скачать книгу бесплатно
Хардкорная история. Апокалиптические моменты от древности до наших дней
Дэн Карлин
Хардкорная история. Исторические события в современном прочтении
Создатель самого популярного в мире подкаста по истории Hardcore History Дэн Карлин рассматривает некоторые из апокалиптических моментов прошлого как способ решения задач будущего. Гибель великих цивилизаций, пандемии, войны, каждая из которых могла нанести непоправимый ущерб, – что они говорят о нас самих и чем этот опыт может помочь нам сегодня? Могут ли такие события повториться и из-за чего наша нынешняя цивилизация способна потерпеть крах?
Мастерски соединяя воедино прошлое и будущее, Карлин анализирует самые «хардкорные» и драматичные моменты в истории различных цивилизаций, когда человечество стояло «на грани». Необычно глубокая, философская и полная исторических деталей, его книга позволяет иначе взглянуть на хрупкость сегодняшней цивилизации.
Дэн Карлин
Хардкорная история. Апокалиптические моменты от древности до наших дней
Посвящается Бриттани, Лив и Эйвери
Dan Carlin
THE END IS ALWAYS NEAR: APOCALYPTIC MOMENTS, FROM THE BRONZE AGE COLLAPSE TO NUCLEAR NEAR MISSES
Copyright © 2019 by Dan Carlin Published by arrangement with Harper, an imprint of HarperCollins Publishers
В оформлении обложки использована фотография: Time Life Pictures / Department Of Energy (DOE) / Gettyimages.ru
© Новикова Т.О., перевод на русский язык, 2020
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020
Предисловие
Вы когда-нибудь задумывались, что современная цивилизация может погибнуть, а наши города превратятся в руины?
Похоже на избитую тему научно-фантастических романов: археологи будущего осторожно бродят среди проржавевших скелетов небоскребов Нью-Йорка, Лондона или Токио, по тоннелям метро или канализации; выкапывают наших мертвецов из могил и изучают их так же, как мы сегодня изучаем древнеегипетские мумии; пытаются расшифровать наш язык, код нашего письма и гадают, кем мы были. Невозможно даже представить, что наши могилы, здания и останки будут изучать так же, как сегодня мы изучаем древние археологические находки. Но вполне возможно, что тот, кто стал мумией, выставленной в музее, точно так же думал о своем времени и месте.
Конечно, правильного ответа на подобный вопрос не существует. Многие вопросы, поднятые в этой книге, относятся к той же категории – вопросы без ответов. Возможно, это и делает их такими интересными.
Простая фиксация свидетельств прошлого и экстраполяция их на будущее могут произойти удивительно быстро. Представляя, как то, что уже не раз случалось в истории, повторится в современную эпоху, мы погружаемся в сферу фантастики. Очень тонкая грань отделяет фактическую историю от недоказуемой и гипотетической фантазии. Мгновение, в котором мы все живем, – это точка, где жесткая хронология записанных имен и дат пересекается с воображаемой альтернативной реальностью возможного будущего. Мысль о том, как мир XXI века погибнет от страшной чумы, подобной пандемиям прошлого, – это фантазия. Но это вполне возможно и не раз случалось до нас. Какова же связь между фактическим прошлым и гипотетическим будущим?
Мне говорили, что любая нормальная книга должна отвечать на вопросы или хотя бы приводить аргументы. Если это так, то перед вами не нормальная книга. Это скорее собрание слабо связанных между собой очерков. У меня нет аргументов, которые совпадали бы с подходом нашего подкаста. Я – не специалист и книгу пишу с точки зрения неспециалиста. Историки, политологи, географы, физики, социологи, философы, писатели и интеллектуалы на протяжении веков изучали проблемы, которые мы поднимаем в этой книге, и каждый делал это собственными методами и рассматривал проблемы с точки зрения собственной эпохи, специальности и культуры.
Если современный географ может привести глобальные исторические аналогии как аргумент о «крахе» цивилизации, а физик с помощью математики может определить вероятность наступления темной эпохи, например столкновения Земли с астероидом, то журналист или рассказчик смотрит на события с человеческой точки зрения [1 - Такова же и работа историка. Между журналистикой и историей существуют взаимосвязанные/симбиотические отношения, поскольку журналисты пишут о текущих событиях, а историки впоследствии изучают их труды в качестве первичных источников. А затем уже журналисты используют труды историков, чтобы рассказать людям о прошлом. (Здесь и далее прим. авт.)]. Какие же человеческие истории сохранятся, когда цивилизация погибнет? Когда бомбежка разрушит город человека или пандемия оборвет людские узы, объединяющие общество? Восприятие происходящего через разные участки мозга, в том числе и через эмоции, часто влияет так, как не могут влиять данные, графики и научные исследования. Считайте эту книгу еще одним фрагментом огромной мозаики образа нашего прошлого, который воссоздают представители самых разных дисциплин.
Действительно ли трудные времена закаляют людей? Как воспитание детей оказывает влияние на общество в целом? Сможем ли мы справиться с силой нашего оружия, не уничтожив себя? Могут ли человеческие способности, знания и технологии регрессировать? Это вопросы сумеречной зоны, где верх берут тонкие (а порой и не очень тонкие) обертоны. Эти идеи выходят за рамки современных академических дисциплин и вторгаются на территорию, обычно занимаемую драмой, литературой и искусством.
Но даже без убедительных ответов подобные вопросы увлекательны и обладают потенциальной ценностью. Многие из них – это хрестоматийные «глубокие вопросы», которые всегда лежали в основе философских трудов. Даже простые размышления о них имеют ценность. Некоторые такие вопросы обладают и практической пользой. Они напоминают нам, как часто нечто подобное происходило в прошлом, и заставляют поверить, что в будущем возможно даже то, что сегодня кажется сценарием фантастического фильма. Профессор истории однажды сказал мне, что мы учимся двумя способами: можно положить руку на горячую плиту, а можно положиться на рассказы тех, кто сделал это раньше.
