скачать книгу бесплатно
– Видела что именно? – спокойно уточнила Маргарита. – Как я выносила журнал из школы? Тогда лжет именно она.
– Она видела тебя в школе во вторник вечером. А в среду выяснилось, что журнала нет. – Кобыла кипела негодованием и брызгала слюной. – Ты соображаешь, что ты сделала? Это официальный документ. Государственный документ, Хромова! И тебе это так не сойдет с рук. Чаша нашего терпения давно переполнилась! Ты позоришь всю школу. Завтра на экстренном педсовете я поставлю вопрос о твоем отчислении ребром. Хватит!
– Здесь какая-то ошибка, – дрожащим голосом вступила мать. – Моя дочь не могла этого сделать.
Кобыла, кажется, только теперь обратила на нее внимание. Она повела жилистой шеей, покосила налитым кровью мутным глазом и обратила поток своей праведной ярости теперь уже на Ритину мать.
– Елена Сергеевна, я глубоко уважаю вас как педагога. Бывшего педагога! Но то, как вы относитесь к воспитанию вашей дочери, просто преступно! Вы совершенно запустили ее, ребенок предоставлен самому себе. И меня ничуть не удивляет, что ваша дочь пошла по кривой дорожке!
Мать часто заморгала, губы ее затряслись, пальцы, вцепившиеся в края изношенной шали, задрожали.
– Да, да, я виновата, – шепотом заговорила она. – Я так виновата. Пожалуйста, Татьяна Владимировна.
Рита, до сих пор смотревшая на все происходящее с кривой ухмылкой, шумно выдохнула. Глаза ее угрожающе сузились. Видеть мать, хлюпавшую носом перед нагло отчитывавшей ее школьной стервой, было невыносимо. Острая жалость к ней, такой маленькой, беззащитной, больно колола где-то в горле. И становилось мучительно стыдно – за себя, за всю эту идиотскую аферу с журналом, за то, что допустила ситуацию, в которой мерзкая школьная стерва будет отчитывать ее мать как девчонку. Она просто обязана была прекратить это, защитить маму.
Маргарита шагнула к двери и распахнула ее:
– Убирайтесь отсюда! Из нашего дома! Быстро! Иначе я сейчас милицию вызову!
На впалых щеках Кобылы вспыхнули свекольные пятна. Она дважды распахнула и захлопнула рот, затем угрожающе прошипела:
– Ну все, Хромова, об этом ты точно пожалеешь. Если завтра к восьми утра журнал не будет в учительской… – Так и не закончив свою тираду, она наконец вымелась из квартиры и бодрым аллюром двинулась вниз по лестнице.
Как только дверь за завучихой закрылась, мать вцепилась в Ритины руки и, заикаясь, заговорила:
– Риточка, что же это такое? За что она нас так? Ритуша, отдай им этот журнал, я тебя прошу, отдай…
– Мам. – Рита устало обняла ее, стараясь силой своих рук остановить колотившую мать дрожь. – Нет у меня никакого журнала. Все будет хорошо. Успокойся, ладно? Просто успокойся!
Мать тряслась и рыдала еще полтора часа. В конце концов, отчаявшись успокоить ее самостоятельно, Рита набрала номер соседки Эсфири Леонидовны Розенфельд, психиатра на пенсии.
Эсфирь Леонидовна появилась в квартире через десять минут после звонка. Высокая сухощавая старуха с коротким ежиком седых волос и крупным, похожим на спелую грушу, носом, отмотавшая в свое время десятку в сталинских лагерях, Эсфирь Леонидовна была, пожалуй, единственным человеком, умевшим приводить мать в относительно спокойное состояние. Вот и сейчас, едва войдя в квартиру, она оттеснила Риту в сторону и прокаркала своим грубым прокуренным голосом:
– Елена, ты чего это удумала сырость разводить? Ты мне брось эту меланхолию живо! Ну, что там у тебя за вековая скорбь, рассказывай!
С этими словами старуха прошествовала в комнату к матери, держа наперевес потрепанный дерматиновый саквояж, и прикрыла за собой дверь. В следующие полчаса из-за двери доносились лишь приглушенные всхлипывания Елены Сергеевны и умиротворяющий басок железной старой карги. Рита рассеянно смотрела в окно. Во дворе трехлетняя Танечка из соседнего подъезда уныло ковыряла лопаткой почерневшие от дождей опавшие листья. Сосед Гриша методично обшаривал урны в поисках пустых бутылок – надеялся, бедолага, наскрести на опохмел.
Значит, долбаная тетя Глаша все же ее рассмотрела, соображала Рита. И не преминула настучать. Ясное дело, доказать им ничего не удастся. Впрочем, они и доказывать не станут, выпрут из школы по совокупности прегрешений. Да и хрен бы с ними, не пропаду. Только бы мать как-нибудь заболтать, а то ведь опять схватит какой-нибудь реактивный психоз на почве переживаний.
Надо было все-таки не полагаться на этих долбоклюев, а идти за журналом с Маратом. Ну, потеряли бы лишний день, зато сделали все наверняка. Марат бы не подвел. Из кожи вон вылез бы, а задержал сторожа во дворе. Марат, он…
– Ну, что ты там стоишь как памятник Ришелье? – гаркнула за спиной бесшумно появившаяся в комнате Эсфирь Леонидовна.
Рита обернулась, и старуха показала ей ампулу и шприц.
– Спит твоя многострадальная мамаша сном праведницы. Вколешь ей еще дозу через 12 часов. Справишься?
– Чего бы нет, – дернула плечами Рита. – Первый раз, что ли.
Соседка принесла с кухни чистую тарелку и аккуратно разложила на ней все необходимое для укола. Затем уселась на стул и выудила из помятой пачки «беломорину». Зажала кривыми искореженными пальцами спичку, чиркнула о коробок и пустила облако голубого дыма.
– Ты и в самом деле сперла этот журнал? – Эсфирь Леонидовна вскинула лохматые седые брови.
– А вам-то что? – огрызнулась Рита. – Или хотите на педсовете против меня свидетелем выступать?
– Маргарита, иди в жопу! – доброжелательно посоветовала старуха. – Просто интересно, зачем он тебе понадобился? Неужели тебя дома за плохие отметки ремнем охаживают?
Рита, не сдержавшись, фыркнула. Представить себе мать, гоняющуюся за Ритой по квартире с ремнем, было настолько нереально, что вспыхнувшая в голове абсурдная картина представлялась и в самом деле смешной.
Рита неопределенно повела подбородком и ответила:
– Просто так… скучно было.
Эсфирь Леонидовна кивнула и скривила губы:
– Ишь, Печорин Калужской области. Острых впечатлений, значит, ищешь? Или, может, хочется быть вожаком в компании, а? Зловещая репутация, власть над юными сердцами, мм? Наверняка ведь тебе нравится какой-нибудь поц, из ваших, вот ты и стараешься?
Маргаритины глаза угрожающе сузились:
– Ну а если и так, то что? – нехорошо усмехнулась она.
– Жалко. Умная девка, а тратишь жизнь на всякую хреновину! – отрезала старуха.
– Можете дать добрый совет, чем мне другим заняться? – с вежливой издевкой уточнила Рита. – Взяться за учебу, окончить школу с медалью – и что? Пойти убиваться на кирпичку за гроши? Или нарожать стадо сопляков и варить им щи?
– Добрые советы – не мой профиль, – презрительно возразила старая психиатриня. – А заняться ты могла хотя бы своей писаниной. Можешь не сверкать глазами, твоя мать – то еще трепло. Твое счастье, что из собеседников у нее только я. В чем ты совершенно права, так это в том, что здесь твои литературные начинания задаром никому не нужны. Или, может, скажешь, что вся твоя компания – ярые почитатели твоего таланта?
Рита отвела глаза, и Эсфирь Леонидовна победоносно кивнула.
– Именно что! Они и не знают про твои упражнения, потому что в вашей среде кропать ночами в блокнотик – недостаточно брутальное увлечение. Но, детка, мир, к счастью, не ограничивается нашим замшелым городишкой. Тебе уезжать отсюда нужно. Но пока что твои экзерсисы ведут к тому, что двинешься ты отсюда совершенно не в ту сторону. Скорее всего, куда-нибудь в сторону колонии для несовершеннолетних!
– Да бросьте, никогда я отсюда не свалю, – отмахнулась Маргарита. – У меня вон, – она мотнула головой в сторону соседней комнаты, – отягчающие обстоятельства покруче малолетнего ребенка. Я уеду, так она совсем вставать с кровати перестанет.
Старуха ткнула бычком в пепельницу и поднялась со стула.
– Кто хочет, ищет способ, кто не хочет – причину. Жертвенность – хорошая черта, но совсем не твоя, деточка. У тебя вся жизнь впереди, и будет очень обидно по-глупому ее просрать.
Соседка помолчала и добавила уже мягче:
– А за матерью твоей, если решишься, я присмотрю. Я-то, старая жопа, отсюда, к сожалению, никуда уже не двинусь. Лет столько, что и говорить неприлично – столько не живут.
Эсфирь Леонидовна прошаркала в прихожую, на пороге еще раз обернулась:
– Значит, запомнила? Еще один укол через двенадцать часов. И постарайся все-таки оградить Елену от этих школьных климактерических сук. С ее анамнезом ей общение с ними категорически противопоказано.
4
Марат ждал Риту позади школы. Осенний ветер гонял по двору дребезжащую пивную банку. Набрякшее небо цеплялось лохматыми краями за школьную крышу. Казалось, вот-вот начнет сыпать снег. А ведь только две недели назад, когда провожали Руса, было еще тепло.
Из-за угла здания школы появилась Рита. Пошла к нему, ссутулившись, спрятав руки в карманы куртки. Сердце снова ухнуло куда-то в живот, и Марат рассердился на себя. Да что за фигня? Они знакомы с детского сада! Почему после того вечера у него напрочь крыша съехала? Только и знает, что таращится на ее руки, плечи, локти, колени. Эти выпирающие ключицы, острые косточки на запястьях, взлетающие к вискам брови… И во рту пересыхает, и в груди начинает сладко болеть и тянуть.
На хрен все это! Она нравится Руслану, он собирается на ней жениться, когда вернется, сам сказал. А Марат обещал отметелить любого, кто к ней сунется. Так он и сделает. Самого себя отметелит, если нужно будет.
Рита подошла и остановилась напротив. Он спрыгнул с забора, смотрел куда-то мимо. Почему-то после того вечера в глаза ей стало смотреть трудно.
– Ну что?
– Что? – Она со злостью скривила губы. – Вытурили, конечно! Во, гляди! – Рита помахала перед его носом картонной папкой. – Документы отдали – и дуй на все четыре стороны. Биссектриса пыталась за меня вступиться, но Кобылу прям аж трясло – отчисляйте ее, иначе я пишу заявление об уходе. Или она уйдет, или я уйду! Ну, я сказала ей, мол, не пробуждайте в людях напрасных надежд. После этого, конечно, они совсем там озверели – и гуд-бай.
Марат сделал над собой усилие и все же заглянул ей в лицо. Веки девушки слегка припухли, слева под глазом растеклось что-то темное.
– Ты что, плакала? – осторожно спросил он.
– Я? – Она хмыкнула. – Ну, конечно, рыдала горючими слезами, умоляла простить. Плакала, скажешь тоже…
– Просто у тебя тут…
Он шагнул ближе, протянул руку и потер кончиком пальца темное пятнышко под глазом. И тут же всю руку словно пронзило электрическим разрядом. От одного прикосновения к ее такой гладкой, прохладной коже, от того, что темные ресницы коснулись подушечки его пальца, когда она моргнула. Он чувствовал ее дыхание на щеке, ее запах – запах холодного осеннего ветра, сигаретного дыма и чего-то горько-сладкого, кружащего голову. Рита не отстранилась, не оттолкнула его. Показалось или глаза ее потемнели, зрачки расширились, а губы чуть приоткрылись?
Он замер на мгновение, потом резко отдернул руку, спросил, отвернувшись:
– Кстати, а тебе Рус не звонил? Или, может быть, писал?
– Мне? С какой стати? – удивилась Рита. – Ладно, пойдем отсюда.
Они вышли из школьного двора и пошли вниз по улице, не соприкасаясь плечами.
Ветер гнал вниз по улице сухие листья, хлопал дверями подъездов. Марат упорно смотрел вниз, на белые кроссовки девушки, легко ступавшие по серому, иссеченному трещинами и выбоинами асфальту.
Почти не разговаривая, они добрались до окраины города и вышли к железнодорожным путям. Остановились на косогоре, там, где всего несколько недель назад весело потрескивал в костре школьный журнал. Рита присела на поваленное дерево и принялась дышать на озябшие ладони. Больше всего на свете Марату хотелось сейчас взять ее руки в свои, прижать к губам заледеневшие пальцы. Но он не смел прикоснуться к ней, лишь опустился рядом на промерзшую землю.
Вдалеке заревел паровозный гудок, застучали колеса. Появился поезд, обдал их едким дымом, зашипел, притормаживая перед маячившей впереди, слева от них, станцией.
– Что ты будешь делать теперь? – спросил наконец Марат.
Рита тряхнула головой, темные блестящие волосы взметнулись вверх и мягко опустились, скользнув по щекам.
– Завтра подам документы в вечерку. Думаю, проблем не будет, все-таки я не самая последняя тупица в этом долбаном городе. А потом… – она усмехнулась, – постараюсь протянуть еще полтора года без эксцессов. Нет, серьезно, буду зубрить не хуже Ленки Бабенцевой, и они просто обязаны будут выдать мне приличный аттестат.
– С чего это ты вдруг решила податься в отличницы? – изумился он.
– Понимаешь, очень хочется свалить отсюда. Хоть куда-нибудь, к чертовой матери. Но лучше все же прямиком в Москву. А сделать это, как ни крути, проще всего, поехав туда учиться. Не, ну серьезно, забить на вольную жизнь на полтора года – не такая уж большая жертва, правда? Зато потом начнется настоящая свобода.
Она мечтательно откинула голову, и Марат вздрогнул, глядя на ее напрягшееся белое горло.
– Наверно, – смущенно буркнул он. – А ты сможешь?
Рита иронически хмыкнула, словно говоря «Еще бы!», потом вдруг быстро взглянула на него и сказала серьезно, без улыбки:
– Поехали со мной? Вместе!
Его как будто подбросило. Она что, правда это сказала? Маргарита, самая яркая девчонка в городе, бессменная атаманша, бесстрашная, отчаянная, упертая, – зовет его, обычного, ничем не примечательного парня уехать с ней? И это возможно? Вместе запрыгнуть вот в такой поезд, стоять рядом в тамбуре, слушать, как грохочут колеса, а ночью, когда весь вагон уснет, протянуть руку вниз, с верхней полки, поймать ее пальцы и гладить их, гладить…
– А как же Руслан?
– А Руслан тут при чем? – удивленно спросила она.
– Ни при чем. – Он резко поднялся на ноги. – Пойдем отсюда. Холодно!
Руслан позвонил в середине декабря. Бабка, испереживавшаяся без вестей, хваталась за трубку обеими руками и кричала навзрыд:
– Мальчик мой, как ты там? Ты здоров? Ты хоть скажи, куда тебе посылку прислать? Я носочки теплые связала…
Марат, стоя рядом, слышал лишь знакомый голос, звучавший в трубке, но слов разобрать не мог. В ногах терся Курт – за последние несколько месяцев котяра отъелся, вымахал и, кажется, совершенно забыл о былой травме. Правда, нрав сохранил дикий, уличный, бывало, что днями шлялся где-то, не заглядывая домой, но потом всегда возвращался.
– Русланчик, а у нас холодно, – говорила бабка. – В шестнадцатом доме, у Комаровых, трубы полопались. Как бы у нас тоже не треснули, останемся же без воды на Новый год.
Наверно, брат потом попросил позвать его, потому что бабка сунула ему в руки трубку и, шмыгая носом, отошла.
– Рус, – радостно закричал Марат. – Ну, ты как там? Где служишь? Чего не писал?
В трубке что-то трещало и щелкало. Затем откуда-то издалека послышался приглушенный голос брата:
– Здорово, Маратище, ужасно рад тебя слышать! Писать ну не получалось как-то, сам знаешь, какой из меня писатель. – Он рассмеялся. – Вы там не волнуйтесь, со мной все в порядке. Бабулю успокой, если можешь.
– А где ты? Где ты сейчас? – допытывался Марат.
– Я не все могу говорить, сам понимаешь, – отозвался Руслан. – Нас тут, наверно, переправят кое-куда в ближайшее время. Ну, ты телевизор смотришь, сам сообразишь.
Марат непонимающе замигал. Телевизор он не смотрел.
– Ну, вы там не паникуйте, со мной все будет отлично. Обещаю! Ты понял?
– Понял, – кивнул он. – С тобой все будет отлично. А что…
– Погоди, – перебил брат. – Как там… ну сам понимаешь, кто.
Марат сглотнул комок в горле, кашлянул.
– С ней все в порядке. Все хорошо.
– Ну, здорово. Передавай привет! Ладно, братишка, не могу больше говорить, тут еще другим пацанам позвонить надо, нам только по паре минут дали на каждого. Будь здоров! Еще увидимся!
В трубке снова заскрежетало, а затем раздались протяжные гудки. Марат аккуратно опустил ее на старенький, обмотанный изолентой телефонный аппарат.
Он не знал еще тогда, что брат единственный раз в жизни не сдержит обещания.
Перед Новым годом неожиданно потеплело. Над окнами выросли прозрачные сосульки, в подоконник круглые сутки барабанила капель – как весной. Бабуля разрешила собрать на Новый год друзей дома – наверно, устала от мрачной тишины, опутавшей жилище после того, как Руслан ушел в армию. Марату запомнилась предпраздничная суета, аппетитный запах с кухни. В комнате накрыт уже был стол, вечно голодный Аниська рыскал вокруг него, зыркая глазами – чего бы незаметно стащить. Банан, кривя толстые губы, пытался пристроить магнитофон на подоконнике так, чтобы провод дотягивался до розетки. Леха умело откупоривал бутылки, приговаривая своим тягучим голосом:
