скачать книгу бесплатно
Жорка растянул сухие бледные губы. Будем жить.
– Вообще ерунда. До свадьбы заживет. А я испугался, – Кириллов бинтовал жоркины раны. – Шутник ебаный.
– Это шок, – сказал Ырысту. – У всех разный. Артист. Слышь, Жор, артистом хочешь быть?
– Найди мне птичку, если цела, – попросил Жорка. – Кукушку часовую. Ку-ку, ку-ку… Я сохраню – талисман.
Кириллов наложил повязку на раны, Жорку теперь к докторам. Ырысту подхватил пацана под левую руку. Правая перевязана толсто и щедро, вся марля на это ушла.
– Пожрать бы, – проворчал Кириллов. – И подштанники переодеть не помешает.
***
Солнечно, спокойно. Ни выстрела. Молотят ложки по котелкам, солдаты обедают.
Так и что там с этими, с людоедами озерными? Спрашивает Кириллов, ковыряя веточкой под верхней губой. Кочевники тоже стали такими?
Дело не в этом, говорит Ырысту. Древние племена все время грызлись друг с другом, брали добычу. Так было пока один троглодит, самый главный, вдруг не смекнул, что биться не обязательно. В следующий налет на соседнее племя главный сказал тем старейшинам, что вы нам выкатывайте в такие-то дни столько-то мяса, столько плодов и барахла. Мы забираем и вас не калечим. Мирный расход по пещерам. Так и повелось. Потом распространилось. Это научная версия, как родилось государство.
А я разумею, говорит Ырысту, произошло по-другому. Немного наоборот. Это сами лишенцы, которых все грабили, пришли к озверевшим и предложили: хорош воевать! Мы вам приносим по полной луне столько-то утвари, столько-то жрачки, столько-то баб, а вы нас не трогайте, еще от иных защищайте. Мы вам – дары, вы нам – порядок. Ну, те согласились, и так появились: налоги, рабы и государство. Через семьсот поколений все это выросло в Гитлера. Пошагово. Закономерно. Железно логично, я бы сказал. Спортсмен идет к чемпионству, торговля норовит к монополии, а государство стремится к кандальной стране, к тысячелетнему рейху. Здесь достигается пик властвования человека над человеком, ядовитая власть раскрывается полностью…
Империализм и власть буржуазии, я правду говорю товарищ лейтенант? А при коммунизме государство отомрет.
Неслышно подошедший Шубкин согласно бормочет бодрый девиз, а Бардин насмешливо щерится, чего командир не видит.
Зашибись все будет при коммунизьме, равнодушно бросает Кириллов, протирая глаза пилоткой.
***
Через несколько дней лейтенант Шубкин вечером зашел в дом с подкопченными стенами, где расположились штабные. Крепко цепляясь за перила, поднялся на второй этаж. Постучал и робко приоткрыл тяжелую дверь, за которой временно расположился Особый отдел. В кабинете за столом под желто-мерцающей лампой сидел капитан с рифленым шрамом возле пустой глазницы, в которой зловеще синел дым от папиросы. Шубкин поскребся в косяк. Капитан вынул изо рта окурок, гаркнул: «Попозже!», после чего продолжил развязывать узлы на тесемке, стянувшей серую картонную папку. От неловкого движения опрокинулась переполненная пепельница. Одноглазый невыразительно выругался и носком сапога отмел папиросные гильзы к соседнему столу.
Держа руки за спиной, в кабинет стремительно вошел популярный среди радисток действующей армии майор Ветров – резкий, гибкий и ясноглазый, весь словно рысь на охоте.
Ветров бросил фуражку с синим околышем на свой стол, открыл форточку.
– Что ж накурено так? – недовольно спросил он.
– Накурил потому что, – сказал капитан, отодвигая от себя стопку бумаг и надевая черную повязку на лицо. – Последние резервы нервной системы тают от этих описей. Черт ногу сломит.
– Кстати о чертях. Там в коридоре отирается этот, вроде Шубин, тебя дожидается?
– Шубкин.
– Да-да, Шубкин, – майор на короткое время задумался, глядя в окно, в стекле которого возле городских развалин видел собственное отражение.
Потом Ветров сел за свой стол, под которым увидел россыпь окурков. Улыбнулся. Выдвинул ящик стола, посмотрел, задвинул обратно.
– Мне тут по дружбе сообщили, – с интригой в голосе произнес он. – И я тебе по секрету скажу. В штаб экспедиционных войск прибыли эмиссары вермахта. Вроде как от старины Кейтеля.
– Прекрасно, – пропел одноглазый. – Надо полагать, что всё.
Майор положил ногу на ногу и стал массировать колено.
– Что значит, всё? Если немцы сдаются, это не значит, что война кончится.
Капитан внимательно посмотрел на него одним глазом, сказал:
– Думаешь, союзники? Да нет… Будем надеяться, что ума хватит.
– У кого ума должно хватить? – нейтральным тоном спросил майор, весь будто поглощенный массажем колена.
– Э-э.., я всецело доверяю и готов выполнить все, что посчитает нужным руководство партии и государства. Так что вы меня не подлавливайте, товарищ майор. Кстати, ты это читал? – капитан показал, не вставая, Ветрову лист бумаги. – Директива. Теперь мы будем немцам объяснять, что они были обмануты, что оказался их Адольф не фюрером, а сукой.
– Ну и что? – скривил губы Ветров. – Понятно, что многих в расход. А остальных надо перевоспитывать. Это трудно, и надолго, а что делать? Может только дети теперешних немцев забудут свое фашистское нутро. А внуки станут стыдиться своих предков. И только правнуки забудут, что был такой Гитлер. По-любому забудут. Не как какие-то зулусы, которые чтут своих дохлых вождей.
Еле дрогнула бровь капитана, он неестественно зевнул, сунул руку в ворох бумаг. Ветров, поняв, что лишнего ляпнул, принялся обеими руками чесать свой красивый загривок. А капитан отыскал, наконец, на столе сложенную газету, развернул ее на публикации указа о награждении советских генералов орденами Суворова, Кутузова и Богдана Хмельницкого.
– Стыдиться? Стыдиться деяний позапрошлых поколений неразумно. Но и горячо гордится их победами тоже неумно, мне кажется, – одноглазый встряхнул газету. – Стоило ль Суворова тащить из нафталина? Нет, я понимаю, актуальность на текущий момент. Но за кого бы был Суворов в Гражданскую?
Ветрова в данный момент меньше всего интересовали средневековые фельдмаршалы и классовые противоречия. Лихорадочное мышление проявлялось на лбу майора девятибалльными волнами, пальцы трещали в суставах. Наконец, тщательно подбирая слова, он сказал:
– Эти дохлые вожди у дикарей, культы всякие, это дикость, – сказал майор. – А бывают вожди, что называется, прям вожди. Наш Ильич – вождь мирового пролетариата. Основоположник и учитель. Можно сказать, вроде Христа для христиан. Товарищ Сталин – тоже! А всякие царьки вроде Гитлера это пыль по сравнению с Лениным. И с товарищем Сталиным тоже. Вот, – Ветров решил, что выкрутился. – А мы! Мы будем перевоспитывать немецкий пролетариат. А ты предлагаешь всех перебить?
– Перебить, – проговорил капитан, встал из-за стола, шагнул к окну, оперся рукой о раму. – Перебить? Не-ет! Я бы сделал не так, – мечтательно сказал он. – Я бы в этом замечательном немецком городе, в других городах перекрыл бы все выходы, чтобы мышь не проскочила. Перекрыл воду… нет, отравил бы. Постреливал бы периодически, но лишь для ужаса и страха. И наблюдал бы за горожанами, за этой некогда просвещенной нацией, родившей Гёте и Бетховена. Чтобы они тут аристократично так викой и ножом кушали бы кошек, воробьев, кору с деревьев. Чтобы потом менее аристократично перешли на трупы соседей, – в голосе майора все сильнее наливалась злоба, казалось, эта картинка уже не раз была им прорисована. – А в перспективе, чтобы по кусочкам жрали мертвых собственных детей. С удовольствием бы на такое зрелище полюбовался. Чтоб навсегда отбить охоту к войнам.
– И каждый твой земляк-ленинградец с этим бы согласился, – сказал Ветров. – Есть, правда, нюанс: в Берлине – тепло. Да и потом возможно ли отбить охоту к войнам? Один сволочной старичок мне говорил: единственная гарантия против войны – это людская память. Но ее, людской памяти, нет, она у каждого своя. Если бы заменить память иным чувством, например завистью, тогда войн не было бы вовсе.
– Спорно. Я могу привести контраргумент, вернее ремарку. Кроме своей для каждого есть и людская память, всеобщая память. Но и она может быть скорректирована, а то и вовсе извращена. А чтобы войн не было вовсе, это я не знаю, в ближайшей перспективе невозможно. Но чтобы навечно искоренить фашизм, об этом можно и нужно думать, – одноглазый чихнул в сгиб локтя. – У нас на Грибоедова жил, а может и сейчас живет один драматург, и у него есть пьеса, о том, как…неважно, о драконе. Вот я вспомнил и думаю.
– О чем ты думаешь? – вздохнул Ветров. – О том, кто после Гитлера будет объявлен пугалом для Европы?
– Отнюдь. Не в этом дело. Есть серьезные опасения, что никаких уроков из событий последних лет извлечено не будет. Не будет. Гегель говорил: уроки истории лишь в том, что история никому ничему не учит. И чтобы ты не волновался, – капитан состроил ехидную улыбочку. – Немецкий философ Гегель является великим предшественником марксизма.
– А я знаю! Учил! – воскликнул Ветров. – Цитируйте на здоровье, товарищ капитан. Хватит на сегодня, а то доболтаемся. В том смысле, что вроде ужинать пора.
Капитан взглянул на наручные часы, согласился было, но вспомнил про лейтенанта и, не вставая из-за стола, позвал Шубкина из коридора.
Походкой начинающего конькобежца вошел в кабинет Шубкин, остановился, вопросительно поглядел на Ветрова, тот карандашом показал на капитана.
– Разрешите доложить? При выполнении поставленной задачи бойцами вверенного мне подразделения…
– Давай, Шубкин, без церемоний, – поморщился одноглазый. – Тем более мы давно и неплохо знакомы. Что там у тебя опять?
– При зачистке в одной из квартир бойцы, а именно Кириллов, Бардин, Моисеев нашли конверт. По виду обычное письмо, однако, в тексте встречается: «Это нужно будет русским, поможет тебе» – лейтенант достал конверт, положил перед капитаном. – Письмо было спрятано тщательно. И фотокарточки.
Ветров подошел, взял фотографию, стал рассматривать ее, неслышно шевеля губами. Шубкин нервно теребил ремень. Одноглазый с кислым выражением лица читал письмо.
– Что ты, Шубкин, весь перекрученный какой-то? Напряженный, – сказал капитан. – Всё-таки бывший Герой Советского союза. А мы – не враги. Так – нет? Немецких писем читать еще не приходилось, в отличии… А если было спрятано, то как нашли? Может дезинформация. Сам читал? Чита-ал. Милый Йохан если богу будет не угодно… тра-ля-ля… арест или плен тра –ля-ля. Э-э-э, находилась с профессором Шиммер, штандартенфюрером таким-то …
– Баба на карточке газету держит, – Ветров нахмурился. – Фебруар сорок пятый. Это вроде бы что-то значит должно. Вроде свежие сведения.
– Вэнде значит стены, … и другие ценности, – переводил капитан. – Драй фото… твоя маленькая… кэцхен … а, кошечка. Я-асно. Ясно… Шубкин! Чего встал?! Сказано, снаружи подожди!
Шубкин вскинулся, прошептал: «Виноват» и моментально исчез. Капитан встал и взбудоражено зашагал из угла в угол.
– Музейные ценности! – процедил он сквозь зубы. – Вывезены немцами из Пушкина.
– Какого Пушкина?
– Из-под Ленинграда. Это письмо милому Йохану от его невесты, которая, надо думать, искусствовед. Она указывает, что реликвии сокрыты и сообщает место. Координаты и ориентиры на трех фотографиях. Здесь одна и надо… Понимаешь?! Это же возможно янтарная комната!
Одноглазый принялся резко накручивать диск телефона.
– Тема, тема. Реальная тема, – приговаривал Ветров, ему передалось возбуждение капитана. – Тут есть, что пораскручивать. А ты кому названиваешь?
– Колупаеву. Он же по ценностям.
Майор подошел, протянул руку к трубке, сказал ревниво:
– Говорить буду я!
2.
История не сохранила имени солдата, который первым прокричал: «Победа!!!». Да это и не важно. Ликование промчалось по Земле с заката на восход, планета в эти сутки вращалась побыстрее. Флаги, объятия, выстрелы в воздух, слезы и смех в Берлине и Праге, Варшаве и Минске, Свердловске и Киеве, везде.
Взвод лейтенанта Шубкина тоже радуется. Через боль, через скорбь, через страх, на разрыв – радость.
Небольшая площадь городка наполнена криком. Старшина Мечников банкует спиртом. Шубкин сосет сухарик, нервничает и молчит. Жорка Моисеев пишет на белой стене куском кирпича. Не рейхстаг, но все же. Кириллов пытается петь, но он не умеет. Ырысту гладит его по спине.
Праздничной гурьбой взвод направился к центру поселка, а Бардин отстал. Остался один на улице, походил взад-вперед, подышал во всю грудь. Потом подобрал кирпичный обломок и написал на стене свое имя. Специально выше жоркиной отметки.
– Ырысту переводится, как счастливый? – раздался голос за спиной. На самом деле это прозвучало как «Ывысту означает щасвивый». Дефект речи, когда выговаривается «в» вместо «р» и «л».
Бардин повернулся, увидел стройного солдата с высоким лбом и широко расставленными красивыми глазами.
«Артиллерист», – презрительно подумал Ырысту, а вслух сказал:
– Сегодня все счастливые.
Артиллерист снял пилотку, вытер ей лицо.
– Куревом не угостишь? – флегматично спросил он и представился. – Я – Лев. Переводится, как Арслан.
Ырысту хмыкнул, достал портсигар с эсэсовской эмблемой, угостил Льва, закурил сам. Они присели на каменную отмостку здания, слегка возвышающуюся над землей.
– Удивительный момент, восхитительнейший, – сказал Лев-Арслан без выражения, будто вывеску прочитал.
– Такой день, ждали-ждали, – задумчиво сказал Ырысту. – Откуда знаешь про имя мое?
– Изучал, знакомился. Ты откуда родом? Средняя Азия?
– С Алтая. По-вашему, Ойротская автономная область. Это в Сибири.
– Совершенно неоправданное название области, – оживленно сказал Лев. – Безграмотное, я бы сказал. Никаких ойратов там нет давным-давно, а население представляет собой потомков племен теле и первых тюрков. Население Горного Алтая я имею в виду.
Ырысту прикрыл глаза, он отчетливо вспомнил.., то есть пейзажи эти в его памяти, как спички и нож в карманах – всегда. Алтай, весна, румяные горные склоны. Именно сейчас, в это самое время.
– Дома уже маральник зацвел, – мечтательно сказал Ырысту. – Очень красиво. Сиренево, лилово. Скорее бы. Войне конец, победа, а?
Лев шумно затянулся, стряхнул пепел себе на колено.
– Войны кончаются. Империи рушатся. Вот и первые тюрки тоже в свое время, в шестом веке создали державу, не уступающую России или Германии. С поправкой на время и кочевой образ жизни. Такая страна от Амура до Босфора. Хан Бумын, Истеми-каган, мудрый Кюльтегин, этот, правда, значительно позже. Тоже канул в Лету каганат. Как и множество других народов и царств было и сгинуло. Необратимый исторический процесс.
С историей тюркского каганата Ырысту Бардин знакомился в библиотеке Томского университета, сопоставляя научные факты со сказаниями, слышанными в детстве. Но, чтобы встретить посвященного в эту тему, да где? Под вражеской столицей в последний день войны. Ырысту с интересом рассматривал собеседника: породистый профиль с клеймом благородства, черные волосы с четким пробором, складка у губ и подбородок, от которого просто разит дворянским происхождением.
– Смерть империй или не империй – этносов, народов – неизбежна и это не представляет интереса. Рождение их, вот что занимает. Например, что заставило твоих предков, счастливый Ырысту, сорваться с обжитого места и двинуться на просторы Великой Степи. Занимались вялым овцеводством, а через несколько десятков лет уже кыпчаки сражаются с татарами близ Иерусалима, а меркиты и телесцы покоряют Китай. Про Рязань молчу.
– Знаю я меркитов, – небрежно сказал Ырысту. – И сейчас есть такой сеок. А еще у нас в Сибири много ссыльных. В том числе поляки. Вот беседуют, спорят, и один – я запомнил – сказал, что один Николай Коперник весит много больше, чем все войны Польши с Ливонским орденом и Турцией, а Шопен шикарнее, чем Речь Посполита. Так что завоевывать кого-нибудь – не всем в радость. Не всем, но немцы, немцы… сволота.
Ырысту от окурка прикурил новую папиросу.
Тут на другой стороне улицы появился грязный солдат без головного убора. В одной руке он держал объемный тряпичный куль, а другой тащил за шиворот сгорбленного испуганного старика в тапочках. Солдат не видел Льва и Ырысту, он говорил, обращаясь к немцу.
– Пошли, харя германская. Щас будешь пить за победу! Оно так! А ты как хотел? Че ты упираешься! Войне конец, плохо что ль? Оно и тебе хорошо. Ваши наших не угощали, а мы другие.
Видя эту сцену, Лев покачал головой.
– Русский народ. Ужасный, благородный, жестокий, великодушный русский народ, – задумчиво сказал и он и продекламировал:
«Но тому, о Господи, и силы,
и победы царский час даруй,
кто поверженному скажет: Милый
Вот прими мой братский поцелуй!».
– Ух! – только и восхитился Ырысту.
– Это стихи моего… родственника, если можно так выразиться.
– Это-то понятно. – Ырысту опять внимательно посмотрел на профиль случайного знакомца. – Жираф там еще чего-то бродит. Похож. Похож… на родственника.
Лев вздрогнул.
– А ты я смотрю, не так-то прост, братец.
– У нас много ссыльных, – повторил Ырысту. – Знают, помнят.
