скачать книгу бесплатно
– Не знаю, может и галюники.
– Это в тайге бывает. У меня сколько раз были. Говорят, это леший чудит. Сейчас мы их разгоним!
Он поднял ружьё. Сноп огня с грохотом вылетел из ствола, дробь треснула по веткам, в двадцати шагах сполз с вершины пихты и мягко упал в снег целый сугроб. Вася перезарядил и сообщил:
– Никого, кажись. Хорошо, что разбудил. Я, по-моему, ноги обморозил. Ещё б маленько – и совсем бы опингвинился. Давай-ка взбодримся малость, пожрём да посушимся. Спать нельзя. Уснём – не проснёмся. Ори, меня ругай, только не спи. И кровь вытри, а то сосульками замёрзла.
– Я и так не спал, это ты дреманул.
– А я и не заметил. Бр-р, как я замёрз.
Они подшерудили костёр, повесили над ним котелок и переодели носки и портянки, а Валя даже пододел второй свитер, папин.
– Ты расскажи что-нибудь, чтоб спать н-не хотелось, – советовал опытный таёжник, морщась от боли в ногах.
– У меня ч-челюсти сводит, не м-могу говорить.
– Тогда пой. З-заики хорошо поют.
– У меня слуха нет, тебе н-не понравится. Я лучше п-попляшу.
Они сварили пельменный камень, Вася достал фляжку и набулькал в кружку на слух пять бульков:
– Погреться надо!
– А мне мама говорила, что пить на м-морозе нельзя. Замёрзнешь.
– Юноша, ссылки на маму в вашем возрасте н-неуместны. На м-морозе я даже трахался в своё время. Правда, н-не на таком. Но я не заставляю.
Он подержал кружку над огнём, попробовал пальцем температуру содержимого.
– Может, всё-таки глотнёшь?
– Ну, глоточек если. Я же непьющий.
Валя взял кружку и наклонил её в рот. Ничего. Наклонил сильнее. Ничего.
– Ты чё проливаешь-то? – донёсся до него недовольный возглас.
Всё ещё не понимая, он сделал глотательное движение и чуть не задохнулся. В кружке был чистый спирт, который был нагрет – надо же такому случиться! – до тридцати шести с половиной градусов. Налив тёплый спирт в замёрзшую глотку, он этого не почувствовал! Нутро обожгло, он не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. «Говорила же мать… Помру я тут…». Но тут у его носа из темноты возникла ложка с пельменем. Прожевав, не чувствуя вкуса, он только тогда вздохнул и, вытерев слёзы, прохрипел:
– Ты чё, твою бабку, предупредить не мог, что это спирт?
Вася вылил остаток спирта в рот, скривился, передёрнулся, закусил и молвил:
– Я думал, ты в курсе. Ну, дело прошлое, теперь закусывай, пока пельмени не замёрзли.
От еды и выпивки дрожь на какое-то время прошла, но у обоих ручьём потекло из носа, что вызвало проблему выколупывания льда из ноздрей. Через час снова поели пельменей, посчитали дрова, посмотрели на часы – была полночь – и стало ясно, что до утра топлива не хватит.
– Я лучше без костра сидеть буду, чем снова по сугробам кувыркаться! – безапелляционно заявил старший товарищ, и младший, с ужасом представив себе бескостровую перспективу и послушав – не идёт ли медведь, полез в темень под одобрения Васи:
– Ты сёдня будешь главный кострат, а я завтра. Если живы будем, тьфу-тьфу-тьфу, – он трижды постучал себя по голове.
Мёрзлые деревья рубились плохо, топор был небольшой, хоть и острый. Срубив небольшую ёлочку, Валя малость согрелся, но выбился из сил и вернулся на стойбище. Вася кимарил над символическим костерком, экономил дрова. Добытчик порубил добычу, отряхнул снег со штанов и решил больше не садиться. Суставы ног побаливали от усталости, но стоять было не так холодно, и он не боялся уснуть. Поворачиваясь то одним боком к огню, то другим, он думал, что дома, хоть и не романтично, но тепло. И что если он тут замёрзнет, то через неделю их, задубелых и погрызенных мышами, найдёт мама с вертолёта и будет плакать и обвинять папу, а друзья скажут, что умер в первом же походе, позорник. Было тоскливо, нереально и жутко. И ещё была злость на Васю. «Тоже мне, профессионал! Завёл чёрте куда и даже переночевать не может толком. И за дровами идти не хочет». Успокаивало лишь то, что Васе тоже очень холодно.
