скачать книгу бесплатно
Он сделал укол и посадил котенка обратно на кровать.
– Вот видишь? Ничего страшного, только зря дергался. Еще два укола, и будешь как новенький. Так врач сказал, сам же слышал. Зарастет твоя лапа, скакать будешь как тигр. Мы еще из тебя матерого котище сделаем.
Серый котенок принялся вылизываться. Марат машинально наблюдал за его движениями. Он подобрал его пару дней назад, на дороге. Мелкий дурачок умудрился попасть под колесо, задняя лапа была перебита. Марат отнес его в ветеринарку, получил рекомендации от врача и теперь вот – выхаживал.
Сколько он себя помнил, к нему вечно прибивалось зверье – выпавшие из гнезд птенцы, потерявшиеся щенки. Как-то летом даже ежик повадился чуть не каждую ночь приходить из леса и топать по крыльцу в поисках миски с молоком. Марат умел чувствовать животных, сам не до конца понимая природу этого дара. Как будто по глазам зверя, по его дыханию мог сразу понять, что стряслось с бессловесной тварью. Так и выходило, что вечно возился с ними, и всех собак местных подкармливал, и котят выхаживал. Пацаны в компании никак не комментировали это его «не мужественное» хобби. Впрочем, высмеивать себя он бы все равно не позволил. А если надо, и Рус бы вступился.
Рус, Рус…
Марат в задумчивости щелкнул пальцами и проговорил негромко, обращаясь к сразу насторожившемуся котенку:
– Видишь, какое дело, друган! Уходит Рус от нас с тобой…
Руслан был старше Марата всего-то на три года. Однако так уж вышло, что Марат относился к нему не просто как к брату, а почти как к отцу – по крайней мере как к главному мужскому авторитету в семье. Матери Марат почти не помнил, умерла, когда ему было три. Совершенно по-дурацки умерла – сложно расположенный аппендикс, в местной больнице неверно оценили симптомы, полтора месяца лечили от воспаления придатков. По итогам – смерть от перитонита. Так бывает, случай, можно сказать, классический. Теперь, будучи студентом первого курса медучилища, он хорошо это понимал.
Отец же дома был гостем редким. Если и появлялся после очередной отсидки, то только для того, чтобы пьянствовать, склочничать с соседями и мутить что-то таинственное с корешами. В результате этих их тайных сходок чаще всего являлся очередной наряд милиции. Отца грузили в «уазик», и братья Ибрагимовы спокойно жили под присмотром бабки до следующих кратковременных гастролей отца на воле.
И как-то само собой естественно получилось, что Марат во всем старался ориентироваться на старшего брата. Руслан умел все на свете и всему мог научить – плавать, удить рыбу, выбираться из леса, отбиваться от врагов и уходить от погони, если нападавших было слишком много. Руслан объяснял, что хорошо, а что плохо, и Марат верил ему беспрекословно. Преподавал ему своеобразный кодекс чести пацанов из бандитского района – бить первым, за своих стоять до последнего, но того, кто слабее, трогать – западло.
Марат привык во всем всегда следовать за братом. Руслан поступал в спортивную секцию – и Марат шел в секцию за ним, Руслан покупал где-то на сэкономленные деньги раздолбанный мотоцикл – и Марат часами вместе с ним ковырялся в пахнущем смазкой двигателе, Руслан после школы поступил в медучилище, и Марат не стал даже задумываться, какую выбрать специальность.
И вот теперь Руслан завершил учебу, вместе с ней окончилась и отсрочка, – и брат получил повестку в армию. А Марат оставался дома. Чертовы семнадцать лет, ни то ни се. Он еще слабо себе представлял, что с завтрашнего дня Руслана не будет рядом. Как все это будет, ему даже думать не хотелось, только грудь сдавливала какая-то тяжесть, скребущая, щекочущая где-то под лопаткой тоска.
Во дворе загремела Nirvana – слов Марат не разбирал, в английском он дальше, чем «This is a table[1 – Это стол (англ.).]», за годы учебы в школе так и не продвинулся, но по интонации понимал, что Курт Кобейн поет о чем-то таком же тоскливом и безнадежном, как эта тяжесть, давившая на его ребра все последнее время, со дня получения Русом повестки.
Тряхнув головой, Марат снова посмотрел на котенка:
– Как тебя назвать-то, а, зверятинка? Может, Курт? – Он коротко рассмеялся и потер царапины, оставленные на руке кошачьими когтями.
Котенок, словно одобряя новое имя, дернул ушастой башкой и повел усами.
– Нравится? Ну, значит, будешь Курт.
Кто-то забарабанил в окно комнаты снаружи, крикнул:
– Маратище, выходи, там твои дружбаны пришли.
И Марат, в последний раз почесав котенка за ухом, вышел из комнаты.
В кухне дядя Коля увещевал бабку:
– Ну чего ты ревешь, старая? Два года быстро пролетят, соскучиться не успеешь. Зато вернется настоящим мужиком.
– То-то братья мои, Ренат и Амин, вернулись мужиками, – скривила рот бабка. – Так и осталось одному девятнадцать, другому двадцать два.
– Ну так то когда было-то? – наседал на нее дядя Коля. – То ж война была, дура ты баба. А сейчас нет ее, войны-то.
– Сегодня нет, завтра есть, – продолжала всхлипывать бабка. – Ты, Коля, на меня не кричи, я побольше тебя на свете живу. Все видела, все знаю!
Дальше Марат слушать не стал, вышел во двор. Поздоровался с Лехой – бывший одноклассник, теперь сокурсник по медухе. Кивнул Аниське, жаждавшему живописать, как они сегодня вечером стащили из школы классный журнал и уничтожили его на радость одноклассникам. Разглядел среди гостей, сгрудившихся у стола, темный затылок Ритки Хромовой. Все, значит, явились – вся старая компания, сбившаяся еще в младших классах и не развалившаяся даже после того, как старшие позаканчивали школу. Все собрались пожрать и выпить на халяву, и никакого дела им нет до того, что его старший брат завтра уходит в армию на целых два года.
Марат вяло отбрехался от друзей и отошел в сторону, уселся на сложенных у забора бревнах. Октябрьская ночь дышала сыростью и холодом. Темное небо провисло над головой, ни одной звезды не видно было сквозь черную хмарь.
Подошел Руслан, коротко потрепал его по затылку, присел рядом.
– Ну, ты чего разнюнился, братишка? Тебе раскисать сейчас нельзя, я ж на тебя все оставляю. – Он коротко рассмеялся.
Марат знал, что они с братом похожи. Оба рослые, плечистые, обоим от татарской бабки достались острые скулы, твердая линия рта и слегка восточный разрез глаз. Мягко кудрявящимися пепельно-золотистыми волосами и светлыми, меняющими в зависимости от освещения цвет от серого до бледно-зеленого глазами они пошли в русскую мать. Похожие. Только он, Марат, был чуть ниже ростом, крупнее, основательнее – хоть и младше на три года. В фигуре Руслана же чувствовалась легкость и гибкость.
– Ты сразу напиши, как попадешь в часть, – сдержанно буркнул Марат. – А то… бабка волноваться будет.
– А как же, – рассеянно отозвался Руслан.
Марат проследил за направлением его взгляда и убедился, что брат глаз не сводит с Ритки Хромовой, хохотавшей с кем-то за столом. Она откинула голову, и блики от фонаря метались по ее длинной, скульптурно вылепленной, почему-то показавшейся сейчас беззащитной белой шее. В полутьме поблескивали быстрые, кипящие весельем, удивительно светлые, по сравнению с темными волосами, глаза, ровные белые зубы. Вся она была какая-то очень живая, искрящаяся, блестящая, двигалась стремительно и резко, как ртуть.
Руслан никогда особо не поддерживал отношений с его компанией. Ну, ясное дело, для него все они были малявки. Наверное, только Маргарита и вызывала его интерес. Никогда не забывал спросить: «А как там эта ваша, как ее там, Марго? Чего еще отмочила?» Ну это, в общем, и понятно, Ритка – девчонка заметная, лихая, вечная атаманша, предводительница всех дворовых компаний, как чего-нибудь выкинет – потом неделю еще весь город гудит.
– Ты чего? На Ритку, что ли, пялишься? – он подтолкнул брата локтем.
И тот неожиданно смутился:
– Ну че ты сразу – пялишься? Просто смотрю. С лета ее не видел. Совсем взрослая стала.
– Ну прям, взрослая, – хмыкнул Марат. – Шестнадцати нет еще – малява!
А Руслан, не отвечая, вдруг поднялся на ноги и пошел прямо к Хромовой. И, как нарочно, кто-то переставил кассету в магнитофоне, и с заезженной ленты захрипел медляк какой-то, кажется Guns’n’roses.
Марат, прищурившись, наблюдал, как Руслан подошел к Рите, наклонился, что-то сказал ей. Она обернулась к нему, легко поднялась из-за стола и, сделав пару шагов к брату, вскинула руки ему на плечи. Руслан обнял ее за талию и медленно закружил под музыку.
«Во дает, – усмехнулся Марат. – Втрескался, что ли? В Ритку Хромову втрескался? Да она же» Он сунул в рот сигарету, щелкнул зажигалкой, снова покосился на танцующих – и вдруг замер. Как будто увидел Маргариту впервые. Темно-каштановые блестящие волосы, гладкой волной обтекавшие голову, – кончики прядей, мягко завиваясь на концах, щекотали край подбородка. Прозрачные, бледно-зеленые, всегда как будто чуть удивленные глаза. Остро вырезанный край чуть выдававшейся вперед верхней губы, мягкая ложбинка над ней, высокие скулы, на которых дрожали сейчас рассеянные световые блики. Да она же… мать твою, да ведь Руслан прав, она и правда стала настоящей красавицей. Или она всегда такой была, а он почему-то не замечал?
Острое желтое пламя над зажигалкой обожгло пальцы. Марат сбросил оцепенение, чертыхнулся, прикурил сигарету. Фигня какая-то! Это же Ритка, с которой в детстве они нещадно дрались – она, конечно, меньше была, но по ловкости и отчаянности ничуть ему не уступала, в глаз засветить могла только так. Ритка, с которой вместе лазали по чужим садам воровать яблоки. С которой никто из их компании не садился играть в карты, опасаясь остаться без копья (болтали, что отец ее вроде каталой был, работал по поездам дальнего следования, вот и научил дочку, прежде чем свалить в туман). Ритка, привычная, обыденная, свой в доску парень. Почему вдруг она так изменилась? Неужели только потому, что танцует сейчас с Русланом?
Он что-то нашептывает ей на ухо – в любви, что ли, признается? Нашел время! А она улыбается, и в глазах у нее дрожат огоньки.
А потом на крыльцо, тяжело топая, выкатилась маленькая, кругленькая баба Дина и принялась отчаянно ругаться, перекрикивая хрипевший магнитофон:
– И чего вы не уйметесь никак, полуночники? А ну давайте, давайте, сворачивайтесь, по домам расходитесь! Парню завтра вставать чуть свет.
И вот уже кто-то выключил музыку, гости начали разбредаться. Марат, приблизившись, видел, как Руслан разомкнул руки, Ритка легко чмокнула его в щеку и сказала:
– Ну, будь здоров, солдат!
А тот, дурачась, вскинул руку к виску и отрапортовал:
– Служу Советскому Союзу!
На крыльцо выкатился дядя Коля:
– Хромова, ты, я гляжу, еще не в колонии для несовершеннолетних? Ну я тебя закрою, дай срок!
И Маргарита, рассмеявшись, отбрила:
– Дядь Коль, вы про презумпцию невиновности что-нибудь слыхали?
Языкастая она, слов умных много знает – начитанная. Понятно, мать у нее раньше училкой литературы в школе работала. Ей бы, по всему, ботаншей быть, даже странно, чего это она вечно со шпаной ошивается?
Рита, махнув Марату рукой, выбежала за калитку, следом за ней ушли последние гости. Дядя Коля утопал в ночь, матеря проклятый радикулит. Бабка, всхлипывая, принялась убирать со стола. Рус приобнял ее за плечи, проговорил ласково:
– Бабуль, ну брось ты убиваться, я ж не на войну иду. Ну, хочешь, я тебе автомат привезу? Специально для тебя стащу в учебке, будешь по соседям палить?
– Ты себя привези, – проворчала бабка и, притянув к себе голову Руслана, быстро поцеловала его в висок.
Потом, когда бабка, управившись с посудой, отправилась уже спать, братья дымили на крыльце.
– Ты че, в натуре, что ли, на Ритку Хромову запал? – осторожно спросил Марат.
Руслан дернул плечами, затянулся сигаретой.
– Ну а если и так? Ты что-то имеешь против?
– Да не, странно просто, – усмехнулся Марат. – Она ж мелкая еще, в школе учится. Ты, может, еще и женишься на ней?
– Дембельнусь – может, и женюсь, – вроде бы в шутку отозвался Руслан. – Она как раз подрастет пока. Ты тут смотри, чтобы за ней никто не увивался, пока меня нет.
– Это я легко, – заверил Марат. – Если кто сунется, сразу по шее настучу.
Давно пора было идти спать, но Марат все крутил в пальцах окурок. Хотелось еще что-то сказать брату, важное. Теперь ведь хрен его знает, когда увидятся. Увольнительные ведь не сразу дают. Да еще неизвестно, куда его пошлют, может, оттуда и до дома не доедешь. Руслан же, как нарочно, молчал и никак не помогал брату поддерживать разговор.
Марат так и не нашелся что сказать. Из окна высунулась встрепанная бабкина голова:
– Да сколько можно, курилки? Идите спать уже, сил моих на вас нет, – загремела бабуля.
И Руслан, затушив бычок, хлопнул Марата по плечу:
– Ладно, братишка, спокойной ночи. Приеду – наговоримся еще, – и ушел в дом.
3
На тетрадной обложке было выведено: «История России. Хромова Маргарита, 9 „Б“». Рита раскрыла тетрадь на середине, клетчатые страницы были исписаны ее размашистым резким почерком. Девушка перечитала последний абзац: «Промозглый ветер ударил в лицо. Вдали пронзительно загудел удаляющийся поезд. Они спустились с перрона и, взявшись за руки, пошли вдоль по тихой улице родного города по направлению к его старому дому. Забор почти обвалился. Из-за покосившихся досок виднелось заброшенное строение с заколоченными окнами».
Она задумалась на минуту, вычеркнула слово «промозглый», вписала сверху, над строчкой, «сырой». Еще немного помедлила, пробегая глазами написанное, а затем, шепотом выругавшись, перечеркнула весь абзац.
Ничего не выходило. Задумана была повесть о человеке, который, попав в неприятную историю, вынужден бежать из родного города и окунуться в совсем другую жизнь. А через много лет вернуться – сломленным и отчаявшимся. Только вот дальше описания побега за последние несколько недель дело не продвинулось.
Ну, действительно, что могла написать о какой-то неизвестной другой жизни она, за свои пятнадцать с половиной лет ни разу не выезжавшая за пределы проклятого городишки. Кирпичный завод, медленно загибавшийся последние два-три года, запущенный городской парк с криво сколоченной летней эстрадой, железнодорожная станция – вот и все, что она видела в жизни. Ну и сколько можно это описывать? У нее уже полный ящик тетрадей, исписанных приключениями городской шпаны. И что дальше? Да ничего!
Маргарита сунула тетрадь в ящик стола и прошла на кухню. Открыла холодильник, оценила царившее внутри запустение, крикнула:
– Мам, у нас пожрать чего-нибудь есть?
Из дальней комнаты донесся шорох, скрипнули пружины дивана, и в кухне появилась мать, запахивавшая побитую молью шаль. Из-под шали спускалась до щиколоток несвежая ночная рубашка.
– Кажется, были яблоки, – растерянно произнесла она, моргая на Риту вечно сонными глазами.
– Ммм… Какое богатство выбора! – фыркнула дочь сквозь зубы.
– Ну прости, я не знала, что ты захочешь есть, – тоном обиженной маленькой девочки произнесла мать.
– Действительно. Кто мог предположить такое небывалое развитие событий, – буркнула Маргарита.
Мать опустилась на табуретку, съежилась, зябко наматывая концы шали на пальцы. Рита несколько секунд смотрела на ее затылок – отросшие, давно не стриженные волосы, темно-каштановые и седые пряди вперемешку. Черт, она ведь совсем не старая женщина, ну как можно было в неполные сорок превратиться в этакую всего боящуюся, вечно сонную сморщенную мартышку?
– Ладно, мам, – произнесла она мягче. – Ты сама-то ела что-нибудь сегодня?
– Яблоки ела, – улыбнулась мать. – Ты же знаешь, у меня отвратительный аппетит.
– Знаю, – кивнула Рита. – Давай пойду сосисок, что ли, куплю, пока мы тут не позеленели от твоих яблок.
– Как скажешь, дочка, – прошелестела мать.
Рита еще хорошо помнила времена, когда мать была веселой, смешливой, как ребенок, ну, может, немного восторженной, экзальтированной, но в целом вполне нормальной. Угораздило же ее, школьную училку русского и литературы, этакую идеалистку, Наташу Ростову – «Умри, но не давай поцелуя без любви» и прочая романтическая фигня, – в свое время спутаться с Ритиным отцом, человеком без определенных занятий, не отягощенным общепринятыми моральными принципами.
Отец Риты, как она догадалась позже, был профессиональным каталой, разводил пассажиров поездов дальнего следования на карточную игру, обчищал как липок и сходил с поезда на ближайшей станции. Наверное, доплачивал что-то проводникам, чтоб дали ему уйти, не поднимая шума. В детстве она этого, конечно, не понимала. Он был для нее просто папа-праздник, появлявшийся дома изредка, привозивший дорогие подарки и угощения. В те дни мать всегда становилась как будто моложе, вся светилась от его присутствия, двигалась пританцовывающе, как девчонка.
Вот же восторженная идиотка! Все ему прощала, никогда не верила в его темные делишки. Рассказывала всем, блестя глупыми влюбленными глазами, что муж занят важной работой, связанной с долговременными командировками. Одна из этих «командировок» растянулась на два года – это потом уже Рита сообразила, что папаша попросту допрыгался и схлопотал-таки срок. Мать, впрочем, ни словом об этом не обмолвилась и продолжала верно ждать мужа.
Подкосило ее слепую веру в отца только прозвучавшая по возвращении просьба о разводе. Дорогой папаша, пряча глаза и раздраженно двигая скулами (это от него, гада, достались Рите такие четко очерченные скулы), сообщил, что там, в «командировке», начал переписываться с одной женщиной из Владивостока и намерен теперь связать с ней свою жизнь. Рита до сих пор не понимала, зачем ему это понадобилось. Мать же все равно ни о чем не спрашивала, верила всей лапше, что он вешал на ее доверчивые уши. Мог бы себе спокойно жить хоть на три семьи, она бы в жизни ничего не заподозрила. Чего вдруг в нем взыграла не ко времени откровенность? Может быть, та другая баба потребовала штампа в паспорте? Теперь уже никогда не узнаешь!
Он уехал, вскочив в проходящий мимо их станции громыхающий и воняющий мазутом поезд, но мать все равно продолжала его ждать. Вздрагивала от каждого стука в дверь и с выворачивающей душу надеждой смотрела на вошедшего. Почему-то она была уверена, что обожаемый ею муж вернется – не сейчас, так через месяц.
Но отец не вернулся ни через месяц, ни через два, ни через полгода. Мать сначала просто рыдала в подушку, почти не ела, перестала выходить на работу, а все больше лежала на диване лицом к стене. Потом начала жаловаться своей тогда еще десятилетней дочери, что ей страшно, что ночами по квартире кто-то бродит, что соседи ненавидят ее и желают ей смерти. В конце концов после очередной, длившейся несколько часов, истерики за матерью приехала психиатрическая «Скорая» и увезла ее в дурку. Мать вернулась из нее через три месяца успокоившаяся, только слегка заторможенная и совершенно потерявшая, казалось, мотивацию к какой бы то ни было активной деятельности.
На работу она так и не вышла – довольствовалась пенсией по присвоенной после лечения инвалидности. Из дома почти не выходила, да и с дивана старалась лишний раз не вставать – зачем? Целыми днями дремала, завернувшись в плед, и, кажется, та реальность, которую она видела во сне, нравилась ей куда больше, чем настоящая жизнь, воспринимавшаяся теперь ею как досадное недоразумение, контактировать с которым нужно как можно меньше.
Рита в целом давно оставила попытки пробудить мать от этого сомнамбулического состояния и научилась находить в нем свои плюсы. По крайней мере, мать никогда не лезла в ее дела, не доставала советами и поучениями и вообще, кажется, считала дочь куда более взрослой, сильной и опытной, чем она сама.
Рита натянула джинсы, влезла в рукава куртки и собиралась уже выйти в магазин, когда в дверь неожиданно позвонили. Звонок верещал и верещал, кажется, кто-то там, за дверью, прочно приклеился пальцем к кнопке. Мать почти стремительно, насколько это было возможно в ее амебном состоянии, выскочила из комнаты и замерла в дверном проеме, стиснув на груди руки – каждый неожиданный звонок в дверь она принимала за возможное возвращение отца. Рита щелкнула замком – и в прихожую ворвалась школьный завуч Татьяна Владимировна, прозванная любящими учениками Кобылой.
Прозвище довольно точно характеризовало внешность завучихи – гренадерского роста, жилистая и голенастая, с крупными лошадиными зубами, с тощей шеей – она и в самом деле была похожа на старую изъезженную рабочую клячу.
– Хромова! – рявкнула Кобыла с порога. – Я тебя предупреждала, Хромова, что ты допрыгаешься. Где журнал твоего класса?
«Ага, уже обнаружили, значит», – поняла Рита и, напустив на лицо самое безмятежное выражение, ответила:
– В учительской в шкафу, наверное, как обычно. А что случилось?
– Не смей мне лгать! – хлестко оборвала Татьяна Владимировна. – Ты прекрасно знаешь, что там его нет. Его украли. Нагло проникли в учительскую и украли. Ты украла! Глафира Петровна тебя видела!