Поклонники моего подкаста Hardcore History давно просили меня написать книгу. Я собрал столько материала, исследований и идей, что было бы совершенно естественно использовать их в качестве основы для подобной книги. Возвращение назад и переработка материала напомнили мне личный тест Роршаха. Раз уж я все это прочитал и изучил, готовясь к выпускам подкаста, значит, эта тема меня интересует, и даже очень.
Если книжная полка человека отражает круг его интересов, то моя выдает увлечение апокалипсисом. Впрочем, это неудивительно, учитывая, как часто наши программы были связаны с той же самой идеей: конец цивилизации в той или иной форме. Нас интересовала не только реакция человечества на апокалипсис, учитывая прошлый опыт и знания, но и то, какими людьми он сделает нас.
Можно ли меня в этом винить? Возвышение и падение империй, войны, катастрофы, сложные ситуации, «большие истории» – все это драматично по самой своей природе [2 - Я журналист, но, хотя истинный профессионал должен испытывать одинаковый восторг от освещения войны и собачьей выставки, ни мне, ни моим коллегам это не удавалось. Судя по взлету рейтингов при появлении в новостях крупных событий, люди, далекие от журналистики, больше всего любят «большие истории». В истории, как и в новостях, есть свои большие истории, и порой фраза «если там льется кровь, новость пойдет первой» применима к обеим сферам.]. Проверенная временем формула успеха любого материала – развлечение плюс философия, просвещение и практичность.
Историки и рассказчики от Гомера и Геродота до Эдварда Гиббона[3 - Английский историк XVIII столетия. Автор «Истории упадка и разрушения Римской империи». (Прим. ред.)] и Уилла Дюранта [4 - Американский писатель, историк и философ. Наиболее известен как автор 11-томной «Истории цивилизации», которую он написал совместно со своей женой Ариэль Дюрант. За 10-й том «Руссо и революция» сборника супруги получили Пулитцеровскую премию. (Прим. ред.)]поняли это давным-давно. Аякс и Ахиллес кроваво и драматично проложили путь через «Илиаду», одновременно творя «историю». Вот почему Шекспир так часто обращался к прошлому, выбирая материал для своих трагедий.
Но речь не о разнообразии или развлечении. Мы часто погружаемся в историческую эмпатию и размышления. Эти события происходили с людьми из плоти и крови, которые случайно попали в беспощадные жернова истории. Трудно не задуматься, как справились бы мы, оказавшись в подобных обстоятельствах.
Роясь в архивах, я постоянно сталкивался с повторяющимся историческим вопросом, на который не было ответа. Будут ли события разворачиваться так, как всегда, или нет? В определенных обстоятельствах это очень страшный вопрос. И некоторые такие примеры мы обсудим в этой книге.
Столкнемся ли мы снова с пандемиями, которые стремительно уничтожат значительную часть населения? До относительно недавнего времени это считалось вполне нормальным, но сегодня кажется фантастикой.
Большие страны всегда вели войны. В любой следующей войне будут участвовать ядерные державы. Третья мировая война кажется сценарием плохого фильма, но не более ли она вероятна, чем вечный мир между великими державами?
И, наконец, как мы уже спрашивали, можете ли вы представить свой родной город в руинах? Не станут ли когда-то руинами большинство существующих городов? Любой ответ на этот вопрос будет интересным.
Хотя будущее по большей части кажется мрачным, достаточно взглянуть на историю, и обстоятельства нашей жизни представляются в лучшем свете. Вспомните, что пережили люди, когда их города подвергались ковровым бомбардировкам, или во время чудовищных эпидемий чумы в Средние века. Рядом с этим ваши проблемы покажутся мелкими. Одной мысли о стоматологии прошлого достаточно, чтобы убедить меня: все-таки мы живем в прекрасные времена.
И все же, несмотря на все различия между людьми разных эпох, определенные события и эры кажутся, как пишет Барбара Такман [5 - Американская писательница и историк. Дважды лауреат Пулитцеровской премии за нехудожественное прозаическое произведение. (Прим. ред.)], зеркальными отражениями друг друга. Трудно не задумываться, как бы мы справились с подобными обстоятельствами. Мой дед часто говорил: «Если бы не милость Божья, это могло бы случиться со мной». Благодаря космической удаче мы родились в свое время и в своем месте. Вполне могло бы случиться и так, что мы родились бы в другом месте и другой эпохе. Подобная мысль значительно облегчает историческую эмпатию.
Однако, несмотря на кажущуюся стабильность нашего времени, нет никаких гарантий, что все не изменится в мгновение ока. Примеры, о которых я решил рассказать в этой книге, драматизируют времена, когда происходили эти события. Рискуя показаться дешевым Нострадамусом с плакатом на груди «Конец близок», скажу, что коллапс бронзового века мог бы случиться и с нами. И глобальная супердержава может неожиданно взорваться, как взорвалась древняя Ассирия, оставив после себя колоссальный геополитический вакуум. Наш вариант Рима может распасться, как распалась Римская империя. С легкостью может возникнуть пандемия, и, если она окажется достаточно тяжелой, это заставит нас вспомнить, какой была жизнь людей до современного развития медицины. Может начаться ядерная война или экологическая катастрофа. Мы можем оказаться в ситуации, о которой будущие эпохи будут читать в книгах, ужасаться экстремальному человеческому опыту и учиться на нашем примере тому, как поступать не следует.
В конце концов, гордыня – классическая историческая черта человечества. Как всегда говорил мой отец: «Не зазнавайся!»
Глава I
Действительно ли трудные времена закаляют людей?
На протяжении всей письменной истории существовало убеждение, что трудные времена делают людей лучше и сильнее и эти люди, преодолевая трудности (войны, тяготы и лишения), создают более сильных, более стойких и, возможно, даже более добродетельных потомков.