Вскоре он потерял счёт времени. Ему казалось, что он стоит уже много часов, давно должно быть утро, но солнце не показывается специально, чтоб они замёрзли. Небо было чёрным, звёзд на нём высыпало впятеро больше, чем в городе, иногда по нему пролетали спутники. Глядя на них, Вале почему-то хотелось плакать, и он опустил глаза, решив на небо больше не смотреть. Иногда звук подавал напарник. Он стонал, иногда шевелился, грел руки, один раз попытался покурить, дрожащим голосом пробормотал: «Холодно!» и снова затих. В тишине было слышно, как у него стучат зубы. Деревья снова превращались в забор, снег становился то зелёным, то коричневым, и Вале приходилось закрывать глаза, чтобы не видеть этот бред, но так он терял равновесие и боялся уснуть и упасть.
Дрова кончились, но угли ещё дымили.
– Вась, сколько время?
Вася пошевелился, пожал плечами и тихонько застонал. Валя вдруг представил, что будет, если Вася сейчас умрёт, а он, Валя – нет. Что делать в таком случае, он не знал, но этот вариант событий его испугал не на шутку.
– Эй, ну-ка вставай!
Тот потряс головой и снова застонал. Валя схватил друга за руку и попытался привести его в вертикальное положение. Тот слабо попытался вырваться. Валя дёрнул со всей силы, и замерзающий всей тушей бухнулся в угли, но бурной реакции не последовало. Поворочавшись в дыму, он сел на прежнее место и, не разжимая зубов, жалостно попросил:
– Дай поспать мне хоть чуть-чуть. Мне н-не холодно.
– Время скажи, гад! Мои часы встали, Китай херов! Завёл к чёрту на рога, а теперь сидишь, нюни распустил, кабан шестирёберный! Я думал, ты правда таёжник, а ты чмо ползучее! Тебе блох на жопе пасти, а не в тайгу ходить! Вставай, пока можешь, рассвет уже скоро. Мне нафиг тут не нужен центнер мороженой свинины!
Всё это Валя проорал хриплым чужим голосом – горло саднило от спирта, – и на одном дыхании, причём гнусаво: вода в носу всё-таки замёрзла.
Удивительно, но Васю проняло. Он покрутил головой, разминая мышцы шеи, махнул туда – сюда руками и резко сморщился:
– Как больно! Суставы замёрзли. Х-холодно, аж зубы пляшут. Н-не вспотеть бы от дрожания.
Он криво зевнул, в темноте долго глядел на циферблат, потом проскрипел:
– То ли пять, то ли шесть. Лучше шесть, тогда часа два ещё проторчим тут. А костра нет. Х-хреново. Когда же это кончится! Вторые с-сутки на морозе.
– Твоя очередь по дрова идти, заодно и согреешься.
– Нет, Валя, не пойду я никуда. Не могу. Да и бесполезно это, мы сейчас его уже не разожгём. Я его п-пузом затоптал. Повымокнем только зря да силы потратим. Давай-ка лучше попляшем да порем, криком погреемся. Только я сперва балласт солью.
Он присел пару раз и, кряхтя, полез из ямы.
– Из чего бы мне поссать, не подскажешь? Пипетка смёрзлась, падла. Если до дому доберусь живой, скажу Нинке, чтоб отогрела х-хорошенько. Дыханием. Никогда так не замерзал. Г-градусов с-сорок пять в тени.
– Что за Нинка? Не Сорокина из второй группы?
– Нет, ты её не знаешь. Любовь очередная. Задница – класс, а как лицом повернётся, так всю задницу п-портит.
– Смотри, как бы медведица-шатуниха Нинку не опередила, а то от тебя только и останется, что мёрзлая пипетка Нинке на память. Прикинь, как её хоронить будут, с какими почестями! И надписи на венках: «Письке от Сиськи». Или: «Спи спокойно. Группа пипеток».
Вася прикинул и рассмеялся:
– Не, Валюха, не должны мы с тобой сегодня сдохнуть.
Похоже, Васины резервы на морозе были больше Валиных. Он быстро пришёл в себя, хоть и продолжал стучать зубами. Худой же его товарищ выжимал из себя последние калории, подпрыгивая и боксируя непробиваемого друга в плечо. Прошёл час, другой. Сил прыгать и приседать уже не было. Они сели на подстилку, перетащив её на место костра, спина к спине, и стали молча ждать. Когда тьма стала не такой густой, Валя с трудом расклеил чёрные губы и заметил:
– Светает. Быстрей бы. Левый глаз отдам за горячую грелку.
