На самом деле

– Это уже все, ребятки?

– Все, все! – говорим мы, переглядываясь.

– Точно – все?

Она смотрит каждому в глаза. Но мы не первый год служим. В глаза начальству смотреть умеем: молодцевато и с придурью во взгляде. Хоть и трудно. У непонятной старушки совсем белые глаза с маленькой точкой зрачка. Это, наверное, от старости.

Капитану заметно неудобно:

– Мама, ну что вы. Как подумали только… Ребята молодцы. Раз, раз – все быстро…

Да, мы – молодцы.

– Так это – все, значит? – она снова осматривает нас в тесной прихожей – пропотевших бойцов в выгоревшей форме. – Хорошо, значит, раз так – пусть будет все. Они, выходит, молодцы, да, Алешенька?

– Еще какие! Мои бойцы, да чтобы не молодцы? – широко улыбается капитан.

– Ну, тогда, желаю вам, молодые люди того же, что вы сегодня сделали. Полной вам чаши, так сказать. И всего-всего, значит, – она как-то странно говорит, будто и не старая, а с нами из одной школы. – Ну, а если что все же не так, то в процентном соотношении, значит. Половинка – на половинку, серединка – на серединку. Это будет по-честному.

Машет на нас сухой лапкой и уходит в комнаты.

Капитан смущенно разводит руками – ну, старая, старая она. Так вы – того, этого, значит, в часть. И чтобы без шума, значит. Чтоб без патрулей и разборок.

Мы ссыпаемся вниз по лестнице, грохоча подкованными сапогами. Сержант командует, машина уже подрагивает, готовая рвануть с места. По дороге останавливаемся у булочной, закупаемся свежим хлебом. Потому что без закуси – это только салабоны будут счастливы. А нам уже не солидно как-то…

В гараже сержант кивает нам на дальнюю каптерку и тащит туда завернутую в какую-то ветошь банку. Промасленный стол накрываем газетой, выкладываем хлеб, рвем его на куски. Хохол умело вскрывает банку с бычками в томатном соусе. А сержант торжественно ставит на середину стола тяжелую трехлитровую банку.

– Это что, варенье, что ли? – разочарованно стонет Пашка-бригадир.

Бригадиром его назвали, потому что он гражданке был бригадиром. Не тем, что в кино с бандитами – этих мы как раз ненавидим просто. Он на стройке настоящим бригадиром был. Вот пришел сразу после школы – и до бригадира за полгода поднялся. Потому что правильный мужик – Пашка.

– Наливка это, мужики! Настоящая домашняя вишневая наливка!

А наливка – это такая вещь, такая, знаете, вещь… Это когда в банку насыпают мытую вишню «по плечики», а потом заливают до крышки спиртом. Ну, или водкой, если ты не медик и к спирту отношения не имеешь. Хотя, со спиртом получается гораздо круче. Мозги отшибает на раз-два-три.

– О-о-о… А не заметут нас тут по такому делу?

– Завтра же суббота! Кому мы, нафиг, нужны? Ну, кроме нашего капитана? А он, считай, сам нам должен.

И то верно. А сколько нас тут, получается? Сержант много не выпьет. Пашка – он пить здоров, крепкий, зараза. Хохол пьет и не морщится. Водиле, Воробью нашему, чуток. Ну, мне стакан, наверное… Так ведь еще и останется на все выходные! Это я так думаю, подставляя стакан.

– Дембель неизбежен, – говорит сержант традиционный тост, как старший по званию.

Мы выпиваем стоя и начинаем праздновать неизбежность всехнего дембеля.

…

Голова тяжелая какая… И рука трясется основательно. Вот же, как бьет-то в голову. Точно – на спирту наливочка. Мозги отшибает просто напрочь.

– За что пьем, мужики? – с трудом выдавливаю из себя слова.

Вот и губы онемели, как от наркоза у стоматолога – точный признак хорошего опьянения. Хорошего, это значит – сильного.

– Да ты, Длинный, совсем мозги пропил, – говорит кто-то из пьяного сумрака. – Внучка же у тебя.

– Ну, за мою внучку, значит, – поднимаю я стакан.

А в стакане – водка. Вот точно же – водка. А мы, точно помню, вишневую наливку пить начинали. В гараже, после тяжких трудов. После капитанской мебели.

Я оглядываюсь вокруг. Гараж, вроде, есть. Только совсем не тот, не военный. Это частный какой-то, сварной, из листов ржавого железа. Ворота распахнуты, перед ними стоит старая «шоха» с поднятым капотом. Похоже, движок смотрели только что.

Из ворот тянет весенней сыростью.

Я сижу за длинным и узким, всего в две доски, верстаком, который сбоку вдоль стены тянется от угла до угла. На стену напротив наклеены картинки с полуголыми бабами. Какой-то оборванный старый календарь. Стоят по верстаку потрепанные мелкие ящички и коробочки с деталями. Яма темнеет сыростью посередине гаража. Из-под потолка тускло светит сороковаттка, спущенная на проводе в матерчатой обмотке. Пахнет маслом и бензином.

Мужики тянут ко мне стаканы, чокаются. Медленно, как нехотя, как из темноты в кино, проявляются лица. Вот это – Хохол? А ты – Пашка, что ли? А это… Сержант? Вот этот толстый, с пузом на коленях, с красной широкой мордой – наш сержант?

Я смотрю на свои руки, поросшие седоватым волосом. На левой руке не хватает фаланги указательного пальца. Я не помню, почему и когда. Чешется, зараза. Привычно чешу палец о потертые и промасленные штаны. Татуировка на правой – синее солнце встает над горизонтом. Это еще откуда? У меня – татуировки?

– Ты тут совсем очумел со своими мужиками, – кричит неприятным голосом из открытых ворот какая-то растрепанная женщина. – Все мозги уже пропил? Как за внучкой поедешь?

Как я за внучкой поеду? Как? За внучкой?

– Мария! Машенька! – кричат мужики. – Отлично сегодня выглядишь, бабуся! Садись с нами! За внучку, чтобы здоровая она у тебя всегда была!

Она деланно смущается, но видно, что «бабуся» ей нравится. Она, понимаю я, действительно хочет стать бабусей. Бабушкой. Внуков хочет нянчить и тетешкать. Давно уже хочет.

А я что же? Я-то хочу внуков?

Внучка… У меня внучка. Это же что, значит, у меня есть дети, выходит? Взрослые дети? Ну, в крайнем случае, как минимум один деть. Иначе – откуда бы тогда была внучка? Кто же у меня, интересно, сын или дочь? Как же быстро растут дети. А когда была свадьба? Кстати, а моя-то собственная свадьба – была она? Вот с этой вот… Как они говорят – Мария?

– Маш, – медленно выталкивают онемевшие губы. – Ты уж не сердись на старого. На меня теперь ругаться нельзя. Я теперь – дедушка. Не пацан какой, не салабон, в натуре.

– Ну, за деда с бабкой, – поднимается толстый сержант.

– Пля…, – плямкаю я губами. – Сержант, пля… Сколько всего тех банок тогда было?

– Две, а что? – удивляется он. – Я одну всего взял.

Половинка на половинку, серединка на серединку, значит? По-честному, выходит? А кто у меня половину жизни в этой самой банке утопил?

Я молча бью рукой со стаканом в красную сержантскую морду, а потом валюсь на грязный деревянный пол, прижатый мужиками.

– Все уже, все… Спокойно, Длинный. Руку, руку ему держи! Ишь, какой норовистый стал. Резкий какой. А помнишь, в армии-то был он спокойный-спокойный…

Голоса уплывают в темноту.

И все-таки эта вишневая была на спирте!

Синдром хронической усталости

Подвал – не лучшее место для встреч и переговоров. Отсутствие окон и дополнительных входов и выходов. Даже в простой квартире есть окна и есть балкон. А в старых – есть еще черный ход. В некоторых есть возможность подняться или спуститься по аварийной пожарной лестнице. А подвал – он и есть подвал. Никакой помощи тут не дождешься, если что.

– Постой лучше там, капитан! Я точно не знаю, как эта штука передается, так что ты лучше постой там, в уголке, – он не махнул правой рукой, в которой пистолет, а показал левой.

Пистолет, нацеленный точно в живот, даже не сдвинулся с линии прицела. Умелец, стрелок – видно сразу. Некоторые, если их разговорить, раззадорить, начинают обеими руками жестикулировать. тут бы его и брать. Этот же как будто на постоянном взводе. Не шагнешь, не тронешься с места.

– Садись там на стул, капитан. Да не дергай, не дергай. Я его к стене прибил. Специально, чтобы умники не пытались всякие свои специальные приемчики показывать. Ну, чего пришел? Переговорщик, да? Так давай, переговаривай, значит. Убеждай и так далее.

Из сидячего положения не рванешься вверх и в сторону. Или вперед и вниз, в колени. Стоя было бы даже лучше. Но тут не поспоришь. Сам сюда влез, сам теперь и вылезай, как сумеешь. И ждать легкую кавалерию в конце фильма не приходится. Это тебе не кино. Тут жизнь. Или смерть.

– Это у тебя девять миллиметров? – спокойно спросил капитан Воронин. – Надежная машинка. Только патронов в магазине маловато.

На такое некоторые могли бы задрать ствол кверху, показывая удлиненный спецмагазин. А этот даже не шелохнулся.

– Нормально. На тебя хватит. Даже с избытком.

– На меня – да. А потом? Все равно придется сдаваться. А не сдашься, так погибнешь. Не бывает преступлений без наказаний.

– Преступлений? Я, значит, преступник?

Он даже хохотнул. Так, напоказ, просто произнес:

– Ха-ха-ха.

– Какой-то мрачный смех у тебя, сержант.

– И не сержант… Я – в запасе. Давно.

Главное, что разговор пошел. Для переговорщика самым первым является: завязать разговор. Тогда можно понять мотивы. Можно попытаться как-то ослабить натянутые струны, перехватить управление, внушить безнадежность и бессмысленность… Лишь бы говорил. Время играет против него.

– Что, капитан, радуешься, что говорю с тобой? А я ведь не только говорил – я кричал. Писал во все инстанции. И что?

– Так тебя просто обидели? Не ответили?

– Какие обиды? На кого мне обижаться? Где теперь те люди? А на нелюдей обижаться бесполезно. Нелюдей надо отстреливать.

Похоже, какой-то параноидальный психоз. Мания преследования и еще куча всего вдобавок. Так все и бывает: находишь преступника, загоняешь в подвал, ловишь, тащишь в суд… А он – обычный псих. Только лечить.

– Телефон свой достань, капитан.

– Мы же договорились! – возмутился Воронин. – Без оружия и без средств связи. Вот я так и пришел – а у тебя пистолет.

– Да ладно тебе. Я его разбивать не собираюсь. И отнимать не буду. Просто достань и погляди на экран. Чтобы не было у нас с тобой недомолвок.

Ну, да. Взял с собой спецтелефон. Во-первых, чтобы запись постоянная велась, а во-вторых – маячок. Мало ли что. Так хоть место засекут.

Воронин, кряхтя для порядка, нагнулся, задрал штанину, отлепил липучку, вытащил из плоской кобуры маленький коробок. Щелкнул, глянул на экран, еще раз щелкнул. Потыкал в миниатюрные кнопки.

– Н-да… Экранируется?

– Ну, так. За дурака меня считал, что ли? Ни записи никакой сегодня не будет, ни сигнала. Но ты не дергайся, капитан. Если мы с тобой нормально поговорим, то уйдешь своими ногами. Мне тебя убивать пока смысла нету.

«Пока» он не выделял голосом. Произнес, как данность. скучно и серо.

– А потом, значит, будет смысл?

– Это уж как у нас с тобой покатит… Может, и смысл появится.

Псих. Самый натуральный псих. Нормальный человек на такое не пойдет и до такого не додумается. Ишь, что он себе придумал! Эпидемия у нас, говорит. Нашествие, говорит. Захват тел, говорит. Вот всегда я был против этих фантастических книг и фильмов. Понапишут всякого, понаснимают… Ладно там для врачей работы больше становится. А если, как сейчас? Сколько он уже «обезвредил»? Сам-то не говорит, а мы знаем только о тех, кого нашли по горячим следам. А ведь еще те, кто просто пропали. И те, кого он убил «аккуратно», если так можно выразиться. Подставил так, что человек мертв, а убийства вроде и нет. Все само собой произошло. Казалось бы. Теперь придется дела из архива доставать. Потому что, выходит, все же было преступление…

А этот гад говорит, что никаких преступлений. Что преступления – только если против человека. А если уже не человек, так и нет, выходит, преступления. Потому что закона такого нет, что нелюдей отстреливать нельзя.

И где теперь его искать? В этот раз он как-то сам вышел на Воронина. Нашел телефон, сам позвонил. Кстати, чем не псих? Как раз они – такие. Главное не просто зарезать, главное, чтобы все были в курсе. Чтобы боялись, чтобы знали. Чтобы восторгались – есть и такие любители.

Теперь вот отчет писать по следам встречи и переговоров. Да так, чтобы по отчету и психологи могли поработать, и поисковики-оперативника. И чтобы начальству было понятно.

Итак…

Синдром, значит. Постоянной усталости, значит.

Впервые он встретился с этой болезнью лет пять назад. Наверное, как раз тогда, когда ушел со службы. Видимо, скучно было – вот и голова сама и подкидывала темы. Вдруг выяснилось, что некоторые люди – их тогда еще было мало, но уже появились – болеют странной болезнью, даже уже вошедшей в медицинские справочники: синдромом постоянной или хронической усталости. Заинтересовался. У интереса было две стороны: он сам когда-то давно, до армии, пытался поступить в медицинский, а потом еще и вертелся в медицинской среде немало. Это раз, значит. А второе, он хоть и выслужил свое полностью, но возраст для пенсионера совсем небольшой. Мозги требовали пищи. Пищи и работы. Вот и работа: что за синдром такой? Чем вызван? Какие симптомы? От чего и как? Лечится ли?

Стал изучать специальную литературу. Там почти ничего не было.

Вырезать газетные статьи. Выписывать журналы. Ну, пенсия хоть и не большая, но постоянная. Да и льготы кое-какие есть. Так что мог себе позволить. Любое упоминание – тут же в папочку свою.

Что, компьютер? Да я привык по старинке, капитан! Чтобы бумажка – к любому делу. Компьютер вещь, конечно, полезная. Там я лазил по Интернету. Но потом все равно распечатывал и подшивал. Без бумажки у нас, сам понимаешь…

Материал копился, и ему постепенно становилось понятно, почему заинтересовался совершенно не своей темой. Это у него оказался самый обычный полицейский нюх. Привычка везде видеть преступление. И тут вот он опять уткнулся если не в преступление прямое, так в пособничество.

Но сначала теории чуть-чуть. Знает ли капитан, что это за болезнь такая? Сам-то не болен еще? Ну-ну… Вот и не болей, значит. А то мало ли что – придется опять пересечься на кривой дорожке или в темном подвале.

Симптомы заболевания очень просты. Человек постоянно и все время чувствует себя усталым. Просто смертельно усталым. При этом пьет все нужные таблетки и витамины, ложится пораньше спать, спит долго. Но наутро оказывается, что как бы и не спал – голова мутная, глаза не открываются, все тело болит… Знакомо? Что, у кого-то уже есть такое? У жены? Ну, вот и у меня с этого началось. С жены.

Это вообще странное заболевание. Человек может отдыхать весь день. Может спать два выходных без просыпу. Но в понедельник утром он опять чувствует смертельную усталость. Он опять знает, что не отдохнул. Как такое может быть? Что за странная болезнь?

Или вот девушка приходит на работу, вся такая замученная, нервная, с мешками под глазами, и жалуется, что кожа стала такая тонкая, что синяки от любого касания. Вот чуть – и синяк. А муж потом ругается: кто, мол, тебя хватал за разные части тела. А никто и не хватал… Так она говорит. И ей поддакивают, что вот и у второй такое же. И усталость такая… Ну, понятно тебе, капитан?

Пошли дальше.

Откуда все начинается? От всего лишь легкого недосыпа. Вроде, какого-то часа всего не хватает. Или двух. Не смертельно, в выходные добьем! И выходной посвящается долгому и приятному сну. С цветными яркими снами. Только все равно ощущение, что не выспался. Вот буквально чуть-чуть, а не выспался…

Потом это нарастает все больше и больше. Ты не молчи, капитан, ты реагируй. Вспоминай. Кивай хотя бы. А то вдруг ты каверзу какую решил мне сделать? А может, ты уже и не ты?

Что еще интересно – это уже на собственном опыте. Вот развелся он с женой. У нее этот самый синдром был очень ярко выраженный, и она просто никого уже видеть не могла. Да и он, честно говоря, устал от всего. Так что развод вышел спокойный и легкий. Но прошло всего полгода – полгода, капитан! – и нет у нее уже никакого синдрома! Нет усталости. Веселая теперь и бодрая. Только муж другой. Друзья другие. Работа другая… Все другое, понимаешь?

Да-да-да… Психология – вещь в себе.

Стал еще собирать факты. Накопал. Все, буквально все, кто заболевает этим самым синдромом, в конце концов вылечиваются. Через смену обстановки, друзей, близких… Или не вылечиваются – но тогда смертельная доза снотворного, вскрытые вен, удавка или банальный прыжок с балкона вниз головой. Это еще не считая аварий со смертельным исходом, утоплений по пьяному делу и прочих вещей.

Нет, капитан, нет… Все не так.

Он составил графики. Он рассчитал периоды. Везде примерно одно и то же. Сначала легкий недосып, потом тяжелый. Свинцовая усталость, несмотря ни на какие выходные и отпуска. Потом – или смерть – это в редком случае, если организм продолжает сопротивляться, или человек вдруг резко меняется и все проходит.

Человек, понимаешь, меняется!

В общем, коротко и по существу: зараза эта прилетела к нам откуда-то из космоса. Не иначе. Или вскрыли наши ученые какие-то очень древние могилы – а это в принципе одно и то же. Главное: какая-то тварь поселяется в мозгу и начинает подменять. Сначала на полчаса-час. Потом все больше. Ты думаешь, что спишь, а сам занят каким-то делом, сам уже трудишься на пользу этих… Никогда не бывало, что просыпаешься, а кулаки сбиты? Или грязь откуда-то на ногах? Или синяки по всему телу? Или просто – как после хорошей тренировки – все тело ломит? Нет? Значит, еще не заразился. Значит, есть надежда…

Наконец, когда «оно» полностью захватывает тело, происходит перелом в поведении и во внешней жизни. Человек становится совсем другим. Он теперь весел, спокоен, отдыхает и работает не хуже других. Но он – уже не он, понятно? Он сам – разносчик заразы. И этих становится все больше и больше.

Да, специально искал именно тех, кто перестал обращаться за медицинской помощью. Тех, у кого пропал ни с того ни с сего этот самый синдром. Присматривался. Не люди это. Чужие. Да еще и разносчики.

Ты слушай, слушай, капитан. Лицо не морщи. У меня – факты.

Что же за гадость он вчера на ночь пил? А с другой стороны, как не пить, такое дело разбирая?

Капитан Воронин с трудом поднялся с постели. Зарядку решил не делать – все тело и так ломило. Спину тянуло – продуло где-то на сквозняках. В голове свинцовый шум. Завтра, все завтра. Вот сейчас сходит на работу, сдаст отчет. Надо еще с оперативниками посидеть, подумать, как этого психа прихватить. А там и пятница придет. А там и выходные. Ох, скорее бы…

Совершенно не выспался. А все – нервы. Конечно, нервы.

Вот отчет. На столе. Вчера под ром и виски писал и писал. Что там наворотил спьяну? Ну и фигня же все это. Ну и бред. Кто такое будет читать? Надо быстренько все переделать. Пусть простое что-то будет: психический кидается на людей, у которых все в порядке. Потому что у него самого – не в порядке. Вот и все. Найти его и изолировать от общества. Вот такой вывод.

Но как же хочется спать!

Никаких случайностей

Случайности решили не только итог этого дня, но и итог всей жизни. И не только его жизни.

Вчера Михаил Петрович Ромашкин купил себе новый свитер «под старину». Такой, как в романтических фильмах шестидесятых годов про ученых всяких. С елками и оленями по груди, нарочито грубой вязки, с высоким воротом. В этом свитере в зеркале он выглядел, как пожилой доктор каких-то умных наук – немного усталый, но очень красивый. Даже сам себе понравился. Еще крепкий, подтянутый – если втянуть живот, а грудь выкатить и плечи развернуть. Вот так и надо ходить.

Утром начальник уголовного возраста полковник Ромашкин долго мучился, пытаясь пристроить служебный пистолет, который по своему званию и положению, а также в связи с событиями разными, он носил постоянно. Под мышкой не выходило из-за свитера. Получалась некрасива опухоль. Да к тому же быстро достать пистолет из узкой горловины свитера не получалось.

Была еще старая кобура от обычного мундира. Но на ремень брюк повесить ее тоже не получалось. Свитер был длинным, удобным, но некрасиво задирался сбоку над кобурой. Вся фигура получалась перекошенной. И пистолет – на самом виду.

Более того, даже привычный нож на клипсе пришлось оставить дома. Хороший длинный складной нож, обычно висящий на левом кармане. Свитер цеплялся насмерть за крепкую пружинную клипсу своей грубой вязкой, не только не давая выхватить складень, но и выдирая из себя нитки, стягивая вязку… Тьфу!

И тот нож, который боевой, не складной, а самый правильный, который обычно сзади между лопатками, так, чтобы можно было выхватить, заведя руку назад – его тоже пришлось оставить. Ну, просто горб выходил, если в таком красивом свитере. Да еще и сам свитер – это пока его задерешь, пока достанешь рукой до ножа – да тебе сто раз по лицу уже прилетит.

Большая плоская зажигалка-шокер из кармана рубашки тоже была выложена на стол. Некрасиво оттопыривалось и торчало. И никуда ее больше не приспособишь.

Вот теперь, повертелся он перед зеркалом в прихожей, вроде, выглядело нормально. Прилично выглядело. Да что там – прилично… Просто отлично все выглядело!

Он же не зря купил этот свитер. В нем – хоть куда. Хоть в ресторан дорогой, хоть даже в театр. Это раньше в театр надевали фраки или смокинги. Теперь – джинсы, пиджаки с кожаными локтями и свитера грубой вязки, подчеркивающие богатство и одновременно интеллигентность театрала.

С сожалением отложил компактный, но вместительный и крепкий кожаный рюкзачок. На свидание или в театр с рюкзаками не ходят. А там у него и два фонарика разного размера на всякий случай, и сухой паек на пару дней, и вода, и кроме воды есть во фляжке – а как же без этого!

Свитер – он же был куплен с премии за последнее дело не просто так. Он был куплен по поводу. И не только по тому поводу, что были деньги, а еще и потому, что в кои-то веки зван был в театр. А про ресторан сразу после театра – это он уже сам догадался и предложил. Не маленький, понимает. На пенсию уже скоро.

Так как – ресторан, то приходилось ехать общественным транспортом. Если на машине, то никакого же ресторана. Или как получается: сам не пьешь, а девушку поишь? Некрасиво. То есть, получалось из-за этого, сначала в маршрутке, а потом в метро. В нем Михаил Петрович не был с две тысячи лохматого года, когда молодым майором лично руководил поимкой зарвавшихся карманников. Докладывали, что теперь там чисто.

В тесноте и толкучке вагона он почувствовал чужие пальцы в кармане. Не глядя, прижал, рванул, закрутил с хрустом.

– Ай, дяденька! – заныл мелкий тонким голосом. – Больно!

– Я тебе сейчас дам дяденьку! Я такое больно сделаю!

– Отпусти ребенка, сука! Не трожь ребенка!

Народ кучно сгрудился, пихая друг друга ладонями в грудь и выясняя подробности, пока вошедший на остановке мужик, прислушавшись и приглядевшись не врезал прямым в нос Михаилу Петровичу. Молча, ничего не говоря – в нос. Аж брызги красные во все стороны. И тут же сам словил слева от другого. Драка выкатилась на перрон, бегущий воришка сшиб кого-то на эскалаторе. Там тоже завязалось. Слабый голос черномундирного метрослужителя с дубинкой на боку был заглушен ревом толпы, выплескивающей из себя всю накопленную злость.

Михаил Петрович, разбрасывая красные капли, выскочил из клубка тел, привычно лапнул себя по боку – нет пистолета. Подмышку – нет пистолета. На него шел, пританцовывая, какой-то молодой и крепкий мужик со сломанным носом и татуировкой, выползающей из-под белого воротника рубашки. Складной – слева! Нет его. Нож за воротником… Какой воротник? Он в свитере, как интеллигент последний. И сбежать не удастся – везде народ.

А на улице, когда он, качаясь и припадая на ногу, выбрался на воздух, слышна была далекая стрельба, поднимались дымы, стояли в горящих пробках автобусы и где-то далеко мерно, как море, шумела толпа.

– Началось, эх, началось, братцы, – восхищенно вопил какой-то расхристанный мужичонка, тоже капающий кровью из разбитого носа. – Эх, блин, за все теперь ответят! Эх, мы!

…

Михаил Петрович проснулся по будильнику. Полежал пять минут ровно, переваривая сон и вспоминая подробности. Потом убрал постель, как делал всегда. Это дисциплинирует. Потом сделал силовую зарядку, принял душ и выпил кофе. Почитал книгу, посматривая на часы. Пообедал вовремя. Ровно за два часа начал собираться.

Рука потянулась было к новому красивому свитеру. Как в кино шестидесятых про усталых и очень умных докторов всяческих наук. И про журналистов, которые объездили весь мир, а теперь немножко устало и иронично общаются с молодыми девушками.

– Стоп! – сказал сам себе громко. – А пошло оно все!

И надел форменную куртку с погонами, под которую прицепил кобуру скрытого ношения. Вторую кобуру с травматическим пистолетом он повесил на брючный ремень. И ножи рассовал по местам. И рюкзак с полезным и нужным запасом выглядел очень по делу.

…

В метро было пусто и тихо. Никто не задирал никого. Народ сидел, уткнувшись в экраны своих читалок, смартфонов, планшетов и ноутбуков. Мужчины и молодые пацаны исправно вскакивали, уступая место входящим женщинам и старикам. Голос в репродукторе был мягок и узнаваем – какой-то артист, не иначе. По перрону гуляли тройками патрули в сером и черном, регулярно отзывая по каким-то своим приметам того или иного в сторону для проверки документов.