Методы ведения войны: истоки и современность

Марина Кассиль

Методы ведения войны: истоки и современность

Введение

Война – это, пожалуй, одно из самых постоянных и противоречивых явлений в истории человечества. С глубокой древности и по сегодняшний день люди неизменно сталкиваются с необходимостью воевать – за ресурсы, территории, власть, идеи, влияние, безопасность. Если меняются орудия, стратегии и масштабы, то сама суть войны остаётся в каком-то смысле неизменной: это столкновение воли, в котором одна сторона стремится навязать свою силу другой. Однако методы, с помощью которых эта воля утверждается, претерпели кардинальные преобразования. Понимание этих изменений – ключ к осознанию того, в каком мире мы живём сегодня.

Война всегда была больше, чем просто бой с оружием в руках. Это – целая система, где сплетаются между собой технологии, экономика, информация, психология, культура и даже религия. В разные эпохи разные элементы выходили на первый план: от рыцарских поединков до тотальных бомбардировок городов, от штурма стен до хакерских атак на энергетические системы. И если раньше противостояние было локализовано на конкретных полях сражений, то сегодня война растворяется в повседневности, маскируется, меняет обличье, часто становясь незаметной до тех пор, пока её последствия не становятся необратимыми.

Цель этой книги – не просто проследить эволюцию способов ведения войны, но понять, почему и как происходила трансформация, какие переломные моменты подталкивали государства и армии к поиску новых тактик, какие вызовы становились триггерами для технологических и организационных революций. Война всегда отвечает на вопрос времени: она есть отражение уровня научного развития, политической структуры, мировоззрения эпохи. В этом смысле история войны – это зеркало человечества, иногда пугающее, иногда откровенно жестокое, но неизменно правдивое.

Наша с вами эпоха – особенная. Мы стоим на пороге мира, в котором войны всё чаще ведутся без формального объявления, без ясного фронта и без классического победителя. Бои могут разворачиваться в киберпространстве, на биржах, в информационном поле, в законодательных и технологических лабиринтах. Противник может быть представлен не армией, а группой неизвестных программистов, а поражение может наступить не в результате утраты столицы, а из-за массовой утраты доверия к государству, правде, самому себе. В этом контексте старые понятия «война» и «мир» начинают терять прежнюю чёткость, и мы оказываемся в мире перманентной, гибридной, сложной борьбы.

Чтобы разобраться в современных методах ведения войны, мы должны отправиться в длительное путешествие по истории – не ради любопытства, а ради понимания. Как сложилось, что человек от меча пришёл к беспилотникам? Как армии из пеших воинов превратились в сетевые структуры, управляемые в реальном времени с другого континента? Какие технологические скачки навсегда меняли принципы боевых действий, и какие моральные дилеммы возникали на этом пути? Почему Вторая мировая война и Холодная война до сих пор влияют на тактику XXI века? Почему даже самые развитые армии сегодня боятся не столько танковых прорывов, сколько кибератак и манипуляций общественным сознанием?

В первой части книги мы подробно рассмотрим, как менялись методы ведения войны на протяжении веков, какие технологические, политические и культурные изменения становились точками невозврата. Мы увидим, что война – это не только история оружия, но и история идей, институтов, человеческой психологии.

Во второй части мы сосредоточимся на новейших методах войны, включая гибридные конфликты, прокси-противостояния, кибероперации, информационные атаки, применение высокоточных и беспилотных систем. Мы разберём, как современные государства, негосударственные структуры и частные военные компании используют новые технологии, чтобы добиваться своих целей без открытого вторжения. Особое внимание будет уделено тенденциям, которые проявились в 2020-х годах: росту роли искусственного интеллекта, широкому применению дронов, милитаризации космоса и, возможно, появлению совершенно новых форм противостояния в виртуальной и смешанной реальности.

Книга не даст готовых рецептов, не предложит «формулы победы» – таковых не существует в мире, где методы ведения войны постоянно меняются. Но она поможет лучше понять логику этих изменений и, возможно, заставит задуматься о будущем: в каком мире мы хотим жить и какие войны мы готовы вести – или предотвращать.

Война – это, в конечном счёте, про человека. Про его страх, волю, творчество, жестокость, жажду власти и стремление к безопасности. Поняв, как человек воюет, мы лучше поймём, кто он есть на самом деле.

