Политолог из ток-шоу

Конечно, братан, оклёмывайся, я ж вижу – солидный человек. Не выгонять же тебя теперь. Это тащить мужика в такую даль, чтобы потом выгонять? Не по-божески это.

Боб начал оклёмываться. На следующий день он уже ходил. По этому случаю был сопровожден Тимофеичем в туалет. Долго спускались со второго этажа по крутой деревянной лестнице, которая, казалось, разъезжается под ногами. Вышли на улицу, где Боб почувствовал на контрасте в какой душной вони он находился последние дни. Деревянный сортир был наклонен вперед, а прямо за ним начинался лес. Боб зашел в туалет боком, будто садился в спортивную машину. Но – странное дело – брезгливость его исчезла.

Боб начал осваиваться. Его временное пристанище находилось в бревенчатом доме на втором этаже. Здесь было восемь комнат и две общие кухни – на первом и на втором. В каждой комнате проживало по два-три человека, за исключением Тэтэ, который обитал один. Правда, теперь уже вдвоем. Туалет был на улице, по утрам к нему выстраивалась очередь, которая не выдерживала ожидания и через минуту разбегалась по кустам, коих, к счастью, вокруг было множество. Так же были сараи – длинное строение с дверями, на каждой из которых углем была нарисована цифра, соответствующая номеру квартиры.

Если выйти со двора, обойдя дом, то можно попасть на некое подобие улицы с похожими друг на друга двухэтажными развалюхами. Сейчас улица была засыпана ровным слоем опавшей листвы, на котором была протоптана тропинка, ведущая к ржавой водопроводной колонке. К колонке также нередко выстраивалась очередь. Это были пожившие люди, трясущиеся и грязные, их рты были сведены судорогой, каждое слово давалось с трудом, глаза их были глазами кукол. Подгорелые, тухлые, опустившиеся они машинально проживали день за днем, и не было от них никому радости, и их не радовало ни что, и солнце их не согревало, но они цеплялись за свое почти животное существование, толстыми ногтями, артритными руками цеплялись, набирали воды на колонке, собирали бутылки и жестянки, попрошайничали и воровали, покупали и варили муку, трахались и пили, засыпали. Просыпались не все.

На фоне этого контингента Тэтэ, Тимофеич Тимофеев выглядел эталоном интеллигентности и благочестия. В далекие годы он был военным, служил в восьмидесятых в западной группе войск и имел все перспективы прожить среднестатистическую нормальную жизнь. После развала Союза ему пришлось уйти из армии, но шансы на нормальную жизнь не только не пропали, а даже увеличились. Он женился, родил двух сыновей, успел побандитствовать, пробовал бизнесменить, в итоге осел в единственном тургородском охранном агентстве, имея к тому же определенный побочный заработок, благо при режиме сутки через трое времени для шкурных дел остается предостаточно.

А потом стало лень. Медленно, но верно, как гангрена, лень пожрала человека. Николай Тимофеевич исправно нес службу на складе, где высококлассно разгадывал сканворды, делая раз в час обход территории. Приходя домой, он отсыпался. Забросил халтуры, все чаще проводя время на диване перед телевизором. Кстати, Интернета он тоже был не чужд и одно время на компьютере старшего сына прилежно строчил комментарии на сайтах, где высказывал свое оригинальное видение по местным и общероссийским вопросам. Вяло занимаясь домашними делами, он нередко говорил себе: а что еще? Квартира есть, «Нива» стоит в гараже, зарплата идет, скоро пенсия. Пацанов выучить, а там они будут заботиться. Надо сказать, что и супруга Тимофеича разделяла его взгляды и периодически вздыхала: что уж там? Мы пожили. Детки в старости не бросят, да и Слава Богу. Было им в то время лет слегка за сорок.

