланные посетители, не ожидавшие такого отпора, тут же ретировались. Ариэль сразу закрыл дверь на дубовый засов.
– А ты крутой, братан, – восхищённо усмехнулся бывший.
– Иначе никак, – хищно улыбнулся Ариэль. – Рассказывай, что за война? Где, с кем?
– Так вы тут чё, не знаете ничего? Мы от вас помощи ждали, а вы тут всё ещё цветочками любуетесь?
– Никто в столице ничего не знает о войне. Я в отпуске, меня никто не вызывал.
– Ну, дела… Магистр-то наш какая гнида… Мы к нему столько гонцов послали, а ни ответа, ни привета. Выходит, что магистр нас предал?
– Да ты выпей, брат. Разберёмся с магистром. А пока давай рассказывай.
– Так мусульмане напали, – лениво выдавил из себя бывший. – Эти, которые внешние. А наши внутренние мусульмане их поддержали. Вот подлецы… Мы им всё дали, а они нас предали. Ну и началась мясорубка. Мы-то сначала хорохорились, щас отпор дадим. За три дня. Типа подвиги будем совершать и все проблемы порешаем. Юнцы так в бой рвались… А ты бы посмотрел, как эти юнцы рыдали через день. Сразу к мамочкам захотели. Мусульмане дерутся, как звери, а наши бегут, сверкая пятками.
– И вы сверкали пятками до самого Бибрика…
– Ага, – бывший дико расхохотался. – Мы, это, как теперь говорят… вспомнил – дезертиры. Раньше и слова такого не знали. А теперь много новых слов, – бывший опять истерично расхохотался.
– То есть вы – предатели? – холодно полюбопытствовал Ариэль.
– Я тя умоляю… Все предали всех, а я должен подставлять голову под сарацинские сабли? Чего ради?
– Когда вы драпанули, кто-то ещё сопротивлялся?
– Ну есть такие дураки, которым жить расхотелось. Но я-то не дурак. Служить-то некому. Пресвитера нет, канцлера нет, магистр – подлец.