Раздел I. Эволюция методов ведения войны: исторический обзор и переломные моменты

Глава 1. Война как изначальный инструмент: примитивные общества и ранние формы вооруженных конфликтов

& 1.1. Межплеменные столкновения

Война не является изобретением государств или продуктом сложных экономических отношений. Напротив, корни вооружённых конфликтов уходят в глубокую доисторическую древность, когда человеческие сообщества существовали в виде небольших племён и кланов, зачастую изолированных друг от друга. Уже на этом этапе войны выполняли фундаментальную функцию: они были инструментом выживания, распределения ресурсов и установления социального порядка в условиях их постоянной нехватки [Марков, с. 22]. Исследования археологических памятников, таких как Джебель-Сахаба в Нубии (датируемый приблизительно XIII тысячелетием до н. э.), демонстрируют, что даже в эпоху охотников-собирателей вооружённые столкновения носили массовый и систематический характер [Wendorf, с. 135]. В найденных массовых захоронениях присутствуют многочисленные следы ранений от каменных стрел и копий, что указывает на участие в боевых действиях целых групп, а не отдельных воинов.

В межплеменных конфликтах того времени прослеживалась своя логика: борьба за территорию, доступ к источникам воды, охотничьим маршрутам, контроль над стадами диких животных [Хазанов, 1983, с. 57]. В условиях ограниченных ресурсов и отсутствия устойчивых торговых связей вооружённое противостояние становилось единственным способом перераспределения благ. Часто войны вспыхивали и по социально-демографическим причинам – например, из-за нехватки женщин в племени, что подталкивало одни группы к нападениям с целью похищения невест у соседей [Харрис, с. 49]. Антропологи фиксируют, что подобные практики встречались у многих племён, включая австралийских аборигенов, племена Амазонки и коренные народы Северной Америки [Keeley, с. 103].

Межплеменные войны в эпоху первобытности носили преимущественно циклический характер. Это не были тотальные войны на уничтожение – напротив, они представляли собой серию ограниченных набегов, в которых участвовали лишь мужчины определённого возраста. Победа редко означала полное истребление противника: скорее, это было утверждение превосходства и временного контроля над территорией. Интересно, что в некоторых культурах после боевых действий могли следовать ритуалы примирения, обмен пленными и восстановление хрупкого мира [Фрай, с. 78]. Таким образом, даже на заре человеческой истории война выполняла не только функцию насилия, но и выступала социальным регулятором, позволяющим перераспределять ресурсы и поддерживать баланс сил.

Значительный вклад в изучение ранних форм межплеменных войн внёс Лоуренс Кили, автор фундаментального труда «Война до цивилизации» [Keeley], в котором он на основе археологических, этнографических и исторических данных доказал, что войны существовали задолго до появления организованных государств. Его исследования оспаривают так называемую «гипотезу мирного дикаря», согласно которой первобытные общества якобы были преимущественно мирными и лишь цивилизация принесла с собой войну. Напротив, Кили показывает, что уровень насильственной смерти среди представителей доисторических племён был значительно выше, чем в большинстве современных обществ, даже учитывая две мировые войны XX века [Keeley, с. 89].

Современные исследования подтверждают эту точку зрения. Так, Франсиско Айала и Стивен Пинкер в своих трудах подчеркивают, что склонность к агрессии имеет глубокие биологические и эволюционные корни [Ayala, с. 112; Pinker, с. 241]. Война, по их мнению, была частью поведенческого репертуара человека задолго до появления письменности и сложных социальных структур. Эти взгляды не только радикально меняют восприятие первобытных сообществ, но и заставляют иначе посмотреть на роль войны в человеческой эволюции: возможно, именно благодаря постоянному соперничеству и необходимости разрабатывать коллективные стратегии наши предки сумели сформировать более сложные формы социальной организации и коммуникации.

Таким образом, межплеменные столкновения не были случайными вспышками агрессии. Это были первые, пусть и примитивные, попытки выстраивать отношения силы, устанавливать границы, защищать свои интересы и ресурсы. Через войну человек научился объединяться, планировать, защищать, а затем и подчинять. И именно в этих ранних формах насилия заложились основы будущих военных стратегий, дипломатии и, возможно, даже первых форм зачаточной государственной власти.

& 1.2. Охотничьи и кочевые войны

Если межплеменные столкновения в оседлых первобытных сообществах преимущественно велись за конкретные, ограниченные территории или ресурсы, то охотничьи и кочевые войны имели иной характер: они сопровождали более подвижный образ жизни и были тесно связаны с конкуренцией за сезонные маршруты, пастбища и доступ к мигрирующим стадам. С переходом части человеческих групп к кочевому и полуоседлому образу существования структура конфликтов стала усложняться, а их география – расширяться [Марков, с. 39].

