скачать книгу бесплатно
Белый Орден, или Новые приключения Ариэля. Том II
Сергей Юрьевич Катканов
Идеальное царство пресвитера Иоанна рушиться за несколько дней, не выдержав столкновения с реальностью. Царство погружается в хаос и в конечном итоге власть захватывают драконы, воплощающие воинствующее антихристианство. Но возникает и христианское сопротивление, одним из лидеров которого становится рыцарь Ариэль, вернувшийся домой из внешнего мира. В стране начинается гражданская война.
Сергей Катканов
Белый Орден, или Новые приключения Ариэля. Том II
Глава I, в которой Ариэль кричит во сне
Посреди ночи Ариэль вдруг резко вскочил с кровати, ничего не понимая, но чувствуя близость опасности. Как будто над ним навис кинжал. Быстро окинув взглядом спальню и не обнаружив в ней ничего страшного, он посмотрел на икону Спасителя, слабо освещённую маленьким ласковым огоньком лампадки. Взгляд Спасителя был спокойным и всепонимающим, Ариэль сразу обмяк, воображаемый «кинжал» исчез. Оглянувшись на кровать, он увидел, что Иоланда тоже не спит и смотрит на него так, словно боится испугать мужа. Она уже привыкла скрывать свой страх за него, чтобы он не чувствовал себя причиной этого страха. Во время его ночных припадков, она ни разу не вскрикнула и ничем не обнаружила испуга, но он видел в её глазах желание принять в свою душу всю его боль без остатка.
– Опять кричал? – спросил Ариэль, виновато и бессильно улыбнувшись.
– Да… Кричал, что сарацины напали на лагерь… Звал Жана, – Иоланда старалась говорить как можно спокойнее и даже непринуждённее.
– Хаттин не отпускает… Удивительно, но я не помню своих кошмаров, вообще не знаю, что мне снится. А вот днём не забываю тот мир ни на секунду.
– Мне бы очень хотелось сказать тебе, Ариэль, что это пройдёт, но если не пройдёт, то окажется, что я сказала неправду, – Иоланда попыталась сдержанно улыбнуться.
– А твои уста вовек не изрекут неправды, – у Ариэля улыбка получилась лучше. – Спи, дорогая, сегодня я уже не буду кричать. Пойду, посижу на улице.
Ариэль накинул на рубашку плащ и шагнул за дверь, в безбрежность пустыни. Его душа сразу начала растворяться в этой безбрежности, взгляд тонул среди крупных ярких звёзд – таких близких и таких недоступных. Небо, особенно ночное, было для него самой лучшей иконой, он видел в нём образ Бога, такого же близкого и недоступного. В пустыне царства пресвитера даже ночная прохлада была ласковой и нежной, она обволакивала, бережно касаясь души, словно благодать Божия. Из сознания понемногу выветривалось эмоциональное напряжение кошмара. Кто знает, что он видел во сне? И был ли это кошмар? Может быть, он просто испытывал во сне напряжение реальной жизни? Ариэль вдруг почувствовал, что ласковый воздух его раздражает, словно этот воздух обходится с ним, как с ребёнком. И как будто он в этом нуждается.
Ариэль присел на грубо отёсанный камень, который стоял у входа в его дом вместо скамейки. Всё было хорошо, но всё было не так. Рыцарь почувствовал, что его душа наполняется тихой тягучей тоской. Он хотел отдать всего себя Иоланде и пустыне, и он смог растворится в них, и был счастлив, потому что его любимая жена и эта безмятежность стали двумя половинками прекрасного мира, который ему безраздельно принадлежал. Этот мир был исполнен удивительного покоя. Вот только был ли рыцарь создан для покоя?
***
Ариэль хорошо понимал, что, вернувшись из внешнего мира, он будет иметь серьёзные проблемы с психологической адаптацией в царстве пресвитера. Так оно и вышло. Шагнув за дерево Сифа, он оказался совсем недалеко от того монастыря, в котором жил перед путешествием. Не трудно было догадаться, что это не случайно – его могло выбросить хоть прямо в хижину пресвитера, хоть в объятия Иоланды, но выбросило под монастырь, куда он и направился, решив провести здесь некоторое время.
