banner banner banner
Египетский роман
Египетский роман
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Египетский роман

скачать книгу бесплатно

Египетский роман
Орли Кастель-Блюм

«Египетский роман» – полуавтобиографическая сага о нескольких поколениях семьи репатриантов из Египта, чьи предки жили там еще во времена Моисея, но не последовали за ним в Землю обетованную.

Реальность и вымысел, факты и семейные легенды сотканы автором в многоцветное полотно истории целого народа. Это маленький роман о большой семье, похожей на раскидистое дерево, каждый листок на котором – судьба человека. За «Египетский роман» Кастель-Блюм получила премию Сапира – главную литературную награду Израиля.

Орли Кастель-Блюм

Египетский роман

Памяти Фабианы Хейфец

(1958–2011)

Перевод с иврита Вениамина Ванникова

Фотография на обложке ©Reli Avrahami

Перевод с иврита Вениамина Ванникова

????? ????-???? I ?????? ?????

Copyright © Orly Castel-Bloom, 2015. Published by arrangement with The Institute for the Translation of Hebrew Literature

© ИД «Книжники», 2019

© В. Ванников, перевод, 2019

© И. Бурштейн, оформление, 2019

Глава 1

Свадьба в Каркуре

Он приедет на тракторе прямо по полям, так и сказал, мысленно повторяла Вивиан, причесываясь перед зеркалом в туалете банка. Обидно, что волосы никак не желают укладываться, да еще в день свадьбы! Правда, платья у невесты нет, и церемонию проведут на максимальной скорости в доме каркурского раввина, но все же это свадьба! Будет разбит стакан, будут произнесены обеты. И она сравняется со всеми, с подругами из «египетского ядра»[1 - Поселенческое ядро – сплоченная группа, члены которой собираются вместе переехать в сельскохозяйственное поселение или создать новое поселение. В описываемый период многие такие группы создавались за границей среди будущих репатриантов под эгидой различных политических и молодежных движений. – Здесь и далее примеч. пер., если не указано иное.]. Некоторые уже беременны, а кое у кого и ребенок бегает, и не за материной юбкой, а сам по себе! И сестрам она больше не будет завидовать, хоть обе выходили замуж в «Небесных вратах» – роскошной каирской синагоге. Какая жалость: не могла она тогда приехать, жила в Стране Израиля, в кибуце.

В свои двадцать шесть Вивиан ужасно отставала от других, хоть плачь.

Чарли был младшим из пяти братьев, которые родились у Флор и Давида Кастиль еще в Египте, в первой половине прошлого века. Первыми родились три дочери, но они умерли одна за другой: не было тогда хороших лекарств. Одна в семь лет от тифа, другая в десять от черной оспы, третья в одиннадцать от аппендицита. Сама Флор умерла от горя в пятьдесят, ее похоронили в Каире, а не в Газе, как сначала думала Вивиан.

Мать Вивиан тоже звали Флор, но их семья жила в Египте много сотен лет, может, слишком много сотен лет, а то и тысячелетия, ведь, по словам матери, они происходили от того единственного семейства, что не упомянуто в истории народа Израиля: во время великого Исхода это семейство отказалось следовать за Моисеем и осталось в рабстве. Только спустя столетия они освободились и стали вольными охотниками, а когда изгнанные из Испании евреи добрались до Египта, этот род поспешил соединиться с ними, ибо мистическим образом ощутил древние узы крови.

Чарли был худой и очень молчаливый, погруженный в себя. Он так и не оправился от потери трех сестер и особенно от того, как мать вела себя после их смерти. Она до последнего дня не отпускала от себя Чарли – младшего, восьмого ребенка, отраду своей старости.

Вивиан догадывалась, что Чарли все еще в плену прошлого – он молчал, часто моргал и очень много курил, но она верила, что как раз из-за таких утрат ее избранник станет образцовым семьянином. Уж конечно Чарли постарается найти постоянную работу и будет приносить деньги в свою единственную семью и не станет орать во все горло, как ее парочка братьев: их вопли разносились по всему каирскому кварталу Гелиополис, маленькая Вивиан и ее сестры Сесиль и Соланж не смели нос на улицу высунуть от стыда.

А еще Вивиан надеялась, что муж не склонен к побоям и изменам. Бить – ну это она еще, может быть, стерпит, хотя, наверное, постарается побольнее отомстить, а если муж обманет? Если у нее соперницы появятся, и ведь все будут знать, что она обманута? Такого позора ей не вынести.

