скачать книгу бесплатно
Исследователи в реформистских институтах
Доля исследователей в выборке первой когорты весьма существенна: 25 из 51 работали в том или ином академическом институте, университете или научно-исследовательском институте при министерстве; 15 из них работали в реформистских учреждениях (ЦЭМИ, ИЭМСС, ИМЭМО, на кафедре математической экономики в МГУ или в Новосибирском университете) или поддерживали с ними контакт. Среди них обнаруживается большая доля экономистов, получивших диплом в очень престижных вузах, и выходцев из привилегированных слоев общества. Поэтому они обладают всеми необходимыми ресурсами для успешной карьеры.
Тем не менее около
/
исследователей, принадлежащих к поколению 1948—1964 годов рождения, не защитили кандидатскую диссертацию. Некоторые, как руководители группы «Молодые социалисты» (созданной в 1977—1978 годах), параллельно втягиваются в подпольную деятельность. Фадин изучает авторитарные режимы в странах третьего мира, Кудюкин – франкистскую Испанию; арест в 1982 году положил конец их карьере еще до окончания работы над диссертацией. Другие не задаются целью целиком посвятить себя выстраиванию образцовой научной карьеры или дискуссиям об общественных реформах в рамках менее официальных кругов: они работают в науке, но не завершают диссертацию, довольствуясь самой принадлежностью к престижному и политически реформистскому институту. Ни один из них не вступил в партию. Интеллектуалу, не намеренному заниматься пропагандистской работой либо делать партийную или комсомольскую карьеру, в 1970-е годы стало сложно вступить в партию из-за введения системы квот по социальным категориям. А большинство неформалов первой когорты, как мы видели, самим выбором своей специализации (в частности, избеганием философского образования) решительно устраняются от этих путей. Им свойствен другой способ интеграции в академическую среду – скорее через принадлежность к сетям, объединенным по принципу интеллектуальной и политической близости, нежели благодаря обладанию более объективированными благами, такими как научные степени или партбилет. Такой способ интеграции был вполне возможен в реформистских институтах.
Совсем небольшая доля научных работников из нашей выборки делают более «эффективную» карьеру: защищают диссертацию, вступают в партию и быстро продвигаются по служебной лестнице. Анатолий Чубайс вступает в КПСС в 1980 году, в возрасте 25 лет. Он защищает диссертацию по экономике и начинает работать в Ленинградском инженерно-экономическом институте (ЛИЭИ), который не относится к числу престижных вузов. В 1980-м он вступает в контакт с группой московских экономистов, которые вводят его во властные политические круги. Этой группой руководит Е. Гайдар, молодой ученый, незадолго до этого защитивший диссертацию под руководством С. Шаталина, сотрудника кафедры математических методов в МГУ (1970—1983) и заместителя директора Всесоюзного НИИ системных исследований. С 1983 по 1985 год Гайдар участвует в работе Комиссии по совершенствованию управления народным хозяйством при Политбюро, готовившей экономические реформы[108 - Комиссия работает под руководством Н. Рыжкова, который станет премьер-министром СССР в правительстве Горбачева.]. В 1985 году А. Чубайс выдвигает свои предложения этой Комиссии и в следующем году напрямую участвует в ее работе. Обладание учеными степенями и членство в партии открывают новые возможности и способствуют довольно внушительному прорыву в карьере. И, безусловно, тот факт, что эти экономисты проникли во властные круги, играет не последнюю роль в их последующем участии в «правительстве реформ», сформированном в 1991 году тогдашним президентом России Ельциным.
Наряду с работой по выстраиванию карьеры большая часть будущих неформалов стремится войти в прогрессистские академические круги, исходя из более политизированной перспективы – с целью участия в дискуссиях об экономических и социальных реформах; некоторые вступают в группы, руководимые шестидесятниками. Ю. Самодуров (род. в 1951 году) постоянно следит за достижениями социологии организаций, присутствует на полуофициальных семинарах и осуществляет радикальную профессиональную переориентацию. Получив образование геолога, он в течение семи лет работает по своей специальности и в 1985-м защищает кандидатскую диссертацию. Однако с начала 1980-х годов решает специализироваться в социологии труда и организаций, оставаясь исследователем в Московском геологоразведочном институте (МГРИ). Его переориентация начинается с периода самообразования, а затем он ходит на семинары А.И. Пригожина (изгнанного из ИКСИ в начале 1970-х), Т. Заславской в Новосибирске и Г.П. Щедровицкого, «советского родоначальника управленческого консультирования и ролевых игр». Там Самодуров и знакомится с будущими неформалами[109 - Ю.Самодуров, интервью 22.7.1994 г.].
Другие исследователи, позднее принявшие участие в неформальных клубах, стараются создать свои собственные дискуссионные кружки в академической сфере или в пограничной зоне между нею и диссидентскими кругами. Один из таких примеров – группа «Молодые социалисты», созданная в 1977—1978 годах и распущенная в 1982-м. Ее влияние явственно ощущается в некоторых московских неформальных клубах Перестройки. Именно из нее вышли многие важные фигуры неформального движения, обогатив его своим опытом взаимодействия с властью. Группа сформировалась вокруг А. Фадина и П. Кудюкина, студентов исторического факультета МГУ, а затем научных сотрудников ИМЭМО. Она актуализируется как место перехода и посредничества между официальной и подпольной сферами в научном и политическом поле. В группе участвуют как исследователи (из ИМЭМО) и студенты (истфака МГУ), так и левые диссиденты (в том числе группа Б. Кагарлицкого[110 - Борис Кагарлицкий издает журнал «Левый поворот» тиражом около сотни экземпляров, который распространяется в Москве и еще трех городах. В 1981 году журнал переименован в «Социализм и будущее» (Алексеева 1984: глава 17).]). Эта сеть состоит примерно из сорока человек. Ее бюллетень «Варианты» тоже задуман как платформа, открытая исследователям, работающим со спецификой советского режима, но не имеющим возможности публиковаться в официальных журналах[111 - П. Кудюкин, интервью 12.1.1994 г.].
Л. Алексеева упоминает, что хотя «Молодые социалисты» и не стремились к установлению контакта с брежневской властью, «в отдаленной перспективе они [все-таки] надеялись, что при достаточно остром кризисе властвующий блок расколется и определенная его часть пойдет на сотрудничество с оппозицией (опыт Чехословакии 1968 года, Испании после 1976 года, Бразилии после 1978 года, Польши в 1980—1981 годах и так далее)»[112 - Алексеева 1984: глава 16.]. Это сотрудничество могло бы привести к появлению «полулегальных независимых объединений – клубов, профсоюзов и т.п.»[113 - Там же.]. Иными словами, «Молодые социалисты» ратуют за появление нового пространства мобилизации – отличного от диссидентства, в котором «правозащитники» не занимали бы уже центральное место. Но эту срединную позицию, на которую претендует группа, трудно удерживать, поскольку она противоречит господствующим схемам восприятия. Стремясь дистанцироваться от «правозащитников» за счет своей левой политической позиции и сблизиться с реформаторами партии, «Молодые социалисты» подставляют себя под удар со стороны «традиционных диссидентов». Их «двусмысленные» отношения с системой вызывают у диссидентов сомнения в подлинности их борьбы на стороне оппозиции. Двусмысленными эти отношения считаются прежде всего потому, что «Молодые социалисты» избрали левую позицию, а также потому, что их определяют как детей номенклатуры[114 - Несмотря на то что такое социальное происхождение дает повод для критики, некоторые избегают ее благодаря своей позиции в диссидентском движении. Это, например, касается жены Андрея Сахарова, Елены Боннэр, чьи родители были руководителями Коминтерна и московского горкома партии.], представителей «золотой молодежи», «предателей», не побрезговавших запятнать себя близостью к власти. Эти ярлыки, навешиваемые на них диссидентами, останутся с ними до самой Перестройки[115 - С. Григорьянц, бывший диссидент, в 1989 году опубликовал в журнале «Гласность» два свидетельства о поведении бывших лидеров «Молодых социалистов» в ходе следствия и суда по делу их группы (Ривкин, Шилков 1989).]. В апреле 1982 года шесть членов группы (в их числе А. Фадин, П. Кудюкин и Б. Кагарлицкий) арестованы и помещены в СИЗО. Все они соглашаются покаяться в обмен на помилование, за исключением двоих, которые из принципа отказываются признать свою вину. Все остальные освобождены, но привлечены в качестве свидетелей против их товарищей на суде, в результате которого один из них осужден на семь лет лагерей и пять лет ссылки. Власть, в свою очередь, использует одновременное присутствие группы в оппозиции и в академической сфере, чтобы свести счеты с противниками внутри официального поля: «дело “Молодых социалистов”» позволило нанести удар по ИМЭМО и, в частности, по его директору Н. Иноземцеву, которого КГБ подозревал в «покрывательстве» группы. Это «дело» имело также целью ослабить позиции Андропова в Центральном комитете. По словам Б. Кагарлицкого,
…они из маленьких вот этих дел (самиздатовский журнал) пытались создать, видимо, грандиозную, страшную, подрывную организацию с подготовкой террористических актов и т.д. […] Его и сделали при Федорчуке [председатель КГБ с мая по декабрь 1982 года]. Одна из задач, которую ставили внутри КГБ, – доказать, что при Андропове, в частности, социалисты практически безнаказанно развернули крайне опасную и антигосударственную деятельность […]. Но в это время это был элемент внутренней борьбы между группой Андропова и группой Черненко. Но в тот момент, когда Федорчук уже сделал все это дело огромное и сделал его в таком виде, чтобы оно несло удар по Андропову, Брежнев умер, и Андропов сел на место Брежнева[116 - Б. Кагарлицкий, интервью 6.2.1991 г.].
