Про любовь одиноких женщин

Он сказал всё: и как смешно такой, как я, произносить фразу "ради меня"; и как настоящие потрясающие женщины, коим я не чета, отнюдь не настолько уверены в себе и своей неотразимости. (В этом месте его ядовитой речи я, удивительное дело, даже хихикнула – настолько это было глупо, не по адресу и неправдой). Что напрасно я воображаю о себе, и вовсе я не такая единственная и неповторимая, что туши свет – и поинтереснее бывают, вот, к примеру… Не хочу во всех подробностях передавать то его фактическое признание в любви к другой женщине. В сущности, это была истерика, противная мужская истерика, даже со слезой и отнюдь не скупой.

Потом было сказано много других слов – про то, какая я всё-таки единственная и всё-таки неповторимая, а он просто дал слабину, как я должна, просто обязана его понять – я же умная ко всем своим потрясающим достоинствам! Потом было стояние на коленях, даже ползание у моих ног, чего я вообще уже не смогла вынести и завизжала, как полоумная:

– Или ты сейчас встанешь, придурок, или я тебя начну пинать ногами по самым неприятным местам, а ноги у меня сильные!

Это его убедило. Уже стоя, он размахивал руками и внушал мне, что все его увлечения не стоят выеденного яйца – они приходят и уходят, а я остаюсь навсегда. Потому что я – настоящая.

– А я, в таком случае, не хочу быть настоящей, – ответила я на удивление спокойно. – Хочу быть пластмассовой, деревянной, оловянной, из ДСП… Но только чтобы мне не было так больно. Чтобы мне было всё равно, как тем твоим, ненастоящим.

И ушла в тот же день, через час. Что ж – квартира не моя, несмотря на прописку, кооператив покупали его родители. А мои предки, такие умницы предусмотрительные, всё подначивали меня "судиться и отсудить". Ну да, они бы на моём месте… За то, что я снова вернулась в родительский дом, не солоно хлебавши и не желая бороться за "метры", родные люди "полюбили" меня еще сильней. Поэтому главная задача, возникшая передо мной во весь рост, была проста и сложна одновременно: как можно быстрее сбежать от них в съёмное жильё. И именно чётко поставленная цель помогла мне пережить ужас того, что случилось, вытерпеть боль. Попытаюсь объяснить…

Если когда-то, до встречи с Андреем, моя самооценка была на нуле, то после того, как я узнала о его изменах, она вылетела в глубочайший минус. Туда, где вечная мерзлота, адский холод, не умеющий таять лёд и ничего живого и цветного на сотни миль вокруг. Серый лёд. Поначалу со своим прекрасным мужем я очень медленно и постепенно, но всё же стала чувствовать себя если не полноценной женщиной, то хотя бы просто женщиной, которая может быть желанна, может нравиться и вызывать у мужчин определённые чувства. Впрочем, радостно было то, что я сумела ощутить себя даже не женщиной, не отталкивающей и симпатичной, а человеком, который приятен, или даже точнее – не противен. Тогда я ещё не выплюнула жвачку и не перестала лить на себя литры туалетных вод, отдушек и дезодорантов, чем ужасно смешила Андрея. Но, по счастью, он расценивал это как богемную придурь, милую экстравагантность, любовь к экспериментам. Так вот… когда всё случилось, количество потребляемого мною парфюма увеличилось примерно на треть: я была убеждена, что вонь от меня – одна из причин случившегося. Конечно же от других прекрасных молодых женщин, к которым вынужден был бегать Андрей, пахнет исключительно мускусом, причём, это их естественный аромат.

Я возненавидела себя до такой степени, что до сих пор удивляюсь, как не устроила какого-нибудь членовредительства или самоистязания. Да, много позже мне стало совершенно очевидно, что в тот кошмарный момент у меня случился нервный срыв, что надо было идти к врачу и, видимо, к психиатру… Но откуда я знала? И кто мог мне посоветовать? Пришлось "переходить болезнь на ногах", как грипп. Переходила, не сдохла…

Нет, не могу я описать обыкновенными человеческими письменными словами ту боль, которую испытала! Ну, нет таких слов. Боль была вполне физическая – адски ныл живот, почти постоянно, тошнило, иногда даже рвало, шумело в ушах, часто кружилась голова. Ох, опять всё сводится к описанию именно физической боли, но как описать душевную? Что я тогда чувствовала, как от своих ощущений и мыслей буквально переставала дышать, потому что не могла, не дышалось мне! Почти до обморока не дышала, будто хотела убить себя таким образом. Но нет, я лишь пыталась усмирить боль… Ведь я продолжала любить Андрюшу, а он просил прощения. Но моя гордость, моё самолюбие – боже, откуда у меня, у ничтожной чернавки, взялось столько гордости и самолюбия? Они не позволили мне простить, понять, забыть, забить… Они чётко просигнализировали: с этим дальше жить нельзя, такие отношения надо рвать, иначе ты себя окончательно превратишь в половую тряпку для мытья общественных сортиров. Никакие парфюмы уже не помогут. А любовь всё ещё была – да такая, что ночами я выла в подушку, закусив её угол зубами, чтобы не орать во всю глотку.

– Уйдите! Истекая кровью,

честь борется с моей любовью…

А вы мешаете борьбе!

- Желаю счастья вашей чести!

– Да будет проклята она!"

                  Лопе де Вега. "Собака на сене"

Прям про меня тогдашнюю.

Так рухнул мой первый брак. Рухнул, переломав мне все кости и раздавив внутренности. Кровавый след от него тянулся за мной ещё несколько лет. Я не могла вступать ни в какие отношения с мужчинами, я замкнулась в себе, а мои балахоны "для прикрытия" стали ещё больше и балахонистее. К тому же мне надо было решить проблему, где жить, ибо дома из меня по кусочку выдирали все нервы. Да и мне самой родные люди были, признаюсь, противны: где-то в глубине больного тогда мозга началось осознание, что, возможно, я, конечно, и дерьмо, но не намного большее, чем родители и братики.

"Они встретились в той самой редакции, с которой по договору сотрудничала Лида. Её туда привели текущие дела, а Аркадия чистая случайность: они с другом ехали куда-то вместе обедать, но тому понадобилось по дороге заехать ненадолго в издательство по делу. И пока друг ходил по кабинетам, Аркадий пошёл покурить.

Курилка была вся из себя современная, шикарная, с креслами, красивыми столиками под мрамор, изящными пепельницами и прикреплёнными к стенам освежителями воздуха. Поэтому вместе с запахами дыма и бычков в помещении на равных с ними правах царил аромат лаванды. Конечно, то ещё сочетание… Народу в курилке было предостаточно, люди болтали, кучковались по три-четыре человека (издательство было большим и набирающим обороты)… И лишь одна женщина не сидела вместе со всеми, а стояла одна у окна, правда, спиной к нему. Она доброжелательно, но на дистанции, наблюдала за людьми, иногда улыбалась их шуткам и хохоту, не делая ни малейших попыток "влиться в коллектив". Аркадий с удовольствием смотрел на высокую стройную брюнетку с элегантной стрижкой боб, подчеркивающей красивую форму головы на длинной тонкой шее. У нее были умные, выразительные глаза, очень живые брови – при каждой эмоции они забавно шевелились, плясали, строились в "домики". Женщина курила и стряхивала пепел в пепельницу, примощённую на подоконнике.

Аркадий тут тоже был отдельным и потому решил, что будет естественным подойти к даме.

– Вы здесь работаете?

Брови сделали быструю волну.

– Не совсем.

"Суховато, безо всякой охоты к общению. Жаль", – отметил про себя Аркадий.

– Не совсем здесь или не совсем работаете?

Чуть настороженный взгляд нахмурившихся глаз.

– Работаю на договоре.

– О, вы автор? Писатель? – Аркадию всё больше хотелось разговорить Снежную Королеву, потому что та была удивительно привлекательна внешне. И еще этот низкий голос…

– Переводчик. С французского – предваряю ваш следующий вопрос, – опять короткий взгляд, на сей раз немного более благожелательный.

Аркадий не знал, что Лидия осторожно, но внимательно рассматривала собеседника: немолодой, но моложавый, аккуратный, подтянутый, красивая седина густых волос. Немного ироничный взгляд, очень живые серые глаза – это так важно, чтобы глаза были чуть насмешливыми и живыми – не тухлыми, не стеклянными, не подёрнутыми плёнкой тупости или равнодушия. Лидия очень ценила такие мужские глаза, нечасто встречающиеся в стране побеждённого сильного мужчины (побеждённого подлой и трусливой, но хитрой слабостью), поэтому Аркадий ей понравился.

Сложно ли предположить дальнейшее развитие событий? Долго ли двум умным, интересным людям найти общий язык, темы для разговоров, когда душа и разум каждого – наполненные сосуды, когда они личности с устоявшимся мировоззрением и немалым жизненным опытом, но при этом думающие и не собирающиеся в ближайшие сто лет останавливаться в науке думать и вбирать? Разумеется, они нашли и темы, и язык, и за что зацепиться без особых усилий.

И вообще странно было бы, если бы эти два человека не зацепились друг за друга. И было бы обидно до ужаса, если бы они вообще не встретились никогда. Случайность – штука капризная. Далеко не каждому выдаётся судьбой такой подарок.

Они встретились снова уже на следующий день – пошли вместе в ресторан поужинать. Ужиналось не очень: мужчина и женщина всё время разговаривали и не могли наговориться, настолько им было друг с другом интересно и в то же время спокойно, уютно. А еда осталась почти нетронутой, мясо остыло… К обоим пришло одно и то же ощущение, которое, наверное, можно выразить словами "кажется, теперь я дома". Потом, спустя многие месяцы, они, вспоминая самое начало, выяснят, что в тот вечер, в ресторане, оба почувствовали именно это.

Лидию впервые, пожалуй, за многие годы не тяготило общение – долгое и откровенное. Она не уставала, напротив: хотелось продолжать беседу, ведь ещё о стольком надо поговорить! От книг и фильмов беседа плавно перетекала к культурным достопримечательностям разных столиц… а тема столиц и стран – в тему политики… а тема политики – в тему прессы и снова книг. И понимание между Аркадием и Лидой было даже не с полуслова, а с полувдоха, с первой буквы, с выражения глаз. Никто из них не притворялся и не подделывался под собеседника, они были искренни и естественны, тем более, что оба не привыкли ни в каких случаях прогибаться под кого бы то ни было. Даже под того, кто нравится. Нет, не те характеры.

В десятку. В яблочко. В тютельку. Как ещё назвать эту встречу? Странно, что не разверзлись небеса, не пошёл снег летом, не загорелось море, не запели соловьями вороны… Такие встречи, когда не просто паззл складывается, а сама гармония показывается во всём своём совершенстве, случаются крайне редко, обидно редко… почти никогда. Но мироздание почему-то никак не отреагировало на уникальное событие в городе Москве. Зато сами герои всё поняли: они были люди взрослые и многие вещи быстро схватывали в силу опыта и недюжинного ума.

– Тебя не смущает, что я настолько старше? – и в его голосе нет страха, тревоги, истерики. Есть только желание констатации, понимание, что этот вопрос должен быть обговорён.

– Разве это имеет для нас хоть какое-то серьёзное значение? – и в её ответе ни капли лицемерия или неправды. Возраст? Какая вообще может быть разница – тридцать, пятьдесят пять… Да хоть сто пятьдесят пять, ведь это тот самый единственный человек, который ей нужен, которого она даже не искала и не ждала, потому что была уверена, что таких не существует вовсе. Возраст – последнее, что может её волновать в этом случае.

Аркадию была видна вся её бесхитростность. Он заметил (не мог не заметить хотя бы в силу своего печального опыта), что Лидию вообще не интересовало его материальное положение. Конечно, она понимала, что человек, который так выглядит и ведёт себя, занимает такое положение на работе, не может быть беден, но никаких тем про его счета, недвижимость и прочие вполне важные для жизни вещи она не поднимала и даже не намекала ни на что. Зато её интересовало его дело, что и как он придумывает, как это работает, и она задавала бесконечные вопросы – не такие уж, кстати, наивные и беспомощные для неспециалиста и гуманитария.

"Что ж, её ждут сюрпризы, даже здорово!" – думал Аркадий, целуя тонкие Лидины пальцы и с нежностью наблюдая за её такими живыми и трогательными, "говорящими" даже в молчании бровями, что хотелось их потрогать. Иногда он прикасался к ним, Лида удивлялась:

– Что тебе дались мои брови?

– Видела бы ты себя со стороны – какие они у тебя болтушки! – смеялся Аркадий. Лида напрягала лоб и старалась зафиксировать мимику в одном положении.

– Эта подвижность мне дорого обойдётся в будущем – будут морщины, – озабоченно замечала она, и тут же непослушная бровка вырывалась из мышечного плена и горестно вздымалась "домиком".

– Не вздумай колоться всякой гадостью! – предостерёг Аркадий. – Плевать тысячу раз на морщины, но твои бровки я люблю, как маленьких котят…

Лида покатилась со смеху.

– Бровки он любит, как котят! Месье, вы – ненормальный! – смеялась она. И что выделывали при этом её брови!

В свою очередь, Аркадий любил спрашивать Лиду о её работе: и его на самом деле очень интересовало, насколько переводы Бальзака, Стендаля и даже Дюма соответствуют первоисточнику, коли уж Лиде посчастливилось читать и понимать подлинники. И Лида, возможно, впервые в жизни очень много говорила на эту тему, рассказывая про всякие нюансы, про то, как, с её точки зрения, были некорректно переведены некоторые произведения Мопассана, "я бы сделала по-другому".

Тут можно было бы и закончить историю радостным воплем "Горько!" и словами "Жили они долго и счастливо и умерли в один день". А я так не хочу. Не знаю, кого как, а меня всегда, с детства, дико интересовало, что там было дальше у Золушки с Принцем, у Дюймовочки с Эльфом и у всех прочих сказочно счастливых влюблённых пар. Поэтому продолжаем…

"Две большие личности. С характерами ой-ёй. Любители уединения и даже одиночества. И вдруг эти люди поняли, что вместе может быть ничуть не хуже, чем без никого, даже лучше. Вот именно им двоим быть вместе – лучше!

Регистрация брака для Лиды и Аркадия была абсолютно формальным ритуалом, даже в каком-то смысле немножко стыдным. Но это необходимо было сделать, чтобы впредь нигде и никогда не возникало никаких неожиданных проблем и недоразумений. Хотя бы на всякий случай. И свадьба… О свадьбе стоит упомянуть. Об очень скромной свадьбе в любимом грузинском ресторане Аркадия – всего-то на пятнадцать человек. Если честно, то они оба не хотели вообще никакого пиршества, то есть, им двоим совсем ничего не было нужно, но всё же решили использовать сей повод хотя бы для формального знакомства тех, кого познакомить необходимо. Столкнулись два мира, две группы людей, прежде друг другу чужих, неизвестных. И как-то надо было попытаться если не соединить, то хотя бы их сблизить.

Скрытность и необщительность даже с приятелями сыграла с "молодыми" плохую шутку, ведь никто ни к чему не был подготовлен. На свадьбе, разумеется, были растерянные Лидины родители – их морально подавил и вид, и манеры жениха, они чувствовали классовую несовместимость и плохо, очень плохо подумали о дочери. Из Лондона приехали дети Аркадия. Лидия полюбила их сразу, с порога: ведь у дочки глаза Аркадия! А у сына его фигура, походка и голос! Но дети почему-то смотрели на неё колючими глазами, а улыбки у них были вымученные. Лидия не понимала…

Однако ничто не могло омрачить её счастья. Поэтому улыбающаяся, разрумянившаяся Лида в тот день ну никак не выглядела на свои тридцать! Удивлённые старые друзья Аркадия, улучив момент, тихонько поинтересовались:

– Сколько, говоришь, ей лет?

Аркадий усмехнулся, ответил и добавил чуточку раздражённо:

– А вы кого ожидали увидеть? Бабушку?

Приятели как-то странно дёрнули плечами. В этот момент их жены представились им именно бабушками, и это вызвало плохие чувства. На их лицах явно читалось удивление, переходящее в недоумение.

А приглашённые Лидины приятельницы, слушая жениха и его окружение, сделали свой вывод и, тоже, улучив минутку, спросили невесту:

– Лид, он адски богат?

Да и потом, на следующий день, когда гости отзванивались и благодарили за "чудесно проведённый вечер и такую прекрасную свадьбу", друзья и приятели снова невольно затрагивали так взволновавшие их темы возраста и благосостояния.

Так что после всех этих разговоров оба, и Лида, и Аркадий, поняли, что они вдвоём образовали третий мир, отдельный, далёкий от всех. И самым удивительным было то, что их это ничуть не напугало: они нашли друг в друге всё то общение, всю ту полноту жизни, которые люди добирают среди друзей, в компаниях, в рабочем коллективе… Потребность и необходимость во внешнем мире отпали. "Надолго ли?" – дальновидно и язвительно интересуются искушённые. А вот, как выяснилось, очень надолго. Навсегда.

– Странно… Пытался вспомнить, как я жил без тебя, до тебя. И понял, что начал всё забывать. Ранний склероз? Не поверишь: я пытался вспомнить лицо первой жены и не смог. Так, какие-то общие черты, могу описать словами, но её облик ускользает. События будто покрылись патиной, пылью, узором из паутины.

– Эй, ты работу-то свою не забудешь? А то потом я буду виновата, что своим присутствием стёрла из твоего мозга все знания, – смеялась Лида, ощущая в животе приятное щекотание от его слов, но в то же время непонятную тревогу, что-то вроде огромной ответственности, которая теперь легла на её плечи. Впервые она почувствовала именно ответственность за другого человека. Да, это было тревожно, но, подумав над новым чувством, Лида поняла, что не променяет его ни на какую свободу от ответственности и страха за любимого. Былое одиночество с его абсолютной независимостью вдруг представилось таким печальным, что даже напугало.

– Если бы я тебя не встретила, то продолжала бы жить своей жизнью, не зная о другой. Неужели была бы счастлива, как прежде? Да нет, я не была счастлива, – рассуждала Лида, положив голову на плечо Аркадию и крепко держа его за руку, – я была спокойна и умиротворена, а это другое. Я просто не узнала бы, что такое счастье, вот. Да, трагедии не произошло бы. Но и счастья никогда не было бы тоже.

Шли год за годом, то ли шесть лет минуло, то ли семь, то ли восемь… Оба работали – успешно и с удовольствием, но только до поры, до времени. Когда грянул кризис 98-го года, Лидины дела пошатнулись. Её издательство сильно скрючилось и обеднело. Пострадало, прежде всего, как раз то, что объективно делалось очень профессионально, то есть, качественные переводы лучших зарубежных романов. Они перестали приносить ту прибыль, какую стали легко давать дешёвые покетбуки по-кроличьи расплодившихся отечественных сочинительниц детективов и женских слюнявых "хистори", а также боевики и фантазийные поделки со всего света. Увы… Лида получала на заказ максимум одну книгу в полгода. Но теперь это уже было совсем нестрашно ни с какой стороны – ни с материальной, ни с моральной. Переехав к Аркадию, а свою квартиру сдав в аренду, Лида с удовольствием занялась "гнездом": готовками, уборками… Аркадий протестовал: у него уже много лет была домработница, но Лида упросила его сократить приходы той до одного раза в неделю, а всё остальное время сама радостно и с удовольствием окунулась в домашнее хозяйство и наведение порядка. А ещё внезапно научилась печь вкусные пироги и кексы.

Частенько супруги срывались и ехали в Европу – побродить по музеям и бульварам, посидеть на Елисейских полях, в очередной раз повосхищаться Тауэром или полюбоваться узенькими улочками Барселоны. Их любимым местом стал Рим. В любую погоду, если нужно взяв зонтик и перчатки, выходили из отеля (они всегда выбирали гостиницу в самом центре города) и шастали, глазея на потрясающую красоту, не уставая ей по-детски радоваться и удивляться.

Они тихонько и очень музыкально пели в унисон старый хит из восьмидесятых – "Римские каникулы" группы "Матиа базар". Вот так шли под дождём и пели – на итальянском! Лиде было несложно в своё время выучить весь текст, и она научила словам Аркадия, который, разумеется, тоже всегда любил эту песню. Только раньше они её слушали, а теперь пели. Гуляя по улицам Рима. И каждый раз опять и снова восхищаясь его сказочной красотой и чудесами: когда вдруг из-за угла обычного квартала мог неожиданно возникнуть потрясающей красоты храм, буквально сбивающий с ног своим видом. Да, они уже наизусть знали, где пешехода ждёт "встреча", но радости от этого было не меньше, а, может, даже больше, будто из-за поворота появлялся добрый друг, которого только что поминали и так хотели увидеть поскорей.

А московские зимние вечера… На мягком диване под одним огромным пледом. Перед экраном самого большого на тот момент телевизора. Они пересмотрели весь "золотой фонд" Голливуда, к которому оба были неравнодушны. Особенно мюзиклы и детективы. Иногда один из них вскакивал и бежал на кухню, чтобы сварить кофе, и потом приносил на изящном подносике две дымящиеся ароматом чашки и конфетки. И совместный просмотр – теперь уже с кофе – продолжался. Старый Голливуд звучал фокстротом или свингом, мелькал чёрно-белый экран, а два взрослых человека с совершенно счастливыми и умиротворёнными лицами, обнявшись и пританцовывая плечами, смеялись над собой и целовались, как подростки на заднем ряду кинотеатра".

Ох… описывать счастливое и благополучное существование – скучно, читать про это, наверное, ещё скучнее. Это то, что надо проживать самому, наслаждаясь, получая удовольствие каждый день, каждую минуту – от жизни, от своей "половинки", от красоты и гармонии, от любви. О чём писать-то, а, главное, зачем? Поэтому вполне можно прерваться и отделаться общими словами "они были счастливы каждый день и это не кончалось"… до случившейся драмы. Никогда не бывает всё гладко и прекрасно до бесконечности. Это невозможно по закону природы.

М-да, невозможно. Так же, как невозможно долгое время умирать от нестерпимой боли. Либо уже умираешь, либо боль начинает притупляться. Кровавая рана имени Андрюши затягивалась в моей душе долго, года три, как минимум. Можно не верить, но за три года у меня не было ни одного мужчины, даже одноразового. Я смотреть ни на кого не могла. Зато потом как прорвало: гуляла напропалую! И не искала никаких ОТНОШЕНИЙ, ни в коем разе! Хотела лишь потешить тело, самолюбие и в каком-то смысле быть, как все. Ну, не монашкой же жить, на самом деле, разве нынче время монашек? Скромниц? Духовных и себя блюдущих? Я вас умоляю… А быть, как все, для меня было важно, потому что "как все" – это нормальность, это про людей, которым не надо кутаться в балахоны и жевать бесконечный дирол с ксилитом. Потому что таким "как все" не изменяют вдохновенно и с идеей, унижая и растаптывая в пыль. Ну, хоть в чём-то надо было быть достойной… достойной "каквсехности". Пусть в гульбе и в быстром сексе, раз нынче это правильно и соответствует "человеческому, которое никому не чуждо". Смешно: когда говорят, что "ничто человеческое не чуждо", то имеют-то в виду как раз самые что ни на есть животные проявления, в частности, случки с кем попало, бесконечные интрижки и перепихоны. В таком случае, всем кроликам, котам и прочему зверью ничто человеческое не чуждо.

Вот понимаю умом всю бредовость этого, но принимаю, как данность. И хочу, хочу быть такой, как все, не отдельной и не отверженной, а уверенной в себе и… наглой. Чтобы не проигрывать в сравнении, чтоб быть "правильным пацаном". Если честно, то это всё в прошлом уже, так было когда-то, давно. Сейчас от этого если что и осталось, то кусочки, осколки, черепки. Иногда что-то такое кольнёт, взыграет, вдруг захочется влиться в "ряды здорового коллектива" и не быть там ни белой, ни зелёной вороной, а в доску своей, всем нравиться. Но быстро проходит, "попускает", как говорят в Украине – годы уже не те, мне и одной теперь неплохо. Даже в балахоне.

Так вот… Гуляла я отчаянно, хорошо хоть к выпивке не пристрастилась: причиной тому была головная боль, которая сваливалась на меня от пары бокалов даже самого сухого вина. Поэтому пила я очень мало, зато курила много, но от этого не теряют человеческий облик и не деградируют. Поэтому всё шло почти нормально, если не считать моей маскодежды и неизменных кепочек или платочков на башке. Но теперь я уже знала, что это вполне себе стиль, такая вот моя личная самость, это вполне можно использовать, как аргумент того, что я – уверенная в себе, нашедшая свой образ женщина. И в то же время – не ворона. Нормальный среднестатистический вариант.

Где и когда я впервые увидела Глеба, не помню. Но мы пересекались в разных компаниях не раз и не два, прежде чем обратили друг на друга внимание. Впрочем, не совсем так. Глеб признался мне, что сразу зацепился за меня глазом, но я была так увлечена каким-то парнем, что он ни на что не решился. А в другой раз я была увлечена уже совсем другим парнем, и тогда Глеб у кого-то спросил обо мне… Ну, а в третий раз мы разговорились.

Вот заговорила тогда с ним, и через пять минут надо было бежать на край географии! Ведь очевидно же стало, что непростой человек – это мягко говоря, что не из моей жизни, не из моего круга, а здесь и сейчас нас случайным образом свела чисто молодёжная и ещё винегретом перемешанная тусовка, когда люди только определяются в своих "кругах", только начинают находить тех людей и те компании, которые потом надолго или даже навсегда – в доску свои. Нам было по двадцать пять. Да-да, уже совсем взрослые, но ещё догуливающие студенческую юность, медленно и постепенно прощающиеся с ней. Кстати, в тех компаниях с каждым разом людей становилось всё меньше и меньше: кто-то женился, выходил замуж, рожал детей; кто-то куда-то уезжал – в некую новую жизнь и далеко, а кому-то просто уже надоедало. Были даже такие, кого засасывала любимая работа, и их больше с нами не было.