Вовек не забыть, какую сцену закатила мать, когда отец был разоблачен и вдобавок выяснилось, что он делил свои доходы на две части, притом не совсем равные. Чуть ли не двадцать лет отец вытворял свои фокусы у всех под носом, об этом никто не упоминал, но почти все знали. Нет, с Вивиан ничего подобного не случится. Она с Чарли глаз не спустит ни днем ни ночью. Ну максимум одна измена, ну максимум две, но чтобы такое тянулось пятнадцать-двадцать лет, чтоб он завел детей на стороне? Уж Вивиан будет всегда начеку, уж она-то не проглядит ни малейшего признака измены; все эти тревожные сигналы они с сестрами в свое время обсудили в кафе «Рич». Девушки недоумевали, как это мама могла ничего не замечать, и, тщательно разобрав всю историю, пришли к выводу, что мать была слишком поглощена заботами о первенце.

Не только сестры Вивиан обзавелись уже семьями. Вита, брат Чарли, тоже был женат. Его Адель не любила яичный желток и рассказывала всему «египетскому ядру» кибуца, что наполовину она ашкеназка. Все знали, что Адель ест только белок, поэтому в столовой ей давали два яйца. Желток она отдавала мужу, который теперь станет деверем Вивиан. Что общего между ашкеназским происхождением и нелюбовью к желтку, не поймешь, однако Адель всегда упоминала об этих двух своих свойствах одновременно.

В шесть надо быть у раввина. Хоть он из Ирана, в обряде ничего иранского не будет, а Вивиан все равно, какие выберут напевы для молитв, лишь бы это поскорее завершить и оказаться замужем, как все. Чарли тоже сказал, что ему без разницы, как будут петь молитвы. Он захватит несколько фунтов и сунет тайком раввину, пускай тот без лишней мороки сделает свое дело и поскорее их отпустит. По правде говоря, Чарли слишком настроен против веры. И слишком коммунист. Голова у него совершенно этим забита. Все твердит «Га-шомер га-цаир» да «Га-шомер га-цаир»[2 - «Юный страж» – еврейская молодежная организация скаутского типа и левой ориентации.].

Вивиан рассчитала, что выехать из Тель-Авива надо не позже трех. Накраситься прямо в Каркуре, у раввина в ванной есть зеркало. Все причиндалы можно сложить в косметичку, да их и немного. Кто станет ее фотографировать? Уж она сама точно этого делать не собирается.

Она вернулась на свое рабочее место в банке и сказала начальнику:

– Господин Конфорти, сегодня мне нужно раньше уйти с работы.

– Почему? – спросил господин Конфорти («Болгарская фамилия», – отметила она про себя).

– Свадьба.

– У всех то и дело свадьбы. Что будет, если каждый раз все станут отпрашиваться пораньше? Вроде как «день кончился, и все»?[3 - Господин Конфорти цитирует популярную армейскую песню. – Примеч. ред.]

– Нет-нет, это я выхожу замуж.

Вивиан всегда была застенчивой, но сломить себя никому не позволяла.

– Ты? – поразился Конфорти? – Сегодня?

– Да. В Каркуре. Чтобы успеть, надо уйти раньше. Поеду на «Эгеде»[4 - Автобусный кооператив.].

– Что это за свадьба?

– Свадьба у раввина. Раз-два, и все. Завтра буду здесь.

– А где жених?

– В кибуце, он там служит.

– А ты, значит, в Тель-Авиве?

– До свадьбы. – Она усмехнулась и отогнала тревожные мысли, не стала бередить больное место. Вивиан не имела ни малейшего представления о том, что предстояло после свадьбы. У них с Чарли об этом речь не заходила. Свои заветные мечты у Вивиан были, но к согласию с женихом она не пришла. Она оставила кибуц Эйн-Шемер вместе со всем «египетским ядром», а ему еще предстояло завершить четыре года в кибуце, которые приравнивались к обязательной армейской службе. Жизнь в кибуце его околдовала, особенно по душе Чарли пришлась работа в поле и в кухне.

«Вот ведь странно, – думала Вивиан, – каких-то два-три года назад Чарли в феске, с видом гордым и независимым, выходил на каирские улицы, участвовал в демонстрациях египетских левых и выкрикивал проклятия королю Фаруку». Сама Вивиан не видела в короле ничего плохого и восхищалась монаршим великолепием, хотя именно его люди выселили ее семью буквально за сутки из приличного квартала в простонародный. И вот теперь Чарли, словно у него нет внутреннего стержня, заделался вдруг сионистом и страстно полюбил кибуцные порядки, совершенно нелепые, как считала Вивиан. Она всю жизнь мечтала о том, как у нее появится наконец что-то свое, чем не надо делиться с сестрами или «товарищами».

Члены «египетского ядра» происходили из разных каирских кварталов. «Га-шомер га-цаир» всех объединил и вывел из Египта в кибуц, а потом вышвырнул из кибуца в Хадеру, запихав в автобус, но об этом после. Вита, брат Чарли, и другие ребята уже устроились в большом городе Тель-Авиве или в новом городе Холоне, где дома растут прямо на глазах. Казалось бы, дело ясное: после свадьбы Чарли должен последовать за ними.

– Иди сейчас, – сказал ей в час дня начальник-болгарин, из кожи вон лез, чтобы помочь. – Будет в запасе время приготовиться. Платье свадебное надеть.

– А у меня нет свадебного платья, – засмеялась Вивиан. – Вот что я надену.

Она потянулась за пакетом и показала содержимое: шикарный костюм-двойка серо-белых тонов и кокетливые туфельки на высоких каблуках, последний крик моды.

– Что ж, поздравляю, – протянул господин Конфорти, а потом, словно пытаясь ее разбудить, словно пытаясь разбудить весь мир, воскликнул: – Нет, я не понимаю, почему ты не взяла отгул?!

– Незачем, – сказала Вивиан и смущенно опустила голову.

– Уходи в четверть второго. Когда у тебя автобус в Каркур? Откуда он отходит?

– Раз в два часа, каждый четный час, с центральной станции.

– Поезжай на двухчасовом. – Начальник с тревогой посмотрел на часы. – Во сколько свадьба?

– В шесть, у раввина…

Он явно расстроился:

– Так что же ты будешь делать все это время?

– Не беспокойтесь за меня.

Она вышла в полвторого, чтобы забежать к парикмахеру, который сделал ей прическу в рассрочку, половину взял сразу, половину подождет до следующего месяца. Очень красивая укладка, до Каркура продержится. Вот и хорошо, а то волосы очень непослушные. У Чарли волосы не такие. Вивиан видела почти всех братьев, и у всех волосы были хорошие. Она очень надеялась, что дети пойдут в отца, особенно девочки, тогда им не придется, когда вырастут, тратиться на парикмахера. Вивиан толком не знала Чарли и все же мечтала, чтоб дети больше унаследовали от него, а не от нее. Вот до какой степени старшему брату удалось подорвать ее самоуважение.

Что касается внешности, то, если родятся дочки, пусть будут похожи на ее среднюю сестру, а если сыновья – на старшего брата, высоченного красавца. Одно время он требовал, чтобы сестры ему все в кровать приносили на подносе. Если Вивиан отказывалась его обслуживать, он колотил ее по ночам и отговаривался тем, что якобы делает это во сне. Чуть ли не каждую ночь, не просыпаясь, приходил из комнаты, где спал с младшим братом, в комнату девочек, набрасывался на Вивиан и лупил до полусмерти. От ее криков просыпался весь дом, а поскольку брат пребывал в лунатическом сне, отцепить его от жертвы было нелегко. И вот так, не просыпаясь, искалечил ей не тело, а душу.

Вивиан накинула плащ поверх костюма: день выдался совсем холодный. Сразу же после свадьбы отдаст плащ сестре, что живет с мужем в Иерусалиме. Вивиан даже в голову не пришло пригласить сестру на свадьбу в Каркур. Она ведь такая красавица, а муж-усач – любитель рассуждать, он всегда прав, и в подтверждение своих слов смотрит пристально и грозно и ссылается на разные словари, что у него всегда под рукой.