Таким образом, власть тоже по-своему пользуется проницаемостью границ, однако по стечению обстоятельств «делу “Молодых социалистов”» не суждено было произвести ожидаемого эффекта. После того как Андропов в ноябре 1982 года стал Генеральным секретарем ЦК, ИМЭМО остается в руках реформаторов: руководство им перепоручено А.Н. Яковлеву, которого рекомендовал М. Горбачев, в то время член Политбюро и один из близких соратников Андропова[117 - Бывший директор ИМЭМО Н. Иноземцев скончался в августе 1982 года. А. Яковлев станет советником М. Горбачева после того, как тот займет пост генсека.]. Преследования в отношении членов группы, помещенных в СИЗО, остановлены. Власти даже вынуждены прибегнуть к техническому решению, с точки зрения юридической граничащему с бессмыслицей: членам группы даровано помилование, хотя они не были осуждены. После освобождения члены группы «Молодые социалисты» занимаются неквалифицированным трудом (ночной сторож, охранник), а те из них, кто снова находят работу в сфере интеллектуального труда, становятся служащими в учреждениях, не относящихся к Академии наук и намного менее престижных (НИИ при заводах или министерствах). Тем не менее они поддерживают связь с академическими кругами (некоторые участвуют в полуофициальных семинарах).
Незадолго до Перестройки интеллектуальные кружки, которым удалось выжить, постепенно выходят из подполья. Анатолий Чубайс в 1978/1979 году основал «полуподпольную» группу исследований по экономическим реформам в СССР (в частности, по нэпу) и в странах Восточной Европы (Венгрии и Югославии)[118 - См. биографию Анатолия Чубайса: http://www.panorama.ru/gov/gov20010.shtml#E9E8.]. К 1981—1982 годам он находит способ сделать официальным это начинание в рамках своего исследовательского института. Благодаря чему Чубайс, как мы уже упоминали, и войдет в контакт с Гайдаром, тоже руководителем исследовательской группы по экономической истории СССР.
Как бы там ни было, все эти люди развиваются в критически настроенных профессиональных средах. Они не занимают никаких властных позиций в академической иерархии (в силу своей молодости, а также беспартийности и отсутствия соответствующей кандидатской степени у большинства из них). Но почти все они «имеют контакты» с властью в рамках групп, к которым принадлежат.
Диссиденты
Профессиональные карьеры некоторых из будущих неформалов в официальной сфере сворачиваются в пользу «истинной» карьеры в оппозиции. В центральном ядре первой когорты нет почти ни одного «правозащитника» (а те, кто, подобно В. Новодворской, вписывают себя в это диссидентское течение, оказываются маргинализированы). Бо?льшая часть диссидентов, ставших неформалами (например, Г. Павловский, В. Игрунов, Б. Кагарлицкий, А. Фадин, П. Кудюкин), с начала 1970-х годов решают порвать с традиционным диссидентством и искать новые формы взаимодействия с властью. Они оказываются в положении инакомыслящих внутри самого диссидентства. Некоторые традиционные диссиденты (Г. Якунин, А. Огородников), в свою очередь, примыкают к неформальному движению, но лишь со второй половины 1988 года (тогда как к общественной деятельности они возвращаются уже с 1987-го). Таким образом, их приход совпадает по времени с началом деятельности второй когорты[119 - Однако поскольку они начинают политическую деятельность до 1988 года, мы отнесли их к первой когорте.].
Восемь членов этой группы происходят скорее из «средних» социальных категорий: у шестерых родители инженеры или военные. Почти все пошли работать на те должности, на которые их распределили после университета. Но по истечении обязательного трехлетнего периода их траектории становятся более подвижными, что зачастую связано с их параллельной политической деятельностью. Мобильность между отраслями иногда сопровождается географическим перемещением (к Москве) – чтобы выйти из-под контроля местных властей. В некоторых случаях принадлежность к диссидентству становится способом вырваться из провинциальной жизни. Переезд в Москву позволяет приблизиться к эпицентру политической активности. Г. Павловский (род. в 1951 году) был под наблюдением КГБ за свою диссидентскую деятельность с 1968 года; в возрасте 23 лет он покидает свой родной город Одессу, оставляет должность преподавателя и свою семью и начинает «новую жизнь» в Москве, полностью уйдя в диссидентство[120 - Г. Павловский, интервью 10.8.1994 г.].
Их «истинная», «единственно стоящая» профессиональная карьера развивается в диссидентской сфере. Они становятся главными редакторами самиздатовских журналов, руководят работой кружков и организуют сети распространения подпольной литературы.
Те, кто вступили в неформальное движение во время Перестройки, с середины 1970-х годов стали стремиться к диалогу с властью, к продвижению по пути «наверх» через зоны взаимной проницаемости между легальной и нелегальной сферами, пытаясь сформировать некоторые каналы коммуникации. Эти диссиденты внутри диссидентства избрали в качестве посредников некоторых шестидесятников, таких как историк Михаил Гефтер и журналист Григорий Водолазов (историк по образованию). Оба они при Хрущеве публиковались в журнале «Новый мир». В конце 1970-х Г. Павловский знакомится с М. Гефтером, и тот становится его «учителем»[121 - Г. Павловский, интервью 10.8.1994 г.]. После того как в 1969 году был распущен сектор методологии истории под руководством М. Гефтера, ему запретили публиковаться и фактически лишили возможности вести исследования. Тогда он постепенно отдаляется от Академии наук (уйдя на пенсию в 1976-м), выходит из партии в 1982-м и обращается к самиздатовским кругам. В 1977 году он участвует в создании диссидентского журнала «Поиски», редактором которого становится Павловский. Осознавая пользу промежуточности своей позиции между диссидентством и официальной сферой, Гефтер отказывается уходить в подполье. Когда его допрашивают в 1982 году в ходе следствия по делу «Поисков», он подчеркивает, что никогда не скрывал своего участия в этом журнале (хотя его имя и не фигурирует в списке членов редколлегии). Основатели «Поисков» стремились также внедрить новый тип журнала, который не был бы ни подпольным, в отличие от других самиздатовских изданий, ни официальным.
Можно заметить, что некоторые диссиденты и научные работники, задействованные в этих кругах (наподобие «Молодых социалистов»), схожи в своем стремлении войти в контакт с властью и порвать с логикой правозащитников. Однако отличие между первыми и вторыми состоит в том, что научные работники стремятся к социально одобряемому статусу (они интегрируются в престижные исследовательские институты, хотя и не делают там карьеру классического типа), тогда как остальные целиком и полностью отдаются диссидентству, отбрасывая саму идею официального статуса.
