скачать книгу бесплатно
Девочка, зачарованная картинкой, поправила один её бок на мольберте. И, опуская руку, вдруг… укололась.
– Непорядок! – раздался скрипучий голос.
Даже Базиль-Васька, дремлющий на диване, поднял голову на этот скрип, а сорока Зинка подпрыгнула на открытой створке форточки и завертела хвостом. Встал с места возле кресла сенбернар Атилла и подошёл к замершей возле картины Глашке.
– Это я, я говорю – не-по-рррядок! – вновь раздражённо проскрипел голос.
И Глаша увидела, как на широкой мирной тропе, что вела к водопою, зашевелила бугристыми ветками-отростками… обыкновенная колючка. Коричневая колючка, в рассеянности посаженная художником на самой середине тропы. Она вроде как шевелила сейчас ветками с острыми шипами и прямо на глазах взрастала, занимая всю тропу. Даже кабан, на что у него толстая шкура, и то удивлённо и тонко взвизгнул, наткнувшись пятачком на колючку. И попятился в испуге.
Перестала куковать кукушка, и заяц задробил лапкой в тревоге, и медвежонок, напуганный, засыпал себе глаза песком, и шмель присел на красном пионе, сразу двумя лапками удивлённо потирая себе затылок.
Озадаченный пёс Атилла тоже сунулся носом к картине, но укололся видно и, по-щенячьи визгнув, отошёл на своё место.
– Вот так-то лучше – и лежи, где положено, нечего собакам разгуливать, где не положено, – скрипнула Колючка. – И маленьким девочкам в лесу нечего делать, глазеешь тут. Сиди в кресле и жди, пока я тебе дела не придумаю…
Глашке ничего не оставалось, как подчиниться: что же делать, если даже такой солидный и храбрый пёс спасовал.
А Колючка, ощутив свою власть, уже вовсю распоряжается на тропе.
– Ты же недавно пил, толстокожий грязнуля, – говорит она кабану, всё ещё нерешительно стоящему рядом. – Иди, занимайся делами.
– Я не грязнуля, – обижается кабан. – И мне надо войти в воду: там для меня камыш вырос.
– Ничего, вода здесь не для того, чтобы кабаны по ней хлюпали без толку. А тебе незачем зря куковать, лучше б полетела да узнала, как растут твои дети, – упрекает Колючка птицу.
– Они хорошо устроены, у них воспитатели очень заботливы, – оправдывается кукушка.
– Надо бы им подсказать, чтобы построже держали птенцов, а то так из кукушат вырастут такие же бездельницы кукушки, – вслух, будто она здесь одна, думает Колючка.
– Но ведь кукушки нужны деревьям, они самых вредных волосатых гусениц поедают, – пробует заступиться Глашка.
– Маленькие не должны возражать взрослым. Старшие всегда лучше знают, кто кому полезнее. Не так они и нужны, эти длиннохвостые, с толку лишь сбивают своим кукованием: я здесь загадала про себя, а она и полраза не гукнула! Вы все теперь должны почитать и слушать меня, раз я здесь поставлена порядок соблюдать.
– Никто вас для этого не ставил, – пробует возражать девочка. – Пока вас не появилось, было тихо и красиво…
– Это зачем же меня посреди самой тропы посадили, сможешь ответить? Вот и помолчи. Ты, как я вижу, недобрая девчонка, и везде мешаешься – недаром моя сестра сегодня проучила.
От такой несправедливости даже кот зашипел и спрыгнул с дивана, однако подойти близко не решается, только успокаивающе трётся о Глашкину ногу: не расстраивайся, мол…
Колючка кота даже вниманием не удостоила.
– Так вот, раз меня здесь поставили, значит, я должна за всеми следить. Здесь был полный непорядок. А вы меня слушайте, если хотите к воде подойти. Очередь установим, – принимается Колючка всеми распоряжаться и, как сказала, руководить. А что поделаешь – и вправду не пустит. Может, так и в самом деле положено. Здесь, на водопое, звери не привыкли спорить и ссориться.