Где царствует лень, там и скука – принцесса. Скучно было жить Тимофеичу, и иногда хотелось чего-то не понятно чего. Ярких впечатлений хотелось. А самое доступное средство? Правильно, Тимофеич начал пить. На самом деле своей жизнью прапорщика он уже был к этому достаточно подготовлен – умел уже и выпивать, и напиваться. Так что не было с ним этого стандартного пути алкоголика, когда сначала по праздникам, потом по выходным, потом перед ужином. Нет. Тимофеич забухал, как прыгнул, резко и влет. Нажрался с мужиками в гаражах, утром похмелился в гаражах, потом сидел в гараже и пил. Жена нашла его, устроила нудеж, получила в глаз и смылась. Жена его терпела около года. На работе сначала спрашивали: Николай Тимофеевич, что с вами? Может, что случилось? Может, чем помочь? А он: ну и увольняйте! Безо всяких просьб с его стороны ему давали второй шанс, еще одну попытку, последнее китайское предупреждение. В конце концов, выгнали. Сидел дома и пил. Жена еще тогда… была. Сейчас стыдно вспомнить перед женой стыдно, перед пацанами. Не мог не пить. Просто физически не мог.

Вот бывает, очнешься и думаешь: похмелится! Иначе голову развернет назад, иначе язык упадет в желудок. Пох-мелись! Пока не проснулись страхи, пока не ползет измена, пока не трясутся веки и губы, пока распахнутые егеря не гонят к суициду, похмелись! И на карачках на кухню и только бы было!!! Есть…. Попасть горлышком в губы, зубами зажать, влить… теперь удержать, отдышаться, разлепить глаза.

Чуть-чуть ожил, чую – дышу. Утро или вечер? В кармане лохмотья полтинника. Зеркало в прихожей, кто ты, панда? Зачем я вообще родился? Рычу, ругаюсь, плачу, долбанные шнурки! Ругаюсь примитивно, просто повторяю: «Сука, сука, сука». Ступеньки. Ступ – пень, ступ, пень. Аккуратно, лишь бы сердце не сблевнуть. В грудь подбородок, тротуарная плитка – тетрис под ноги, потом вдруг калейдоскопом сволакивает, увлекает внутрь. Щипаю себя за ляжку, боль отвлекает. Шаг, другой. Шаг, другой. Скорее всего, утро. Ну, или вечер, в крайнем случае. Главное, голову не поднимать, а то… Магазин. Где перила? Где перила, педрила? Вот тут бы в торговом зале прилечь. Денег безнадежно мало. Бутылка дешманского пива? Час жизни. Безнадежно мало. Боярка! Истинно российская рулетка. Левой рукой отрываю себе ухо, чтоб правая не тряслась, донесла до кассы; боль отвлекает. Как же сдачу взять? Надо взять. Подцепить монетки. Сука! Сука!! Сука!!! Еле как… Шаг, другой, тетрис, ступ, пень. Ключом в дверь? На глубоком вдохе, двумя руками. Щелк, щелк. Спрятался. А кто не спрятался, я не виноват. Линолеум на палубе волнуется в шторм. Отдышаться. Разбавил боярку в пивной кружке. Четок почти – нормально. Вдох из кислородного баллона на стокилометровой глубине. Кто откажется? Теперь можно жить. Поспать, а завтра завязать. Укрываешься липким узелком белья и зажимаешь уши. А за шторой, на балконе живёт зеленая лошадь, вон хвост видать. И отрубаешься, медленно падаешь в следующее утро. Или вечер. Или ночь. А потом все по новой.

И в таком коматозе несколько лет. С женой еще хорошо разъехались, что мне вот эта комната перепала. Все не на улице. На улице, братан, ничего впечатляющего. Был такой опыт. Я тебе скажу – начать жрать из помойки очень легко. То есть нелегко в первый раз, но когда уже брюхо липнет к позвоночнику, а ты видишь, как прохожий баклан бросает в мусорку кусок беляша… Он мясо выел, а тесто выбросил, мерзавец! Тут у тебя мозг не работает, только один инстинкт – пожрать. И ты хвать этот беляш! И бежать. Ты еще помнишь, что в городе тебя многие знают, что стыдно, что…. А потом все равно. Сейчас я меньше пью, надо еще как-то исть. Вот перебиваешься.