Без четверти шесть дом раввина оказался пуст, и некому было открыть дверь. Вивиан осторожно присела на каменную ограду у входа, достала из сумки зеркальце, поправила макияж, сделанный в парикмахерской за счет заведения. Успела выкурить сигарету. Раввин пришел без пяти шесть и провел ее в гостиную. Чарли немного опоздал: приехал на тракторе, незнакомые Вивиан девушки тряслись на подножках по обе стороны от кабины. Чарли надел белую рубашку с рабочими брюками, был чисто выбрит и надушен дорогим одеколоном, изрядный запас которого раздобыл во Франции, по пути в Израиль, и хранил в тайнике где-то на кибуцных складах. Тяжелой связки ключей от всех складов, которую он берег как зеницу ока, сейчас при нем не было; разумеется, эту огромную связку он скрепя сердце оставил в надежных руках. «На свадьбу он приедет на тракторе прямо по полям…» – твердила про себя Вивиан. Стали появляться гости, они приехали обычным путем, по шоссе. Не исключено, что кто-то из тех пятерых, что жили в центре страны, как раз и прокладывал дорогу, по которой добирался сейчас на свадьбу. Всего собралось двенадцать мужчин и женщин. Чтобы прочесть «Семь благословений», нужен был миньян – десять мужчин, и добровольцев пришлось искать на улице среди прохожих.

Во время церемонии много шутили. Кто-то что-то скажет – и все засмеются. Сама Вивиан все время улыбалась, не выставляя напоказ зубов: в свое время родители не позаботились их выровнять. Чарли рассеянно вертел головой по сторонам, как невнимательный ученик на уроке, раввин даже сделал ему замечание, чтобы он успокоился и не нарушал ход собственной свадьбы. Поцеловались наскоро. Когда гости стали расходиться, Чарли сказал:

– Тебе в Тель-Авив, с Витой и Аделью, мне – в кибуц с Мирьям и Полой. – Он говорил по-французски: – Мне на все дела еще две недели в кибуце. Глупо ездить каждый день туда-сюда, туда-сюда. Через две недели приеду.

– Конечно, – согласилась Вивиан. – Очень глупо ездить каждый день туда-сюда, туда-сюда.

А она-то надеялась, что он хотя бы приедет с ней в Тель-Авив в этот вечер, и они пойдут в кафе, и он останется ночевать и уедет в кибуц первым или вторым автобусом. На второй она его проводить не могла, потому что на работе не предупредила, но уж на первый проводила бы.

Глава 2

Чемодан Адели

В Адели сионизма не было ни капли. Кибуц или Сталин – ей все равно. Сионизм, коммунизм, социализм казались ей чем-то вроде тараканов, которых надо извести, чтобы обеспечить чистоту и освободить место для значимых вещей. К их числу относились любовь, покой, красота, здоровая и умеренная пища (она никогда не переедала), красивая одежда, а при надобности, как постепенно выяснилось, и врачи.

Адели не так уж хотелось в Израиль. Да, она не пропускала ни одной встречи «Га-шомер га-цаир» в ячейке Жавеса в Каире, но только из-за наставника, из-за Виты. В будущем она планировала переехать во Францию, поселиться рядом с Беатрис, своей сводной сестрой, и поступить на химический факультет Сорбонны.

Все планы порушила любовь к прекрасному и благородному Вите. Усердный и преданный активист «Га-шомер га-цаир» в Каире, проповедник равенства и братства обещал Адели верность до гроба, если она присоединится к нему в Израиле, куда он страстно стремился. Так Адель оказалась в Израиле и начала строить свою жизнь здесь.

Еще подростком она поняла, что Вита человек необыкновенный, редкий, ради него стоило отказаться от любых правил и пропитаться любыми идеалами, лишь бы завоевать его сердце.

Когда отец Адели женился на ее матери, ашкеназке из Германии, сефардская семья отреклась от него. Отец умер, едва Адели исполнилось два месяца, а теперь у нее самой настоящий чистокровный сефард. Эдипов комплекс, или как его. Адель знала о семейной истории Виты больше, чем Вивиан о семье Чарли. История-то была та же самая, но Чарли никогда ничего не рассказывал, семейные корни его мало интересовали. А Вита снова и снова пускался повествовать о своих предках.

В пору изгнания евреев из Испании семеро братьев после долгих мытарств сели на корабль, а потом перешли на другой корабль, и, скорее всего, потом еще на один, и наконец добрались до порта Газы, где и поселились. Праотцы Виты боролись с саббатианцами[5 - Движение последователей Шабтая Цви, лжемессии, принявшего ислам (XVII в.).] и после того, как удалось их победить, рабби Шмуэль Кастиль построил в Газе первую синагогу.

Хотя Адель ничего не знала о саббатианцах, пока не услышала о них из уст своего любимого Виты, она сразу же признала историческую истину. Будущий химик с научным складом ума, она уважала факты и никогда не кривила душой. А если не оставалось выбора и надо было солгать, тут же меняла тему.

Романтическая история о семи братьях, изгнанных из Испании и переходящих с корабля на корабль, пока не добрались до берега Газы, да и сам Вита, пышноволосый, смуглый от природы, с медным оттенком загара (признак светлой пигментации в роду), Вита и его беззаветная преданность – все это покорило Адель. Она знала: на руках у нее козырь, которого хватит на всю жизнь.

Ради его уверенных и убедительных речей, ради обещания защищать ее от всего на свете она забыла о Сорбонне и о Париже – но не о химии. Если понадобится заползти под брюхо к корове и подоить ее, она ляжет на солому, подоткнет под спину чистую подушку в наволочке с цветочками, вышитыми маминой рукой. Она будет лежать там, среди репатрианток из Румынии, которых она не переносит, и дергать коровье вымя голыми руками, потому что в перчатках не получается извлечь ни капли молока. Только незащищенными пальцами, невзирая на завещанные мамой правила немецкой гигиены.

– Ни то ни другое, – ответила Адель на вопрос раввина из Пардес-Ханы, который явился в общежитие «египетского ядра» кибуца Эйн-Шемер, чтобы сочетать Адель браком с ее Витой. «Мой Вита» – именно так чувствовала Адель! Одновременно женились еще шесть пар, и вовсе не каждая невеста могла сказать «мой» о своем женихе, но большинство все-таки могли. Раввин привез одно кольцо для всех, которое переходило от одной пары к другой.

Раввин повторил вопрос. Адель учила иврит в кибуцном ульпане[6 - Курсы по изучению иврита для новых репатриантов.] и прекрасно поняла, что он спросил – сефардка она или ашкеназка.

– Ни то ни другое, – повторила Адель, а потом сказала: – Я знаю, что отец умер, когда мне было два месяца.

Раввин принялся расспрашивать: девичья фамилия матери, полное имя отца – и выяснил, что Адель сефардка по отцу и ашкеназка по матери, происходившей из Германии.

Через неделю после свадьбы Виту вдруг перевели на дойку. Адель встревожилась: она знала доярок из «румынского ядра». Для нее женская красота определялась белизной кожи, а румынки были светлее, то есть красивее, чем она. Им было по шестнадцать – семнадцать лет, Вита будил их утром, если они не просыпались сами, примадонны этакие. А если они не просыпались от стука в дверь, он имел право отворить дверь, войти в комнату и легонько их потрясти.

Адель никак не могла понять, что за нравы такие в кибуце? Женатый мужчина входит в комнату, где спят девушки, здоровые, все, как говорится, при них, и он их трогает, чтобы разбудить и отправить в коровник?

Когда кончалась дойка, у Виты начиналась пастушеская смена. И лишь тогда, когда Вита оставался наедине с животными, Адель могла позволить себе спокойно вздремнуть.

Вите жизнь на новом месте нравилась, но Адель мучилась и не видела конца кибуцным тяготам. Ей приходилось носить уродливую одежду, выданную на складе, а Нина или Хигеле носили платье, что Адель купила во Франции, где они провели несколько недель на «тренировочной» ферме в Ла-Рош, между Парижем и Дижоном, прежде чем добрались до этой дыры в Израиле. Нине платье очень шло, а на Хигеле висело: Хигеле лопает все подряд, но остается тощей, как жердь. Может, это оттого, что она болтает без умолку.

Платье прибыло в Израиль в Аделином чемодане. Уже в кибуце, когда пришлось разделить имущество с товарищами, Адель сражалась именно за чемодан, а не за его содержимое. В бараке «египетского ядра» из-за чемодана разгорелись жаркие споры. В тот день заседание вела дылда Лизетта, девица очень радикальная насчет общности имущества. Адель билась за чемодан, как будто он из чистого золота, как будто в мир не пришел социализм, но дылда Лизетта дала ей отпор с яростным сталинистским пылом.

Это был твердый, красивый кофр, обтянутый клетчатой тканью. В открытом виде он превращался в шкафчик со множеством полочек и ящичков с восхитительными прозрачными, словно бриллиантовыми, ручками. Чемодан был очень дорог Адели, ведь она вместе с мамой укладывала в него вещи перед отъездом на ту ферму в Ла-Рош.

Адель никак не могла взять в толк, с какой стати Лизетта прицепилась к чемодану. Они ведь уже в кибуце, и должны прожить здесь лет пятьдесят – шестьдесят, верно? Так какое Лизетте дело до чемодана, который Адель сохранит в память о маме? Она же никуда больше не уедет в ближайшие пятьдесят – шестьдесят лет!

Через день Лизетта организовала голосование: кто за и кто против личного чемодана. Она подобрала доводы, на которые Адель не сумела возразить. Лизетта умела говорить красиво, с выразительными интонациями, могла даже стукнуть кулаком по столу; Адель же была не оратор: будущий химик может справиться с множеством пробирок, а не с множеством слов.

Она не сердилась на Виту за то, что его не было на обсуждении чемодана: он тогда работал на прокладке шоссе в Негеве. Тот редкий случай, когда Адель боролась одна против всех. Правда, на голосование Вита успел. Там были все: Вивиан, Чарли, Роза, Барбара, Анриетта, Лизетта, Одетта. Чтобы сохранить чемодан, Адели не хватило одного голоса, и она, конечно, не знала, чьего именно, потому что голосование было тайным.

Это случилось в 1951 году. Через год и несколько месяцев все кибуцы национальной организации «Га-кибуц га-арци» устроили то, что называлось иностранным словом «референдум», – тогда для этого еще не придумали термина на иврите. На повестке дня стоял вопрос об отношении членов кибуца к пражским процессам: большинство подсудимых на этих показательных процессах в Чехословакии были евреи. Их обвиняли в троцкистско-сионистско-титовском заговоре, в служении американскому империализму. Члены левого крыла кибуцного движения верили обвинениям и поддерживали процессы. Среди них оказались и некоторые члены «египетского ядра»: коммунисты, преданные Сталину, «Солнцу народов», были убеждены в существовании троцкистско-сионистско-титовского заговора в пользу Америки, хотя в том числе арестовали и двух приехавших в Прагу израильтян, одного даже из руководства «Га-кибуц га-арци». Их также обвиняли в шпионаже против Советского Союза. Члены «египетского ядра» решили, что будут голосовать по своему усмотрению. Одни отстаивали свободу идей, другие преданность партии и Сталину, третьи ухитрялись совмещать оба принципа. Они не знали, что их ожидает.

Вскоре те, кто проголосовал в поддержку пражских процессов, были вынуждены покинуть кибуц, где прожили уже три года и собирались остаться до конца своих дней. В автобус, что вез изгнанников на центральную автобусную станцию Хадеры, вместилось двадцать три члена «египетского ядра», поддержавших пражские процессы, и почти шестьдесят их товарищей, присоединившихся из солидарности, но Чарли там не было. Всякий, кто помнит размеры тогдашних автобусов, поразится: небывалое дело, чтобы столько человек набилось в один автобус. Адель поднялась в салон одной из первых. Обернувшись, она увидела дылду Лизетту, коротко и неряшливо постриженную, с тем самым чемоданом в руке. Вне себя от ярости, Адель накинулась на нее:

– Поздравляю с обновкой.

Лизетта горько усмехнулась:

– Это я вечером сама постриглась, а Джо сзади подровнял. Как получилось – ничего?

– Я бы сходила к парикмахеру, убрать, где торчит, – сказала Адель и добавила: – Я о чемодане.

– А, чемодан. – Вот же дылда эта Лизетта, под метр восемьдесят. – Внутри все раздолбано. Не знаю, что с ним делали. Наверное, поставили в детском доме[7 - Дети в кибуцах с самого младенчества жили в детском доме под надзором воспитателей, отдельно от родителей.] как шкафчик для игрушек.

– В детском доме? – ужаснулась Адель.

Они говорили по-французски.

– Нас вышвырнули из кибуца, потому что мы нарушили идейное единство, а ты жалуешься, что твой чемодан стоял в детском доме! – рассердилась Лизетта. – Адель, очнись. Хватит в облаках витать!

Лизетта всегда соображала быстрее прочих, спорить с ней не имело смысла. Но как Адель объяснит маме, встречающей ее на центральной автобусной станции в Тель-Авиве, что нет у нее больше того чемодана, похожего на гардероб с полочками и ящичками? А рядом на автобусной станции будет крутиться дылда Лизетта с этим самым чемоданом, и мама непременно заметит такой редкостный чемодан в руках у такой бросающейся в глаза девушки.