Монахи приняли его дружелюбно и без лишних расспросов. Отлежавшись вечером и ночью в келье вообще безо всяких мыслей и чувств, утром он попросился на исповедь к самому старому священнику монастыря, какой только найдётся. Старец с длинной седой бородой посмотрел на него так, как будто всё прекрасно знал, хотя оставалось неизвестно, о чём именно был осведомлён этот безусловно очень глубокий человек. По тому, как Ариэль называл грехи, невозможно было определить, где и при каких обстоятельствах они были совершены, хотя уже само количество грехов бесспорно указывало на то, что этот рыцарь только что вышел из ситуации, мягко говоря, нестандартной. Но старец не задал ни одного уточняющего вопроса. Ариэль ожидал, что будет подвергнут суровой епитимьи, но и этого не произошло. Он впервые услышал голос старца, когда тот читал разрешительную молитву. Уже когда Ариэль, поцеловав крест и евангелие, собирался отойти, старец внимательно посмотрел на него и бесстрастно спросил: «Останешься ещё на пару дней?». Ариэль молча кивнул и подумал: «Как хорошо, можно ничего не объяснять, каждый понимает то, что ему необходимо понимать и ни о чём больше не спрашивает. Можно обходится без лишних слов, которые так захламляют душу».
Литургия в монастырском соборе была прекрасна, и Ариэль сумел полностью в ней раствориться. Немного заунывные древние распевы наполнили душу, с икон на него смотрели удивительно одухотворённые лики святых, каждая из икон была настоящим духовным шедевром. Никто не бродил по храму, все сосредоточенно, дружно молились. Душа, оставаясь наедине с Богом, одновременно сливалась с душами всех молящихся. Ко кресту Ариэль подходил, кажется, уже не касаясь ногами пола.
Потом, гуляя по монастырскому саду, по тропинкам, очень удобно проложенным среди прекрасных деревьев с изумительными плодами, он почувствовал себя внутри картины гениального художника и грустно подумал: «А там у нас всё косо и криво, и поют так, словно совершенно не чувствуют литургии, и с икон смотрят не небесные лики, а земные лица – то грубо-жестокие, то умильно-фальшивые. И люди в храмах суетятся, как на базаре». Он поймал себя на этом «а там у нас…», и душу защемило. Ему захотелось встать грудью на защиту внешнего мира и крикнуть: «А там у нас, между прочим, жизнь, потому что всё это надо преодолевать, а значит есть зачем жить». Но кому это было крикнуть? Здесь никто не ругал внешний мир. Потому что никто о нём не знал. Ариэль понял, что внешний мир стал теперь его внутренним миром. Но ведь и то, что здесь – это тоже часть его души. Он через раз думал «у нас» то про царство пресвитера, то про ту несовершенную жизнь и понял, что никуда он не вернулся. Он завис между двумя мирами.
На следующее утро он опять пришёл на исповедь, обнаружив в своей душе много такого, о чём не догадался сказать в первый раз. Потом опять была литургия. Теперь она немного горчила. И на третий день он вновь исповедался, всё так же лаконично называя свои грехи, неизвестно в каком мире совершённые. А старец так и не сказал ему ни слова, кажется, вполне понимая, что этому рыцарю надо дать возможность самому разобраться со своей душой. После третьей исповеди Ариэль с такой благодарностью посмотрел на старца, что тот невольно улыбнулся в ответ. И улыбка его была ободряющей. И этой улыбкой старец сказал самое главное: та сложная психологическая ситуация, в которой оказался рыцарь – посильна для него, разрешима, он справится.