Пока по городу бродяжничал, нашел своих, узнал, что они даже фамилию сменили на женину. Пытался поговорить со всеми разом – нет контакта. Отдельно выкарауливал жену и сыновей – ничего. Видеть не хотят. Не то, чтобы ненавидят, а стал я для них никто, один из бомжей-алкашей. Все правильно. Кто виноват? Я сам и виноват. Хочется сказать, что виновата проклятая водка, но… че-то неохота мне так сказать. Кому надо мое самооправдание? Такие дела, братан, такие дела.

14.

Как только Боб поднялся на ноги, первым делом он открыл окно в комнате, чего не происходило очень долгое время. Ножом расковырял краску на шпингалетах и в щелях, бережно оттянул на себя створки, опасаясь, что стекло может осыпаться. Воздух в комнату входил неохотно, тогда он открыл настежь дверь и устроил сквозняк. Из груды ненужной ткани нащипал несколько тряпок и мыл, тер, чистил. Тэтэ только успевал ходить за водой. Мусора набралось три мешка – выставили пока в коридорчик.

Посмотреть на процесс уборки заявилась та самая соседка Галька. Трясла подглазными мешками, сказала пару жестких матов, принесла веник.

– Подметать вас полуебков не учили?

Боб вертел в руках веник, стершийся до половины.

– Скажите, Галина, у вас есть телефон?

– Кули ты мне выкаешь? – она достала из кармана халата маленькую кнопочную трубку. – Денег нет на нем. Звони еврейскими звонками. Как это? Вот те и как это. Закидуху делай… Ну такой же мудак, как Тэтэ! Делай гудок и сбрасывай, пусть перезванивают.

Боб набрал та трубе восьмерку. И тут он вдруг понял, что не знает на память ни одного номера. Он так хотел позвать на помощь, а оказалось, что…облом, сука! Хотя один телефон он помнил. Свой. Набрал. Абонент – не абонент. Ну здесь надежды было мало.

Когда Боб отдраил комнату и навел уют, – нашел на шкафу тюлевые занавески, постирал их в ведре с хозяйственным мылом и мокрые повесил на окно, – Тимофеич был несказанно удивлен.

– А ведь можно жить. А? Я тогда ворачиваюсь, – все это время, уступив гостю единственную лежанку, Тэтэ ночевал в креслице на общей кухне.

Неведомо откуда притащил он раскладушку и пару одеял. Устроил себе лежбище.

Ужинали за столом, макая картошку в соль, запивая густым чаем. Тимофеич глядел в окно, как в первый раз. А Боб был приятно уставшим и почему-то довольным, это чувство ему было вновь, он раньше никогда не выполнял физической работы своими руками.

– Нам бы еще телевизор у Симки отбить, – помечтал Тэтэ. – Вообще была бы лафа.

Симка, пятидесятилетний рябой хорек, отдавать телевизор отказался.

– Полторы тыщи возвращай, тогда забирай евошний ящик. С прошлого года должен, я еще прОценты не считал.

– Ты это… слышь, – Боб пытался подстроиться под здешний говор. – Я говорю, че отдам за Тимофеича, два косаря, но потом, а ты нам щас телек отдай. Как это… в натуре!

Симка пошмыгал носом.

– За пятихатку я тебе могу куртец достать. Тебе ж надо одёжу, – живя за стенкой, Симка был, конечно, в курсе, что у Боба проблемы с гардеробом.

– Мы подумаем, – пробурчал Боб.

Денег не было ни рубля, но самое скверное, что не было обуви, эти дни он ходил в старых пляжных сланцах. Ботинки Тимофеича ему не подходили по причине маленького размера, а Бобу хотелось выйти в город, хотя бы посмотреть, узнать новости. Да, новости. Если голод физический он худо-бедно удовлетворял из запасов Тэтэ картошкой и перловкой, то информационный голод мучил тем сильнее, чем дальше приходил в норму организм. Ничем серьезным Боб не заболел, а может его вылечил Тэтэ молитвой и спиртом, горячка была вызвана скорее всего нервным потрясением, которое постепенно сглаживалась более насущными проблемами.

Боб взял на себя обязательство приносить воды в общий умывальник. С ведром ходил на колонку, где иногда встречались незнакомые люди, которые не удивились и не насторожились появлением нового человека, видимо, новые люди периодически выпадали сюда, на окраину города, жизнь – есть жизнь. С полным ведром Боб возвращался к дому, поднимался на второй этаж и, встав на табуреточку, заливал воду в объемный бак над краном.

– Молодец, теперя мыться будем, – хвалил его Иван Сергеевич Береснев, ветеран и кавалер ордена Славы.

– Неполный, неполный, врать не буду, – шамкал Иван Сергеевич, он жил в своей комнате с самого рождения, сначала с родителями, потом всю жизнь с женой, ныне разбитой инсультом. – Бывает полный кавалер ордена, я – нет, не полный. Расскажу, ставь пузырек. А ведро со ссаками не вынесешь, сынок?

– Нет, – отказался Боб, и поганое ведро отправился выносить Тэтэ. Береснев получал пенсию, с ним надо было дружить.

– Почему Бересневу квартиру не дали? – спросил Боб у Тимофеича, когда вечером они лежали в комнате, давили на себе клопов и пялились со скуки в потолок.

– А чего бы вдруг? – лениво отозвался с раскладушки Тэтэ. – Это ж пиздеж, я так понимаю. Я ветеранов знал до хрена. Может сотни три видел ветеранов. Никому никогда квартиру не давали за здорово живешь.

– Много говорили об этом.

– Ты телевизор меньше смотри, – посоветовал Тэтэ. – Там тебе расскажут… Я, когда телек свой пропил, так даже лучше стало. Прям чувствую – умнею.

– Но ведь аварийные дома расселяют! Очевидно ясно. А этот расселить и снести надо было лет тридцать назад.

– Аварийные дома расселяют, только когда это выгодно, – поучительно сказал Тэтэ. – Земля нужна под застройку, например. Тогда снесут. Или живет в восьмиквартирнике последний ханыга, тогда они – власть эта – всей бандой прописываются в остальных квартирах. Причем прописываются со всей своей блядской родней. Человек по пятьдесят на комнату, а потом решают расселить, и уже каждый получает хату в новом доме. Власть делает только свою выгоду. Всегда.

– А ты, Тимофеич, оппозиция! Тебя надо в Москву отправить, митинговать, – с сарказмом сказал Боб. Но Тимофеич не понял иронии.

– Я б за революцию, если б толк был. А коль толку нету… Мы с тобой в глухомани живем, нам от революции ни жарко, ни холодно. Провинция мы, к тому же бедняки, к нам любая власть так и будет, кто бы там ни был… Для Путина мы – отродье, для Навального – шваль. Он еще есть этот Навальный? Я в той жизни читал эти расследования.

– Значит, провинция должна сама свою жизнь выстраивать. В чем проблема?

– Проблема, – Тимофеич поворочался со скрипом на раскладушке. – У меня напарник был, он раньше администрацию области охранял. Наслушался там. Так, говорит, замаялись наши чиновники в Москву ездить. Надо дорогу – в Москве решается, открывают лесопилку через Москву, закрывают лесопилку тоже через Москву. Была там плотина на водохранилище, наверное и сейчас есть. Так она начала протекать. Вот-вот прорвет и все затопит к херам. И надо ремонтировать срочно, а в Москве не разрешают. А самим нельзя – там, если что, штраф конский. Те в Москве говорят: мы вам денег на ремонт даем, а вы нам половину обратно. Наши говорят: какая на хер половина, сейчас плотину прорвет и поселок затопит! А те смеются: если поселок затопит, мы вам денег даем на восстановление, а вы нам половину обратно. Такая проблема. Это мне знающий человек рассказывал. Он там наслушался, охранников же за людей не считают – стоит и стоит какая-то херь. При нем спокойно все говорят.

На завтра Тимофеич вошел в комнату и протянул Бобу выгоревшее пальто с каракулевым воротником.

– Собирайся. Подмогнешь.

Они вышли из дома. Тэтэ катил свою тележку и выглядел куда приличней Боба, который был облачен в пальто и сланцы. Тимофеич ржал при каждом взгляде на спутника.

– Видел разных я бродяг, но такого!

– Куда идем, Тимофеич? – Боб от стыда прятал лицо в воротник. – В лес за металлом?

– Да нет. Гораздо ближе.

Но в лес они все равно попали. Прошли по тракторной колее километра полтора и оказались на асфальтированной трассе. Тут Тимофеич свернул и, громыхая тележкой, двинулся по обочине, Боб плелся за ним. Мимо в обе стороны пролетали легковые автомобили, приличные люди ехали по своим делам в город и из города, слушали музыку на магнитолах, обсуждали трудные задачи, листали айпады, звонили партнерам, и никому не было дела до двух бомжей с краю дороги. Если этим людям в машинах сказали бы, что этот нелепый ушлепок в пальто из шестидесятых на самом деле известный деятель, долгое время умело притворявшийся экспертом-политологом, никто бы не поверил. И Боб напрасно прятал рожу в воротник – никто его не узнает. А Тимофеича узнали: водитель лесовоза помахал рукой.

Через час они вышли из леса на поле. Серо-черная земля исчерчена параллельными бороздами, высокие в человеческий рост горы ботвы были расставлены диагональю, клочки сухой травы лениво катились движимые слабым ветром.

– Здесь картошку копали трактором. Трактором когда копают, всегда остается, – деловито сказал Тимофеич. – Вот тебе сетка, вот тебе ложка. И по борозде выбирай.

Сам Тэтэ подошел к куче ботвы и начал ее ворошить, перебирать, отрывать от стеблей редкие картофелины.

Боб присел на корточки, ноги зудели и мерзли. Но какой был здесь дивный ветер! Пахнущий травой, свежайший ветерок, омывающий лицо, небесный, очищающий, его хотелось залпом пить, хотелось есть этот воздух и наестся.

Боб ковырял землю ложкой, иногда находил картошку, в основном мелкую, но попадались и крупные клубни. Тогда он тихо радовался. Он приспособился ползти на коленях и обрабатывать сразу три борозды. Неизвестно по какой причине, но он решил, что должен набрать свой мешок как можно быстрее. А еще он вспомнил, что видел возле сараев бесхозную гнутую тяпку, только металлическую часть, без черенка. Надо тяпку прибрать, думал Боб, в следующий раз взять с собой. Много ли ложкой накопаешь? Ложкой мы лучше потом поедим. Исть-то надо.

Руки покрылись грязноватой коркой, носки под завязку набились землей, а Боб азартно рыл, волоча за собой уже тяжелый мешок. Набрали тележку картошки и еще две сетки в руках. Боб, глядя вдаль, озабоченно сказал, что надо бы с того края попробовать покопать, там много должно быть. С того края и тащить дальше, заметил Тэтэ. Ничего, смеялся Боб, это ничего.

Обратно шли дольше. Тимофеич запрягся в тележку, Боб с двумя сетками в руках гордо шел впереди, даже подбородок чуть-чуть задирал. А вслед проезжавшим легковушкам мысленно говорил: все-то вам легко и быстро, знали бы вы как она достается с трудом, еда.

Дома прибрали картошку, нагрели воды, стирали и мылись в тазике по очереди. Решили не ужинать. После стакана горького чая Боб упал на топчан и моментально уснул.