Один красавец-олень постоял-послушал, да и перешёл на другую сторону реки, благо ноги длинные. «И рук-то нет, не то что головы, а туда же…» – бормочет на прощанье.
А Колючка уже совсем разошлась: тому царапину, тому занозу, того скрипом голоса доймёт.
– Не убегай, косой, а то больше сюда не попадёшь вовсе. Скажи-ка, что умеешь, лопоухий?
– Я?.. – Заяц растерянно оглядывается на всех. – Н-не знаю… морковку копать.
– Зато я знаю! Ты не посматривай на того рогатого, он шибко умный, думает. Так никуда ведь не денется, вернётся. А ты, косой, хочешь к воде подойти – окопай-ка вокруг меня тропу – натоптали, понимаешь, а я сиди теперь в такой жёсткой земле!.. Вот так, теперь можешь минут пять у речки побыть, умыться. Да не плещись попусту, знаем вас! – Кажется, что после зайкиных усилий Колючка ещё вширь раздалась.
А зайцу уже не хотелось ничего, и он юркает в кусты.
– Тебе тоже дело придумала, – скрипит Колючка кабану. – Нечего на меня пялиться, мимо не пройдёшь. Во-он от того дерева, где кукушка сидела, на меня тень падает. Подкопай-ка с одной стороны у корней, я медведицу заставлю с другой поднажать.
Колючка между делом колет подошедшего близко медвежонка.
Тот верещит и бросается к матери. Но медведица не решается возражать, только прижимает сына к себе, успокаивая.
– Но здесь мой дом! – прячется и вновь выглядывает встревоженная белочка.
– Ничего страшного, только о себе думаешь, а ты не одна здесь. И скорлупу не расшвыривай!
– Но у неё там бельчата маленькие, – напоминает Глаша.
– Новое дупло найдут, вон дрозд к зиме улетает, пустит пока… Моим родственникам тоже солнце нужно, а вы здесь топчетесь!
И Глаша видит, как увядает красный цветок, на котором сидит шмель. Потому что рядом проклюнулась новая колючка. И ещё несколько, пока ещё не таких значительных, как первая, разбегаются по тропе почти до самого песка у воды. Теперь уже и главная Колючка чувствует себя совсем хозяйкой.
– Хватит на сегодня, – скрипит она. – Мне тоже отдыхать нужно. Расходитесь все. И тебе пора домой, девчонка! А ты, медведиха, не будь дурой, отпихни этого кабана с тропы.
Кабан, который уже готов был подрыть дерево белки, послушно поворачивается уходить, медведица высматривает, как бы ей с медвежонком пройти, не задев колючую семейку. А косулёнок жалобно зовёт маму-косулю.
И кто знает, что ещё натворила бы назавтра Колючка у мирного водопоя.
Но здесь радостно пролаял Атилла, трещит онемевшая было сорока Зинка.
Вернулся художник.
– Вытри ноги, когда входишь в дом! – приказывает ему Колючка.
Художник сначала очень удивился – откуда на картине взялась такая зловредная Колючка? А там, дальше и вокруг неё, ещё новые подрастают… И всё вспомнил: как говорил по телефону, как машинально рисовал на тропе. И всё понял, потому что хорошо знал, как быстро они плодятся.
А на водопое у водопада – он теперь хорошо видит – уже нет спокойствия и гармонии, и красота увядает – всё перекошено оказалось в картине.
– Спасибо за напоминание, – улыбается художник Колючке.
И в самом деле – что толку спорить с глупостью и чванством, их надо бы просто не слушать. Да-а, скажут, а если они – на тропе?
– Вот только у вас здесь ещё одного животного не хватает…
– Вот видите, – Колючка обводит всех торжествующим взглядом, – не я ли говорила, что не зря здесь поставлена и расту!