После монастыря Ариэль пешком дошёл до ближайшего командорства Ордена и, попросив коня, быстро поскакал в столичный Бибрик. Бешенная скачка почти без остановок сейчас была ему по сердцу. Обычного коня он уже семь раз загнал бы, но орденский конь, обладавший чрезвычайной выносливостью, кажется, был даже благодарен своему седоку за то, что они летят, в сказке. Конечно, он никуда не торопился, понимая, что никакой спешки нет, но он так хотел разгорячить кровь, встряхнуться и на шальном ветру выдуть из головы все мысли…
Во дворце его приняли канцлер и магистр. Он рассказал им всё, что ему довелось пережить во внешнем мире. Иерархи слушали его молча, не перебивая и ничему не удивляясь, в какой-то момент ему даже показалось, что им совершенно не интересно то, о чём он говорит, и он начал рассказывать словно для себя самого, не пытаясь выбрать из череды событий какую-то полезную информацию, а просто предаваясь личным воспоминаниям. Когда он был там, царство пресвитера утратило в его душе свою реальность, превратившись словно в историю из книжки, а теперь всё стало наоборот: внешний мир перестал быть ощутимым, осязаемым и воспринимался теперь лишь как факт его души, а не как что-то настоящее. Он помнил всё в мельчайших деталях, но, кажется, и сам не мог поверить, что всё это было с ним.
Ариэль замолчал. Канцлер откинулся на высокую спинку деревянного кресла, как будто рассказ его очень утомил. Магистр молча встал и, прогулявшись по просторному залу, подошёл к окну и некоторое время смотрел на улицу, стоя спиной к ним. Ариэль налил себе из кувшина родниковой воды в высокий стеклянный стакан и теперь не торопясь из него прихлёбывал. Ради этого рассказа он перенёс такие страдания, глубину которых сейчас, конечно, не мог, да и не пытался передать. Неужели только ради этого рассказа?
Тем временем магистр вернулся к ним от окна и, продолжая стоять, заложив руки за спину, начал говорить, стараясь произносить слова как можно более весомо:
– Я был прав. То, что мы узнали, лишь подтвердило мою позицию, которую я имел с самого начала. Ни о каком крестовом походе во внешний мир и речи быть не может. Мне жаль Ариэля, который по нашему приказу так долго был вынужден барахтаться в непролазной грязи. Теперь несчастному рыцарю до конца его дней придётся смывать с себя эту грязь, и я молю Бога, чтобы ему это удалось.
– В том, что касается крестового похода, вы безусловно правы, магистр, – неторопливо и задумчиво начал говорить канцлер. – Мы закрываем обсуждение этого проекта. Наше царство ничем не сможет помочь внешним людям. И их не спасём, и себя погубим. Значит, смысл того послания, которое мы получили от императора Мануила, в чём-то другом. То есть Бог вложил в это послание совсем не тот смысл, который имел ввиду император. У меня есть по этому поводу свои соображения, но пока не время их высказывать. Я вот что хотел спросить тебя, Ариэль, твой рассказ, он о чём?
– Что значит «о чём»? Это просто было.
– Просто ничего не бывает. Ты видел то, что Бог решил тебе показать, а Бог без смысла ничего не показывает. В каждое событие человеческой жизни Бог вкладывает определённый смысл, желая, чтобы человек этот смысл постиг, а в твоём случае это максимально наглядно – Бог провёл тебя по маршруту, который избрал не ты, а Он. Так что же Бог хотел тебе показать? Ты мог бы выразить это в двух словах?
– Скорбь и святость, – грустно улыбнулся Ариэль.
– Не грязь?
– Грязи там полно, но не это главное.
– Так почему же вы, магистр, увидели только грязь?
– Да потому что, узнав о том море грязи, в котором тонут внешние люди, я пришёл в неописуемый ужас! Я понимаю Ариэля, он видел там неплохих людей, которые даже в таких мерзких условиях пытаются найти свой путь к Богу, но там у них это настолько сложно, что я сомневаюсь в значительности их успехов. Как можно сидеть по уши в грязи и очищать душу? Вот у нас действительно созданы все условия для очищения души. А у них – нет! – магистр явно начал терять самообладание.
– А ты много видел у нас святости, магистр? – так же спокойно и задумчиво спросил канцлер.
– Все, без исключения, подданные царства пресвитера Иоанна живут праведной жизнью!
– Праведной… Ты всё-таки постарался избежать слова «святость».
Магистр молча сверкнул на канцлера глазами, тот ответил ему едва заметной грустной улыбкой. Это был явный конфликт. А ведь раньше никаких конфликтов в царстве и представить себе было невозможно. Ариэль подумал о том, что и правда натащил в этот зал грязи на своих сапогах, и результаты уже заметны.
– Итак, господа, на этом закончим, – канцлер вышел из задумчивости и весь подобрался. – Нам всем есть о чём подумать, а что-либо решать мы не имеем сейчас необходимости. Может быть, через некоторое время мы вернёмся к этому разговору, – сказал канцлер и еле слышно добавил: – А, может быть, уже и не вернёмся.
– Господин магистр, а что делать мне? – спросил Ариэль.
– Ты хотел жениться? Так женись. Потом зайдёшь ко мне, и мы решим, где ты продолжишь свою службу.
***
Из дворца Ариэль так же бешено поскакал через весь город к Иоланде. Теперь у него был смысл торопиться – так хотелось хоть на несколько минут сократить свою разлуку с любимой. Прохожие шарахались от него, но никто, конечно, не обижался, все прекрасно понимали, что, если рыцарь несётся куда-то, как безумный, значит так надо. Ариэль соскочил с коня у ворот, ведущих во двор дома Иоланды, распахнул ворота и влетел во двор.
Она стояла посреди двора – прекрасная, хрупкая, неземная. Её тонкие руки были опущены, но он видел, что они готовы взметнуться ему на встречу. А на лице её отражались и тревога, и счастье. Иоланда не проронила ни звука, и он тоже не мог ничего сказать. Их разделяло шагов десять, но он достиг её в три шага и заключил в объятия, хотя до свадьбы это не принято было делать, но им – можно, мелькнуло в сознании Ариэля.
Они стояли, обнявшись, может быть, минут пять, а может быть, целый час, позднее никто из них не смог бы сказать, сколько. Потом Иоланда прошептала ему на ухо:
– Когда наша свадьба?
– Через неделю, – прошептал он.
***
Череда дней, промелькнувших до свадьбы, была странной смесью из ощущений единства и разлада. Утром Ариэль скакал к Иоланде, и они, счастливые, просто сидели рядом, глядя друг другу в глаза. Слегка кружилась голова, слова были совершенно не нужны, оба чувствовали, что их души сливаются в одну. Это было потрясающее чувство восстановления гармонии бытия. Потом Ариэль шёл гулять по городу, всегда только один, и вот тут начинался разлад. Он хотел заново открыть для себя Бибрик, увидеть его глазами внешнего человека, по-новому оценить совершенство столицы царства и её обитателей на фоне несовершенства внешнего мира. Но получилось что-то совсем другое. Он смотрел на белокаменные дворцы, на изящные мосты, на прекрасные деревья в городских парках, и вся эта красота почему-то его… оскорбляла. Всё это совершенство, раньше бывшее его родным миром, теперь казалось ему каким-то стерильным, нарочито безупречным, искусственным, а потому глупым и ненужным. Он перестал чувствовать жизнь в этой изысканной красоте. Это был мир после победы добра над злом, чистоты над грязью, праведности над пороком. Это был мир, лишённый внутренних противоречий, в нём не было динамики, не было борьбы. Это был мир, в котором нет и не может быть победы. Ведь победа давно одержана. Причём – вовсе не теми людьми, которые населяют этот мир сейчас. Они, счастливчики, никогда ни с чем не боролись, они не знают, что такое соблазны и страсти, их души чисты, потому что в этом мире при всём желании невозможно запачкаться.
Ариэль смотрел на лица земляков, они были всё те же, а его взгляд стал другим. Их доброжелательные улыбки начали его понемногу раздражать. Теперь эти улыбки казались ему какими-то пустыми, бессодержательными, словно приклеенными. Доброту ли они отражают? Или просто пустоту?
Ему стоило немалого труда удержать себя от высокомерного отношения к подданным царства. Первое время его так и подмывало бросить в лицо: «Что вы видели? Что вы понимаете? Что вы значите?». Но рыцарь быстро понял, что с его стороны это уже надменность, он не столько оценивает их, сколько возвышает себя – такого бывалого, тёртого, стойкого. Он любуется собой и даже собственным нынешним несовершенством на фоне такого легковесного совершенства. Он отогнал от себя эти мысли и понял, что взвешивать людей – тяжкий грех, только Богу известно, кто чего стоит. Может быть, многие из них прошли бы испытания, выпавшие на его долю, с гораздо большей честью, чем он их прошёл. Потом ему стало их жалко, как людей, лишённых чего-то очень важного, весомого, ценного. Как можно жить, не развиваясь, и как можно развиваться, не сталкиваясь с трудностями, без их преодоления? Им нечего было добиваться, потому что ко всему, чего они могли бы захотеть, им достаточно было руку протянуть. Почему мир без горя, боли и лишений выглядит ненастоящим, призрачным? Никто ведь не хочет горя, боли и лишений, все хотят он них избавится, и это вполне естественно, ну так вот, пожалуйста, избавились, а в итоге получается кукольный теремок – всё ненастоящее. Этому миру могут радоваться только несмышлёные детишки.
Но к чему тогда стремиться? Получается, что есть смысл стремиться только в Царство Небесное. Но что будет там? То самое избавление от власти греха, то самое совершенствование человеческих отношений? То, да не то. Там всё будет не искусственное, а настоящее, потому что выстраданное. Там нет времени и пространства, там бесконечное совершенство для тех, кто уже на земле достиг определённого уровня совершенства. В Царстве Небесном – движение, а вот здесь как раз и нет движения – мир остановился в прекрасной конечной точке. Он понял наконец, что такое царство пресвитера – это попытка свести небо на землю, то есть совместить несовместимое. Когда в земных условиях пытаются создать то, что может существовать только в условиях небесных, в принципиально иной реальности, ничего хорошего получиться не может. Он понял, в чём принципиальное несовершенство подданных царства пресвитера. У них самоощущение обитателей земного рая, но они ошибаются, это не рай, а кукольный теремок. Царство пресвитера – самообман, причём самообман весьма опасный, потому что у его подданных нет и не может быть мечты о Царстве Небесном, они думают, что уже получили здесь всё, что можно получить там. Значит в их царстве Бог не актуален? Это была ужасная догадка. Царство, казалось бы, насквозь пронизанное христианством, в глубинной сути своей – нехристианское?
Но как же богомудрый пресвитер? То, что даже он, Ариэль, смог понять, пресвитер тем более понимает. Но он создал это царство. Зачем? Может быть он, по Божьей воле, просто исполнил всеобщее желание людей, чтобы люди поняли, что надо, а что не надо желать? Но кто тут что понял? Ариэль вдруг понял, что это царство вовсе не плохое, оно просто не существующее. Ничего этого нет! Это иллюзия… И рыцарь бродит среди миражей, созданных специально для того, чтобы нечто объяснить лично ему. И как только он всё поймёт, эти миражи растают в воздухе.
Подумав об этом, он остановился посреди улицы и стоял, наверное, несколько минут, не в силах пошевелиться. Потом подошёл к стене ближайшего дворца и провёл по ней рукой. Тёплый, идеально отполированный слегка голубоватый мрамор был именно мрамором, а не миражом. Так чувствовала его рука, так реагировало его сознание.
Он прошёл по улице метров сто, присел за столик в маленьком уличном кафе, взял стакан апельсинового сока и, медленно прихлёбывая прекрасный напиток, стал напряжённо всматриваться в лица прохожих. Люди, встречаясь с изумлёнными глазами рыцаря, дружелюбно улыбались ему в ответ, все они реагировали на его пристальный до неприличия взгляд одинаково, ведь это же подданные пресвитера, им свойственно реагировать именно так, обходя острые углы любого неприличия, всё покрывая своей доброжелательностью. Почему никто не отреагировал на его взгляд с раздражением? Потому что раздражение – дурное чувство, оно не может быть свойственно здешним обитателям. Но ведь это означает, что они лишены индивидуальности, их реакции – типовые, а не личностные.
Когда Ариэль допил сок, он навсегда избавился от осуждения подданных пресвитера. Теперь его сознание уже не воспринимало их, как настоящих живых людей, он видел перед собой лишь олицетворение всего самого лучшего, и реагировал на них очень по-доброму, но уже без интереса. Тогда же он навсегда отказался от попыток понять, насколько реально царство пресвитера, на самом ли деле оно существует, или это просто чьи-то затвердевшие мечты. Он понял, что это вопрос без ответа. И то, что внешний мир выглядит куда правдоподобнее их царства, тоже ещё не доказательство его реальности. В этом вопросе никаких доказательств вообще быть не может. Непреодолимость этого незнания ни сколько его не смутила, Ариэль понял, что вопрос реальности этого или того мира вовсе не имеет значения, он совершенно не принципиален. Единственная реальность, которая имеет значение, это реальность души, ведь только она пребудет вечно. Итак, Ариэль принял царство пресвитера таким, какое оно есть, но жить в этом царстве он больше не мог, как не может опытный боевой рыцарь днями напролёт с увлечением играть в солдатиков, хотя не видит в этой игре ничего плохого.
А рядом с Иоландой все эти вопросы исчезали. Его чувство к ней не только не померкло после возвращения, но и напротив – стало глубже, значительнее. Он растворялся в её взгляде с таким трепетом, какого не мог испытывать ни в одной другой ситуации и, встречая ответный трепет, его чувство умножалось до бесконечности. Их души сливались, но при этом не смешивались, не превращались в одну и не теряли индивидуальности. Они – очень разные люди, при этом гармония между ними так удивительна, как будто она неземного происхождения, да так ведь оно, наверное, и есть. Их души сливались в вечности, время и пространство исчезали, когда они были рядом, и Ариэль чувствовал, что их союз – это высшая, абсолютная реальность, в которой нет земной относительности и условности. Иоланда снимала в его душе неустранимое противоречие между земным и небесным началами, сочетая в себе несочетаемое с такой изящной грацией, как будто иначе и быть не может. Когда их души соприкасались, это было славословие Творцу Вселенной. Когда они были вместе, они были с Богом.
– Я хотела попросить тебя… только пойми меня правильно… давай не будем устраивать свадебного пира, – с тихим смущение проговорила Иоланда.
– Я хотел попросить тебя о том же самом. Ведь брак – это таинство…
– … и непонятно, почему после совершения таинства надо наполнить желудки сотне человек.
– Мы скоро совсем перестанем говорить. Ведь между нами и так всё ясно.
– Ну тогда я устрою тебе жуткий скандал, чтобы ты успокаивал меня ласковыми словами.
– Но я просто молча улыбнусь тебе. Впрочем, если хочешь скандала, вот тебе прекрасный повод. Предлагаю после свадьбы отправиться жить в пустыню, туда, где на сто километров вокруг нет никакого человеческого жилья.
– Не умеешь ты, Ариэль, скандалы провоцировать. Я хотела предложить тебе тоже самое.
***
Ариэль договорился с магистром Ордена о том, что отправится жить на драконью границу и будет патрулировать нейтральную зону. Рыцарь не боялся брать туда жену – вероятность визуального контакта с драконами была исчезающе мала, а вероятность боевого столкновения с ними никто даже не рассматривал. О драконах можно было думать что угодно, но самоубийцами они точно не были. Давняя стычка Ариэля с драконами потому и произошла, что десятикилометровой нейтральной зоны ещё не существовало, а драконам нападение на рыцаря сошло с рук, поскольку было ясно, что всё произошло спонтанно – рептилии начали заигрывать, а потом у них просто не выдержали нервы. Если бы они сейчас вторглись в нейтральную зону, это могло быть только спланированной агрессией, которая со всей неизбежностью положит конец драконьему царству.
Большой необходимости держать патрульного рыцаря на драконьей границе не было, но магистр сразу же, и, пожалуй, даже слишком охотно согласился с предложением Ариэля:
– Хорошая мысль. Ордену будет полезно иметь рыцаря с опытом жизни в пустыне.
– Если бы ещё это была пустыня…
– А вот из этих твоих слов вытекает вторая причина, по которой тебе будет весьма своевременно отправиться туда, – усмехнулся магистр. – Наша пустыня для тебя всё равно, что детская площадка, после возвращения ты смотришь на всё в нашем царстве с усмешкой. Твоя кровь, Ариэль, отравлена ядом внешнего мира, и я не хочу, чтобы ты отравлял этим ядом братьев-рыцарей. Посиди-ка в пустыне пару-тройку лет, с молодой женой это будет не так уж скучно. И, может быть, ты поймёшь наконец, что нет ничего хорошего ни в испепеляющем зное, ни в нападениях хищников или бедуинов, ни в укусах ядовитых тварей, а хорошо, напротив, когда всего этого нет.
Ариэль столько всего хотел сказать магистру, но сказал только одно:
– Если это будет угодно Господу, мессир.
***
Отправившись на границу сначала один, Ариэль нашёл совсем рядом с нейтральной зоной старый заброшенный колодец, который самостоятельно расчистил за несколько часов, и с удовольствием напился чистейшей родниковой воды, которая скрывалась здесь под спудом. Он вернулся сюда со строителями, объяснив им, какой дом хотел бы иметь. Строители были народом весёлым и понятливым, они без лишних слов поставили палатки и тут же приступили к работе, пообещав управиться за месяц. Ариэль с Иоландой собрали кое-какой скарб на телегу и через месяц прибыли сюда. Дом уже достраивали.
Это был совсем небольшой одноэтажный домишко с тремя комнатами – ни одного лишнего квадратного метра, хотя строители могли бы построить и дворец, если бы их об этом попросили, камня в пустыне хватало. Бригадир строителей весело сказал: «Когда у вас появится полдюжины ребятишек, мы просто поставим рядом ещё один дом, и соединим его с этим крытым переходом». Иоланда и Ариэль, смущённо улыбнувшись, кивнули. Так далеко они не заглядывали и не знали, где будут жить, когда у них может появиться много детей. А этот дом им очень понравился, здесь всё было организовано по принципу разумной достаточности. Оба художники, они не потерпели бы нерационального использования пространства. И хотя этот дом проектировал один Ариэль, не советуясь с Иоландой, она пришла в восторг, да он и не ждал другого. Если бы его замысел не понравился жене, это было бы для них обоих такой трагедией, в вероятность которой они, конечно, не верили.
Супруги поблагодарили строителей, которые были счастливы тем, что им удалось сделать хорошую работу, и попрощались с ними. Иоланда и Ариэль остались вдвоём посреди бескрайней пустыни.
– Кстати, я забыл тебя спросить, а чем ты будешь тут заниматься? – небрежно спросил Ариэль.
– Конечно, творчеством. У меня такие замыслы! В Бибрике их очень трудно было осуществить. Там слишком много впечатлений, они наползают друг на друга, толкаются и даже ссорятся. Ох уж эти впечатления… здесь-то их не будет, и я смогу наконец осуществить свои самые заветные замыслы.
– А на огород у тебя времени хватит?
– Надеюсь. А если нет, то тебе придётся поголодать. Мне дали семена замечательных плодовых растений, которые легко и быстро вырастают в пустыне, на голом камне. Да и запасов, которые у нас с собой, хватит на несколько месяцев. Так что в случае неудачи с огородом, голод наступит не сразу.
– Какая тут может быть неудача, – грустно улыбнулся Ариэль. – И откуда ты знаешь, что такое голод?
– Как-то слышала, уже не помню от кого. Ариэль, ты должен рассказать мне про внешний мир. Всё-всё в самых мельчайших деталях.
– Должен? – спокойно, но удивлённо уточнил Ариэль.
– Разумеется. А ты думал, что женился только на кухарке и прачке?
– Ты же знаешь, Иоланда, что я никогда так не думал.
– Конечно, знаю, – Иоланда улыбнулась с хитринкой, которой он раньше у неё не замечал.
– Мне бы не хотелось пачкать твою душу в своей грязи. Магистр бы меня понял.
– Он женат?
– Нет, он убеждённый холостяк.
– Значит его опыт нам не пригодится. Я не могу не понимать и не чувствовать то, что понимаешь и чувствуешь ты, Ариэль. Представь себе, что одна твоя нога умеет бегать, а другая к этому совершенно не способна. Глупо, правда?
– А если все мои старания приведут только к тому, что и вторая нога тоже разучится бегать?
– Это гораздо лучше, чем если твои ноги будут пинать одна другую. Если мы сможем только ползать, то вместе. Ты ведь хочешь уберечь меня от боли, которую тебе причинило соприкосновение со злом внешнего мира?
– Кстати, самое страшное в мире зло от нас сейчас всего в десяти километрах.
– И о драконах ты мне тоже расскажешь. Раньше я на этом не настаивала, потому что была твоей невестой, но теперь я твоя жена. Ты попался, Ариэль. В этом мире нет ничего страшнее того, что может нас разделить, всё остальное – переживём.
– Дело не только в боли. Магистр сказал бы, что я отравлю тебя своим ядом, которым сам отравился во внешнем мире.
– Твой магистр очень умный. Но не похоже, что мудрый. Ты изменился, Ариэль, когда вернулся. Заметно изменился, но явно не стал хуже. Значит, ты нашёл противоядие от внешнего яда. Противоядием ты и должен со мной поделиться.
– Давай-ка мы с тобой для начала вещи распакуем. Потом поужинаем. Потом вдоволь надышимся воздухом пустыни и ляжем спать. Утром я отправлюсь на патрулирование, а вечером, когда вернусь, всё тебе расскажу.
***
Вечером он успел лишь начать своё повествование, потому что решил рассказывать всё подряд, ничего не пропуская. И ничего не смягчая. Он понял, что Иоланде нужна вся правда, как есть. Правда даже не о внешнем мире, а о содержании души её мужа. Душа его болезненно сжималась, когда он представлял себе, как должна страдать Иоланда от соприкосновения с ужасами внешнего мира. Он всё-таки рыцарь, да и то чуть с ума не сошёл, а её душа гораздо нежнее, впрочем, и его рассказ был куда бледнее реальности, хотя краски он не экономил. Он понимал, насколько подробности его рассказа невообразимы для подданных царства пресвитера, насколько они должны шокировать. Но он понял, что Иоланда права, и сам уже не хотел, чтобы его жена была куклой из игрушечного теремка. Если Бог привёл его во внешний мир, значит и его жене так же суждено с этим миром соприкоснуться. Отвертеться не получится.
Так вечер за вечером он продолжал свой рассказ. Иоланда слушала его молча, лишь изредка задавая уточняющие вопросы. Иногда он чувствовал, как она вздрагивает, словно от боли, иногда замечал, как её лицо омрачается, несколько раз на её глаза навернулись слёзы. А он продолжал терзать её и себя, теперь уже не сомневаясь, что так надо. Ничего не смягчая, он пошёл другим путём, стараясь, чтобы не потонуть в обилии мерзких деталей, каждый раз делать акцент на высшем духовном смысле тех событий, участником которых он стал. Когда через неделю он закончил свой рассказ, Иоланда сказала:
– Мне кажется, я поняла, Ариэль, зачем пресвитер отправил тебя во внешний мир. Чтобы ты научился любить.
– Разве ты считаешь, что подданные нашего царства не умеют любить?