В начале 1980-х годов некоторые из этих неортодоксальных диссидентов, как В. Игрунов, открыто выражают идею о том, что власть и оппозиция должны вести переговоры, чтобы стабилизировать свои отношения и прийти к взаимовыгодным результатам. По мнению Игрунова, государству невозможно навязать процесс переговоров. Поскольку договаривающиеся стороны следуют несовместимым логикам, именно слабая сторона, то есть диссидентство, должна пойти на уступки и допустить, что диалог может происходить не в публичной форме, не в условиях «абсолютной прозрачности» и не в виде «максимально широкого обсуждения» (как любили требовать правозащитники). По мнению этих диссидентов, власть способна лишь к «неконтролируемому распространению информации, к нарушению этикета, исключающему диалог»[122 - Письмо Игрунова Гефтеру, 8.1.1981 [http://igrunov.ru/cv/vchk-vin-lett/chosen_lett/vchk-vin-letters-chosen—1981.html]. Тем не менее можно предположить, что диссиденты, в свою очередь, тоже могли быть заинтересованы в ограничении публичности – в целях сохранения пространства для маневра в переговорах, сокрытия возможного отступничества и заботы о репутации (по вопросам секретности и публичности в переговорах см.: Schelling 1966: 29—30).]. Г. Павловский, как и «Молодые социалисты», надеется на возможность переопределения правил политической игры, то есть на раскол блока власти и сближение между реформистскими фракциями партии и оппозицией. Из периферийной эта конфигурация должна была отныне стать центральной в новом пространстве игры:
Идея [в 1981 году] была в том, что система в силу принципиальной нереформируемости социума, в котором мы находились, Советского Союза… не давала никакой возможности… То есть возникла тупиковая ситуация как для власти, так и для любых оппозиционных сил – радикальных или нерадикальных, все равно, реформистских или нет, неважно. […] Реформа будет вынуждена в кратчайший срок перерасти в неконтролируемый, революционный процесс без какого-либо политического субъекта, потому что времени на создание такого субъекта тоже не будет. А оппозиционные силы не могут сформировать такого субъекта, ни своими силами изменить власть, ни воздействовать на нее в силу того, что как бы концепция движения, его идеология не изменилась. А в противостоянии просто не то чтобы уничтожается человеческий состав движения, но нарастают, как я считал, неправовые интонации, неправовые акценты в деятельности самой власти. […] Шло постоянное ухудшение. Вот мне казалось, что в случае начала по какому-то поводу пускай даже неравноправных каких-то контактов движения и власти произойдет, с одной стороны, как бы временное ослабление репрессий, с другой стороны, некоторая консолидация движения. Потому что возникнут какие-то поводы для консолидации интеллектуальных сил движения, которые были оттеснены на периферию […]. С другой стороны, в составе власти произойдет тоже некоторый отбор, может быть, со временем будет некоторый отбор ориентированных на конструктивные силы людей[123 - Г. Павловский, интервью 10.8.1994. Возможно, в начале 1980-х годов у Павловского не было столь ясного видения ситуации и произносимое им в 1994 году является ретроспективной рационализацией.].
Попытки неортодоксальных диссидентов переопределить расклад политической игры, сблизиться с властью и поставить под сомнение схемы восприятия, господствующие среди диссидентов и представителей власти, наталкиваются на сопротивление с обеих сторон. Правозащитники стигматизируют эти «нелегитимные» вылазки в официальную сферу и обличают их как предательство и провокацию; власти без разбору репрессируют и арестовывают всех диссидентов, как «традиционных», так и «неортодоксальных». С обеих сторон строго зафиксированные репертуары действия накладывают жесткое ограничение даже на тех, кто им сопротивляется. Но именно эти опыты и составят основу будущего неформального движения.
Акторы с изменчивыми траекториями
По остаточному принципу среди неформалов первой когорты можно выделить третью группу. Хотя в ней и нет заметных лидеров, она, безусловно, самая многочисленная, и ее сложнее всего охарактеризовать. Ее члены – это и не молодые исследователи, располагающие местами критической рефлексии в своем профессиональном поле, и не индивиды, явно отмеченные печатью диссидентства. Члены третьей группы поддерживают связи с диссидентскими кружками, созданными в конце 1970-х годов[124 - Такими как «Молодые социалисты», профсоюз СМОТ, пацифистское или коммунарское движение (культивировавшее жизнь в коммунах).]; однако их деятельность там весьма умеренна и чаще всего сводится к чтению самиздата. В большинстве своем они проводят более четкую границу между разными сферами своей активности и реже идут на риск. Поскольку они не были в первых рядах оппозиции, то и арестам не подвергались. Их политический активизм и прямые контакты с властью до начала Перестройки менее интенсивны, чем у двух других групп[125 - Эта группа напоминает депутатское большинство Третьего сословия во Франции в 1789 году. Такетт описывал его как «переходную категорию неопределенных социальных мутантов […] где-то на границе между дворянством и буржуазией», у которых до Революции не было четко выработанных проектов реформирования власти. Хотя они и находились под влиянием идей Просвещения, изначально они не были революционерами, но стали таковыми в разгар революционного действия (Tackett 1997: 49).]. При этом, несмотря на отдаленность профессиональной карьеры от подпольной политической деятельности, нельзя сказать, что члены этой группы ведут какую-то отдельную, параллельную, «двойную жизнь».
Среди них наблюдается сильная тенденция к профессиональной мобильности (межотраслевой и/или географической). Одним из возможных объяснений этой склонности к мобильности является тот факт, что они попадают в ситуацию «подневольной» рабочей силы сразу после окончания вуза. Именно в этой группе обнаруживается самая высокая концентрация детей инженеров, военных и рабочих, которым, как мы уже упоминали, приходилось довольствоваться не самыми престижными вузами и учиться на педагогических и технических специальностях, ведущих к не особо прельщавшим их карьерам преподавателей в средних школах и инженеров. Вполне возможно, что их положение на рынке труда и подтолкнуло их к поискам мест параллельного политического общения.
Члены этой группы пытаются скорректировать свою слишком жестко предопределенную стезю и диверсифицировать свою идентичность как во времени (за счет профессиональной мобильности), так и в социальном пространстве (за счет девиантных политических практик). Отсюда и происходит столь большое разнообразие наблюдаемых профессиональных траекторий. В некоторых случаях межотраслевая мобильность была преднамеренной, в других – вынужденной, став следствием «неадекватного поведения». Как бы там ни было, девиантное поведение оказывает разный эффект на профессиональные траектории в зависимости от того, какими ресурсами располагает семья. Для москвичей и ленинградцев, происходящих из привилегированных сред, последствия почти безболезненны. Так, И. Чубайс, сын полковника, устроил в Одессе индивидуальный пикет против вторжения в Чехословакию в 1968 году. В отличие от других представителей этой категории он совершил публичный акт протеста и мужества, причем вплоть до Перестройки ничем другим не отличился. Его исключают из Ленинградского государственного университета, правда, тремя годами позже снова принимают по ходатайству его отца. Однако для детей рабочих, прибывших на обучение в столицу, малейшее отклонение в поведении оборачивается тяжкими последствиями и вполне может привести к выдворению из Москвы и краху всякой надежды на социальное продвижение. Поэтому лишь небольшое (относительно) количество будущих неформалов пополняет ряды «поколения дворников и сторожей»: даже не будучи завзятыми оппозиционерами, они подвергаются исключению из профессиональной среды, и им удается найти лишь неквалифицированную работу. При этом они не компенсируют это деклассирование какой-либо заметной позицией в диссидентстве, которая могла бы стать источником социального престижа.
У представителей этой группы наблюдаются очень подвижные профессиональные траектории, и они быстро отклоняются от карьер, к которым были предназначены в силу своего социального происхождения и специализации своего высшего образования.
Посещение мест альтернативной политической коммуникации дает им доступ к другой культуре и к интеллектуальным кругам, удаленным от их изначальной профессиональной сферы. Вполне вероятно, что эти внепрофессиональные связи открывают им новые возможности и тем самым расширяют сферу доступной переориентации.
Посредники
И наконец, последняя группа неформалов, пришедших в клубы с 1986—1987 годов, состоит из «восходящей элиты» партии (выражение В. Игрунова). Это члены КПСС, которые принадлежат к реформаторскому крылу и осуществляют функции пропаганды в академических и университетских учреждениях. В отличие от всех остальных они (почти) не посещают места критической мысли, идентифицированные как таковые властями, и приходят на полуполитические-полунаучные должности в результате двух типов траекторий. Первые после обучения философии преподают марксизм-ленинизм в вузах. Вторые, придя из производственной сферы, занимают должности в комитетах комсомола или партии, служащих им стартовой площадкой для дальнейшей работы в социальных науках. С. Скворцов (род. в 1956 году) вступил в партию в двадцать лет, еще в бытность студентом Тульского политехнического института. Тула, город в двух сотнях километров от Москвы, является одним из крупнейших центров производства оружия и боеприпасов. Скворцов начинает карьеру инженера в конструкторском бюро ВПК и параллельно становится инструктором райкома комсомола. Отслужив в армии (1980—1982), он получает должность в Москве в Совете по пропаганде конкретной экономики (тогда под руководством Шаталина) в рамках общества «Знание» РСФСР. Эта организация, специализирующаяся на распространении научно-популярного знания и пропаганде, служит ему ступенькой в академическую сферу. В 1984 году он начинает работу над диссертацией в Институте экономики (защитит в 1988-м), занимая при этом должность в Институте экономики и проблем научно-технического прогресса АН СССР. В 1987 году Скворцов становится одним из организаторов первого крупного съезда неформального движения (Информационная встреча-диалог «Общественные инициативы в Перестройке» в августе 1987 года).
Этим «посредникам» удается пристроиться в промежуточной зоне между партией и научным миром. Благодаря своему прошлому «девиантному» опыту, а также потому, что они не являются чистыми «агентами партии»[126 - Хотя некоторые неформалы и считали их таковыми.], в начале Перестройки они становятся стратегическими посредниками по проведению политики партии в отношении появляющихся неформальных клубов.
Изучение мест альтернативной политической социализации до Перестройки позволяет выделить некоторые основополагающие элементы генезиса поколенческого союза и политического поколения. Некоторые неформалы происходят из очень политизированных семей. Эта политизированность проявляет себя в двух смыслах: 1) у этих семей есть политическое прошлое (будь они сторонники режима или его жертвы), которое сильно повлияло на траектории последующих поколений; 2) эти семьи становятся театром столкновения между однозначными и зачастую антагонистическими политическими позициями. В период учебы в вузах многие из будущих неформалов вовлекаются в не- или полуофициальную деятельность. Последняя в 1970-х годах постепенно становится знаком социального престижа и привлекает также студентов из менее политизированных и менее привилегированных семей, выполняя, таким образом, функцию настоящего очага, где выплавляется новое политическое поколение. Места параллельной социализации являются важными элементами в индивидуальных траекториях, и их влияние распространяется на послеуниверситетский период. Наблюдаются разные варианты переплетения профессиональных и политических траекторий в академической и диссидентской средах и «взаимовлияние» между ними.
У поколения (будущих) неформалов есть два основных ориентира – шестидесятники и диссиденты. Они как вдохновляются ими, так и отталкиваются от этих примеров. Они не стремятся ни к критике системы изнутри, как это делали шестидесятники, ни к тому, чтобы оставаться вне ее, как диссиденты. В конце 1970-х годов некоторые будущие неформалы переходят к действию, стараясь порвать с господствующими моделями поведения и восприятия. Через эти отдельные (и бесплодные) попытки они и получают свой первый опыт взаимодействия с властью.
2. Социальные логики позднего вовлечения (вторая когорта)
Вторая когорта вступает в неформальное движение, когда оно становится заметным и легкодоступным. Вплоть до весны 1988 года московские клубы собираются в основном в закрытых помещениях. Накануне XIX Всесоюзной конференции КПСС (июнь—июль 1988) некоторые из них начинают организовывать еженедельные митинги в самом центре столицы, на Пушкинской площади. Именно в этом российском «Гайд-парке» рекрутируется часть представителей второй когорты. Позднее, в ходе кампании перед выборами депутатов СССР в начале 1989 года, новобранцы привлекаются в движение через неформальные клубы двух типов: районные «клубы избирателей» и «партийные клубы» (партклубы, куда приходят именно члены КПСС). И наконец, в 1990 году некоторые клубы первого поколения сами преобразуются в «партии» и расширяют свою «социальную базу».
В отличие от первопроходцев новобранцы второй волны вступают в движение, в основном не проходя через какие-либо сети предшествующих отношений. У них нет почти никаких связей с академической или диссидентской средами, и, за редким исключением, они не занимались никакой «девиантной» политической активностью до Перестройки. Поэтому им незнакомы альтернативные практики и знания, сформировавшие опыт первой когорты. Чем объяснить тот факт, что участники второй волны, которые в общем и целом не отличаются от первой по своему социальному происхождению, оказались вне влияния различных форм политического протеста или инакомыслия?
Это отличие в политическом поведении может быть связано с иной ориентацией университетской и профессиональной карьеры. Специализация образования вновь прибывших менее «политизирована», поскольку они изучали скорее точные и технические науки, нежели социальные. Первым неформалам свойственна сильная межпоколенческая мобильность, тогда как у вторых она гораздо слабее, и они зачастую остаются в той же образовательной и профессиональной специализации, что и их родители. Наконец, последние широко прибегают к официальным механизмам социального продвижения (военная служба, активизм в комсомоле, вступление в партию, карьера в партаппарате), которых, как правило, избегают представители центрального ядра первой когорты. Такой выбор (его так и хочется назвать осторожным) приводит к предпочтению социальной интеграции, соответствующей установленным нормам, и делает менее вероятным посещение мест, где были распространены девиантные политические практики и критика режима. Запоздалое прибытие второй когорты в неформальное движение само по себе отражает некую осторожность, поскольку оно происходит в 1988—1989 годах, когда уже стало ясно, что процессы реформ необратимы, а риски санкций – весьма маловероятны.
Прежде чем приступить к анализу траекторий, которые держат участников второй волны вдалеке от критично настроенных политических сред вплоть до самой Перестройки, полезно было бы остановиться на некоторых аспектах семейного наследия, предрасположивших многих из них к большей предусмотрительности, а главное, к большему конформизму в их жизненном выборе, к более «ортодоксальной» социальной интеграции, чем в случае первых неформалов. Затем, сделав скачок во времени, мы увидим, что их приход в движение – поздний, но крайне интенсивный – приводит к очень быстрой трансформации некоторых черт неформального движения.
Разнородное социальное происхождение предрасположенности к «конформизму»
Семейная история и сталинские репрессии
Самое разительное отличие между двумя группами состоит в их поколенческой структуре (см. таблицу 1). Если первая когорта принадлежит в основном к послевоенным поколениям, то вторая состоит из оных лишь наполовину, а остальную часть составляют активисты, родившиеся с 1937 по 1941 год, в другой период высокой рождаемости[127 - Вследствие запрета абортов в 1936 году и государственных мер по повышению рождаемости.]. Две группы различаются прежде всего по положению семей их участников в политической истории. Для большой части вновь прибывших вся советская история концентрируется всего в двух поколениях. Родители (а не бабушки и дедушки) сделали карьеру в 1920—1940-е годы, в период высокого риска репрессий (чистки 1930-х, понижения в должности после смерти Сталина), тогда как родители активистов центрального ядра первой когорты вступили в профессиональную жизнь уже после войны, в гораздо более стабильный период.
Чистки оказали разный эффект на семейные траектории, и вторая когорта в этом отношении неоднородна. В целом она несколько менее ими затронута, чем первая, однако пострадавшее меньшинство испытало на себе гораздо более жесткий удар, поскольку жертвами были их родители. Отец Г. Водолазова, крестьянского происхождения, являлся одним из основателей комсомола в годы революции. В ходе Гражданской войны он сражался на стороне красных и получил звание «героя». Затем изучал историю и философию в МГУ. Во время коллективизации он поддержал группу Бухарина. В 1930 году его арестовали и приговорили к расстрелу, который был заменен на заключение в лагерях. С 1930 по 1954 год Водолазов-отец был арестован несколько раз и почти весь этот период провел в лагерях или в маргинализированном состоянии (его последний арест пришелся на 1948 год, когда его сыну было десять лет).
Все та же близость к революции и сталинскому периоду обнаруживается и у неформалов второй когорты, рожденных после войны, в семьях, где вследствие чисток и войны дети появляются настолько поздно, что от родителей их отделяет полвека. Так, например, отец Александра Механика (род. в 1947 году) 1901 года рождения. Он был сыном еврейского портного, вступил в партию в 1917 году и участвовал в боях Гражданской войны. В 1920 году он становится секретарем райкома партии в Крыму, а затем учится в Институте красной профессуры в Москве[128 - Этот институт создан в 1921 году с целью производства «молодой элиты большевистских кадров […] в области политических и общественных наук» (Brouе 1980). Из этого института (ликвидированного в 1938 году) вышли некоторые троцкисты и бухаринцы.]. В 1927-м участвует в подавлении демонстрации троцкистов, хотя в 1923-м сам был троцкистом. До 1937 года он занимал высокие должности в Московском горкоме партии, а затем был арестован и сослан в Семипалатинск (Казахстан). Вернувшись из ссылки во время войны, Механик сражается на фронте. После демобилизации ему, как бывшему ссыльному, запрещено пребывание в Москве. Он возвращается в Казахстан, в Алма-Ату (где и рождается его сын). В 1947 году он снова арестован и отправлен в лагерь. По возвращении стал ученым-экономистом.
Можно предположить, что родители, пережившие сталинский период и тем более поднявшиеся по социальной лестнице, осуществляя важные политические функции после революции, более или менее сознательно прививали своим отпрыскам привычку к осторожности. Что касается большинства вновь прибывших, чьи семьи не подверглись чисткам, то им свойственна не осторожность, а скорее некоторый конформизм.
Относительная межпоколенческая стабильность
При равных социальных характеристиках две когорты отличаются между собой способами трансформации семейного наследия. Участники второй волны склонны воспроизводить как профессию родителей, так и их политическую позицию.
Социальное происхождение у двух когорт примерно одинаковое. Лидеры клубов обычно происходят из семей с вертикальной социальной мобильностью, хорошо интегрированных в систему. В обоих случаях обнаруживается одинаковая доля семей, занимающих высшие позиции в социальной иерархии или принадлежащих к «среднему классу». Главы семей заняты в одинаковых сферах: армии, промышленности, партии. Однако две эти группы отличаются между собой способами трансформации семейного наследия. Представители второй когорты склонны воспроизводить специализацию своих родителей (полностью или в смежной области), сохраняя, таким образом, структуру семейного наследия (образование и профессию), тогда как участники первой когорты проявляют более сильную горизонтальную мобильность.
Поздно присоединившиеся к движению участники во многом склонны «довольствоваться» наследованием результатов усилий по социальной мобильности, межпоколенческой и даже внутрипоколенческой (переориентация или двойная специализация), уже совершенных их родителями. Самым типичным примером этой двойной, вертикально-горизонтальной, мобильности служат отцы, поступившие на службу в армию во время или после Второй мировой войны. Армия послужила рычагом социального восхождения не только для детей рабочих и крестьян, в ней также служили гражданские специалисты (медики, юристы, физики, инженеры, историки). Она производила профессиональную переквалификацию боевых офицеров (в частности необходимую для политических работников). В большинстве случаев дети военных, принадлежащие ко второй когорте, наследуют специализацию своих отцов, перенося ее в гражданскую сферу. Социальная позиция, таким образом, удерживается с помощью минимальной трансформации профессионального семейного наследия. Василий Липицкий объясняет это:
Мой отец [крестьянского происхождения] учился на историческом факультете Московского университета. Затем война изменила его направление. Воевал, был летчиком. После войны учился в Военной академии. Затем его оставили в аспирантуре. И его специальностью стала военная история, история авиации. Он стал доктором исторических наук, достаточно известным специалистом по раннему периоду нашей военной истории – Первая мировая война, Гражданская война[129 - В. Липицкий, интервью 6.5.1992 г.].
Василий Липицкий (род. в 1947 году) перенял эстафету своего отца в гражданской сфере, став после учебы в МГУ историком КПСС.
Представителям второй волны удается лучше сохранить семейное наследие (уровень в социальной иерархии). Исходя из большей способности их семей передать им средства воспроизводства семейного наследия с наименьшими потерями и пристроить их в самые престижные учреждения, можно сделать вывод, что эти семьи занимают более высокие социальные позиции, чем в первой когорте. Одним словом, они чаще принадлежат к доминирующим фракциям в доминирующих сферах. Достаточно привести пример отцов-военных. Все они – офицеры высокого ранга (что не всегда наблюдается в первой когорте), выпускники военных академий, занимающие посты в командовании и регулярно отправляемые за границу. И кстати, все они служат в авиации, то есть в одном из престижнейших родов войск.
Как мы помним, самыми политизированными семьями ранних неформалов были те, чьи отцовская и материнская линии конфликтовали из-за их расходящихся траекторий. Будущие неформалы, принадлежащие к следующему поколению, часто становятся объектом борьбы между ними; они вынуждены очень рано вырабатывать четкую позицию и начинают искать формы политического активизма вне официальных путей. К этой первичной социализации добавляется эффект горизонтальных перемещений. Например, возможно возникновение межпоколенческого конфликта, проистекающего из противостояния ценностей и образа жизни вследствие разрыва с родительской профессиональной средой[130 - Как показывает Бурдье (1979: 530), «в случаях [изменения положения, отмеченного горизонтальным перемещением в социальном пространстве,] трансформация способа социального конституирования агентов приводит к появлению отличающихся поколений, чьи конфликты не сводятся к тому, что обычно характеризуют как межпоколенческие конфликты, поскольку в их основе лежит противостояние между ценностями и стилями жизни, связанными с преобладанием в наследии [того или иного капитала]».]. В следующей же когорте неформалов не проявляется ни один из тех факторов, что привели первых неформалов к раннему вовлечению в активизм: нет ни феномена расходящихся траекторий родителей, ни горизонтальных перемещений. Родительская семья не является местом политического воспитания; в лучшем случае это место, где происходит пассивное наследование позиции родителей (будь она лояльной или критичной в отношении режима). Политическое сознание не кристаллизуется в противостоянии главе семейства. Однако степень «предрасположенности к протестному активизму» может быть различной в зависимости от ситуации.
В некоторых случаях семейная история подталкивает родителей к тому, чтобы удерживать детей подальше от политики. Эту стратегию избегания можно объяснить стигматизацией, перенесенной после революции. Отец Михаила Астафьева был дворянского происхождения и не смог поступить в университет. Он стал специалистом по электронике в военной промышленности, получив среднетехническое образование. Таким образом, становление советского режима обернулось для него социальным нисхождением. Несмотря на то, что – а может, и потому, что – эта деградация не была такой жесткой, как сталинские чистки, ее хватило, чтобы пресечь на корню всякую склонность к радикальной оппозиции. Отец М. Астафьева вжился в новую идентичность, которую ему навязали. Его аполитичность представляется следствием осторожности, которая выработалась у него одновременно как у выходца из стигматизируемой социальной среды и как у человека на скромной технической должности в профессиональной сфере, принесшей ему социальное спокойствие и не способствующей появлению протестных настроений. М. Астафьев объясняет, что сам выработал в себе критичное политическое сознание тем, что с 13 лет регулярно читал «Правду», подвергая все прочитанное дистанцированному осмыслению[131 - М. Астафьев, интервью 7.5.1992 г.]. После обучения в МГУ он становится физиком – то есть сыну удалось «наверстать» потерянные отцом социальные позиции. В других случаях поддержка режима принимается с тем большей очевидностью, что семейная история не дает никакой «объективной» причины усомниться в его правоте. Ирина Боганцева объясняет:
Я считала, что система нормальная, хорошая. […] Я с ней не ссорилась, и не потому, что я ее боялась. А просто вот с самого детства как-то у меня не было таких ситуаций, когда вокруг меня были эти конфликты. Так сложилось все мое окружение. Отец мой – военный, мама – учительница музыки. Даже родственники у меня не были репрессированы[132 - И. Боганцева, интервью 26.7.1994 г.].
И наконец, даже в семьях, где политика не вытесняется, «политизация» при этом не подкрепляется противостоянием главе семьи. Дистанцирование по отношению к режиму совершили уже родители; а дети, опять-таки, всего лишь следуют по их стопам. Отец Ильи Ройтмана, сын и внук военных, был офицером в инженерных войсках Бакинского военного округа, затем, уйдя на пенсию в 1969 году, стал заместителем директора московского театра «Современник». И. Ройтман рассказывает:
Круг, в котором были и мои друзья, общение, которое было у моих родителей, это был круг людей, которые были […] близкими к диссидентским кругам. И поэтому всю литературу, которая была запрещена тогда, я имел дома, я ее читал. […] Мой отец меня приучил в детстве слушать «Голос Америки», «Би-би-си»[133 - И. Ройтман, интервью 15.5.1992 г.].
Наряду с этой семейной традицией свободомыслия и принадлежности к артистической среде, развивающейся вне официальных институций, И. Ройтман наследует и другую традицию, противоречащую первой: сразу после окончания школы он идет служить в армию (тогда как те, кто собирались продолжить обучение в вузах, обычно без колебаний использовали возможность отсрочки, которая им таким образом предоставлялась). Иными словами, он в точности воспроизводит отцовскую траекторию, во всех ее противоречиях.
Отдаление от мест альтернативной политики
В продолжение своей университетской и профессиональной карьеры участники второй когорты оказываются в ситуациях, которые объективно открывают им меньше возможностей посещать места политической социализации наподобие тех, которые способствовали появлению первых неформальных клубов. Отсутствие «девиантной» социализации – не результат сознательной стратегии, а косвенный эффект выбранной ими образовательной и профессиональной траектории. Их незнание или удаленность от этих интеллектуальных и политических сетей дают ключ к объяснению их более позднего прибытия в неформальное движение.
Университетские траектории
Поздние неформалы не состоят в контакте с сетями распространения самиздата или со студенческими группами, независимыми от комсомола, тогда как для первой когорты такая ситуация типична. Выбор места обучения, вуза и факультета во многом объясняет это отсутствие контакта.
Представители второй когорты склонны специализироваться в сферах, лишенных какого-либо политического содержания. Они гораздо чаще, чем неформалы первой волны, выбирают точные науки и техническое образование, тогда как доля отцов с техническим образованием одна и та же в обеих когортах (около 40%). Поскольку техническое образование часто ведет к занятости в военном деле и промышленном секторе, оно вряд ли может привести к попаданию в критические и диссидентские среды (возможно, за исключением некоторых институтов, связанных с физикой). Когда представители второй когорты выбирают социальные науки, они в равной степени выбирают историю и философию, вне зависимости от периода поступления в вуз. В результате среди поколения 1948—1964 годов в два раза больше студентов-философов во второй когорте, чем в первой[134 - См. таблицу 5 на с. 80.]. Эта разница в поведении может объясняться либо большей склонностью участников второй когорты к партийной карьере, либо тем, что их карьерные стратегии формируются так, чтобы не уклоняться от проторенных путей. По всей видимости, им присуща склонность делать менее рискованные ставки при своем жизненном выборе. Чтобы подстраховаться, они отдают предпочтение классическим техническим факультетам (точные науки) или философии – где есть более ясная перспектива. Это не означает, что они делают плохие ставки. Просто они не способны предвидеть возможность переопределения игры, в результате которого места изначально менее интересные могли бы получить бо?льшую ценность.
В зависимости от своего типа и географического положения разные вузы дают большие или меньшие возможности прохождения через девиантные формы политической социализации. Отраслевые технические институты гораздо более непроницаемы для внешнего влияния: будучи привязаны к промышленному сектору, они готовят специалистов, которым предстоит быть зафиксированными на определенных рабочих местах, и они менее склонны к «идеологическому попустительству» в отношении студентов, чем учреждения, дающие более теоретическое образование. А ведь специалистов в точных науках и инженеров, вышедших из отраслевых институтов, во второй когорте почти в три раза больше, чем в первой. Местонахождение вуза является еще одним фактором доступа к формам альтернативной политической социализации. Москва занимает центральное место в этой политической географии; в 1970-х годах студенческий активизм вне комсомола был там очень динамичным и касался выходцев из самых разных социальных слоев. Москва – это место относительной свободы и меньшего контроля по сравнению с провинцией. И показательно, что во второй когорте большинство провинциалов прибывают в столицу лишь после окончания вуза. Это запоздалое прибытие, возможно, объясняется их географическим происхождением: многие из них родились в маленьких городках или поселках, так что сначала им пришлось пройти период внутри- или межрегиональной мобильности в период учебы в вузе, а уж потом «прорваться» в Москву. Их пространственное и временно?е удаление от столицы не только сделало менее вероятным включение в протестную политическую активность; оно вынудило их не играть с огнем во время учебы в вузе, а затем старательно накапливать кредит доверия своей образцовой лояльностью системе, чтобы сохранить шанс однажды быть переведенными на работу в Москву.
Профессиональные траектории и интеграция в систему
Участники второй когорты склонны накапливать одобряемые системой знаки успешной социальной интеграции (активное членство в комсомоле, вступление в партию, служба в армии). Среди них пропорциональное число членов КПСС в два раза больше, чем в первой когорте; и этот разрыв углубляется в послевоенных поколениях. Стоит отметить, что многие из них работают в секторах, где членство в партии является обязательным условием интеграции (военная промышленность, теория педагогики и др.).
Таблица 6
Распределение членов КПСС по когортам вступления в движение и по годам рождения
* Поколение рожденных в 1958 году достигает обычного возраста вступления в КПСС (29 лет) в 1987 году. Однако некоторые категории (ответственные комсомольские работники, военные) могут вступать в партию и до 29 лет.
Военная служба и получение партбилета не сводятся к ритуалам интеграции в установленный социальный порядок. Они также дают возможность расширения пространства профессиональной мобильности – как вертикальной (давая начальный импульс к социальному восхождению и/или к более быстрому карьерному росту), так и горизонтальной (открывая сразу несколько возможных путей роста и упрощая межотраслевую мобильность). Для семей, которым не посчастливилось подняться на волне массовых продвижений по службе в 1930-е годы[135 - См.: Fitzpatrick 1979.] или после войны, совмещение военной службы с членством в партии является эффективным способом начать карьеру. Георгий Гусев (род. в 1939 году), сын рабочего, в 18 лет поступает на службу в военно-морской флот, а затем в десантные войска сроком на четыре года. Во время службы в армии вступает в партию. Затем он зачислен в Московский энергетический институт, но продолжает работать монтажником на заводе. Благодаря военной службе, статусу рабочего и членству в партии он занимает руководящую должность среднего звена в Московском научно-исследовательском телевизионном институте. Впоследствии он получает образование в Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, что знаменует его вхождение в ряды номенклатуры. В других случаях военная служба или вхождение в комсомольскую элиту оказываются единственным способом профессиональной переориентации. Провалившись на вступительных экзаменах на медицинский факультет во Львове, Вячеслав Шостаковский (род. в 1937 году) вынужден довольствоваться фармацевтическим образованием. За год до получения диплома, в 1959-м, он начинает карьеру в комсомоле, а затем в партии и всего за три года получает назначение в Москву, в аппарат ЦК. В 1986 году он достигает пика своей карьеры, став ректором Московской высшей партийной школы при ЦК КПСС[136 - Интервью 13.2.1991 г.].
В секторах, где поощряются знаки лояльности системе, членство в партии является решающим фактором карьеры. Отказ от вступления в партию оборачивается остановкой на относительно низком иерархическом уровне. Поэтому инженеры и исследователи второй когорты, оставшиеся работать в ВПК больше трех обязательных лет после вуза, почти все являются членами партии.
Активная работа в комсомоле, вступление в партию и военная служба дают также возможность занимать позиции в разных отраслях. Владимир Жириновский[137 - В мае 1988 года он активно участвует в учредительном съезде «Демократического союза» (ДС), первой «партии», вышедшей из неформального движения, не имея при этом в ней формального членства. Он представит свою кандидатуру – под националистическими лозунгами – на президентских выборах в России 1991 года и обретет с этого времени международную известность.] (род. в 1946 году) выстраивает свою университетскую траекторию так, чтобы сделать карьеру в дипломатии и/или в партии. Он изучает международные отношения в Институте марксизма-ленинизма при ЦК и турецкий язык в Институте восточных языков МГУ, где занимает также должность секретаря комсомольской организации. Во время военной службы в Политическом управлении Кавказского военного округа он специализируется на Ближнем Востоке. Затем изучает международное право в МГУ. Работая в Советском комитете защиты мира в течение двух лет, Жириновский наблюдает за деятельностью западноевропейских пацифистских движений. Затем, с 1973 по 1984 год, работает в адвокатской конторе, занимаясь международными разбирательствами в гражданских делах по вопросам собственности. И в конце концов возглавляет юридическую службу издательства «Мир» Советского комитета защиты мира. Таким образом, он работает не напрямую в дипломатическом корпусе, а в институциях, имеющих отношение к международным отношениям.
Итак, новички движения делают карьеры такого типа, который не встречается у первых неформалов, поскольку те, во имя поддержания «чистоты» своей социальной идентичности, держатся на расстоянии от некоторых властных институтов. Тем не менее иногда они не брезгуют прибегать к ресурсам партии: Андрей Фадин задействует связи своего отца в ЦК, чтобы избежать распределения учителем средней школы после окончания университета; Борис Кагарлицкий становится кандидатом в члены партии, надеясь обеспечить себе прикрытие для подпольной политической деятельности. Но и у того, и у другого эти компромиссы не принимают больших масштабов и не затрагивают основы их идентичности. Как бы там ни было, вторая когорта не соблюдает те табу, которые свойственны первой.
Политические траектории
Поздние неформалы, за редким исключением, не ведут подпольной или параллельной политической деятельности. Бо?льшая их часть объявляет поддержку реформаторам лишь на продвинутом этапе Перестройки. В их профессиональных карьерах не наблюдается отклонений, которые были бы вызваны их политическими позициями. Если не считать шестидесятников второй когорты, они не пытались использовать свою должностную позицию (порой довольно высокую), чтобы поменять правила игры.
Во второй когорте шестидесятники представляют собой исключение, несмотря на то что поколение оттепели представлено там широко. Это особенно чувствуется в партклубах: 53% из 66 активных членов «Московского партийного клуба» (МПК) родились до 1939 года, тогда как эти поколения составляют лишь 40% от общего числа членов партии. Создается впечатление, что неформальное демократическое движение дает второй шанс тем, кто в 1960-х «упустил момент».
Профессиональная деятельность и семейная среда рожденных с 1948 по 1964 год способствовали их удаленности от центров притяжения протестного активизма, однако волны, исходящие от этих мест, все-таки широко распространялись по советскому обществу. Поэтому членам второй когорты довелось контактировать с политизированными кругами, но они, сознательно или неосознанно, не использовали свои возможности. Это объясняется тем, что представители этого поколения выстраивали свою социальную идентичность таким образом, что не могли опознавать девиантные роли как легитимные. Так, Владимир Боксер постфактум считает, что не примкнул к «правильной» фракции интеллигенции, хотя имел все возможности доступа к диссидентству:
Я погрешил бы так против истины, если бы считал, что я был каким-то диссидентом до 1988 года. […] Я вообще не только не был диссидентом активным, но и пассивным я не был. […] Я не вращался в такой среде, которая имела больше информации, чем другие люди. Если взять тех, кто стал диссидентом, то в основном это представители чисто творческой интеллигенции и те люди, которые имели возможность в этот момент уезжать как-то на Запад… А мы[138 - В. Боксер происходит из семьи врачей.] жили в таком информационном вакууме […]. Среди моих родственников были какие-то родственники, которые имели в силу своего положения доступ к другой информации. […] Я помню, что я даже спорил с ними. Теперь понимаю: очень глупо при этом выглядел. У меня был троюродный брат, который был близок к Сахарову. С его отцом я спорил, говорил, что все не так по поводу событий в Чехословакии, даже в Афганистане[139 - В. Боксер, интервью 3.7.1992 г.].
Даже когда у представителей второй когорты имеется политический опыт вне официальных рамок, в нем обнаруживаются элементы самоцензуры: этот опыт длится недолго, он ограничен в социальном пространстве и в самих формах, которые принимает мобилизация. Будучи студенткой исторического факультета МГУ, Ирина Боганцева участвует в спонтанной политической мобилизации, на которую руководство смотрело сквозь пальцы и которая воспроизводила официальный репертуар коллективного действия, ни в коей мере его не переворачивая:
В 1973 году, когда случился в Чили переворот, то это ужасное впечатление такое… очень гнетущее на всех произвело. И в университете поднялась такая буча по этому поводу. И мы организовывали субботники. Не комитет комсомола – он был против, он с нами боролся. И не комитет партии. А вот просто какие-то неформальные такие… еще тогда нельзя сказать, что лидеры, но… мои приятели там. Не только на нашем факультете эти люди были. На биофаке, я помню, было много. И мы организовывали сами… мы находили место работы. Например, мы работали в метро. […] И мы зарабатывали деньги, и эти деньги мы отдавали чилийцам, которые тут были, чтобы они могли, например, вернуться на родину, чтобы они там могли купить оружие. […] И обязательно в этих субботниках участвовало человек по сорок, по-разному было. Был маленький митинг всегда[140 - И. Боганцева, интервью 26.7.1994 г.].
Хотя комсомол и партия демонстрируют скепсис в отношении этой инициативы, ее организаторы не пытаются использовать одобряемые формы в неодобряемых целях в логике «вторичной адаптации» – в отличие от некоторых членов «Лаборатории экспериментальной пропаганды» (появившейся в МГУ двумя годами раньше), которые продолжат свою деятельность в подпольной группе «Молодые социалисты», а затем окажутся в первой когорте неформалов. Ирина Боганцева не стала трансформировать свой опыт, слегка уклоняющийся от официальных путей, в «девиантный» политический активизм.
Таким образом, новобранцы движения делают карьеры, более соответствующие официально установленным моделям. Иногда встречающиеся отклонения в поведении остаются весьма ограниченными. Причины могут быть связаны с семейной историей (когда кто-то из родителей пережил период чисток), с местом рождения (позднее прибытие в Москву не способствует ранней эмансипации от некоторых давящих социальных норм) или с политической историей семьи (слабая степень вовлеченности в политику в рамках семьи или слабая трансформация родительской политической позиции). Этот конформизм оказывает влияние на стратегии в профессиональной сфере: отсюда слабость горизонтальной (межотраслевой) переориентации от поколения к поколению, настойчивая погоня за знаками социальной интегрированности, выбор карьеры, уменьшающий вероятность контакта с местами инакомыслия или социального деклассирования (доля людей, не имеющих стабильной занятости, во второй когорте гораздо меньше). Со второй волной на сцену неформального движения выходят акторы нового типа: они не принадлежат ни к категории шестидесятников (являвшихся в каком-то смысле «духовными отцами» первой когорты), ни к тому более или менее протестному поколенческому единству, из которого вышли многие участники первых клубов. В движении произойдут качественные изменения, поскольку эта новая волна активистов привнесет в него другие способы восприятия политической ситуации (прямая оппозиция режиму) и трансформирует его формы организации и мобилизации.
Вовлечение в неформальное движение
Поздний приход
В отличие от первых неформалов, быстро уловивших изменения в партийной элите, новобранцы не стали бросаться на поиски новых возможностей с самого начала Перестройки. Они приходят в движение лишь с весны 1988 года или даже в 1989 и 1990 годах. Некоторые не замечают текущих трансформаций или, по крайней мере, считают их недостаточными, чтобы решиться на вступление в общественную деятельность. Во многих случаях их рекрутирование происходит как бы случайно, будь то на Пушкинской площади или в клубах избирателей по месту жительства, проявляющих большую активность. Они отнюдь не сразу осознают, что ситуация изменилась, продолжая бояться запретов, которые на практике уже давно сняты. И. Боганцева, например, понимает это только во время выборов 1989 года, но и тогда не верит до конца, что ситуация действительно изменилась. В марте 1989 года милиционер позвонил в ее дверь и спросил, за кого она будет голосовать на выборах народных депутатов СССР.
Этот случай с милиционером меня страшно возмутил. […] Я нашла Инициативную группу Ельцина, в Госстрое, и сказала: «Знаете, если той стороне помогает милиция, то я готова помогать вашей стороне. Что мне делать, скажите, я буду делать. Давайте я буду клеить листовки». […] Прошло три дня этой всей деятельности [наклеивания листовок], и тут был пленум партии [16.3.1989], который осудил Ельцина за его «неэтичное поведение» […]. И мне было очень страшно. […] Я, член партии, агитировала за человека, который… ну в общем, его поведение партия осудила. То есть я веду антипартийную деятельность. […] И вот я выхожу из дома, у меня пачка этих листовок, я думаю, что, если я сейчас себя не преодолею, этот страх, он всегда будет внутри меня, то есть я всегда буду помнить, что было такое в моей жизни, чего я не смогла переступить. Я этого не хотела. […] И вот понимаете, это было самое начало. И они меня в это втягивали. У меня не было такого намерения[141 - И. Боганцева, интервью 26.7.1994 г.].
После выборов 1989 года неформальные группы стали восприниматься «всерьез» многими «видными представителями» КПСС как локального, так и общенационального уровня. Отныне партийные деятели присоединяются к ним без колебаний. Некоторые из них уже давно заинтересовались движением, но до поры до времени довольствовались тем, что наблюдали за ним издалека[142 - Ректор Московской высшей партийной школы В. Шостаковский негласно присутствовал на Первой всесоюзной конференции неформальных клубов в августе 1987 года.], иногда оказывая поддержку, но не вступая в него: сделать такой шаг было тогда для них немыслимо. После выборов они смело вступают в клубы, сохраняя свои должности в партаппарате. Такой процесс стал возможен лишь потому, что само политическое пространство начало трансформироваться. Его флюидность проявляется в смыкании нескольких разных социальных сцен и в проницаемости границ между разными коллективными акторами. Так, Игорь Яковенко, заведующий идеологическим отделом Дзержинского райкома КПСС города Москвы, сближается с неформальным движением поэтапно. В конце 1986 года он дает неформалам разрешение на митинг, вследствие чего его увольняют с должности. До той поры он следовал по проторенному пути самой обычной партийной карьеры. Вступив в партию в 20 лет (в 1971-м), он получил философское образование в МГУ и стал ответственным комсомольским, а затем партийным работником. В партии он сделал карьеру и возглавил идеологический отдел райкома, получив параллельно образование в Московской высшей партийной школе (МВПШ) (1982—1986). После его увольнения из райкома в начале 1987 года ректор МВПШ В. Шостаковский, который считается протеже Александра Яковлева (правой руки М. Горбачева), берет его под свое крыло и делает его одним из своих ближайших соратников. Получив бо?льшую мобильность, И. Яковенко изучает клубы и становится сторонником «Московского народного фронта». В январе 1990 года он окончательно вступает в движение, присоединившись, одновременно с самим Шостаковским, к «Демократической платформе в КПСС». С приходом высокопоставленных аппаратчиков все сложнее становится провести границу между партклубами и самой партией, поскольку видные деятели последней используют клубы в своей борьбе за власть и предоставляют им некоторые партийные ресурсы (помещения, партийную прессу и т.д.). Правда, стоит отметить, что такого рода пополнение движения касается лишь небольшого количества людей: «профессиональные аппаратчики» остаются в абсолютном меньшинстве во всех неформальных клубах, даже в партийных.
В целом участники второй когорты вступают в движение только после того, как были приняты законодательные решения, сделавшие необратимыми текущие политические трансформации. Их вступление в движение привязано к трем ключевым моментам в политической жизни страны:
XIX партконференция летом 1988 года; на ней обсуждаются реформы КПСС и новые избирательные правила. Неформальные клубы пополняются в основном в ходе митингов на Пушкинской площади.
Первая избирательная кампания 1989 года перед выборами на Съезд народных депутатов СССР (январь—май 1989). Появившиеся тогда клубы избирателей, а также партклубы становятся главными каналами входа в движение.
Принятие в марте 1990 года поправки к Конституции СССР, отменившей монополию КПСС на власть и разрешившей многопартийность. Возникновение партий не стало переломным в развитии демократического движения, поскольку бо?льшая их часть образовалась в рамках клубов первого периода, или партклубов. Они стали новой формой организации и новым каналом рекрутирования в движение.
По приходе в движение новички сразу же начинают практиковать активизм в радикальных формах, проявляя политический радикализм и целиком и полностью предаваясь этой новой деятельности.
Проблемные отношения с участниками первой когорты
Поскольку у вновь прибывших иное политическое прошлое, нежели у пионеров движения, и они вступают в него в ином контексте, у них вырабатывается совсем иное видение того, чем является и чем должно быть движение, а также какими должны быть отношения, устанавливаемые с «властью» и «реформаторами». Они имеют существенный вес, потому что столь же многочисленны, что и представители первой кагорты; в Москве их насчитывается более тысячи.
Первая и вторая когорты располагают разными формами компетентности, и эта разница станет одной из причин их соперничества. Самые первые неформалы создают дискуссионные клубы, придают большую важность дебатам, проводимым зачастую по академической модели. Они пытаются повлиять на партийных реформаторов. А новобранцы стремятся в первую очередь задействовать места большого скопления людей, организуя митинги и демонстрации. У большинства из них нет таких исторических и политических познаний, как у лидеров первых клубов. И хотя они не брезгуют малопрестижной рутинной работой (расклейкой плакатов, распространением листовок, организацией охраны во время митингов, наблюдательской работой на избирательных участках), им доводится исполнять и более престижные роли (готовить депутатов-демократов к публичным выступлениям в преддверии первой парламентской сессии, организовывать первую демократическую парламентскую фракцию). Но главное, они выступают в роли организаторов митингов, а для этого опыт, приобретенный за годы работы в партии и комсомоле (привычка к публичным выступлениям перед неакадемической публикой, проведение мероприятий в партийных и комсомольских организациях, работа в советах), оказывается гораздо более полезным, чем «интеллектуальные» компетенции центрального ядра первой когорты.
Первые неформалы пытаются внедриться во властные игры, поддерживая порой двойственные отношения с партийными реформаторами. Ведя такую двойную игру, они склонны при этом занимать умеренные позиции. Новички же, в целом не привыкшие проникать в зазоры системы, плохо приспособлены к ситуации амбивалентности, к двойной игре, к интерпретации и переопределению смысла институций. Первые неформалы вступили в движение, когда система еще только начинала раскрываться вовне; когда же приходит вторая волна неформалов, система уже сдает позиции по многим пунктам. Да и сама предпочитаемая ими форма массовых акций, доказавшая свою успешность, заставляет их быть более резкими в отношении представителей партии и толкает к открытой оппозиции власти. Однако у такого рода радикализма совсем иной смысл, нежели у того, который был распространен в движении 1987—1988 годов, когда «радикальные» группы, приписывающие себя к диссидентству, оказались маргинализированы. Хотя радикализм новобранцев отчасти можно объяснить рвением неофитов и стремлением отделить себя от «старых» неформальных клубов, прежде всего он позволяет сблизиться с «радикальными» реформаторами внутри аппарата, такими как Ельцин. Этот радикализм, диктуемый (как и умеренность первой когорты) стратегическим чутьем, идеально вписывается в тенденции времени, и его выигрышность подтверждается результатами выборов на Съезд народных депутатов СССР в 1989 году.
Отсюда и происходит то, что на первый взгляд может показаться парадоксом: именно социально интегрированные индивиды, остававшиеся вдали от инакомыслящих и диссидентских сред, становятся главными проводниками политической радикализации[143 - Об эффектах «радикализации» см.: Collovald, Ga?ti 2006.] и противостояния режиму, тогда как акторы, начавшие свою оппозиционную деятельность задолго до Перестройки, предпочитают разыгрывать сценарии сотрудничества с властью и весьма умеренны в своем противостоянии ей.
Вторая часть
ИСТОРИЧЕСКОЕ ФОРМИРОВАНИЕ ОСОБОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ (1987 – ВТОРАЯ ПОЛОВИНА 1988 ГОДА)
Неформальное движение – это подвижный объект, развивающийся в политическом мире, который сам находится на стадии формирования. Тем не менее создание движения и его коллективной идентичности опирается на отдельные элементы стабильности. Конфигурация отношений клубов с другими политическими акторами, существовавшими ранее или появляющимися одновременно с ними, обнаруживает определенное постоянство с 1987 года и до второй половины 1988-го. Однако содержание этих отношений, правила, по которым они развиваются, весьма различаются в зависимости от конъюнктуры. Иными словами, при некой постоянной структуре игры наблюдаются значительные вариации происходящего внутри этой структуры.
Несмотря на то что неформальное движение отсылает к очень разнородной совокупности типов организаций и форм мобилизации, ему удается сформировать некую коллективную идентичность. Как форма «клуб», так и термин «неформал», существовавшие до Перестройки, присваиваются новыми акторами, которые переопределяют и по-новому их используют. Вскоре лидеры основных политических клубов уже стремятся привести всю эту разнородность к общему знаменателю, к идентичности, способной создать между ними некую связь, а также обозначить отличие от других политических акторов, порождая общий эффект «движения». Термин «неформал» оказывается в эпицентре этого формирования идентичности. Прежде всего, он является синонимом «неофициального», «независимого» от государственных органов. Но это также и политическое позиционирование: неформалы в основном принадлежат к «левым». Однако сам термин «левые» неоднозначен. С одной стороны, он отсылает к классической западной типологии: большинство клубов определяют себя как «социалистические» (с разными нюансами), что в контексте 1987—1988 годов означает близость с партийными реформаторами. С другой стороны, этот термин обретает специфический смысл в традиционной российской терминологии, которая тогда вновь всплыла на поверхность, обозначая силы, выступающие за политическую и экономическую либерализацию. Два эти смысла не обязательно совпадают друг с другом, и двойственность понятия будет оказывать глубокое влияние на «неформальную» идентичность в течение всего ее существования.