– Не надо больше никого, дядя Володя! – пугается ещё за одну жертву Глаша. – Она же и его…
– А ты ещё мала, повторяю, чтобы нас судить, – перебивает Колючка.
– Знаю, знаю, – улыбается художник. – Наша вина, нам и спасать мир, не то сплошное лакейство разведётся.
Он берёт пастель, о чём-то думает немножко, прищурив глаз, потом ещё два цвета, вот – коричневый, чёрный и жёлтый – и рисует… не догадались? – Верблюда. Как и положено: буро-коричнево-жёлтого, правда, с одним горбом – дромедара.
Девочка смотрит на руку художника снизу, а Колючка даже вытянулась вся, чтобы разглядеть. Другие звери тоже незаметно посматривают – тесновато становится у речки.
– Нет-нет, его – убери! – приказывает Колючка.
Верблюд задумчиво смотрит куда-то далеко – может быть он видит свою пустыню, где есть простор и свобода? Кажется, ему никакого интереса нет ни до тропы, на которой он оказался, ни до падающих в омут струй, ни до растерянных зверушек возле колючек, ни до главной Колючки.
– А почему он такой грустный? – спрашивает шёпотом девочка.
– Да он просто голодный.
– Нет… Прочь! Я жаловаться буду…
Верблюд же встряхивает горбом и всё так же задумчиво и неторопливо начинает свой обед, или уже ужин, с этой самозванной повелительницы тропы. И остальных её родичей.
– Я думал, она вкуснее – такая-то важная, – бормочет верблюд. – А больше мне здесь и нечего делать, разве что попить на дорогу. – Он оборачивается к дяде Володе, в углу рта ещё торчит последний отросток так напугавшей всех Колючки.
– Пожалуй, ты прав, – соглашается художник. – У каждого свой мир, и не будем этому мешать жить. Удачи тебе там и полных колодцев на пути.
Он берёт мягкий ластик и осторожно, чтобы не нарушить восстановленного покоя, стирает дромадера – ведь этому верблюду надо побывать ещё во многих других местах, где вырастают колючки.
– Уже вечер на водопое, – напоминает Глаша своему другу.
– И ты права, – соглашается художник.
Несколько движений руки с ластиком и пастелями делают картину ещё красивее: солнце катится за гору и прощально шлёт сонные малиново-голубые лучи. И все звери будто меняют окраску, даже чёрно-жёлто-полосатый шмель становится немножко розовым и чуть голубоватым…
– А как же голубая собака? – вспоминает девочка. – Её приняли?
– Может, и приняли бы, – отвечает художник. – А может и нет. Только не донёс я её до выставки – подарил я ту голубую собаку.
У каждого своё море…
Была да жила морская свинка. В картонной коробке. Хорошо жила: в углу у неё всегда стояла чашка с чистой водой. И блюдце стояло – с разной вкуснятиной: то кусочек яблока, то морковка, а то и печенье окажется. И дно коробки устелено мягкой ватой. В вату можно и вообще закутаться – это если спать хочется.
В общем, тот ящик был её домом. И было свинке там хорошо.
– Это морская свинка, – сказали однажды.
Так её не впервой называли, ничего особенного. Но здесь…
– Ха-ха! Какая же она – «морская»?! Небось, даже и плавать-то не умеет. Да видела она море хоть разок?..
– Лучше бы имя зверушке придумали… То-олстуха!
Здесь уж вовсе обидно стало морской свинке. Она ведь не знала, что предки её во всех морях и океанах побывали. На кораблях, правда. Моряки увидели когда-то добродушных и безобидных зверьков в Южной Америке и стали брать свинок с собой в плавание. Всё веселее, да ещё детям живой подарок привезти можно…
Но наша морская свинка подумала: «В самом деле! „Морская“, а моря я не видела… Интересно, какое оно?..»