«История полна шороха шелковых тапочек, спускающихся вниз, и стука деревянных башмаков, поднимающихся наверх», – когда-то сказал Вольтер. Судьбы наций, цивилизаций и обществ решает характер народов, а на характер этот в значительной степени влияют материальное и моральное состояние общества. Эта идея лежала в основе исторических трудов еще древнегреческих авторов, но к середине XX века ее популярность стала снижаться[6 - На заре исторической науки целью многих историков и авторов было преподать некий моральный урок, как правило, на историческом примере.]. Современные историки не поддерживают концепцию деревянных башмаков и шелковых тапочек. И тому есть целый ряд веских причин, начиная с отсутствия информации. Очень трудно доказать или количественно оценить аморфные человеческие качества, такие как стойкость и решительность[7 - Особенно если распространить их не на отдельные личности, а на целое общество.], а затем оправдать их включение в академические исторические труды, основанные на фактах и оцениваемые современниками. Но это не означает, что такие качества влияния не оказывают.
Давайте проделаем небольшой ментальный эксперимент. Представьте, что на ринг выходят два боксера. Они одного роста, равного веса, имеют одинаковую подготовку. Они вместе тренируются в одном зале и даже у одного тренера. Все переменные устранены. Что станет решающим фактором победы? Не та ли неопределенная концепция, которую мы называем «стойкостью»? Трудно сказать, что боксер победит, потому что он «более стойкий». И для начала: а почему мы решили, что «стойкость» – это хорошо? Стойкость – неопределенная концепция, в которую все мы верим, и широко пользуемся производными от нее прилагательными. Но термин этот относителен, и представление о нем у каждого человека и в каждой культуре может быть своим[8 - В действительности, у термина «стойкий» существует множество синонимов для разных контекстов, например «боевой». Но в таком случае мы определяем стойкость в терминах войны и насилия. У этой идеи есть и другие потенциальные аспекты: эмоциональная стойкость, способность выдерживать лишения – все это мы тоже называем «стойкостью».].
А теперь вместо дерущихся друг с другом боксеров представим себе более масштабное соперничество – между целыми обществами. Что произойдет, к примеру, если Соединенные Штаты Америки сегодня начнут войну со страной таких же географических размеров, с таким же населением, такого же экономического положения и военной мощи, с тем же вооружением и технологиями. И война эта будет жестокой, до безоговорочной капитуляции, когда города обеих стран будут лежать в руинах. Единственное различие между двумя странами в том, что народ, против которого мы сражаемся, население этой мифической зеркальной страны – наши деды.
Большинство тех, кто родился с 1900-х по 1930-е годы, сегодня уже мертвы, но они были частью той группы, которую сегодня называют «величайшим поколением»[9 - Это название в 1998 году предложил журналист Том Брокау в одноименной книге.]. Впрочем, в истории было немало тяжелых периодов и поколений, по сравнению с которыми такой эпитет звучит слегка глуповато. Тем не менее, по нашим меркам, представители величайшего поколения были очень стойкими – по-настоящему стойкими. И тому есть основания. Даже до Второй мировой войны эти мужчины и женщины более десяти лет жили в условиях колоссальных экономических трудностей – самых тяжелых в современной мировой истории.
Министр финансов в администрации президента Герберта Гувера Эндрю Меллон полагал, что биржевой крах 1929 года, положивший начало более чем десятилетнему экономическому коллапсу, – вещь хорошая. «Трудности избавят нашу систему от гнили, – говорил Меллон (эти слова приводятся в мемуарах Гувера). – Высокая стоимость жизни снизится. Люди начнут больше работать, вести более высокоморальную жизнь. Ценности укрепятся, а предприимчивые люди подхватят то, что упустили менее компетентные».
Если оценивать ситуацию с точки зрения Меллона, то, возможно, все так и было. Депрессия положила конец «ревущим двадцатым» – времени роскошной жизни, подпольных баров, джаза, веселых девушек, чарльстона и роста популярности кинематографа. То, что Меллону казалось бессмысленной распущенностью, для других было просто весельем. Когда денег становится мало, уже не до веселья.
Когда наступил коллапс, он погубил не всех, но почти половина населения неожиданно оказалась за чертой бедности. Это было очень тяжелое десятилетие. Истории того времени рвут душу, и очень трудно представить, чтобы такое могло быть к лучшему. Немногие в современном мире согласились бы пережить экономическую катастрофу масштабов Великой депрессии ради потенциальных позитивных побочных эффектов.
К началу Второй мировой войны целое поколение прошло через трудности и лишения. А теперь им предстояла самая тяжелая война в мировой истории. Война эта была ужасной, совершенно не похожей на конфликты XXI века. Сегодня великие державы несут незначительные потери, исчисляемые десятками человек, – из-за механического повреждения вертолета или взрыва самодельного взрывного устройства. Сравните это с сотнями тысяч погибших – такие потери США понесли во Второй мировой войне. На одной лишь Иводзиме за тридцать шесть дней боевых действий погибло около семи тысяч американцев, а общие потери составили двадцать шесть тысяч человек. И это только американские потери. А представьте себе миллионы погибших немцев или десятки миллионов китайцев и русских. Интересно, как мы сегодня отнеслись бы к подобным потерям.
И речь идет не только о переживании потерь – но и об их нанесении. Может быть, мы и могли бы это пережить, но, как говорил американский генерал Джордж Паттон, не так нужно побеждать своего противника[10 - «Ни один шельмец никогда не одерживал победу в войне, погибая за свое отечество. Он одерживал победу, заставляя другого беднягу погибнуть за свое отечество». По словам генерал-лейтенанта Джеймса М. Гэвина, Паттон сказал это своим офицерам во время войны.]. Вспомните американские бомбардировки: тысячи самолетов сбрасывали тонные бомб на города, где в одну ночь могли погибнуть десять-пятнадцать тысяч человек. Или представьте жизнь в Лондоне во время Блица, когда германские бомбардировщики бомбили город практически каждую ночь в течение восьми месяцев. Величайшее поколение знало, что над их головами армады самолетов и их бомболюки открыты.
А потом появилось абсолютное оружие – атомные бомбы. История показывает, что наши деды могли их использовать – и использовали[11 - О том, каково это – сбрасывать бомбы или оказаться под бомбежкой, см. главы 7 и 8.]. Можете ли вы представить себе, чтобы граждане наших обществ (в отличие от их правительств) сочли подобное развитие событий приемлемым?
Мы слишком цивилизованны, чтобы совершить подобное варварство. Но, значит, мы не смогли бы пережить то, что пережило поколение Второй мировой войны. Если оценить относительную стойкость поколения по шкале от 1 до 10, то величайшее поколение получило бы семерку. Если представить, что в комнате соберется десять человек, рожденных между 1900 и 1930 годами, то семь из них будет соответствовать нашему определению «стойкости». В поколении Х тоже есть стойкие люди: некоторые стали «морскими котиками», другие пешком пересекли Антарктику. Но, пожалуй, лишь двое из каждых десяти представителей этого поколения смогли бы проявить стойкость, необходимую для этого. Так что более стойкими стали далеко не все, а лишь определенный процент. И если этот процент высок, то поколение можно назвать стойким. Вот так можно попробовать применить эту концепцию к целым обществам. Но совершенно ясно, что подобная оценка кажется весьма странной.
В моралистических исторических трудах прошлого формула «тяжелые времена закаляют людей» была обоюдоострой. Времена мягкие и уютные делают людей мягче. Плутарх и Ливий, к примеру, считали, что праздность, трусость и отсутствие добродетели являются плодом чрезмерной расслабленности, роскоши и богатства. Чем больше «мягких» людей, тем более слабым становится общество. В те времена, где граждане должны были защищать свое государство в доспехах и с мечом в руках, подобная слабость становилась вопросом национальной безопасности. Возможно, мы живем в эпоху, когда стойкость в прежнем смысле слова утратила свое значение. Если это так, то какие преимущества «мягкое» общество имеет над обществом «стойким»?
Великий историк ХХ века Уилл Дюрант писал о мидийцах. Этот древний народ жил на территории современного Ирана. В те времена, когда писал Дюрант[12 - В 1930-е годы.], мидийцев считали относительно бедным народом, скотоводами, которые объединились, чтобы сбросить иго Ассирийской империи, после чего стали крупной и самостоятельной державой[13 - Со времен Дюранта взгляды на мидийцев кардинально изменились. Сегодня считается, что они были более богатым, мощным, организованным и сложным обществом, чем полагали более ранние историки.]. Но вскоре, как писал Дюрант, «нация забыла о своей суровой морали и стоицизме. Высшие классы стали рабами моды и роскоши, мужчины щеголяли в расшитых штанах, а женщины увлеклись косметикой и украшениями».
Конечно, не штаны и серьги стали причиной падения Мидийского царства, но Дюрант и многие его современники считали это проявлением изменения и развращенности общества. Качества, обретенные в тяжелые времена, исчезли, а ведь именно они сделали мидийцев стойкими настолько, чтобы избавиться от ига ассирийцев[14 - Подобные замечания многое говорят нам о взглядах историков середины ХХ века на Мидийское царство. Интересно, что Дюрант писал об этом в разгар Великой депрессии.].
Историк середины ХХ века Честер Старр писал о Спарте. Это общество сумело создать лучших воинов древнего мира. Спартанские солдаты подняли аграрное государство Пелопоннеса на немыслимую высоту. Население Спарты было невелико, а экономика довольно скромна. Но спартанское общество и культура поддерживали и укрепляли армию и солдатский дух. Каждый мужчина готовился к войне и должен был служить в армии до шестидесяти лет.
Подготовленная гражданская милиция существовала во многих обществах, особенно в Древней Греции, но в Спарте этот элемент общества был доведен до крайности. Процесс формирования личности начинался на самой заре жизни: новорожденные считались сырьем для армии. Спартанского младенца предъявляли совету старейшин, и те определяли, достаточно ли он крепок, чтобы жить дальше. «Любого младенца, который казался неполноценным, сбрасывали со скалы горы Тайгет на острые камни», – писал Старр[15 - Старр писал об этом более пятидесяти лет назад. Многие современные историки считают, что спартанских детей оставляли умирать на горе. Если они выживали, это доказывало, что они достаточно стойкие, чтобы жить. Более подробно об отношении к детям в разных обществах в разные эпохи мы поговорим в главе 2.].
Спартанские младенцы, которых считали достойными жизни, получали самое суровое воспитание. В семь лет их забирали из семей и отправляли в тренировочный лагерь. Спартанские подростки питались в общих военных столовых, домашний комфорт и уют был им незнаком и чужд. Кормили их очень скудно, чтобы они учились сами добывать себе пропитание, в том числе и воровством. Но если их ловили, то жестоко наказывали. Из спартанских детей вырастали лучшие воины Греции – именно потому, что культура и общество делали их такими. Предположительно, в период расцвета Спарта даже отказалась от денег[16 - Оценка этого периода субъективна, но приблизительно период расцвета Спарты приходится на 550—400-е годы до н. э.], потому что считалось, что деньги развращают, губят мораль и подрывают боевой дух[17 - Такое встречалось повсюду. Высшие классы республиканского Рима полагали себя выше торговли и денег. Деньги были уделом купцов и низкого люда. Такими же были и японские самураи: торговцы в японском обществе считались низшим классом. Даже крестьяне были выше торговцев – они хотя бы выращивали пищу, в которой нуждались.].
Но со временем, как гласит традиционная история, спартанцы стали «любить роскошь и разложились», по словам Старра. Это подточило их стойкость и военное превосходство – и даже привело к поражению на поле боя. Спартанцы 380 года до н. э. могли бы и не победить своих великих дедов 480 года до н. э. А спартанцы 380 года до н. э. не победили бы даже собственных дедов[18 - Если полностью игнорировать аспект стойкости или «морального разложения», то можно сказать, главным фактором падения Спарты стало сокращение числа спартиатов, то есть профессиональных воинов, относящихся к классической спартанской элите копьеносцев тяжелой пехоты.]. Иногда считают, что виной тому ненавистные персы. «Великие цари» Персии, которые не смогли победить спартанцев на поле боя, поняли, что гораздо более эффективным средством будет золото. В более поздних исторических источниках спартанцы, и в особенности некоторые спартанские цари, предстают более материалистичными и любящими деньги, чем истинные спартанцы прошлого. Похоже, «мягкие» персы, какими их часто представляли древние греки, распространили свою «мягкость» как вирус, и стойкость противников уравнялась[19 - Один из представителей Величайшего поколения предложил такой же метод борьбы с Советским Союзом: «Мы должны разбрасывать над ними журналы Playboy, джинсы и пластинки Элвиса Пресли – и они все сделают сами».].
Возвышение и падение Спарты можно объяснить не только «стойкостью» – например, хорошей военной подготовкой и структурой общества – но было бы странно не придавать этому качеству никакого значения.
Война и бедность – факторы не постоянные. Они могут усиливать стойкость части населения, ими затронутого, но далеко не всех. Некоторым везет, и они не участвуют в сражениях и не терпят экономических лишений. Но заболеть могут все.
Было бы странно предполагать, что высокий уровень заболеваемости может сделать человечество более стойким, но влияние относительно регулярных и довольно опасных эпидемий и связанной с ними смертности на общество могло породить такой уровень стойкости, каким большинство из нас сегодня не обладает. Муж и жена, потерявшие от болезней нескольких маленьких детей и стоически продолжающие жить, кажутся нам невероятно стойкими. Такое случается с людьми во всем мире, и мы считаем одной из величайших трагедий жизни потерю даже одного ребенка. Но лишь относительно недавно в человеческой истории подобные события перестали считаться нормой жизни. До современной эпохи количество людей, потерявших от болезней нескольких детей, было поразительно велико. Остается лишь гадать, какое влияние все это могло оказать на людей и общество в целом. Историк Эдвард Гиббон, автор «Истории упадка и разрушения Римской империи», был одним из семи детей своих родителей. Шесть его братьев и сестер умерли в младенчестве. Это было довольно много даже для начала XVIII века, но смерть детей до достижения ими взрослого возраста считалась вполне обычным явлением. Но, сосредоточиваясь на том, что болезни делали с детьми, мы игнорируем влияние высокой смертности на все общество. Серьезная эпидемия могла убить практически всех.
Если говорить о болезнях, то сегодня мир совершенно не похож на то, каким он был прежде[20 - Более подробно о влиянии болезней на общество см. главу 6.]. Однако в некоторых частях развивающегося мира, которые почти не изменились со Средних веков, болезни и сегодня собирают обильную жатву. Впрочем, сегодня технологически развитые общества современного мира почти забыли, каким было человеческое существование под влиянием болезней – а ведь ситуация изменилась всего лишь поколение назад. Сегодня странно представить себе пандемии, которые на протяжении веков выкашивали значительную часть населения планеты. Исторические хроники тех времен сегодня читаются как очень мрачная научная фантастика. Если современная чума выкосит четверть населения, то считать, что это сделало нас более стойкими, было бы верхом цинизма, граничащим с непристойностью.
В определенном смысле болезни делают нас более стойкими, потому что у переболевших часто формируется иммунитет. Это суровая наука жизни. Но становятся ли более стойкими те, кто регулярно теряет от болезней близких и любимых людей? Становится ли более стойким общество, состоящее из таких людей? Эти вопросы попадают в серую зону того, что, как нам кажется, может быть важным, но не может быть измерено или доказано. Да, в нашей истории были времена, когда выживал только сильнейший, поэтому человеку лучше было быть стойким. Но, судя по всему, сегодня стойкость – не столь важное для выживания качество, как прежде.
Увязав все это с аллегорией шелковых тапочек и деревянных башмаков, можно предположить, что здесь важно время. Если суровые времена призывают людей стойких и закаленных, то что происходит во времена менее суровые? Кроме того, у периода шелковых тапочек есть и свои преимущества.
Немецкий военный историк начала ХХ века Ганс Дельбрюк[21 - В фильме «Молодой Франкенштейн», где доктор Франкенштейн посылает Игоря добыть мозг для своего создания, ему нужен Дельбрюк. Но Игорь роняет мозг на пол и подбирает другой, снабженный ярлыком «Аномальный».] предложил теорию, согласно которой все, что характеризует современную военную машину (организация, тактика, муштра, логистика и командование), направлено на развитие естественного преимущества стойкости, каким обладали люди, находившиеся на более низких уровнях цивилизации. «В сравнении с цивилизованными людьми, – писал он о древних германцах, которые терпели поражения от более рафинированных римлян, – у варваров имелось определенное преимущество: воинственная сила несдерживаемых животных инстинктов, то есть базовая стойкость. Цивилизация очищает человека, делает его более чувствительным и тем самым снижает его военную ценность – лишает его не только физической силы, но и физической смелости. Эти естественные недостатки следует воспитывать неким искусственным образом… Главная цель армии – с помощью дисциплины сделать цивилизованных людей способными выстоять против менее цивилизованных»[22 - Более подробно о древних германцах мы поговорим в главе 5.].
По идее Дельбрюка, главная причина, по которой города государства начали организовывать своих земледельцев, более мирных, чем варвары, заключалась в создании мощной военной машины, для чего требовалась подготовка и дисциплина. И тогда воины могли бы выстоять против тех, кого свирепыми и воинственными сделала суровая среда[23 - И снова мы видим два слова, которые в некоторых случаях символизируют то же, что и стойкость (как определяем это понятие мы и, очевидно, Дельбрюк).]. «Если бы группе римлян, которые жили жизнью обычных граждан или крестьян, пришлось сразиться с равной по численности группой варваров, – писал Дельбрюк, – то римляне, несомненно, потерпели бы поражение. Они обратились бы в бегство, не принимая боя. Только создание тактических соединений, когорт, уравняло эту ситуацию».
Казалось бы, более слабое общество использует технологию, высокие организационные способности и деньги против потенциально более стойкого и жесткого общества. Такая динамика прослеживается во многих исторических эпохах. Современные афганцы, пожалуй, самые стойкие на планете люди, но их личную стойкость и стойкость их общества превосходит военная сила Запада, и Запад играет в этой истории роль римлян. Но если бы западным солдатам пришлось сражаться тем же оружием, что и афганцам – АК?47, реактивными гранатометами и самодельными взрывными устройствами, – а афганцы использовали бы наши дроны, истребители и крылатые ракеты, то сопоставление нашей стойкости приобрело бы критическое значение. Вспомним, что афганцы уже сорок лет ведут войну с разными противниками. Во многих отношениях по своей стойкости они ближе к нашим дедам, чем мы сами.
Оружие и технологии продвинулись настолько, что современный воин может поразить своего врага в Афганистане из зала с кондиционерами где-нибудь в Канзасе – этакий виртуальный пилот, который с детства оттачивал свои навыки на видеоиграх, точно так же как два века назад японский юноша готовился к будущим сражениям на мечах в классах кендо. Вместо муштры с реальным оружием сегодняшние киллеры (многие из которых могут никогда не увидеть собственными глазами убитого врага) управляют дронами, атакующими стойких афганских воинов в суровой гористой местности[24 - И это придает новый смысл выражению «месть полудурков», поскольку создатели суперсовременного снаряжения, используемого пилотами дронов, наверняка не отличались выдающейся физической формой в школе.]. Современные военные, как римляне Дельбрюка, нашли способы компенсировать дефицит стойкости[25 - Штурмовые отряды западных армий, участвующие в сухопутных операциях, подобно римским легионам, отличаются той же стойкостью, что и их противники. А вот про службы поддержки и гражданское население такого сказать нельзя.]. Но стойкость все же может определить, кто победит в войне, а кто будет побежден. Это качество может стать ключевым фактором, который определит, кто будет готов продолжать борьбу, несмотря на человеческие и финансовые потери[26 - Такая динамика прослеживается в поздних этапах вьетнамской войны.].
Глава II
Страдания детей
История подобна путешествию на далекую, но населенную людьми планету. Биологически эти люди подобны нам, но в плане культуры они нам чужды, и главная тому причина – иное воспитание.
Важность родителей и воспитания ими детей признаны почти повсеместно. Как и стойкость, это аспект человечности, исключительное влияние которого на взросление человека мы осознаем почти инстинктивно. Но оценить влияние этого фактора на людей прошлого и на человеческую историю в целом довольно трудно. Вместе с тем было бы странно считать, что воспитание детей не имело никакого исторического значения. А что, если это воспитание было неправильным?
Конечно, «неправильность» – это культурно обусловленная концепция. У каждой эпохи и каждой культуры есть собственные представления о наилучшем воспитании потомства. Но хотя родители повсюду и во все времена старались сделать то, что будет полезнее всего для их отпрысков, в прошлом значительная часть информации, которой они располагали, была ошибочной. Родители из невежества могли навредить детям тем, что, как им казалось, пойдет во благо. Современное представление о здоровье и науке, а также повсеместное распространение информации о воспитании детей породили самое информированное поколение родителей в истории. Особое внимание сегодня уделяется раннему развитию детей. Хорошо известно влияние недоедания в детстве, пагубное влияние на плод алкоголя и наркотиков. Мы знаем, как вредна для детей плохая гигиена, насилие и просто плохое воспитание. Родители, склонные к насилию или не соответствующие минимальным стандартам общества, часто теряют опеку над собственными детьми. А в крайних случаях они могут оказаться в тюрьме.
Все это, несомненно, с течением времени значительно улучшило воспитательный климат в современных обществах. И преимущества для конкретных детей безмерны. Но попытки определить, как все это ощущается на уровне общества, довольно сложны. Очевидно, что это влияет на общество, но почти невозможно сказать, как и в какой степени. Способствуют ли значительные культурные сдвиги в воспитании детей созданию лучшего общества? И, наоборот, в какой степени плохие для детей условия влияли на общества прошлого?
Некоторые теории в этой сфере кажутся притянутыми за уши, но они определенно заставляют нас задуматься о том, что ускользает от радара, выискивающего традиционные имена, даты и события, на которых мы сосредоточиваемся, когда пытаемся понять историю. Можем ли мы, к примеру, предположить, что воспитание детей влияло на внешнюю политику государств? Если это кажется маловероятным, то представьте себе мир, в котором половина взрослых являются жертвами детского насилия, а затем подумайте о множестве странных и непредвиденных последствиях подобного состояния. Довольно интересный вопрос.
Одним из первых о потенциальной исторической значимости воспитания детей заговорил Ллойд Демоз[27 - Демоз считает, что воспитание детей может влиять на внешнюю политику государства.]. Демоз специализируется в психоистории – противоречивой науке, которая в числе прочего рассматривает воспитание детей и то, какое влияние оно может оказать на историю. О своих довольно туманных взглядах на родителей прошлого он пишет в книге «Эмоциональная жизнь народов» (The Emotional Life of Nations, 2002): «До относительно недавнего времени родители так боялись и ненавидели новорожденных младенцев, что убивали их миллиардами, отправляя к бездушным и невнимательным кормилицам, туго пеленая, уродуя, насилуя и избивая их так жестоко, что я не смог найти в прошлом ни единого родителя, который сегодня не оказался бы в тюрьме за насилие над ребенком».
Демоз и психоисторики рассматривают общества прошлого так же, как психологи и психиатры изучают сегодня конкретных людей, пытаясь понять, как раннее развитие и влияние на детей влияет на общества, которые эти дети создают, став взрослыми[28 - Психоистория вызывает весьма сдержанный интерес научных институтов, а критики этой теории даже называют ее лженаукой.]. Демоз считает, что большинство детей, рожденных до относительно недавнего времени, по современным меркам считались бы жертвами насилия. Это, по его собственному мнению и мнению его сторонников, объясняет, почему, например, эпохи типа Средних веков были настолько варварскими[29 - Критики Демоза полагают, что, вместо того чтобы писать о стандартных приемах воспитания, он написал историю насилия над детьми. Многие ужасные вещи, которые он описывает, совершались родителями прошлого из чистого невежества, а не по злобе. Демоз полагает, что отношение, которому люди подвергались в детстве, влияет на историю, и его точка зрения подвергается ожесточенной научной критике. Критики справедливо указывают, что его выводы чаще основываются на спекуляциях, чем на научных данных. Но в его защиту можно сказать, что собрать и точно интерпретировать информацию по подобной теме просто невозможно.].
Но человеческие культуры настолько разнообразны, что подобные прямолинейные заявления кажутся слишком уж общими. Хотя такие теории действительно применимы к некоторым сложным городским обществам, во многих племенных и иных обществах прошлого существовали проверенные временем стандарты воспитания, где присутствовала истинная родительская и родственная любовь. Но члены таких обществ слишком часто вовлекали детей в действия, которые, как мы считаем сегодня, наносили им серьезный и длительный ущерб. Но многое было связано всего лишь с жизнью в другую эпоху. Для ребенка, который рос несколько тысяч лет назад, насилие было нормой жизни и вряд ли оказывало на него какое-то негативное влияние – в отличие от ребенка современного.
Одна из важных переменных этого обсуждения связана с тем, можно ли считать, что какая-то культура прошлого защищала детей от влияния того, что сегодня мы назвали бы насилием, пренебрежением или эмоциональной и психологической травмой. Если поведение, которое по современным меркам считалось бы девиантным, в прошлом воспринималось более позитивно и было культурно адекватным, то и влияние его должно было быть не таким пагубным. То есть оценка степени насилия над детьми или качество воспитания зависит от исторической эпохи. Но если что-то из этого считается социально приемлемым и не осуждается так, как сегодня, можно ли считать, что пагубное влияние этого уменьшается? Можно сказать, что пагубность влияния одинакова и не зависит от общества или эпохи. Но можно сказать и что степень пагубного влияния обусловлена культурой. Либо люди прошлого были совершенно нормальными и адекватными взрослыми, несмотря на опыт детства и различия в воспитании, либо, как считает Демоз, все они были жертвами насилия и жили в обществе, созданном и управляемом жертвами насилия.
Проще всего представить, насколько тяжело приходилось детям в обществе прошлого, если поставить себя на их место. Представьте, каким было бы ваше детство, если бы исчезли сегодняшние запреты, расследования и принуждение к соблюдению законодательства в отношении насилия над детьми. Ведь даже сегодня в каждом обществе присутствует насилие, дурное отношение и невнимание к детям. А без строгих правил и законов ситуация усугубилась бы стократно. Представьте, каково было бы, если бы общество поощряло подобное поведение[30 - Представьте, если бы в явлениях популярной культуры – в кино, музыке и на телевидении – насилие над детьми и секс с детьми показывались бы в позитивном и провокативном свете. Соедините систему культурных ценностей общества прошлого с мощью современных медиа и маркетинга.].
Избиения детей были общепринятой формой воспитания с древнейших времен до относительно недавнего времени. Многие представители Величайшего поколения, к примеру, выросли в условиях, когда подобная практика не была чем-то необычным[31 - Отношение к избиению детей, в отличие от легкого шлепка или подзатыльника, стало меняться в 1960-е годы и изменилось очень быстро.]. Серьезная порка многими считалась лучшим и надежным способом воспитания добропорядочных взрослых. Порка была нормой для любых школ. Если сегодня родитель ударит ребенка ремнем раз двадцать-тридцать, общество в подавляющем большинстве сочтет его склонным к насилию и осудит. По меркам же прошлого его назвали бы достойным родителем, хотя ремень сочли бы плохой заменой того, что предназначено специально для порки детей.
В «Истории детства» (The History of Childhood, 1974) Демоз описывает различные приспособления для телесных наказаний:
• разнообразные хлысты;
• плетка-девятихвостка;
• лопатка;
• розги;
• металлические и деревянные прутья;
• связки прутьев;
• хлысты из мелких цепочек;
• «хлопалки» (школьные приспособления с грушевидным концом с круглым отверстием, чтобы появлялись ссадины).
Сегодня даже представить невозможно, чтобы появилось приспособление, специально предназначенное, чтобы на теле семи-восьмилетнего ребенка появлялись раны и ссадины. Однако часто повторяемая поговорка «пожалеешь розгу – испортишь ребенка» говорит о том, что родитель, не усердствующий с телесными наказаниями, наносит детям только вред. И долгое время многие совершенно серьезно так считали[32 - И сегодня слышатся голоса сторонников телесных наказаний, которые считают, что это пошло бы на благо обществу.].
Трудно винить родителей за непонимание потенциального вреда, причиняемого ими собственным детям, потому что их самих воспитывали именно так. Если представлять, каково жить в обществе, созданном детьми, подвергшимися насилию, подумайте, как они будут воспитывать своих отпрысков. Историк М. Дж. Такер в своем эссе в «Истории детства» рассказывает о суровом воспитании леди Джейн Грей[33 - Британская аристократка, «девятидневная королева» середины XVI века.]. Он пишет: «Родители Джейн были самыми типичными… В те времена считалось, что родители, любящие своих детей, должны чаще их пороть». Такер пишет, что и дети думали так же: «Девочки, как и леди Джейн Грей, никогда не сомневались, что родители порют их из любви, и радовались серьезному отношению к своему воспитанию». Леди Джейн Грей казнили совсем юной из-за королевских интриг. Но если бы она выжила и пожелала быть хорошей, по меркам своего времени, матерью, то как она бы воспитывала собственных детей? Наверняка точно так же, как воспитывали и ее саму.
Хотя избиения детей вышли из моды, в некоторых школах Соединенных Штатов практикуются телесные наказания. И есть люди, которые отстаивают пользу подобного подхода (хотя и не такого жестокого, о котором мы только что говорили). Того же нельзя сказать о других видах насилия, которому подвергались дети в прошлом. Например, в некоторых обществах и культурах существовали совершенно иные представления о допустимом и недопустимом в сексуальных отношениях между взрослыми и детьми[34 - Эта ситуация осложняется тем фактом, что во многих обществах девочкам позволялось и даже предписывалось вступать в брак в период полового созревания.]. Нам не только сложно понять такие культуры и традиции, но даже трудно представить, что подобное поведение не оказало серьезного влияния на их жизнь. Во многих культурах прошлого дети рассматривались и порой использовались в качестве сексуальных объектов. Существуют рассказы моряков четырехсотлетней давности. На островах Тихого океана их встречали чрезвычайно сексуальные женщины, но некоторым из этих «женщин» было не больше десяти лет. Сегодня подобные сексуальные отношения кажутся странными и даже непристойными, но что если в обществе, где жили эти моряки, такие практики считались совершенно нормальными?
В другие эпохи, например, в античности, нравы касательно секса и детей разительно отличались от наших[35 - Античностью считается период истории до V века н. э., то есть до падения Римской империи.]. В древнем Средиземноморье гетеросексуальные и гомосексуальные отношения между взрослыми и детьми считались вполне приемлемой частью культуры. Влияли ли подобные отношения на детей античных культур так же, как на современных детей, у которых был секс со взрослыми? Если да, то как это могло повлиять на развитие общества? Если нет, это тоже интересно: возникает вопрос, почему такого влияния не было.
Даже те родители, которые желали детям только добра и были менее склонны к порке, могли причинить им вред, следуя нормам своего времени, – то есть насилие по отношению к детям было ненамеренным.
На протяжении человеческой истории детям часто давали настойку опиума, чтобы снять боль при прорезывании зубов или просто для того, чтобы ребенок спал. Даже в 1960?е годы врачи часто прописывали детям снотворное или рекомендовали родителям втирать в десны младенцев виски. Сегодня мы знаем, что это вредно, но были люди, которые осознавали проблему сотни лет назад. В «Истории детства» приводятся слова британского врача Юма. В 1799 году он писал, что тысячи детей умирают, потому что кормилицы «вечно вливают в маленькие горлышки микстуру Годфри, то есть сильный опиат, который в конце концов оказывается столь же смертельным, как и мышьяк».
В свое время считалось, что хорошие родители должны преподавать детям моральные уроки, беря их с собой на публичные казни. Чтобы урок запомнился надолго, родители иногда пороли детей во время страшного зрелища, навечно связывая физическую боль и страшные воспоминания. Практика пороть детей, чтобы они не забыли, объяснялась и другими причинами. Англосаксы иногда пороли детей, чтобы они запомнили какой-то день по юридическим причинам, например при даче показаний в суде: физическое насилие служило своего рода нотариальным заверением или долгосрочным напоминанием.
Сегодня нас волнует контакт детей с симуляцией насилия на телевидении или в видеоиграх. Нам кажется, что это мешает им осознать жестокость реальной жизни. Но в эпохах прошлого существовало реальное, а не разыгранное для телевидения насилие, и это снижало чувствительность детей еще больше. Подумайте о детях, которые могли видеть реальное насилие и пытки в пять, шесть или семь лет, а иногда и сами участвовали в них[36 - В некоторых индейских племенах считалось совершенно нормальным, что женщины и дети участвуют в пытках пленных.].
Если мы услышим о современном ребенке, получившем столь кровавое или жестокое воспитание, то решим, что он вырастет несчастным человеком, нуждающимся в психологической помощи. Но трудно определить, на всех ли детей всех времен и культур подобный опыт влиял точно так же. Вполне возможно, что люди прошлого, которые с детства видели, как забивают животных и убивают детей, не испытывали таких моральных проблем, как люди современные. Сегодня нам кажется, что определенные вещи пагубно сказываются на человеке в любую эпоху, но мы можем и ошибаться. Чтобы серьезно изменить человека, действия вовсе не обязательно должны причинять очевидный вред. Ребенок (современный или из прошлого), который стал свидетелем нескольких очень жестоких публичных казней, будет отличаться от других детей нашего общества. Любому современному ребенку, пережившему нечто подобное, наверняка понадобится психологическая помощь и длительный прием препаратов.
По сравнению с таким тяжелым насилием может показаться, что современное физическое или эмоциональное небрежение в отношении детей – и не проблема вовсе. Но современные специалисты, работающие с детьми, не сомневаются, что долгое отсутствие реального контакта между родителями и детьми негативно влияет на них. Психоисторики считают, что подобные ситуации пагубно сказывались на детях прошлого. На первый взгляд это кажется очевидным, но определить, как все это могло повлиять на ход истории в широком масштабе, практически невозможно.
Во многих обществах прошлого контакты между родителями и детьми были значительно менее тесными, чем те, к которым мы привыкли сегодня[37 - Впрочем, везде все по-разному. Во многих традиционных обществах контакты между матерью и ребенком чрезвычайно тесные и продолжительные по времени.]. Нарушались даже связи грудного кормления, когда мать передавала ребенка кормилицам. Тысячи лет во многих обществах и культурах институт кормилиц был чрезвычайно популярен. О кормилицах говорится в Библии и даже на глиняных табличках древнего Вавилона. Римские кормилицы собирались в месте, называемом Columna Lactaria («молочная колонна»), и предлагали свои услуги. Матери, у которых не было молока, нуждались в такой помощи. Необходимы кормилицы были и тем детям, у которых матери умерли в родах. Во многих обществах считалось, что кормить младенцев молоком животных нельзя.
Однако детей часто отправляли из родного дома к кормилице – порой на долгие годы. Такая легкость в расставании с детьми нас поражает. В книгах XVIII–XIX веков о детях говорится как о щенках, а не как о людях. Теща одного джентльмена XIX века писала о младенце, обещанном другой семье: «Да, конечно, младенца отправят, как только его отлучат от груди. Если кому-то еще понадобится младенец, не будете ли вы так любезны сообщить, что у нас есть и другие».