Времена и время

Пару лет назад профессор по приезду стал заметной фигурой, его эксцентричные выходки веселили Барроу-вилледж, становились анекдотами местного значения. Когда Челленджер появлялся в баре Большого Мика, чтобы выпить кружку пива, его сразу окружали все присутствующие, задавая вопросы на разные темы. А он громогласно бросал свои нетривиальные суждения, приобретая все большую популярность.

После наступления невесомости и появления в городе армейского подразделения Челленджер сник. В его бороде, скрывающей уличный ошейник, пробилась седина, а голос стал тихим-тихим. И эта привычка прятать глаза, словно ученый в чем-то виноват.

Да, виноват! И Челленджер знал это. Когда его теорию отравленного пояса публично осмеяли, он замолк, не стал бороться, спрятался в медвежий угол. Общество и власть – всегда враги свободной мысли. Но Джордано Бруно пошел на костер, а Джордж Челленджер забился в нору. А если бы он предупреждал? Кричал о катастрофе во весь голос? Никто бы не поверил, мало ли научных гипотез, порою самых бредовых? Полный интернет. А сам? Предательство себя, всегда был за смелое свободное мышление.

Так рассуждал профессор Челленджер бессонными ночами, сидя в кресле у раскрытого окна. Изредка сюда доносились выстрелы, но чаще трещали цикады, скрипели ветки деревьев – одна многолетняя пихта высилась у самого окна, на ней играли белки. В одну из ночей профессор услышал, как на верхушке дерева кто-то говорил.

– Прощаемся с городом и дальше летим. Там океан и острова. Не плачь. Энни! Я давно хотел сказать тебе, Энн…

– Не надо, Уолт. Я знаю.

– Мы будем самые счастливые на все времена. Я обещаю.

– Мы будем…

Будьте! Желал им мысленно Челленджер. На все времена и во веки веков. Бегите от нас, мы не смогли. Без кандалов, без ошейников мы не смогли, а у вас все получится. Сколько бы не осталось этого паскудного времени! Будьте счастливы.