Мелкий инквизитор

Максим Касмалинский

Мелкий инквизитор

– И чем, позвольте полюбопытствовать, вызван интерес органов безопасности к нашему учреждению?

Сейчас доложу! Ты в самом деле думаешь, что я каждой высокоумной особи буду рассказывать за интерес органов безопасности?

– Какое там? – говорю. – Плановая проверка. Работаем по советским еще предписаниям. Старые регламенты менять нужно, я сколько наверху предлагал-предлагал…

Профессор не впечатлился. А я ведь явно намекаю на связи в высших эшелонах. Хотя он и сам светило, доктор наук, психиатр мирового уровня, то сё. Козел, одним словом.

– Нашей клинике гарантирована неприкосновенность.

– При условии соблюдения встречных обязательств. Выполнения пожеланий государственных органов и Временной Администрации.

– Почему именно этот пациент? – спрашивает профессор и пытливо глядит из-за крышки ноутбука.

Зеваю, смотрю на стену – там благодарственные грамоты, свидетельства регалий, дипломы международного формата.

– Почему бы и не он? – говорю лениво.

Кажется, профессор не купился на мою напускную скуку. Психолог же, знаток эмоций.

– Анджей Каменский страдает сложной формой аутизма и ваш контакт, насколько я могу предположить, обернется ничем. Он вас может просто не заметить. Нет гарантии, что откроется, ибо это происходит спорадически.

– Да и Бог с ним, – говорю, тут же осекаюсь, делаю смешок. – Так и отразим. Мое дело составить обобщающую справку. В полном соответствии с инструкциями обеспечить обоснованность и полноту мероприятия.

Профессор усмехается. Маске ретивого службиста он, понятно, тоже не поверил.

– Я опасаюсь, – говорит. – Что такая беседа может навредить пациенту.

Ну вот, опять этот бред: не навреди, не оскорби. С первых погон не люблю интеллигенцию – наверное, черносоточку ртом поймал, как кто-то ловит смешинку.

– Профессор! Давайте сэкономим мое и ваше время. Как я понимаю, ТАКОМУ пациенту навредить невозможно.

– Я могу потом взглянуть на ваш итоговый э-э… документ?

Ага! Чего там? Ты в кабинет ко мне приходи, я из сейфа вывалю все дела оперучета, лички агенов, ДЛ, КНВ. Шифротелеграммы покажу.

– Это невозможно. Сами понимаете. И еще! В вашей комнате для свиданок есть аппаратура, как я понимаю.

– Отключим, – вздыхает профессор.

– И чтобы не включилась. Спорадически.

В сопровождении санитара по светлому коридору, наполненному типичным больничным запахом, я пришел в специальную комнату. Зеленоватого оттенка стены, пол из тяжелой плитки, белый стол и два стула друг напротив друга. Я сел, пошарил под столешницей, обнаружил ожидаемую кнопку. До сих пор тревожная кнопка не требовалась, в позапрошлый раз мне пригодился тревожный «Макаров», был там один буян бессарабский. Того, правда, не запирали в психушку или в тюрьму, простой побирушка у церкви, безобидный, ущербный. Но пылко бросился в защиту того, о чем не знает. Каков будет Анджей Каминский?

Запустили пациента. С непроницаемым лицом он сел за стол, пошарил по его поверхности, видимо, ложку с тарелкой искал. Худой, большеглазый, короткостриженый. Со вздыбленной будто бы шерсткой. Чеширский кот Эрвина Шредингера. Расплескал улыбки в миллиард коробок.

– Привет, – говорю.

Он смотрит не на меня, не сквозь меня. Он внутрь глядит.

Ожидаемо. Предусмотрено. Достаю из портфеля стопку исписанных листов, кладу их на стол перед Каминским.

– Сюда иди! – зову. Потом еще раз. И еще.

Явился, очнулся. Анджей протянул руку к листам.

– Почерк узнаешь!?

– Мацей, – шепчет он. – Но почему здесь?

Забираю писанину Мацея Левински, убираю обратно в портфель. Осмысленность во взгляде пациента похожа на сигнальный маячок. Надо его зафиксировать.

– Анджей! Сосредоточься. Не уходи…

– Да.

– Расскажи мне Анджей. Меня интересует Проводник. Расскажи.

Нелегко это было, но раскрылся, раскололся пациент. Рассказал.

Параллельная жизнь. Дубль-биография.

****

… не он нас выбрал – мы его…

… я жил в унылом рыбацком поселке у зеленого залива. Запах рыбы и соломы, рыбы и лепешек вкус, руки в царапинах от плавников, сети и чешуя. Больше вспомнить о детстве нечего, кроме…

…сидел на скале и пытался доплюнуть до моря. Внизу качалась на волнах лодка дяди Яна, а вверху, помню, солнце боролось с тучами. И случилось… Я почувствовал себя на дне, на дне огромного стакана, в который снаружи кто-то скребется. И голоса не живые. Верней, голоса не живых. Покойники пытались мне что-то сказать, а среди них в многоголосье – мертвая родня моя по крови и предки дальние в веках.

Старший брат мой Самюэль по прозвищу Кифа сказал – фантазии твои, Анджей, мертвые не кусаются и не разговаривают.

Было мне в ту пору десять полных лет. Смерти не бывает, так я понял.

Через три дня помогал по хозяйству и опять этот шорох. Я словно на дне стакана, вокруг стекло, сверху до неба открыто, и слышно, очень плохо слышно, но можно разобрать, как дедушка – он помер прошлой весной – сказал, что возьми молоток, забыл на чердаке. Я лестницу приставил, и на чердак. Точно – лежит молоток. Забиваю гвоздь в забор. Отец увидел, говорит – молоток полгода искал, а я ему – дед дверцу чинил на чердак, там и оставил. А ты, значит, нашел? Я тебя предупреждал, не лазь на крышу? Выпорю – пообещал, а я-то знаю, что не выпорет…

… десять овец у нас, гоню я их за деревню. Навстречу идет дядя Ян. И в шутку он – раз, два, три… десять, неплохая отара. А я – на самом деле девять, та ярка, что последняя, уже в мире мертвых. Дядя Ян внимательно на меня посмотрел, ничего не сказал. Ночью овца издохла.

Выгоняю пастись уже девять, и опять дядя Ян навстречу. Говорит – как ты, Анджей увидел, что одна подохнет? А я и не знаю! Говорю – она как будто раздваиваться начала. И я будто вижу, что кусочек овцы в мертвый мир улетает.

С того дня стал я ходить к дяде Яну, он позвал. Дядя Ян был одинокий и очень бедный, он нашу ребятню поселковую учил ходить в походы, где нужно правильно костер сложить, шалаш поставить, мед диких пчел добыть, чтоб не покусали. Много чему учил дядя Ян, сам говорил – жизни учу.

Так компания наша сложилась: я, Томаш Сверчок, Мацей Левински, Якуб Тихий и Якуб Громкий, которого почему-то прозвали Тадеушем. А Кифа, братец, походил несколько раз к дяде Яну и перестал. Я лучше книжку почитаю, говорит.

*

… мы в походы за холмы – интересно. Вроде и недалеко от поселка, а нам – странствие. Отец недоволен, конечно, говорит – работы по дому много. А дядя Ян – что ж ребятам всю жизнь рыбарями?

… оказалось, что Тадеуш тоже бывает такое слышит и может читать старые книги. Я потом взял эту книгу, а там вообще не по-нашему написано и буквы чудные. Откуда бы Тадеушу чужие языки знать, когда он даже бредень нормально завести не может? Я и подумал, что нашу шайку дядя Ян по какому-то хитрому признаку собрал. Способности необычные у всех. Я с Мацеем поделился мыслью такой, мы тогда у него во дворе сеть чинили. Так и есть – говорит Мацей. Я-то из вас самая круть! Только никому!

Тоже голоса слышишь – мне даже обидно стало, а Мацей нос задрал выше крыши – голоса слышать большого ума не надо, это каждый дурак может, если потренируется. Я – Мацей оглянулся и шепчет – я летать умею. А мне не верится совсем – летать человеку невозможно.

Спорим? Мацей за руку меня берет – сейчас я настроюсь и докажу тебе, что летаю. Я не высоко летаю, но… летаю.

Я смотрю, Мацей чего-то пошептал-пошептал и вдруг как поднимется метра на полтора над землей. Медленно, как в воде, руками гребет и ногами помогает. Доплыл, значит, по воздуху до трубы на крыше, потом ногами заболтал-заболтал и выше поднялся, круг навернул.

А я смотрю и не верю. Не бывает так! И зажмурился, головой помотал, а когда глаза отрыл вижу – сидит Мацей, меня за руку держит и нашептывает – ты видишь, как я лечу через дом, ты видишь, как я поднимаюсь, ты видишь…

Не вижу я ничего – кричу. Мацей смутился самую малость, потом хохочет – ты видел, что я летал! Никуда ты не летал – ору. Внушил, сволочь! Мацей говорит – если бы ты не очнулся, то был бы уверен и даже под пытками бы показал, что видел летающего человека. А раз ты видел, значит так оно и было, такая правда. Я в Самаре с паромщиком на спор реку по воде перешел. Пойди докажи тому паромщику, что это не так, когда он собственными глазами видел.

*

… следующий год брат уехал на учебу в город, а мне забот прибавилось в два раза. Но к дядя Яну ходил все равно, выкраивал время. Опыты ставили.

Один раз собрал нас дядя Ян, рассадил в круг и говорит – вот лягушка, она еще живая. Наблюдаем. Дядя Ян завернул лягушку в тряпку, сдавил, значит. Видите? Разворачивает.

А я вижу, что вроде как лягушка раздваивается и ее часть крошечная будто такой свет серый куда-то растворяется. Ну смерть, понятно.

Штука в том, сказал дядя Ян, чтобы вернуть этот дух обратно. Нет, такое не смогу – сказал я, и Тадеуш сказал – никак. И остальные – невозможно.

А если постараться? Дядя Ян, надо думать, страшную вещь замыслил.

… лягушками пробовали, с козленком, с кроликами часто – они резво дохнут. Спроси, каким образом – не объясню. Вроде заклинаний – возвращайся, возвращайся. Но нет из смерти обратного хода.

*

… прибегает Якуб – старик Лазовский умирает! А нам того и надо. Приходим в их избушку – я, Якуб, дядя Ян и Тадеуш. Лежит уродливый мертвец, бабка Лазовска уже выть собирается. А старик уже помер, но еще и не помер. Свечение его рядом парит. Яркое такое свечение, красноватое и вытянутое. Но видно – он. Только мертвый. Душа или дух, я не знаю. И мы с Тадеушем и Якубом тогда думаем этому духу: вернись. Может день был такой, звезды как-то встали, может мы в своих способностях силу обрели. Да только вернулся дух в тело, старик глаза выпучил и рукой туда-сюда. Бабка – в обморок, родня – почти тоже. Сосед Завадский заорал. Тут дед Лазовский и помер до дна. Свечение улетело.

Значит можно оживлять – сказал потом дядя Ян, а мы – случайно получилось, может это и не душа была, а так, отсвет от окна грязного.

*

Шесть лет просидев в духовном училище, вернулся домой мой книжник-брат. Стал первым священником в поселке. Ну и пожалуйста. Нам-то что? Не фискалом же. Чистенький довольный отец Самюэль. Или брат Самюэль, кто их разберет? Купил землю, подлец, за деревней, где холм. Ты, Кифа, (я его как в детстве) самое лучшее место подгреб, а он – я есть лицо должностное, мне положено. Я ему рассказал в двух словах о наших опытах, он пыхтит – этот дядя Ян мне всегда не нравился, мутные делишки у него, чародейство самопальное, есть области такие, куда человеку соваться нельзя. А я думаю про себя, что человек он потому и человек, поскольку стремится больше всего туда, куда нельзя.

День за днем, время шло потихоньку…

*

… восемнадцать лет мне было, около того. Стояли с дядей Яном по пояс в воде и вытаскивали сеть из залива. А Якубы оба сидели на берегу. В это время мимо них идет по песку наш местный столяр Юстус с деревянной рамой на плече. И я сначала мельком глянул, потом присмотрелся, а Юстус раздвоенный. Он одновременно и в нашем мире, и в мире мертвых. Одновременно! Я дяде Яну это быстренько шепчу. Нам такой и нужен человек. Не человек – Проводник! Зови – говорит дядя Ян. Позвал. Дескать Юстус помоги, сеть тяжелая. А Юстус на Якобов – а эти чего? Да ну – кричу – от них толку нету.

Юстус забрел в соленую воду – где ваша сеть? Тогда дядя Ян хватает его за шкирку и в воду. Топит натурально. Столяр брыкался, так я его за ноги. Минута, две, пять. Всё! Затих, омертвел. Мы вытаскиваем бывшего Юстуса из залива на берег. Якоб Тихий, даром, что тихий, а как завизжит! Убили!

Что теперь делать? А второй Якуб говорит – в пещеру! Там пещера недалеко, туда мы тело и оттащили, Якуб Тихий следы затоптал. Лежит раздвоенный Юстус, он как бы и здесь, как бы и там, а по сути, не там и не здесь. Дядя Ян ему уши трет, а мы с парнями его, так сказать, душу обратно запихиваем.

Уже думаю, не получится, как Юстус глаза вытаращил и чихать давай, а потом обернулся на дядю Яна, говорит – вообще не смешно. Не смешно! И ушел из пещеры. Мы немного напугались, а он на скалу взошел и сел. Сидит час, два. Томаш из поселка прибежал, говорит – не верится мне, что он оживился. Но, говорит, пару лет назад в Лодзи один художник тоже потоп, так его откачали, он потом с женой развелся, нынче, кажется, говядиной торгует.

*

Юстас сидит неподвижно, и мы не уходим. Костер развели, перекусили. Я даже поспал немного. Сорок часов просидел на скале он, мы засекали. Спустился Юстус к нам.

Жрать охота – говорит. Мы ему расстилаем все, что было, а было-то у нас две лепешки, да рыбешек печеных штуки четыре. Юстас говорит – вы идиоты, конечно, слов нет, а если бы не получилось?

Извини – дядя Ян замямлил, а Юстас рот набил, мычит – я вижу, что вы хотели, я знаю все ваши помыслы. Проводник, значит? Хотите знать, как там в потустороннем мире? Нет, чтобы прожить сколько отмеряно, да самим и посмотреть.

Я тут и подумал, что прав Юстус. Прав – прочитал мои мысли Юстус. Я всегда прав теперь. Одним словом, вы дебилы, и почему в таком маленьком поселке над заливом вдруг столько сверхъестественных талантов? Что вам рассказать? Закон сохранения информации. Не понятно? Ну еще бы. Есть, к слову, взаимодействие негэнтропийных потоков при исчезновении физического времени. Пространство Эйнштейна-Минковского и его пересечение с пространством энергии-времени Козырева. Тоже не понятно? Так куда вы лезете, клоуны? Представьте информационный носитель атомарного размера, фотон…Как бы сказать? Если ты вдруг превратишься в маленького-маленького гнома, то ты останешься собой. А если в миллиард маленьких гномов… Короче, ты Анджей в детстве правильно подумал – смерти не бывает. Раз смерти нет, нечего бояться, теперь будет все по-другому. Есть такое… как бы вам сказать? Единый. Есть Единый. Это бесконечная точка всегда и везде. Ты родился из Единого и умрешь – перейдешь в Единый. Ты всегда связан с Единым, потому что это и есть всегда. Можно назвать Единый именем Всегда. Потому что и всегда, и когда-то, и где-то создаются Единым. И в нем пребывают. Никто никогда не умер, никто никогда не умрет. Ну вода! Жидкая вода, лед – вода, пар – тоже вода. Словом, живите и радуйтесь. Чем радостнее живешь, тем лучше тебе в Едином. Накопление информации субатомного уровня, при положительном импульсе, преобразуюсь…

Опять на птичьем языке, – возмутился Якуб, а дядя Ян от внимательности перекосился весь. Юстус последние крошки высыпал в рот, говорит: засеял – собрал, понятно? Скопил побольше светлых чувств – прекрасно перешел на новый уровень. Не могу я сказать слово «умер». Перешел. А если на тебе повисла злоба, зависть, жадность, похоть, весь букет, то в следующем мире будет совсем не сладко. Все просто на самом деле, я благодарен, что вы меня вскрыли.

Воскресили, ворчит Тадеуш. Можно и так сказать, Юстус поднялся на ноги – пойду посплю, столько впечатлений!

А нам что делать? – закричали мы. А что хотите, говорит. Я потом как-нибудь еще попробую рассказать про жизнь. Про жизнь… О! Старайтесь быть счастливыми независимо от внешних обстоятельств. И не за счет кого другого.

Тогда Томаш говорит – я тебе не верю, ты – Юстус, столяр, в твоей мастерской винищем разит, и тумбочка стоит недоделанная. А Юстус вдруг выхватил у дяди Яна из-за пояса нож и всадил себе у ключицы до половины. Мы только вздрогнули, а Юстус нож достал, отбросил и Томашу – смотри, сейчас затянется.

Мы смотрим, рана махом затянулась, только брызги крови на рубашке и остались.

Юстус – теперь веришь? В связи с Единым человек всемогущ. И дяде Яну – хочешь, ухо мне отрежь, я его обратно приращу. Дядя Ян не стал ему ухо резать, хотя и хотел, как потом признался.

Юстас свою раму подобрал, закату сказал: «Увидимся», ушел босиком по песку.

Дядя Ян говорит – надо бы вернуть сандалии, они остались в пещере. Я говорю – ты что-нибудь понял? А дядя Ян, нож вытирая – ничего не понял. А Томаш надулся, говорит – сразу фокусы с ножиком, ты возьми, объясни нормально людям, а то резать… я давеча курке голову срубил, так она еще метров двести бежала.

*

… ходили в мастерскую у Юстусу-Проводнику. Он – что вас еще интересует?

Всё! – в один голос мы с Томашем. Юстусу видно, что скучно.

… про жизнь говорил, как лучше жить. Он не говорил «надо» или «должен», а говорил: хочешь блага – живи так. Живешь криво – не обижайся…

… человек, он как капля, возомнившая себя каплей. Если капля из океана, скажет, что она отдельно от океана, ты же скажешь «капля-дура». Не понятно – Тадеуш сказал, а Проводник руками развел – и мне не понятно. Это чувствовать надо. Но даже капля падает в океан и больше становится океана. А если из стены убрать один камень у основания – рухнет стена. Человек всегда находится в Едином, поэтому он всесилен. Но только когда капля знает, что она – океан.

… все, что может быть названо информацией – Единый. Все, что может быть названо живым – тоже. Скрепляясь с Единым, узнаешь все, и можешь почти все.

Это любое желание? – загорелся Тадеуш. Не любое – ответил Юстус. И не всем. Человеку праведной жизни, миротворцу, милосердному человеку, чистосердечному это дано. Но к слову сказать, контракт предполагает взаимность обязательств и презумпцию добросовестности сторон соглашения…

У-у-у – затянул Якуб, и все посмеялись.

Зла не творите – сказал Юстус. Прилетит обратно. Не обманывай, не гневайся и не гордись. Надо видеть в людях только хорошее, а в себе чаще видеть плохое. Никого не осуждать, никому не досаждать, любите друг друга, цените друг друга, будьте беззаботны как деревья в поле и свободны как птицы в небе.

Как сопля в полете – добавил Тадеуш.

Можно и так – согласился Юстус. Ты будешь мой любимый ученик.

*

… в тот день я пригласил сходить со мной к брату, которого Юстус, конечно же, знал. Пойдем – согласился – правда жрецов я не очень. Жрецы, далеки от жизни.

То есть, священники – это неправда? Так спросил я, когда мы пошли по дороге. Юстус ответил – почему же не правда? Священники делают дело благое. Молитва есть хороший способ связи с Единым. Только полезна крепкая молитва. Такая молитва, когда наизнанку тебя выворачивает. Сокрушительной силы молитва, от которой скалы падают в море. А способно ли совершать чистейшей искренности молитву, если думаешь все время, находясь в костеле: а правильно ли зашел? Здесь ли стою? Так ли свечку надо держать? Много жреческой церемонности, обрядности, это отвлекает, и молитва не получается.

Мы зашли в особняк Самюэля. В первой просторной комнате в ряд на стене портрет святой троицы: прелаты-подвижники – Умбертин, Адсон и Беренгар.

Юстус сказал вполголоса – мертвые чтят своих мертвецов.

Кифа вышел к нам высокомерный и надутый. Мне руку протянул, а Юстусу бросил – нет здесь работы, плотник, для тебя, не ищи.

Я особо не ищу – сказал Юстус. Не человек для работы, а работа для человека. Мне пока не надо.

Я говорю – Юстус недавно умер и воскрес. Много узнал по твоему, Кифа, ремеслу.

Прямо воскрес? – засмеялся братец, падая в кресло. И из клинической смерти прямо ко мне? Что ж по такому случаю я могу и продать по дешевке искупление грехов. Хотя какие у тебя там грехи…

Грехи мои тяжкие – сказал Юстус. Но после смерти все обнулилось, заново начинаю. А искупление за деньги, как и проповеди твои, мне не нужны, потому как теперь представляю устройство загробного мира. И знаю, как жить в мире догробном.

Старый каламбур – сказал Самюэль, оглянувшись на святого Умбертина. Но что ты можешь знать, чего не знаем мы?

Я знаю, например, – Юстус ногу на ногу закинул и без почтения брату в глаза – знаю, что, учась в семинарии, жил ты в одной комнате с неким слушателем, которого потом отчислили по-тихому. Знаю, что тогда же была некая Маргарита (был брат надутый, а тут сдулся), знаю про одну шкатулочку… известно содержание беседы вашей с отцом Стефаном. А сейчас, допустим, закричит петух.

Среди бела дня? – Самюэль сморщился. И тотчас заорал петух! Я удивлен был не меньше брата. Случайность?

Пусть еще раз кукарекнет – пожелал Юстус, петух не заставил ждать. У брата губа отпала, а Юстус добивает – не ошибусь, если предположу, что птица прокричит и третий раз. Это так же верно, как и то, что сегодня ночью ты видел во сне белую скатерть в четыре угла, что с неба спускалась. Имелась на скатерти всякая живность, которую во сне ты хотел заколоть, полакомиттся мясом. А день по уставу постный.

Тут в третий раз закричал петух. Брат повалился с кресла на колени и пополз к Юстусу. Я все понял – причитает Самюэль. О-о! О-о…

Юстусу неприятно – что ты окаешь? Что за мода на колени падать? Никому твои позы не интересны. Поднял брата и обратно в кресло зашвырнул.

Брат бормочет, мол, я на коленях в знак поклонения Богу и покорности вечной ему. А Юстус – не нужно Богу поклоняться, к нему стремиться надо, равняться на него, если под богом мы понимаем само совершенство.

Потом Юстус говорил о Едином, о свободе и счастье, а Сэмюель только охал и ахал. Затем они затеяли нудный богословский спор о природе веселья. Притом брат Кифа говорил, что жизнь полна трагизма, горести и боль преследуют нас ежечасно, но также ожидают посмертные адские муки. На это столяр заявил, что наше пребывание на земле есть подготовка к жизни оной, и значит бытовое горе не стоит принимать всерьез. Возможная же расплата в жизни оной, как наказание за грехи, есть справедливость, а на справедливость, хоть и неприятную, следует смотреть спокойно. Выше справедливости только милосердие, которого достаточно разлито во Вселенной, стало быть, всегда живет надежда. И что бы там не ожидало, человеку можно веселиться, это правильно. Смех обезоруживает зло. Мне стало скучно, я домой ушел. А на следующий день…

*

… Кифа ходил по поселку и славил Юстуса как пророка. Проводник и сам поработал над этим, плюнув в глаза бабке Лазовске, отчего она (уже почти ослепшая) стала более-менее видеть. Нашел кого прозреть! Бабка эту новость размазала по всей деревне толстым слоем и в мастерскую к Юстусу выстроилась очередь. Все хотели исцеления, даже здоровый, как юный бычок, рыжий Нафаня. Юстус говорит народу – я не лекарь, я могу только обратиться к Единому и попросить. Вы и сами можете это сделать. Каждый. А люди – колдун, колдун, помоги! Юстус ругался.

Это мы его создали, знахаря – сказал дядя Ян, и мне – ты его вызвал, ты позвал, мы хотели знания, а получилось деревенское чаклунство.

Народ соберется возле мастерской и требует – расскажи про дьявола. Юстус злится – какие дьяволы? Есть только ваше низменное и только ваше зло. Ваше невежество, ваше стяжательство, ваша враждебность, рабство и ложь – вот коллективный люцифер. Не ищи в селе, а ищи в себе! И не сваливай всю дрянь, которая в тебе, на существо с рогами и копытом.

… иссякновение правды и любви – корень всякого разлада. Само же оно происходит от преобладания самолюбия или эгоизма. Когда эгоизм вселится в сердце, то в нем распложается целое полчище гадостей. И становится человек, по сердечному строю, негодным ни к чему истинно доброму. Живем, как гробы зарытые, над которым люди ходят и не знают того.

Но со всей округи шли не за правдой. Опухоль у меня, вылечи! Здесь кодируют от пьянства? А у меня сынок тупой, можно сделать его умным? Я тут пилой оцарапался…

Ну как так? – раздражался Юстус вечером в столярке. Этот обувщик, к примеру. У которого палец болит. Ведь еще вчера он бы замотал бинтом, работал бы дальше. А сегодня едет в такую даль, чтоб ему вылечили палец заговором или зельем.

Тут еще и любопытство играет свою роль – говорит дядя Ян, с завистью глядя на баклажку вина.

… вы, ты и ты, ты – Юстус показал на каждого (Томаш, конечно – а чего сразу я?) – у вас были какие-то даже не ростки, а семена способностей, так вы десять лет себя изучали, таланты свои развивали, Яну за это скажите спасибо. Но все равно, это правильно. Ну да, ваши таланты необычны. Именно здесь и сейчас необычны. Где-то, когда-то ничего удивительного в том нет, что люди владеют гипнозом или слышат умерших, но в тех местах не умеют так замечательно рыбу ловить. Я к тому говорю, что талант есть у каждого, нужно его обнаружить и развивать. А никому не хочется, лень. Зато завидовать таланту друга не лень!

… миллион раз сказано – каждый человек уникален, каждый в себе что-то имеет, чего нет у других. Это надо понять, тогда не будет…

… самая подлая установка – быть как все.

Но есть же общая для рода людского истина – дядя Ян каждый раз задавал свой главный вопрос. Юстус говорит – истина рождает свободу, а свобода – условие для истины.

Ушел от ответа – заключил дядя Ян, а Юстус сказал – чтобы научиться плавать, лезь в воду, никто другой за тебя это не сделает. Такие были беседы.