Хотел подняться, но не смог. Он вдруг с ужасом представил, что сейчас надо будет надевать рюкзак и снова идти по снегу, проваливаясь по колено. На этот раз Вася поднялся первым:
– Собираться надо. И н-не трясись, на тебя смотреть х-холодно.
Пока, еле шевелясь, как два зомби, они упаковывали рюкзаки, небо стало серым, уже видны были контуры гор на его фоне. Они посмотрели на свои закопченные робы, пощупали обмороженные носы.
– Прости, братан! – с чувством вдруг произнёс Вася и отвернулся.
– Да ладно, живы пока! – свеликодушничал друг.
Они выбрались из ямы, надели лыжи и, с трудом разгибая суставы, поскрипели дальше. «Интересно, какая у меня сейчас температура? – подумал Валя промёрзшими мозгами. – Градуса тридцать два? А, может, двадцать восемь? Видела бы мама!»
Через триста метров они наткнулись на динамитку. Постояли молча.
– Ну что, зайдём или мимо проскочим? – без эмоций спросил Вася, заглядывая внутрь, будто проскакивал мимо очередного ларька с пирожками на проспекте Мира.
Изба просвечивала насквозь, меж трухлявых брёвен хоть палец суй, но в углу стояла печь, а рядом лежали дрова. После двух бессонных ночей соблазн был слишком велик. Они растопили ржавую буржуйку, вскипятили чай, проверили, не загорится ли что, и завалились спать на нары. Уже засыпая, Валя услышал:
– Ты почему меня чмом назвал? Борзеешь потихоньку, студент? И в костёр меня ронял?
– Оборзеешь тут с тобой!
В крохотной избе сразу стало невыносимо жарко, с потолка закапали капли, но измученные люди и не думали реагировать на такие мелочи. Сейчас для них было выносимо всё, кроме холода. Они проснулись лишь в одиннадцать от мороза, проспав два часа. Печь была ледяная, будто и не топили её, потолок – во льду, зато на улице вовсю светило солнце. Первые полчаса спросонок ноги не двигались, но дальше пошло веселей. Они ещё дважды пересекли медвежий след и, наконец, достигли перевала.
– О-хо-хо! – заорал Вася во всю дурь.
– Не ори! Медведь услышит.
– Теперь-то я до избы и съеденный дойду! Тут километра три осталось, и всё под гору.
Уже смеркалось, когда перед ними предстала огромная поляна. На ней из снега торчали безглазые полуразваленные избы и покосившиеся заборы. Пройдя весь посёлок, Вася с гиканьем припустил к стоявшей на отшибе единственной целой избе.
– Радость ты моя! Вот был бы номер, если б с ней что-нибудь случилось за год!
– Будет номер, если нас там сейчас медведь ждёт, – обеспокоился Валя.
Но следов вокруг не было, стёкла – на месте, дверь припёрта снаружи поленом.
– А вдруг он на чердаке спрятался и нас ждёт? – подал мысль Валентин, у которого страшный зверь не выходил из головы.
Но друг уже штурмовал присохшую дверь. Они вошли в тёмные сени, открыли ещё одну дверь, и взору их открылась комната, некогда бывшая жилым деревенским помещением, попросту – избой, а ныне превращённая в охотничью избушку со всеми вытекающими последствиями. В комнате было темно. Вася ворвался внутрь, пригнув голову, так как дверь была сделана явно не по его росту, и с ходу что-то забодал. Сматерился, шагнул в сторону и снова куда-то врезался:
– Чё тут понавесили? Бегемотов сушёных, что ли?
– Может, слоновий тампакс? – подсказал Валя, недоверчиво заглядывая под нары.
Толстый, согнувшись в три погибели, крадучись прошёл к дальней стене, в которой тускло светилось загаженное мухами окошко. Под ним красовался сколоченный из неважно струганных досок средних размеров стол, по бокам – двое широченных нар. Уронив на левые рюкзак, Вася закряхтел, распрямляя спину, и блаженно простонал:
– Вернулся дрозд на обсиженное место!
Валя упал на правые, не в силах вылезти из вросших в плечи лямок. Они осмотрелись, привыкая к темноте и застоявшемуся воздуху, густой смеси мышиного помёта, плесени, табачного дыма и псины. Комната была примерно четыре на пять метров, между потолком и Васиной макушкой зазор не просматривался. Кроме вышеуказанной мебели почти посередине избы, чуть ближе к левому краю и дверям, стояла солидная буржуйка, целый буржуй, обложенная двумя рядами кирпичей, а к потолку были привешены целлофановые кули, штук десять. Их хозяева, видимо, так прятали что-то от мышей, но кули были в дырках и полны мышиного дерьма. Здешние мыши явно не собирались умирать с голоду. На оббитых дранкой стенах кое-где сохранилась штукатурка и газеты с портретами Сталина и Калинина вместо обоев. После снежной ямы и щелястой динамитки это был дворец. Но времени на восторги оставалось мало. Быстро темнело, поэтому друзья, спев «Боже, дураков храни!», принялись за благоустройство. Первым делом они сняли все мешки и, обсыпаясь следами мышиной жизнедеятельности, вынесли в сени и сложили там горой. Похоже, когда-то давно в мешках были сухари. Дров нигде не было, но Валя, забыв бояться мороза и шатуна, вызвался сходить до ближайшего забора. Большой друг с удовольствием доверил ему эту почётную обязанность:
– Долг каждого комсомольца в нашей с тобой первичной организации – обеспечить дом дровами. А я из комсомольского возраста, увы, вырос. Так что комсомольцы у нас, Валя – это ты.
Комсомольцам даже показалось, что их старший товарищ не ходит за дровами по каким-то принципиальным соображениям. Не медведя же он боится, в конце концов! А экс-комсомол, морщась от пыли, сгребал с нар какие-то подобия тряпок, все в собачьей шерсти, скинул со стола на пол всё, что там стояло, кроме керосиновой лампы, и содрал со стены ватман с героическим призывом ударить мозолистым кулаком онанизма по проституции с соответствующим рисунком. Подумал и слазил на чердак, проверил наличие медведя и не задевает ли труба за что-нибудь горючее. Вскоре подоспели дрова, огонь затрещал, вмиг съев полдоски, и Валя, вздохнув, снова отправился курочить забор. Когда он вернулся, в комнате стояло облако холодного пара, в котором был смутно виден фантасмагоричный Васин силуэт, подсвеченный керосиновой лампой. Открыли двери и вышли на улицу, поскольку в доме пошёл дождь.
– Первый раз вижу, чтоб дождь шёл в одной отдельно взятой избе, да ещё зимой, – удивился Валя.
Вася тоже удивился, но для солидности махнул рукой:
– Сколько угодно!
Но долго стоять на улице их не смог бы заставить даже ураган с грозой, разразись он в хибаре, и они полезли в сырость. Больше часа усиленно топили печь, уворачивались от падающих капель и вытирали воду со стен и потолка, после чего Вася, приплясывая от восторга и нетерпения, стал готовить ужин на сковороде, прокалив её предварительно в печи, а Валя, как опытный дровосек, в очередной раз пошёл к знакомому забору по уже протоптанной тропинке, окончательно уяснив для себя, что отдых зимой в тайге сильно отличается от общепринятого понятия «отдых».
В одиннадцатом часу они сели за стол и позволили себе роскошь снять штормовки. Вернее, содрать, ибо те примёрзли к фуфайкам. От предложения глотнуть спирт Валя категорически отказался:
– Нет! Только разбавленный!
– Тогда тебе фляжка с водкой, мне – со спиртом, и пьём по-магадански. Каждый наливает себе сам и хвощет без всяких там тостов-мостов.
Но алкоголь не брал ни того, ни другого. Состояние было перевозбуждённое. Они хохотали по поводу и без, шмальнули разик из ружья и всё никак не могли поверить, что путешествие позади, они живы и почти здоровы. Правда, болели носы, губы, плечи, поясницы, ноги, помороженные пальцы рук, а у Васи – и ног, которые он в который раз обморозил, но он успокаивал себя и друга:
– Фигня! Было бы здоровье, а остальное купим. Ладно, мы вдвоём пошли, а я ведь хотел с собой Нинку притащить, одну нам на двоих. Заморозил бы бабу! Кого бы потом трахали? Замороженную ведь не трахнешь! Хотя, смотря в какой позе бы замёрзла. Понял юмор? Не понял? И я не понял. Вот умора!
Они доели макароны с тушёнкой, попили чаю без пельменного запаха, ещё раз подкинули в печь и рискнули снять «фуфло». Но в избе, хоть уже и не парило, было холодно, на потолке висели огромные капли, падающие на головы и за шиворот. Пришлось завернуться в одеяла, а сырые фуфайки повесили сушиться над печкой. По телу пробегал усталый озноб, и Валя решил попробовать уснуть. Одев сырую, но тёплую телогрейку, он перемотал портянки, вытер над собой потолок и лёг, подложив рюкзак под голову. С толстого сходило нервное напряжение: он ещё что-то долго болтал про интересную жизнь путешественника и тёплую Нинку, но собеседник уже провалился в сон.
Проснулся он от холода. Было темно и тихо, только изредка с потолка падали тяжёлые капли. Он минуту полежал, пытаясь заснуть, но начался знакомый озноб. Пришлось вставать и остатками дров вновь растоплять печь. Доски были сухие, смолёвые и горели – хоть водой поливай. Толстокожий Вася, скрючившись от холода, упрямо сопел на своих нарах. Огонь весело загудел, по влажным стенам забегали неясные блики, от печи мощно пошло тепло, и до Вали, пока ещё неясно, впервые дошло, зачем люди ходят, рискуя жизнью, в тайгу. Темнота, тишина, огонь, природа, одиночество вместе взятые необъяснимо меняли все ценности жизни, придавая душе первобытную романтичность. «Здесь у человека раскрывается всё: и хорошее, и плохое. Здесь ничего не спрячешь. Некуда. Голый перед самим собой. Спрятал – умер. Всё просто! Здесь узнаёшь, кто ты есть на самом деле и какова твоя цена. А как определить цену человека в сравнении с Тайгой? С Горами? В каких условных единицах? Какова цена моей жизни? Чтобы выжить, я убил четыре пихты. Цена моей жизни – полкуба дров. Но понять это можно только здесь. Скажи какому-нибудь горожанину: твоя цена – четыре палки дров! В драку кинется! А если этот горожанин – мэр? Президент? Президе-ент! Позвольте вам сообщить: ваша стоимость не превышает трёхсот рублей, включая штраф за потраву и судебные издержки. Но поймёт он это только здесь, сидя у буржуйки и потирая скрипящие от недетских перегрузок колени. Как Вася может спать в такой прекрасный час?» Мысль, раскидав годами строившиеся барьеры, летела прямо к цели, бронебойной пулей пробивая преграды между Валей и Истиной. Момент Истины? Пик Победынадсобой? Ему захотелось сказать кому-то что-то очень хорошее и правильное, мудрое и вечное. Желательно – женщине. Увы, рядом был только Василий, внезапно коротко пукнувший и захрапевший в разлившемся тепле.
– Вась!
Но тот спал изо всех сил, недобро побулькивая животом. Валя взял со стола папиросу, неумело затянулся пару раз. В рот попал табак. Он кинул папиросу в печь, сплюнул под ноги и, уже заворачиваясь в одеяло, негромко произнёс:
– Нет, Вась. Ты, наверное, не чмо.
Но тот к комплименту остался безучастен.
Проснулся он от холода. Было темно и тихо, только изредка с потолка падали тяжёлые капли. Он минуту полежал, пытаясь заснуть, но начался знакомый озноб. Пришлось вставать, но дров уже не было. «Ночи какие-то бесконечные тут. Спать охота, холодно, грязища. Какая к чертям романтика!» Он нащупал руку друга с часами и долго таращился в светящиеся точечки. «Неужели ещё только полвторого?» Но проснувшийся хозяин руки с часами доходчиво объяснил, что щупать в темноте его не надо, что цифра шесть должна быть внизу циферблата, и сейчас уже семь, пора вставать, поскольку работы – по колено.
– А где дрова? – удивился он, шаря руками по грязному полу.
– Дедушка Мороз упёр в трубу. Завтра ночью ты будешь печку топить, а сейчас я навожу порядок, а ты идёшь за дровами! Вопросы?
– Студент, ночёвки на свежем воздухе в моём обществе тебе явно на пользу. Приказы отдаёшь, хрипотца в голосе прорезалась. Ну и что, что от спирта. И вообще, кто кого сюда привёл? Наблюдательности бы тебе ещё, да опыту – с моё.
С этими словами Вася вышел из комнаты и через минуту гордо зашёл с охапкой дров:
