Балетная школа

– Ты их украл?! – возмутилась она, когда Дымов мимоходом похвастался удачно проведенной операцией по проникновению в чей-то подвал. – Я не буду их есть! Ты должен вернуть!

– И как ты себе это представляешь? – усмехнулся Дымов.

– Никак не представляю. Воровать плохо. Тебя, что, этому не учили?

– Если бы я не воровал, я бы не смог пережить ни одной зимы.

– А я тебе говорила, что надо идти в наш детский дом.

– Во-первых, я тебе уже говорил, что я не могу жить под чьим-то давлением.

– Ха-ха! Зато воровать – это так здорово!

– А ты пробовала?

– Конечно! Я же тоже жила на улице, когда моя семья вся померла. И я воровала. Только это совсем мне не нравится.

– Значит, тебе не приходилось голодать настолько, что эти твои правила благородных девиц имели бы хоть какое-то значение.

– Пф! Лучше умереть, чем…

– Говорю же, не голодала. Не есть день – ерунда. А вот не есть три дня – тут не до ужимок барышень. Тут возьмешь какой угодно черствый хлеб, лишь бы положить его в пустой желудок.

Катька помолчала.

– Наверное, ты прав. Я действительно не была настолько голодной никогда. Но один раз я залезла в один дом. Там была кружка молока на столе. И я его украла, выпила прямо на месте. А потом я узнала, что то молоко было для маленького мальчика. Он болел, и не мог ничего есть. Только молоко пил. И он умер.

Дымов внимательно посмотрел на подругу.

– Ты выдумываешь, чтобы меня разжалобить.

– Может быть, и придумываю. Но воровать – плохо!

– Ты еще скажи, что это грех.

– Не скажу, потому что не верю в библию.

– А ты знаешь, что такое библия?

– Конечно. Мария Николаевна нам рассказывала по секрету. Но не уводи разговор в сторону. Помимо чувства порядочности – оно у тебя напрочь отсутствует, похоже – есть ведь еще опасность попасться. Тебя поймают и отправят в колонию.

– Опасность лишь раззадоривает. Разве не это тебе нравится в жизни твоей разбойницы?

– На сцене – да. Но в жизни – не думаю, что я смогла бы постоянно всего опасаться.

– Ты еще маленькая!

– Зато ты большой!

– Не зли меня!

– Не раздражай меня!

За перепалками проходило время встречи, и они расставались, чтобы встретиться снова на следующий день, все больше привязываясь друг к другу. Пока два события не изменили круто жизнь Катьки, а с ней и Дымова.

***

В предпоследнее зимнее воскресенье Митька и Санек вытащили подруг в Елисеевский магазин, уговорив купить большой каравай.

– Мы уже давно не ходили никуда, – заметил Санек. – У меня в жизни столько денег не накапливалось!

– Ладно, пошли, – милостиво согласилась Катька.

Погода располагала к приятной неспешной прогулке. Неожиданно теплое для февраля солнце смогло просушить всю зимнюю грязь на улицах, и теперь можно было идти, не опасаясь увязнуть по щиколотку в смеси снега, грязи и песка. А на центральной Тверской улице еще и было подметено. Витрины ярко сверкали под ярким солнцем, и ребята на мгновение почувствовали себя ослепшими, шагнув в темное на контрасте с улицей помещение магазина. Привычно оглядев изобилие товаров, немного поспорив и решившись на покупку, приятели встали в хвост небольшой очереди.

Уже подходила их очередь оплачивать покупку, как неспешное течение торгового дня нарушилось. Входная дверь раскрылась, впуская толпу людей, чей внешний вид не соответствовал привычному для этого магазина контингенту покупателей. Митька толкнул плечом Катьку, указав на вошедших подбородком. Девочки оглянулись и тут же напряженно подобралась, ощутив волну агрессивной враждебности, исходившей от этих людей. Мрачные лица, почти скрытые высоко поднятыми воротниками старых тулупов или телогреек, столь неуместных в этот солнечный по-летнему теплый день, руки в карманах – все эти восемь или десять человек выглядели одинаково угрожающие. На взгляд невозможно было определить их возраст, но детей среди них не было – значит, не беспризорники налетели.

Продавщица открыла было рот, но один – явно главарь – лениво уронил с губ:

– Молчи.

Его злое лицо не соответствовало вальяжной интонации приказа. Группа слаженно действовала, словно этот визит был ими заранее расписан по сценарию: двое встали у двери, перекрывая дорогу на выход, несколько человек рассыпались по залу, приблизившись к покупателям, замершим на месте. Эмма и Катька схватились за руки.

– Все на пол, – коротко приказал главарь, извлекая из-за пазухи короткий обрез.

Кто-то из женщин вскрикнул. Этот звук подхлестнул банду. Шепот и вальяжность сменилась резкими и короткими приказами. По примеру взрослых детдомовцы тоже упали на пол, мальчишки подтолкнули подруг, чтобы те заползли под прилавок. Глядя снизу на то, как воры срывают с прилавка развешанные там колбасы, окорока, ветчину, как извлекают из разбитых витрин нарезанные куски мяса и сыры, друзья затаили дыхание. Им не было видно, но они слышали, как бандиты отогнали от кассы продавщицу и выгребли все деньги. Несколько раз мимо спрятавшихся под прилавком девочек проходили грабители, а разбитая над их головами витрина засыпала их осколками. Каждый раз Эмма судорожно сжимала руку подруги. Она боялась, что начнется стрельба. Поэтому едва слышно пискнула, когда один из бандитов вдруг заглянул к ним под прилавок.

– А ну вылезли! – прикрикнул он.

Тут же рядом показалась вторая пара прохудившихся сапог, и другой бандит тихо сказал:

– Оставь девок, Деревяшка.

Катька вздрогнула, глаза ее округлились, и, к ужасу Эммы, подруга высунулась из-под эфемерной защиты деревянного стола.

– Ты куда?! – прошипела она, хватая подругу за подол платья.

К облегчению Эммы, Катька не собиралась геройствовать и подставлять под удар себя. Выглянув, она сразу же спряталась обратно, но лицо ее стало не менее злым и ожесточенным, чем у грабителей. Глаза превратились в узкие щелочки. Тем временем бандиты уже закончили свой налет. Все той же молчаливой и мрачной толпой они вышли из магазина, протиснувшись в едва приоткрытую створку двери. Главарь пятился к выходу, держа на прицеле остававшихся в гастрономе людей. Наконец и он юркнул в дверь, захлопнув ее за собой. Все происшествие заняло всего несколько минут. Ошеломленные покупатели и продавщица некоторое время лежали не двигаясь, напряженно вслушиваясь в воцарившуюся тишину. Потом все одновременно зашевелились.

– Надо милицию вызвать! – закричала одно из покупательниц.

Продавщица всхлипнула.

– Я сбегаю! – вызвался Митька.

– Нет, – возразила продавщица дрожащим голосом. – У нас телефон есть. Я позвоню.

– Да, не нужно уходить, – согласился еще кто-то. – Нужны мы будем как свидетели

– Ой, прошу, не уходите! – заголосила продавщица. – Родненькие, меня ж уволят! Или еще хуже!

– Не истери! – строго сказала женщина в полушубке. – Мы все расскажем, как оно было.

– Ты чего такая? – шепотом спросила Эмма у Катьки.

Та хмуро посмотрела на подругу, кусая губы.

– Ты его видела? – спросила она мрачно.

– Кого?

– Того, кто отогнал своего бандита от нас.

– Я не всматривалась. А что?

Катька промолчала в ответ, продолжая хмуриться. К тому времени, когда прибыли милиционеры, она явно приняла какое-то решение, потому что суровая складка между бровей исчезла с ее лица. С энтузиазмом воспитанники детского дома рассказали блюстителям порядка о событиях, свидетелями которых они стали, и были отпущены.

– Все равно мы для них просто балаболки, – пожал плечами Санек, покидая магазин.

– Это почему? – спросила Катька.

– Потому что мы несовершеннолетние, нас нельзя вовлекать в следствие официально, – со знанием дела пояснил ей приятель. – Так что все эти наши рассказы для проформы. Да и что мы скажем такого необыкновенного, чего не видели остальные?

– Ничего, – согласилась Эмма и повернулась за поддержкой к Катьке. Но та промолчала – против своего обыкновения. Остальные переглянулись, Митька пожал плечами.

– Эх, булку так и не купили, – вздохнул он.

***

Разумеется, это маленькое – и по сути, будничное – событие стало темой дня, а его участники – Митька, Санек, Эмма и Катька – получили очередную минуту славы среди воспитанников детского дома. И они с удовольствием пересказывали события, свидетелями которых оказались, однако Катька предпочитала не принимать участия в этом обсуждении. Она демонстративно фыркнула и ушла в спальню.

– Мне нужно готовить уроки, – заявила она.

– Да что с тобой такое? – попыталась добиться от подруги ответа Эмма, поспешно следуя за размашисто шагавшей подругой. – Только не говори мне, что ты испугалась этих бандитов.

– Нет, конечно! – снова передернула плечами Катька.

– Тогда что?

– Ничего.

– Ты врешь!

– Нет.

– Я же вижу!

– Ну и видь!

– Нет такого слова.

– Ну и что.

– Кать! Ну правда. Скажи мне.

Но подруга упрямо помотала головой. Рывком вытащив из тумбочки свой потрепанный портфель, она достала оттуда учебник по арифметике и направилась к выходу. У самой двери спохватилась и вернулась за тетрадкой. В третий раз пришлось возвращаться за пером и чернильницей. Эмма молча наблюдала за нервными метаниями подруги. Она все еще стояла в растерянности в пустой спальне, когда Катька снова открыла дверь и хмуро произнесла:

– Это был Дымов.

Желание Эммы прокомментировать эту информацию девочка отмела, теперь уже окончательно покинув комнату. И больше эта тема не поднималась. Одновременно прекратились и встречи с Дымовым. Встречая его на улице возле школы, Катька крепко сжимала губы и отворачивалась, делая вид, что не замечает. Все чаще она шла домой в большой компании детдомовских ребят, чтобы не дать Дымову возможность подойти к ней. Вечерами она не звала Эмму пошататься по улицам, ведь именно тогда был шанс пересечься с Дымовым. Пару раз Эмма видела его у дверей детского дома, но демонстративное нежелание Катьки разговаривать с ним очень быстро свело на нет все попытки мальчика пересечься с ней. Едва зародившаяся дружба зачахла. Дымов перестал попадаться на глаза подругам. Эмма не могла понять, жалеет ли об этом Катька. Пару раз девочка упоминала его имя, но каждый раз злая складка появлялась между бровей Катерины, и Эмма умолкала. Вскоре у девочек произошло еще одно событие.

***

В начале марта, когда подопечные Серафимы уже собирались укладываться, изрядно побузив перед сном (Катьку хлебом не корми, дай рассказать историю из своего беспризорного бытия), воспитательница вплыла в спальню. Гвалт моментально стих, все дружно шмыгнули по своим местам, а Серафима привычно прошла по спальне, поправляя каждой девочке одеяло.

Затем она устроилась за столиком, но не открыла книгу, которую она обычно читала, ожидая, пока все уснут, а обратилась к воспитанницам:

– Девочки, – сказала она, и все с удивлением подняли головы от подушек. – Предлагаю на следующей неделе сходить в театр. Я смогу взять вас с собой на балет «Ледяная дева».

– Ура! – сказали Эмма и Катька в голос, привычным жестом хлопнув друг друга по ладоням.

– Балет? – протянула Таня.

– Танцы! – воодушевленно откликнулась Эмма, возбужденно подскочив на кровати.

– Я не заставляю, – мягко проговорила Серафима. – И этот поход в театр не является обязательным. Просто я собираюсь на спектакль и предлагаю ко мне присоединиться тем, кто хочет.

– Я пойду! – Эмма и Катька не сговаривались.

– А я спрошу у мамы, – задумчиво заметила Маруся.

– Ну, до завтра есть время для решения, – сказала Серафима, раскрывая книгу. – Я пойду за билетами в среду.

– А в чем мне пойти? – обеспокоилась Эмма.

Серафима только улыбнулась и подкрутила фитиль лампы, чтобы приглушить свет.

Вопрос выходного платья Эмма решила с помощью Марии Николаевны. Она вручила девочке кусочек некогда белых кружев, и та за выходные сшила вполне приличные воротничок и манжеты, украсившие ее будничное школьное платье. Маруся, получив разрешение родителей пойти в театр, подхватила идею подруги и тоже решила сшить себе отделку для привычного платья, хотя у нее и была дома одежда для парадных выходов.

– В нем я хожу с мамой и папой, когда иду с ними в театр, – пояснила Маруся подругам. – Но здесь я с вами, и я не хочу выделяться.

Эмма заулыбалась, глядя на лицо Катьки. Но та не последовала примеру:

– Охота была пальцы колоть! – фыркнула она.

Вместо шитья девочка занялась чтением вслух: Серафима принесла книгу, в которой было написано содержание балета «Ледяная дева».

– Почти «Снежная королева», – прокомментировала Таня, а Катьку волновало другое:

– Но разве теперь будет интересно? – допытывалась она у воспитательницы. – Я заранее узнаю, чем все закончится!

– На балетный спектакль ходят не ради того, чтобы познакомиться с содержанием, – объяснила Серафима. – Это не кино, и даже не обычная пьеса. Ведь актеры не говорят ни слова на сцене. Поэтому либретто всегда печатают в программках, чтобы зритель в целом понимал, какое событие происходит на сцене. В балете важно не столько, что происходит, сколько, как происходит. Как музыка и танец передают фразу «наступила зима». С таким объяснением Катька смирилась и даже с удовольствием прочитала коротенькую историю, которую с вниманием прослушал весь кружок рукоделия.

Дневник Эммы. 23 февраля

Ледяная дева (либретто)

Пролог

У подножья засохшего дерева старик рассказывает детям сказку. В ветвях дерева, изогнувшись в кольцо, стоит Ледяная дева.

Первое действие

Картина зимнего леса. Гномы, кобольды, девы леса везут в санях Зиму. С плясками и песнями процессия удаляется в лес. Появляется усталый Асак. Перед ним как видение возникает Ледяная дева. Он очарован её красотой, но видения множатся, появляются лесные девы, птицы, двойники. Ледяная дева манит Асака, но внезапно исчезает.

Весна. В лесу Асак встречает девушку Сольвейг, похожую на ледяную деву. Он очарован ей и выражает свою любовь.

Второе действие

В горной норвежской деревушке Асак и Сольвейг празднуют свою свадьбу. Жители танцуют, а вечером затевают прыжки через горящие бочки. Сольвейг во время прыжка испаряется белым облачком и исчезает. Асак напрасно ищет свою невесту в лесу.

Третье действие

Опять зима. Асак ищет свою невесту в лесу. Метель и вихри закружили Асака, они влекут его к замерзшему дереву, где он замерзает.

Эпилог

Старик заканчивает сказку. На заднем плане, как видение замерзшее дерево, под ним Асак, а в ветвях Ледяная дева.

***

Сходили. Я не знаю, смогу ли я выразить на бумаге все те чувства, которые испытываю. Поэтому просто по порядку. Либретто (так называется содержание балета, изложенное на бумаге – я специально уточнила у Серафимы Павловны значение этого слова и как оно пишется) я переписала выше, чтобы не отвлекаться на него при описании нашего культурного похода в театр.

В итоге вместе с Серафимой пошли мы с Катькой, Митька и Маруся. Остальные отказались – когда прослушали чтение Катьки: сюжет-то не очень интересный. Ну а нам было очень интересно не только из-за самой истории, но и как раз именно то, что является главным в танцевальном спектакле: важно, не о чем, а как рассказывается история. Я вот до сих пор ни разу не ходила смотреть балет. Катька тоже. Маруся сказала, что родители ее часто брали в театр, пока она не стала проводить целые недели в нашем детском доме.

Мы пришли в театр. Разделись и сдали наши пальто в гардероб. Коридор (правильнее было другое название, но я забыла, каким словом называла его Серафима Павловна…) был полон людей. Все ходили и улыбались. Где-то звучала музыка, но некрасиво, не гармонично, как будто разные люди играли одновременно разные мелодии. Потом Серафима отвела нас в зал. Она здоровалась со всеми бабушками, что стояли у дверей, ну и мы стали здороваться.

Кресла в зале мягкие, бархатные, со смешными поднимающимися сиденьями. До сих пор в тех театрах, куда мы ходили с нашими воспитателями, стулья были деревянными. Мы сидели не у самой сцены, а дальше, почти у задней стенки. Я боялась, что будет плохо видно, но напрасно. Мне потом мешал лишь один дядечка, сидевший передо мной – слишком широкие плечи у него были, и мне пришлось вытягивать шею и смотреть между ним и его соседкой. Усевшись, стала разглядывать все вокруг – огромную люстру высоко-высоко, длинные ряды балконов, уходящие к самой люстре, и сцену. Красный занавес висел без единого шевеления, словно был сделан не из ткани, а из гранита. Перед сценой была яма. Оркестровая, сказала Серафима. Именно оттуда доносилась эта нескладная какофония звуков. Мне захотелось подойти поближе, но Серафима не разрешила. И даже встав с места и вытянув шею, я не могла увидеть людей, что поигрывали там на своих инструментах. Настраивали, сказала Серафима.

Потом прозвенел звонок – совсем как в школе. Зал стал быстро наполняться людьми. Второй звонок. Теперь уже весь зал полон. Вместе с третьим звонком стала гаснуть та самая люстра, погружая зрителей в полумрак, в то время как занавес выделялся все более ярким пятном. Мы с Катькой следили за угасанием света, задрав головы, пока Серафима не привлекла наше внимание, указав на сцену.

В центре оркестровой ямы появился человек в длинном черном пиджаке – дирижер. Его как раз было видно нам, зрителям, поскольку его место возвышалось. Ну и он стоял – в отличие от остальных музыкантов. Руководитель оркестра коротко поклонился зрителям, и я невольно склонила голову в ответ, хотя он совершенно точно не мог видеть меня среди этого бесчисленного множества людей. Остальные зрители также коротко поаплодировали ему в знак приветствия. Затем дирижер повернулся к оркестру и поднял маленькую палочку, похожую на указку, какими пользовались наши учителя в школе. На мгновение воцарилась тишина. И вдруг в ней снежной каплей зазвучала музыка. Печальная, торжественная, светлая. Это было так красиво! Так нежно! С легким шуршанием занавес открылся – и я пропала.

Как передать то волшебство, то восторженное упоение, те мои чувства, что я испытала, глядя на сцену? Даже зная сюжет (либретто), я порой ловила себя на мысли, что вдруг все закончится не так, как написано, вдруг Асак не поддастся чарам Зимы, вдруг она не обманет его, закружив во вьюжном водовороте танца. Я даже спросила в перерыве (антракте) у Серафимы об этом. А она лишь рассмеялась.

В коротком прологе я не знала, куда мне смотреть в первую очередь. Мне хотелось и за историей сказочника наблюдать, и разглядеть каждого норвежского крестьянина, столь слаженно исполнявшего свой танец, что я не могла оторвать взгляд от их ансамбля. Потом мои глаза расширились от изумления, когда дуплистое и корявое дерево, ярко освещенное, вдруг отъехало вглубь сцены и я разглядела среди его ветвей балерину. Я впилась в нее взглядом, не желая упустить ни единого ее движения. Ее костюм лишь помогал в этом: ни единого кусочка ткани не взвивалось над трико, так плотно облегавшим тело Ледяной девы, что с наших мест казалось, будто на балерине и вовсе нет одежды. Она сливалась с ветками дерева, не двигалась, но я не могла отвести от нее взгляд.

Однако Катька отвлекла меня. Вцепившись в мою руку, она восхищенно прошипела:

– Смотри! Смотри!

Отвлекшись от неподвижной фигуры Ледяной девы, я окинула взглядом всю сцену. Крестьяне уже скрылись в кулисах, а на сцене были толпы маленьких гномов в ярко-красных балахонах и колпаках. Мне показался забавным их танец: седобородые старички слаженно подпрыгивали через каждые два шага, замкнув свое шествие в хоровод. Вслед за маленькими гномами на сцене появились тролли – они опирались на шесты, а потом с помощью этих палок вдруг взмыли в таких высоких прыжках, что я ахнула. Костюмы их были цвета древесной коры, а вот развевающиеся плащи своими серыми оттенками напомнили мне туманную серость зимних дней.

– Это лилипуты и великаны из шапито? – шепотом спросила Катька у Серафимы, перегнувшись через меня.

Та рассмеялась и тут же прикрыла губы ладонью.

– Нет, это ученики балетной школы, – выдавила сквозь смех Серафима.

– Ученики? – изумилась Катька.

– В антракте объясню, – воспитательница откинулась на спинку своего кресла.

Катька была не столь быстра, и еще пару мгновений озадаченно смотрела на Серафиму Павловну, пока я не пихнула ее в бок, ибо голова подруги закрывала сцену. Там продолжался танец зимы – куда до него было мне с моим скромным танцем снежинки! К ученикам присоединились и настоящие танцовщики – снежные девы, снежные юноши слаженно взмывали в едином прыжке или падали на пол, повинуясь порывам музыкального ветра, пока эта бравурная и тревожная мелодия не стихла вместе с танцем. На опустевшую сцену вышел Асак – герой этой сказки. Он опустился на землю, словно желал отдохнуть после тяжкого дня, не замечая, как за его спиной вырастает Ледяная дева. Я и не увидела, когда же она исчезла с дерева, так привлекшего мое внимание в самом начале спектакля. Теперь она нависала над героем, словно грозное напоминание о силе природы. Но Асак, поднявшись с колена, поднял на своем плече и Ледяную деву, а потом вдруг подбросил вверх и через мгновение поймал у самого пола. Зал дружно вздохнул, и я скосила глаза на Серафиму. На лице ее застыло удивление. Что могло так ее озадачить? Разве это не было балетом? Пока длился танец Асака и Ледяной девы (дуэт), я пыталась одновременно смотреть и на сцену, и на Серафиму. Танцовщик и балерина словно соревновались друг с другом – кто кого подчинит, чья власть окажется сильнее, и я совсем не уверена, кто же в итоге одержал победу. Танцовщик сгибал тело балерины в тугие кольца, бросал в полет, а она вроде бы и подчинялась его действиям, но в то же время вела свою игру, заключая его в ледяные объятия.

Я с трудом вспомнила, что должна дышать – так захватил меня этот странный в своей резкости движений танец. Когда музыка закончилась, я счастливо вздохнула, возвращаясь в реальность, но следующая мелодия уже звала к новому танцу.

– Вальс, – прошептала мне Серафима.

Я с непониманием посмотрела на воспитательницу, и та легонько простучала пальцами по моей руке: раз-два-три, раз-два-три. Этот счет продолжал крутиться у меня в голове. Я даже невольно сама постукивала ладонью по подлокотникам кресла, подхватив этот ритм. Раз-два-три, раз-два-три – я и сейчас его слышу, хотя пишу эти строки значительно позже спектакля. И вижу вновь изумленное лицо Серафимы, у которой по мере этого танца-вальса все выше поднимались брови. На сцене шесть Снежных юношей метались по сцене, и невозможно было предугадать, попадет ли в их руки взлетевшая Ледяная дева. Каждый ее прыжок и падение на руки вернувшихся в точно рассчитанное мгновение партнеров заставляло весь зрительный зал испуганно ахать. А те начинали ее вертеть, подбрасывать вертикально вверх, убаюкивать, раскачивая горизонтально, потом давали ускользнуть, чтобы она могла вновь подняться на дерево и опять бесстрашно упасть в руки партнеров. После этого танца зал буквально взорвался аплодисментами, и мы также яростно били в ладоши. Конечно, это было восхитительное зрелище!

Я не успела опомниться от этого акробатического танца, когда на сцену высыпали балерины – Снежные девы. Их танец тоже был удивителен: танцовщицы создали хоровод, улегшись ничком на пол. Лишь одна Ледяная дева возвышалась над ними, то делая острые шаги на кончиках пальцев, разрезая воздух резкими взмахами рук, перемежая их короткими поворотами, то неслась по кругу быстрыми легкими скачками. Но лежащие на полу балерины тоже танцевали: они взметнули вверх ногу, а затем медленно опускали ее, словно вздыхая плавными тающими переборами рук. И получилось этакое оттенение танца главной героини, иллюстрация снега, взметнувшегося под порывом ветра и медленно опускающегося, когда вихрь уже пронесся мимо. А Ледяная дева вела свой танец. Она то парила над полом, едва касаясь его кончиками пальцев, то ползла по нему, выбрасывая ноги в стороны. Потом вдруг выпрямлялась и падала в широкий шпагат, легко поднималась и вновь роняла себя на пол. Весь танец длился совсем недолго, но как же долго звучали после него аплодисменты! Очевидно, что мы увидели нечто необыкновенное…

Уже потом Серафима рассказала нам причину. Оказывается, это было совершенно новое слово в балетном искусстве. До той поры никто не ставил такие спектакли, никогда на сцене не использовались акробатические трюки, вроде тех прыжков в руки отсутствующих партнеров или шагов-падений в шпагат.

На сцене опять показались маленькие фигурки учеников балетной школы. Теперь они исполняли танец птичек. И мне вдруг остро захотелось быть среди них. Ведь некоторые девочки были не старше нас с Катькой – а уже выступали на настоящей сцене, с настоящими балеринами, в настоящем спектакле. И им даже хлопали те зрители, которые восхищались танцем Ледяной девы. Я размышляла об этом весь танец Зимней птицы – его исполнял танцовщик, проделывая невероятно высокие прыжки. Но это как раз было обычным делом для балета. Серафима потом мне рассказала, что и в классических спектаклях всегда есть сольный танец для мужчины с высокими прыжками и сложными поворотами (пируэтами).