На следующий день Боб в общей кухне чистил картошку. Тэтэ сменял часть урожая на подсолнечное масло, лук и несколько помидоров, так что завтрак обещал быть царским. Прошаркал мимо старый Береснев, Боб рассмотрел его ноги и подумал, что в бересневскую обувь он бы влез. Надо попросить. И тэтэшную куртку одолжить, тогда можно будет выйти в центр. Прийти в гостиницу, девушка с ресепшена должна его помнить! Сказать, что ограбили и, как максимум, попросить денег взаймы. Как минимум, Интернет. Или, наоборот, главное – взять смартфон, через сайт связаться с конторой, пусть вытаскивают. Вопрос номер раз: а не сдаст ли девушка с ресепшена такого гостя хозяевам города? Что очень вероятно. Вопрос номер два: а можно ли доверять своей фирме? Роль Эндерса во всей этой истории пока не ясна. Жена… Лора есть в соцсетях, ей можно написать. Сын тоже вел страничку, но в последнее время забросил. Но на время переписки опять же встает вопрос номер раз. Значит, нужен Интернет, чей обладатель никак не связан ни с мэром, ни со Стрельниковым. Таких знакомых в Тургороде нет. А кому вообще можно доверять в свете последних событий? Неутешительный вывод: на данном этапе он может доверять только одному человеку – Тимофеичу Тимофееву, Тэтэ. Но он в данном случае бесполезен. Значит…нужны деньги. Это в первую очередь, но где их взять в сегодняшнем состоянии?

– Ты тока посмотри!!! – за плечом заорала Галька. Боб вздрогнул. – Слышь! Тэтэ-хуетэ! Иди сюда! Гляди, че твой апездол делает!

Прибежал Тимофеич. А Боб ничего не понимал, открыв рот, испуганно смотрел на Галину. Тэтэ взял из руки Боба нож, которым тот чистил картошку.

– Борька, ты чего ж творишь? – он показал на очищенную картофелину, приподнял из ведра ленту кожуры. Но Боб все так же таращил глаза в недоумении. – С такой очисткой нам ведро на раз поисть. Надо ж тоненько срезать.

– Кубиками хуярит! – возмущалась Галька.

Дошло. Толсто чистил. Косяк.

– Я последний раз картошку чистил еще студентом, – тихо сказал Боб.

– Тебе другие студенты ебало не разбили? – осведомилась Галька.

– Короче, братан, я не знаю, так нельзя, – сказал Тэтэ. – Короче, должен будешь. Согласен? Тогда похаваем, пойдем колымить. Бог даст найдем че-нить.

Они шли по частном сектору среди избушек и домиков, двориков и огородиков. Боб отказался одевать раритетное пальто, день был солнечный, можно и в свитере. За минувшие дни у него отросла жесткая борода, и он совершенно перестал волноваться по поводу своего сходства с неким телевизионным псевдополитическим деятелем.

Останавливались возле домов у калиток. Тэтэ вступал в переговоры с хозяевами: че работа есть? Недорого. Надо, смотрю, теплицу разбирать. Нет? Пойдем дальше. Нет, здесь жмотье живет. Туда… Эй, хозяин! Трубу на печке надо чистить? Рано? Ну я тогда через месяц… Нам, братан, хорошо бы к старикам наняться. Им самим тяжело и деньги у них водятся. Пенсия. Здравствуйте! Мир вашему дому. Не нужно ли забор поправить? С краю вроде провисает. Ну как не провисает, когда провисает. Давайте… все-все пошли, именно туда и уже идем. Злобная тетка! Наверное, несчастливая. О! Борька, есть джек-пот. Видишь, чурки привезли. Это нужно колоть. Иди, договаривайся. Че нет-то? Исть надо? Надо. Мне сегодня не везет, а тебе прифартит. Тут сосна и маленько, смотри, осины. Куба три… Короче, поколем за штуку, инструмент ихний. Начинай от полторахи и снижай. Не умею! А кто умеет? Тут, брат, ума великого не требуется.

Боб подошел к штакетнику, во дворе старушка в белом платке набирала совочком землю в пластиковые пивные стаканы.

– Добрый день, – поздоровался Боб. Хозяйка не отреагировала, – Здравствуйте, бабушка! – сказал он громче. Ноль реакции.

Он оглянулся на Тэтэ и беспомощно развел руками. Тимофеич сделал жест «Давай, договаривайся!».

Боб решительно шагнул в калитку.

– Бабуль! – рявкнул он, старуха чуть не распростерлась. – Здрасте! Вам дрова не нужно расколоть?

– Ой. Нужно, сынок, нужно.

– Ну… так давай! За две тыщи.

– Да Бог с тобой, сынок. У меня сосед поколет за восемьсот, – сказала старуха и отвернулась. Но Боб заметил ее живой и хитроватый взгляд.

– Сосед. У соседа своих дел вагон. А мы здесь и сейчас. Ладно, бабка! – Боб копировал кого-то, но кого именно он не смог бы сказать. – Полторы и твой инструмент.

– Тыща двести и сложить, – предложила бабка. И добавила, – И бутылка самогону. Самогонка своя, не вонючая.

Стороны пришли к соглашению. Правда, Тимофеич, поворчал, что дескать прибирать дрова – это другое. Это должно оплачиваться отдельно. Но было видно, что самогонный бонус его впечатлил. Я так и знал, что ты фартовый, сказал он Бобу, который почувствовал себя искусным дипломатом. Но недолго был Боб на коне, выяснилась его профнепригодность к колке дров. Как ты вообще дожил до своих лет, говорил Тимофеич, ловко топором раскидывая чурку на мелкие поленья. Боб стоял с колуном перед стоящими друг на друге чурбанами. Он знал, что нужно опустить колун четко в середину, и тогда звонкие половинки разлетятся в стороны. Но не попадал, бил все время в край. Братан, тут даже сил не надо, учил Тэтэ, вот так, берешь, подкинул и колун сам. Оп! Следующую ставим. Оп! Сосна она легко колется.

Вышла со двора хозяйка.

– Ребятки, две осиновые чурочки оставьте. Нам с дедом сидеть. Только осиновые.

Она протянула Тимофеичу бутылку, заткнутую тряпочкой, Бобу – ломоть хлеба и разрезанную на пополам луковицу.

– От души, бабуля, – Тэтэ снял со штакетника примеченный раньше граненый стакан.

Боб сначала отказался, он никогда не пил самогон, а потом… Чего уж там?

Ну как, братан? Ты занюхай, занюхай. Во! А теперь закусывай. Как оно? Виски напоминает. Какие виски, обиделся за бабушку Тэтэ, это ж ты почуй, это ж на орешках!

Удивительно, но, выпив, Боб наловчился раскалывать чурки, словно глоток самогонки разбудил в нем крестьянские гены, накопленные за двести поколений, начиная от того момента, когда скитающиеся племена решили возделывать землю, селится в избушках, обогреваемых в зиму с помощью дров. Работа пошла. В бутылке убывало.

В сумерках складывали поленницу. Смотри, Борька, здесь по краям клади клеткой крест-накрест, чтобы не поехала, а в середке уже так. Боб набирал на левую руку высокую охапку поленьев и нес в дровяник, на полпути встречая Тимофеича, и шел обратно, встречая Тэтэ груженного дровами.

Боб услышал, как напарник, что-то напевал себе под нос. Трам-тирьярьем- трам- тирьярьем – трам-пам-пам. Это знакомое… это…

Раскудрявый, да клен зеленый, лист резной! Боб начал подпевать вполголоса. Здравствуй парень, мой хороший, мой родной. Сквозь одышку, сухими губами: клен зеленый, да клен кудрявый, да раскудрявый, резно-ой!

– Хорошая песня Смуглянка, – похвалила бабулька, расплачиваясь сотенными купюрами. – Молодцы, ребятки, спасибо вам.

Тимофеич разделил гонорар, получилось по шестьсот рублей. Еще две недели назад Боб платил примерно столько за крохотную чашечку кофе, а теперь с благоговением свернул купюры, бережно убрал в карман. Шестьсот рублей – это двадцать булок хлеба. А если не ленится и ходить прямо на пекарню, то больше. Чай купить рассыпухой и овсянку. Пачек пять взять сразу, она не дорогая.