Охотничьи войны, как правило, разворачивались между небольшими группами, где целью могло быть не только отвоевание территории, но и прямое завладение добычей. Например, исследования эскимосских и алеутских племён Арктики показывают, что спровоцировать конфликт могла даже успешная охота одного из соплеменных кланов – право на крупную добычу иногда оспаривалось с применением силы [Krupnik, с. 148]. В условиях экстремального климата, где пищевые ресурсы были критически ограничены, подобные конфликты воспринимались как оправданная и социально приемлемая практика.

Кочевые войны отличались ещё большей подвижностью. Племена, зависящие от скотоводства, такие как древние иранские, тюркские, а впоследствии и монгольские народы, развили особую тактику ведения боевых действий, основанную на стремительных налётах, внезапных атаках и быстрой смене позиций [Хазанов, 1984, с. 102]. Но даже задолго до этих известных цивилизаций кочевые войны существовали среди ранних скотоводов Центральной Азии и Ближнего Востока. Как отмечает А. М. Хазанов, для кочевых обществ война была не просто инструментом расширения влияния, но и основным способом накопления богатства – захвата скота, рабов, женщин, а также демонстрации силы, что имело важнейшее значение для поддержания авторитета вождеств и племенных союзов [Хазанов, 1983, с. 77].

В отличие от оседлых племён, кочевники не стремились закрепляться на одной территории, что позволяло им избегать затяжных и истощающих конфликтов, предпочитая кратковременные рейды и психологическое давление. Эта особенность привела к формированию уникальной боевой культуры, в которой ценились мобильность, способность действовать коллективно и строгое распределение ролей в сражении. Археологические находки в степях Евразии подтверждают, что уже в эпоху бронзы существовали высокоразвитые конные армии с чётко выстроенной иерархией [Черных, с. 58]. Эти ранние формы военных структур послужили основой для будущих великих кочевых империй, но их корни восходят к ещё более древним охотничьим и скотоводческим племенам, где военная организация была тесно вплетена в социальную ткань повседневной жизни.

Охотничьи и кочевые войны также способствовали развитию специфических технологий. Например, археологические данные указывают, что распространение лёгких метательных копий, затем – луков, а позже – всадничества, было тесно связано именно с потребностями мобильного боя и дальнего поражения противника [Anthony, с. 121]. Таким образом, сама военная техника формировалась в ответ на практические вызовы кочевого образа жизни.

Показательно, что войны кочевых племён часто сопровождались ритуалами, которые подчеркивали важность военной доблести и социальной солидарности. Исследования этнографов фиксируют наличие у многих народов, включая североамериканских сиу и апачей, сложных систем инициации, связанных с первым успешным участием в бою [Ewers, с. 96]. В некоторых племенах наличие трофея, добытого в битве, например, скальпа или предмета вооружения противника, было обязательным для признания социального статуса мужчины.

Кроме того, войны среди охотников и кочевников часто носили характер «ограниченного насилия». Как отмечает антрополог Кристофер Бун, в большинстве случаев целью боевых действий было не полное уничтожение врага, а захват скота, ценностей или женщин, и зачастую вождь, стремясь избежать излишнего кровопролития, ограничивал боевые столкновения в пространстве и во времени [Boehm, с. 211]. Это демонстрирует, что уже на ранних стадиях развития человеческих обществ война могла регулироваться негласными правилами и иметь вполне осмысленные границы.

Таким образом, охотничьи и кочевые войны не были бессмысленными вспышками агрессии. Это были тщательно вписанные в ритм жизни практики, в которых отражались как экзистенциальные потребности (выживание, защита), так и культурные ценности (доблесть, коллективная честь). Война в этих обществах выполняла не только функцию физического насилия, но и способствовала социальной и культурной консолидации, а также формировала принципы будущих военных традиций.

& 1.3. Первые коллективные стратегии

Когда человек вышел за пределы индивидуального или дуального насилия, возникла необходимость в скоординированной, коллективной форме ведения боевых действий. Именно с этим этапом эволюции войн связано формирование зачатков тактики, дисциплины и ролевого распределения внутри сообщества – то есть появления первых коллективных военных стратегий.

Археологические свидетельства показывают, что уже в эпоху верхнего палеолита (примерно 40 000–10 000 лет до н. э.) охотники и воины могли действовать в координированных группах, используя заранее подготовленные засады, отвлекающие манёвры и ритуализированные формы нападения. Например, на стоянке в Мастодонте Кларксвилль в Северной Америке найдены останки животных, погибших в ловушках, устроенных группами охотников. Это подтверждает, что подобные коллективные подходы к охоте могли быть адаптированы и к военному действию – ведь охота и война развивались параллельно, используя одни и те же когнитивные и социальные инструменты [Mithen, с. 94].

Собственно коллективная война требует нескольких базовых предпосылок: устойчивой социальной структуры; системы командования и подчинения; общей цели и символов, вокруг которых можно консолидировать участников; способности к абстрактному планированию и коммуникации.

В этнографических исследованиях современных охотничье-собирательских племён (например, янома́мо в Амазонии) можно наблюдать эти элементы на примитивном уровне. Яномамо устраивают рейды, в которых участвуют только мужчины, предварительно согласовав маршрут и способы отступления. Нападение обычно совершается на рассвете и предполагает скрытное приближение и внезапную атаку. Интересно, что успешный рейд не просто повышает статус воинов, но и укрепляет социальную сплочённость группы, поскольку процесс подготовки требует доверия и чёткого исполнения общей стратегии [Chagnon, с. 57–63].

К числу первых стратегических решений можно отнести ролевое разделение в ходе боевых действий: разведка, охрана лагеря, нападение, отступление, сопровождение трофеев. Такие действия наблюдаются у различных народов: например, у коренных американцев племени чероки или у папуасов Новой Гвинеи, где заранее распределялись роли между «идущими первыми» (наподобие ударного отряда) и теми, кто прикрывает отход [Ember, с. 118]. Это уже требует не только телесной ловкости, но и когнитивного мышления на уровне группы.

Эволюционные психологи подчеркивают, что такие стратегии были возможны благодаря развитию теории разума – способности индивида представлять, что чувствуют и думают другие члены группы. Именно это сделало возможным эффективное сотрудничество в боевых условиях. Как утверждает Ричард Уранем, коллективная агрессия могла быть важным катализатором когнитивной революции у Homo sapiens [Wrangham, с. 204].

С развитием первобытных союзов и временных конфедераций (особенно у кочевых народов и скотоводов) коллективные стратегии стали более формализованными. Племена, объединявшиеся для масштабных набегов, начинали использовать сигнальные системы (дым, крик, ритуальные барабаны), символические маркеры принадлежности (рисунки на теле, головные уборы), а также модель разделения трофеев, регулируемую обычаями или престижем вождеств. Например, у скифов (по Геродоту) воины приносили отсечённые головы врагов вождю, чтобы получить свою долю добычи [Геродот, с. 243]. Эта практика демонстрирует не только ритуальную значимость победы, но и необходимость чёткого учета вклада каждого участника в общее дело.

В доисторической Европе и Западной Азии археологи находят свидетельства коллективных укреплений – рвов, валов и частоколов, требующих совместного строительства и охраны. Такие поселения, например, в неолитических комплексах Катал-Хююк или Телль-Мардих, указывают на коллективное представление об обороне, планирование логистики, распределение боевых обязанностей между жителями [Hodder, с. 132]. Это доказывает, что стратегия защиты и нападения уже в IV–III тысячелетиях до н. э. выходила за пределы личной доблести и становилась делом общего интереса.

Также важно упомянуть и предварительное обсуждение, и принятие решений: во многих первобытных культурах перед войной собирались советы старейшин, мужчины обсуждали детали предстоящего нападения. Даже у таких народов, как бушмены или андаманцы, обладающих чрезвычайно простой социальной организацией, принято было советоваться перед боевыми действиями. Это говорит о существовании прообразов стратегического планирования – возможно, самого раннего варианта коллективной политики [Boehm, с. 178].

Всё это указывает на то, что война с самого начала не была хаотичной. Напротив, она требовала высокой степени организации, доверия и символического воображения. Стратегии возникали как необходимое следствие коллективного действия, и чем более сплочённым было сообщество, тем более эффективной становилась его военная машина. Таким образом, первые коллективные стратегии войны можно рассматривать как первичную школу социума: именно в них зарождались основы иерархии, координации, командования и культуры подчинения ради общей цели.

Выводы по главе 1

Рассмотрение войны в контексте примитивных обществ позволяет нам сделать важный вывод: война не является поздним или исключительно политическим феноменом. Она укоренена в глубинных пластах человеческой природы и сопровождает человечество с доисторических времён, будучи изначально неотделимой от самой структуры выживания, социальной организации и развития коллективного мышления. Война в первобытных обществах не была абсурдным актом разрушения ради разрушения – напротив, она выступала функциональным, целесообразным и, в определённой мере, естественным способом перераспределения ресурсов, защиты границ, формирования идентичности и, что особенно важно, – построения социальной сплочённости.

В первобытных культурах граница между охотой и войной была весьма размытой. Умения, необходимые для успешной охоты – скрытность, командная работа, способность предвидеть поведение противника, – в равной мере применялись в межплеменных конфликтах. Следовательно, война в своих ранних формах органически вытекала из охотничьих практик и, по сути, являлась расширением охотничьего опыта на межчеловеческие отношения. Это подтверждает гипотезу, что война была встроена в эволюционный набор инструментов Homo sapiens задолго до появления организованных государств.

Кроме того, в условиях ограниченных ресурсов и высокой смертности, война становилась механизмом регуляции численности и способом усиления внутригрупповой кооперации. Угроза внешнего врага требовала от племени консолидации и дисциплины, что способствовало укреплению социальных связей, выработке моральных норм и, возможно, даже ускоряло когнитивное развитие.

Одним из ключевых достижений этого периода истории стало зарождение первых коллективных военных стратегий. Война перестала быть делом случайных схваток и превратилась в осмысленное, заранее планируемое действие, требующее распределения ролей, развития коммуникационных систем и установления ритуалов. Через участие в войне первобытный человек учился действовать в команде, подчиняться лидеру, доверять соплеменникам. Таким образом, можно утверждать, что война была лабораторией социальных навыков, тренируя в людях умения, которые впоследствии легли в основу сложных социальных иерархий, торговли и дипломатии.

Ритуальные аспекты войны, такие как подготовка к нападению, собрания военных советов, распределение трофеев, жертвоприношения или празднования победы, подтверждают, что военное дело было не просто борьбой за выживание, но и символическим актом, формирующим коллективную идентичность. Как отмечает Геродот в описании скифских обычаев, участие в войне укрепляло статус воина внутри племени, а сам процесс войны был неразрывно связан с ритуальной и правовой системами. В этом смысле война являлась частью социального воспитания и моральной экономики племени.

Примитивные общества также продемонстрировали, что война становится катализатором технологических и организационных инноваций. Появление первых укреплённых поселений, развитие сигнальных систем, использование стратегических засады, внедрение сложных тактик нападения и отступления – все эти элементы формировались задолго до появления письменности. Даже в охотничье-собирательских сообществах, таких как яномамо или папуасы Новой Гвинеи, существовали прообразы логистики и оперативного планирования.

Таким образом, война способствовала развитию абстрактного мышления, пространственного воображения и управленческих навыков, что, вероятно, оказывало влияние на общую эволюцию когнитивных способностей человека. Ричард Уранем справедливо указывает, что именно совместное участие в насильственных действиях против внешней группы требовало от первобытных людей высокой степени доверия и синхронизации, что могло сыграть ключевую роль в развитии моральных кодексов и альтруистических норм.

Возможно, один из самых значительных результатов ранних форм войны – это формирование чёткой границы «своих» и «чужих». В условиях, когда родоплеменная структура была основным способом социальной идентификации, война помогала закрепить эту границу и придавала ей не только практическое, но и сакральное значение. Война усиливала чувство принадлежности, создавая у участников ощущение включённости в нечто большее, чем индивидуальная судьба. Эта черта в дальнейшем станет фундаментальной для построения народностей, наций и государств.

Наконец, важно подчеркнуть, что первые коллективные стратегии войны заложили основу для появления ранних политических форм и институтов власти. Военные вожди, выделявшиеся в процессе ведения боевых действий, становились фигурами, способными управлять людьми не только в бою, но и в мирной жизни. Они концентрировали в своих руках авторитет, который в дальнейшем трансформировался в устойчивую власть, что подготовило почву для появления первых вождеств и протогосударственных структур.

Таким образом, война на ранних стадиях человеческой истории не была маргинальным явлением, выпавшим из хода развития, – напротив, она являлась естественным и интегральным элементом социальной, культурной и когнитивной эволюции Homo sapiens. Без ранней войны, вероятно, не возникли бы те сложные формы коллективной жизни, которые мы сегодня называем обществом.

Глава 2. Античные войны: рождение тактики и дисциплины

& 2.1. Фаланги, легионы и первые организованные армии

Античная эпоха знаменовала собой радикальный перелом в организации вооружённых сил, заложив фундаментальные принципы, на которых строится военное искусство до сих пор. В отличие от варварских дружин и разрозненных племенных ополчений предыдущих периодов, армии Древней Греции, Рима и других античных государств стали первыми профессиональными и дисциплинированными военными структурами, где коллективное взаимодействие, единообразие вооружения и стратегическая выучка приобрели определяющее значение [Гарриган, с. 79]. Особое место в этой трансформации заняла греческая фаланга – плотный строй тяжеловооружённых пехотинцев, известных как гоплиты. Каждый воин в фаланге не просто сражался ради личной славы, но был частью единого боевого организма, в котором даже малейший разрыв строя мог привести к гибели целого подразделения [Хэмбли, с. 45].