И надо же, как повезло ей: сел на открытую форточку скворец. Он и раньше к морской свинке заглядывал: в окно его скворечник видно на дереве-клёне. К осени листья на дереве разноцветными становятся: красные, жёлтые, оранжевые. Тогда скворец исчезает. Но сейчас – лето…
– Ты дорогу к морю знаешь? – подняла морская свинка свой чёрненький нос к скворцу.
Тут-то, в этот-то самый момент, и решила она добраться до моря. «А плавать я и по пути научусь!» – решила свинка про себя.
– И даже за море знаю! – подпрыгнул на форточке скворец. И размечтался: – Летишь всё прямо…
– Я же летать не умею, – напомнила ему морская свинка.
– Да… неудобно жить, – покрутил головой птах. – Как бы тебе объяснить… Да вот, смотри!
Скворец влетел в комнату и сел на большой шар. Красивый – разноцветный шар. Птица засеменила на месте жёлтыми лапками по шару, только коготки зацокали:
– Сейчас я тебе на глобусе море покажу!
– Ты хорошо глобусишь, – похвалила свинка скворца. – На этой… штуке и к морю докатиться можно?
– Да нет! Это вся-вся земля такая! Как глобус! Только больше, во сто тысяч раз больше, вот! И всё здесь видно, смотри: голубое – это море…
– А-а, – догадалась свинка. – Как много здесь моря! Потому такой шарик «го-лу-бос» и называется?
А сама подумала: «Возьму-ка я этого скворца с собой к морю!».
– Глобус называется, никакой не «го-лу-бос». И не поэтому, а потому что… глобус, и всё! Не мешай, а смотри, – прицокнул на неё скворец. – Вот коричневое – это горы. Зелёное – видишь? – лес. Жёлтое – пустыня. Знаешь, что такое пустыня?
– Не-а… Пустое что-нибудь?
– Глупости, везде кто-нибудь да есть. Живут. Вот нитки голубенькие, а ещё капли – речки с озёрами, вода, в общем… Понимаешь?
Морская свинка понимала главное: путь к морю непростым оказывался. Во-он сколько пройти надо: по горам, по лесам, по рекам и долам, по степям да по пескам… А ещё – по дням да по ночам! И всё одной?
– Знаешь, что я сама себе придумала? – лукаво спросила морская свинка у скворца. – Я тебя, пожалуй, с собой возьму. К морю!
И пустились они в путь!
Хоть и думала морская свинка, что нелегко будет до моря добраться – но чтобы так уставать! Так мёрзнуть! Самой о еде думать!.. Коробку ведь с собой не возьмёшь… И блюдечко…
Это улитка может на себе свой домик таскать!
Медленно ползёт улитка, тело у неё мягкое, даже рожки – она ими, как локаторами, всё время опасность улавливает – тоже мягкие. Зато домик-ракушка всегда с ней – чуть что, улитка вся в нём укроется, не каждому врагу по зубам!
Но пришлось и нашей морской свинке улиток попробовать – голод не тётка.
Всё же добрались они со скворцом до гор: горы у них первыми на пути оказались. Где тропинкой, где обочинкой, а где и просто без дороги. Трудно ходить в горах – камней много, а когда по лесу горному идёшь, то и корни толстые прямо из земли под лапами путаются… И холодно – поневоле улиткиному дому позавидуешь! Одно спасает: когда вовсе ночью стыло, друг-скворушка рядом присядет, крылом прикроет. Худо без него пришлось бы!
Зато интересно всё вокруг! Вот однажды под кустом уснули, а рано-рано утром вдруг разбудило свинку бормотание: «урл-ур-лю». Солнце ещё только чуть розовым небо покрасило, а рядом это «урл-урлю-лю». Морской свинке даже показалось вначале, что дома она – так голуби в городе иногда у неё на подоконнике ворковали. Но это были не голуби, потому что вслед за этим негромким бормотаньем вдруг раздалось «чуф-фы». И в ответ, будто кто угрожает кому, – новое «чуф-ф-фы»!
