скачать книгу бесплатно
Жена фабриканта. Том 2
Валерия Евгеньевна Карих
Второй том семейной саги является продолжением романа "Жена фабриканта". Жизнь всех членов семьи Ухтомцевых на первый взгляд кажется обыденной и размеренной. Читатель с головой погрузится в интересную эпоху купеческой Москвы 19 века. Но за фасадом привычной жизни кипят и бушуют людские страсти, герои любят и мечутся в поисках счастья, разрываются между страстью и чувством долга. Культ денег, наживы любой ценой и обмана, пренебрежение нравственными нормами становятся еще более ярко выраженными характерными чертами главного героя романа крупного промышленника и миллионера Ивана Ухтомцева. Завершение истории имеет неожиданный и трагический финал. Однако жизнь продолжается, и остается надежда на счастье. Сама жизнь и события, в которые она нас погружает – и есть то самое счастье, которое все мы ищем. Героям удается понять эту простую истину. И хотя не все в нашей жизни происходит так, как мы задумываем, все происходящее надо принимать как есть.
Валерия Карих
Жена фабриканта. Том 2
Часть 1
1
Утренняя Москва встретила прибывший из Владимира поезд чистым небом, ослепительным солнцем и гулким перезвоном колоколов. Громко кричали на привокзальной площади извозчики, и суетился народ.
В последние сентябрьские дни прозрачный и теплый воздух казался напоенным особенным и свежим ароматом. Среди трепещущей на ветру пряной зелёной листвы то там, то здесь проглядывали багряные и желтые листья. Москва была особенно хороша в этом щедром осеннем буйстве природных красок.
Ранним утром задолго до прибытия поезда приказчик Ефим Силыч Григорьев с двумя работниками приехали на вокзал встречать хозяев. Увидев выходящих из вагона фабриканта с женой и дочерями, поспешил к ним подойти.
– Здравствуйте, Ефим Силыч. Давно ли здесь? – поинтересовался Ухтомцев.
– Здравствуйте, Иван Кузьмич. Почитай, с пяти утра: как приехали, так и стоим, – охотно ответил Григорьев.
– А вы вчера отправляли экипаж за братом в гостиницу, как я просил?
– Отправляли, а как же. Да, только они сами вчера ехать наотрез отказались. Просили передать, что приедут, когда вы уже дома будете. Объяснили, что без вас им одним в вашем доме быть ни к чему, – пояснил приказчик, снимая картуз и вытирая вспотевший лоб.
– Узнаю брата. Хорошо. Как дела? От Александры Васильевны есть известия? Что, Гаврила Андреевич заезжал или нет? Пётр заходил?
Приказчик кивнул и принялся отчитываться:
– Матушки вашей дома нет, Архип передал, что они уехали в Архангельск. Гаврилу Андреевича видел вчера, – просил передать, что заедет к вам сегодня вечером. Да, забыл сказать… Архип, когда заходил, всё спрашивал, не знаю ли я, когда вы вернетесь? Говорит, что братец ваш Петр Кузьмич недавно чуть было не помер, сердце прихватило, а потом он куда-то и сам из дома скрылся.
Ольга Андреевна с тревогой посмотрела на мужа.
– Как скрылся? А сейчас-то он дома? – нахмурился Ухтомцев.
– Этого я уже и не знаю, Архип рассказал, что никто из соседей не видел, как Петр Кузьмич куда-то из дома выходил. Больше не знаю, – озадаченно развёл руками приказчик.
– А что Архип-то искал его? Не знаешь, у него хватило ума не заявлять в полицию?
Но Григорьев сразу же помотал головой:
– Нет, нет. Что вы! В полицию он не ходил, никуда не заявлял, он вас дожидается. Но может, Пётр Кузьмич скоро объявится? Архип ещё сказал, что обошел все кабаки и трактиры, куда Петр Кузьмич захаживать любил. Но никто из половых Петра Кузьмича не видел. Как корова языком слизала, – добавил он.
Ухтомцев хмыкнул:
– Слизала, говоришь. Это да…
Дело в том, что Петр Кузьмич имел среди братьев прозвище «коровье копыто», которое приклеилось к нему ещё в детстве. И хотя это прозвище почти забылось и никогда не произносилось вслух, когда все они выросли, нет-нет, а старшие иногда вспоминали его в разговоре между собой, когда действия непутевого брата особенно им досаждали. Будучи хилым и довольно болезненным ребенком, Петр тем не менее любил проказничать, как и все нормальные мальчишки. Однажды в деревне он улучил момент, когда доившая корову баба отлучилась по нужде, и сам полез к корове доить, зачем-то дернув бедную животину за хвост. Корова не стерпела и пнула обидчика так, что тот отлетел к стене, разлив два бидона с молоком. За эту проказу Александра Васильевна велела отодрать сыночка Петрушу розгами, «но не больно, а для острастки». Что и было исполнено под свист и смех подглядывавших за экзекуцией через щель в сарае обоих братьев, которые еще и выкрикивали:
– Эй, коровье копытце!
И хотя Петр после того случая не перестал озорничать, к коровам он никогда больше не лез, и за хвосты их больше не дергал. Но обидное прозвище так и пристало к нему.
Петр злился на братьев, когда те дразнили его. Сдачи дать не мог, трусил, поэтому бегал жаловаться к матушке. Ну а та наказывала, не слишком разбираясь, кто из них прав, а кто виноват. Кто попадался ей под горячую руку, тот и получал подзатыльник. Со временем в глаза его больше так не называли, ну а за глаза кто же запретит?
– Выгружайте багаж, – сказал Ухтомцев и вместе с женой отошёл от края платформы. Дочери с француженкой и Дашей с любопытством разглядывали снующих на второй платформе людей.
Ольга слушала щебетание дочерей и скучающим взором наблюдала за толпившимися на другой стороне платформы людьми. Обернувшись, заметила, как муж кому-то машет, подзывая к себе. Она посмотрела в ту сторону и увидела, как от черной ажурной решетки отошёл мужчина, одетый в модный светлый костюм, ладно подогнанный к его подтянутой фигуре, и стремительной энергичной походкой направился к ним сквозь толпу. И чем ближе он к ним подходил, тем её сердце билось всё сильней и сильней.
Это был инженер Яков Михайлович Гиммер.
Приблизившись, он остановился возле Ивана Кузьмича и Григорьева, поздоровался и заговорил с ними. А она так и замерла на месте, не в силах оторвать от него взволнованных глаз. Его появление на вокзале среди встречающих оказалось для неё полнейшей неожиданностью и подействовало просто ошеломляюще.
– Что же вы, Яков Михайлович, стоите возле ограды? Подпираете решетку, чтоб не упала? – спросил, улыбаясь, фабрикант, крепко пожимая протянутую ладонь инженера. Иван Кузьмич пребывал в прекрасном расположении духа.
– Не в моих привычках мешать, – ответил Гиммер и спросил: – Позвольте, поздороваться с вашей супругой?
Ухтомцев согласно кивнул. Яков Михайлович развернулся и направился к Ольге Андреевне. Она, помедлив, пошла ему навстречу.
– Здравствуйте, Ольга Андреевна. Рад видеть вас в добром здравии, – произнес Гиммер, подходя и приподнимая фуражку.
– Здравствуйте. Вы так любезны, пришли встречать, – сказала она и смущенно осеклась, увидев, с какой радостью и откровенной, ласкающей нежностью он смотрит на неё.
– Ваш супруг попросил меня приехать, – объяснил Гиммер, открыто любуясь её милым порозовевшим лицом, забыв про всякую осторожность.
– Вы, наверное, устали и не хотите сейчас видеть… посторонних? – спросил он.
– Нет, не устала. Вы не должны так думать, – сказала она, намеренно не договорив фразу и счастливыми сияющими глазами глядя на него.
– Вы правда так думаете? – с надеждой спросил он.
– О чем? – удивилась она.
– Что я не должен так думать, – объяснил он и улыбнулся.
Она не ответила.
– Вот и осень… Летом на даче хорошо, много солнца, света, работы, – проговорил Гиммер, вспомнив их счастливые мгновения в садовой беседке.
– Всему когда-нибудь приходит конец, даже лету, – ответила Ольга Андреевна, мягко улыбаясь.
Она посмотрела на мужа. Тот вроде бы слушал, что говорит Григорьев, а сам незаметно следил за женой и инженером: «Эге-ге. А ведь немчик этот с моей Ольги глаз не сводит… Неужто приударить задумал… Да нет же. Мерещится. Вот же какая, братец ты мой, чертовщина на свете. А у Ольги-то, у Ольги! Как будто бы и лицо взволнованное, да что же это с ней, черт побери! А если уже успели поладить?»
Иван Кузьмич не выдержал, нетерпеливо махнул рукой недоговорившему фразу приказчику и направился к жене и инженеру.
– Позвольте отвлечь вас. Доложите, господин Гиммер, что на моем заводе. Много заказов на исполнении? – спросил Ухтомцев у инженера.
– На сегодняшний день тридцать. Когда вы будете на заводе, я покажу, какая номенклатура.
– Хорошо. Мы завтра приедем, – произнес Ухтомцев, испытывая раздражение.
Гиммер хотел добавить, что не все цеха ещё работают из-за нехватки станков и рабочих, однако взглянув на Ухтомцева, ограничился вопросом:
– Какие будут указания, Иван Кузьмич?
– Возьмите вот эти бумаги, – ответил Ухтомцев, раскрывая свой портфель, с которым не расставался в дороге, и достав оттуда папку. – Это чертежи какой-то совершенно новой плавильной печи. Французы предложили нам их закупать и утверждают, что на сегодняшний день эти печи – самый лучший образец для любых металлургических заводов. Составьте о них свое мнение и завтра доложите, что вы об этом думаете. На всякий случай напомню, что для меня в вопросе приобретения оборудования главное – приведет ли установка новых печей к увеличению прибыли. И последнее… – он умолк и многозначительно посмотрел на инженера. – Завтра, когда мы будем разговаривать в присутствии брата, попрошу вас придерживаться только моей точки зрения. Надеюсь, вы понимаете, о чем я толкую, Яков Михайлович?
– Да, – кивнул инженер. – Это печи Мартена?
– Да.
Гиммер оживился и с воодушевлением стал рассказывать:
– Я присутствовал на заседании Технического общества. Там как раз говорили об этих печах. Считается, что они получат в ближайшее время большое распространение на крупных металлургических заводах Европы, потому что имеют хороший коэффициент выработки. Даже на Урале у Демидова заинтересовались их приобретением. А дело в том, что в них используются совсем иные принципы работы, которые основаны на химическом взаимодействии огня и металлов…
– Вы решили прочитать нам с супругой лекцию по металлургии? Боюсь, что время вы выбрали неподходящее. А может, решили блеснуть перед нами своею ученостью? Так это тоже излишне, – язвительно прервал его речь Ухтомцев.
Обескураженный неприязнью в его голосе, Гиммер умолк.
Ухтомцев отвернулся и подозвал к себе приказчика. Когда тот подошел, приказал ждать его в коляске. После чего снова повернулся к инженеру и сухо продолжил:
– В Нижнем я был на заводе у Рукавишникова, и своими глазами видел, что это за печи. Когда мне понадобится освежить свои знания, я вас спрошу. Я знаю, что к приобретению печей Мартена проявляют интерес мастерские Камско-Волжского буксирного пароходства. Но мне кажется, что для нашего завода они не подходят. Если мое мнение о данном вопросе не соответствует истине, поправьте меня. Но судоремонтные мастерские работают с большими заказами, и ремонтируют на верфях суда, а мы никогда не будем делать такие крупные заказы.
– Такие мощные и прогрессивные мартеновские печи нам понадобятся, если вы решите расширить свое производство в Москве и возьметесь за изготовление больших паровых котлов, печей и прокатных станов. Железнодорожное строительство развивается, и их можно будет направлять в другие города по железной дороге, – сухо объяснил инженер, про себя решив не обращать внимания на раздражение Ухтомцева. «И чего он на меня вдруг взъелся? Не понимаю».
– Завтра представите нам свое заключение, – напомнил Ухтомцев.
– Слушаюсь. С вашего позволения я вас покину, – ответил с достоинством инженер.
– Не буду задерживать.
Гиммер кивнул и повернулся к стоящей в отдалении Ольге Андреевне. Он заметил её растерянные глаза и мягко произнес:
– Извините, но срочные дела вынуждают меня покинуть ваше семейство. Буду рад, ещё раз увидеться, – он ещё раз вежливо кивнув Ухтомцеву, развернулся и пошел к вокзалу.
– Ишь ты, черт, какой! Не понравилось. А нечего спесь показывать. Рад он будет… А мы-то будем? – раздраженно пробурчал Иван Кузьмич ему вслед и повернулся к жене. – Видала гуся? Такого на хромой козе не объедешь…
– Ты был с ним груб, Иван, – укоризненно сказала Ольга Андреевна.
– Заступаешься? – угрожающе произнес тот и взглянул на жену.
– Не понимаю, о чём ты? – пожала Ольга плечами.
– Всё понимаешь, не прикидывайся. Я видел, какими глазами ты его ела, как кошка на сметану облизывалась. Ты смотри, не доводи меня лучше до греха, – хмуро предупредил Ухтомцев и направился к выходу.
Ольга гневно посмотрела на его удаляющуюся спину.
2
Она вышла вместе с детьми на залитую солнечным светом площадь, заполненную снующей толпой, остановилась внизу возле лестницы и поискала взглядом мужа.
Тот стоял в середине толпы громко орущих извозчиков, назойливо и нагло хватающих его за рукава и выкрикивающих: «Барин, а барин! Хороший, пошли туда, туда…» Заметив, какое у того раздосадованное выражение лица, она вздохнула и отвела взгляд.
В этот момент к толпе орущих извозчиков подъехал экипаж. Сидящий на козлах Григорьев резво спрыгнул с подножки. Подбежав к толпе, он громко выкрикнул:
– А ну, разойдись живо, а то задавлю!
Столпившиеся мужики неохотно расступились. Когда возле Ивана Кузьмича никого не осталось, Ольга Андреевна, держа обеих дочерей за руки, подошла и села в коляску. Муж залез следом и уселся на кожаное сиденье рядом с ней. Когда они уже отъехали от привокзальной площади и повернули на близлежащую улицу, она решила не думать о раздраженном муже и с тихой радостью и каким-то восторженным, почти детским любопытством стала разглядывать хорошо знакомые ей улицы и лепившиеся вдоль них с обеих сторон домовладения, добротные и неказистые, бедные. Не все тихие и уютные дворы были окружены заборами, но обязательно рядом был разбит садик с хозяйственными пристройками.
Она слушала неторопливый стук лошадиных копыт по неровной булыжной мостовой и улыбалась чувству нетерпеливой радости, ощущению счастья, которое возникает у всех путешественников, подъезжающих после долгого отсутствия к своему любимому дому.
По обеим сторонам улицы шли московские пешеходы: купцы и мещане, крестьяне и ремесленники, кто пешим ходом, кто на телеге, несли и везли корзины, узлы, баулы. Вот проехала навстречу им по мостовой, грохоча и подпрыгивая на ухабах телега, запряженная тощей лошадёнкой и нагруженная мешками с картошкой, впереди, свесив ноги, сидели двое мужиков, явно направляясь с товаром на расположенный недалеко отсюда базар.
И глядя на эту знакомую и близкую сердцу картину и как будто незаметно для себя открывая что-то совершенно новое и в этих домах, и в булыжной мостовой, Ольга вдруг представила, что она как тот самый первооткрыватель, который вдруг оказался в незнакомом городе и которому всё кажется необыкновенно интересным, видит всё свежим и чутким взглядом.
По пути их коляска обогнала неспешно идущего по обочине тротуара широкоплечего разносчика в серой поддевке, подпоясанной веревкой, через плечо у него на широком ремне висела плетеная корзина, из которой торчали кувшины и хлеб. А потом, грохоча и подняв тучу пыли позади, их также на повороте обогнали дрожки.
Впереди появилась постепенно вырастающая и уносящаяся ввысь белая колокольня, залитые солнцем позолоченные купола величественного Новоспасского монастыря. Дорога, идущая под горку, наполнялась бредущими в сторону церкви людьми, среди которых были простые прихожане, странники и богомольцы; сидели в придорожной пыли у обочины нищие и калеки, спившиеся алкоголики и бродяги, увечные и здоровые.
И это тоже была родная и привычная взгляду картина: слоняющиеся по улицам попрошайки всех мастей, калеки и нищие. Возле церквей их всегда было много. Порой они занимали всю паперть, сидели на земле, подложив под себя рогожи, тряпьё или доски, копошась в грязных лохмотьях.
«Подайте, Христа ради!» – висел в воздухе страдальческий стон, находя отклик в отзывчивых душах православных русских людей.
Нищие суетливо крестились щепотью, заученно и хрипло выкрикивали: «Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй и сохрани грешных! Спаси, матерь Божья и сохрани». Бродяги, сидевшие в пыли у черной железной ограды, увидев проезжающий мимо экипаж, вскочили с земли и, тряся лохмотьями, бросились следом. Они протягивали к сидящим внутри людям худые дрожащие руки и жалостливо клянчили:
– Кормильцы родимые, подайте на пропитание, Христа ради… Голубушка барыня и барин-голубчик, ради Христа, подайте на хлебушек!
Иван Кузьмич посмотрел на жену и ехидно заметил:
– Надо же… С какими вас почестями встречают и провожают.
– Погоди же. Прикажи ему остановиться, – попросила Ольга Андреевна. – Просят же. Для неё было унизительным просить его остановиться, как будто бы это она, а не нищие и беспомощные старухи взывала к милосердию.
Она часто посещала и эту церковь, и приют Никольской общины, и хорошо знала его настоятельницу, в миру княгиню Шаховскую. Она всегда была для матушки игуменьи желанной гостьей и щедрой благодетельницей.
– Останови за углом, – подумав, распорядился Ухтомцев.
Экипаж остановился. Их тотчас же окружила подбежавшая толпа грязных побирушек и нищих. Иван Кузьмич, откинувшись на спинку сиденья, со скептическим выражением стал наблюдать за тем, что будет делать жена.
Вот она наклонилась через борт коляски, подавая деньги, и ее усталое лицо как будто разгладилось, приобретя задумчивое и отчего-то виноватое выражение. Жена участливо глядела на стоящих внизу бродяг и нищих, и как будто не замечала ни одутловатых, красных от беспробудного пьянства лиц, ни мутных масляных глаз, не слышала невнятной речи. Она что-то ласково и заботливо приговаривала, как будто вся растворяясь в чужом человеческом горе.
И Ухтомцев вдруг с досадой подумал, что его жена потому так заботливо смотрит на всех этих маленьких и жалких людей, что понимает их скверную жизнь больше, чем он. И это открытие поразило и неприятно задело его.
«Откуда в ней это? Неужели она не видит, кто стоит перед ней? А если не видит, то она ещё глупей, чем я думал, а все эти жалкие бездельники и никчемные люди, коптящие небо… Я знаю, им, что ни подай, они всё пропьют. А она как будто не видит в их лицах ничего гадкого и омерзительного. Наоборот, она сострадает и подает так, как будто перед ней раскаявшиеся грешники и страдальцы за веру», – с недоумением думал он. И вдруг припомнил, что так было всегда. Когда жена подавала нищим и пьяницам, её лицо каждый раз становилось виноватым, как будто она перед ними оправдывалась за свою безбедную жизнь. «Лицемерка, а ведёт себя, как монашка, – отчего-то сердясь, думал он, но ведь и я тоже жалею нищих и тоже им подаю», Ему вдруг захотелось разобраться, почему его злят её действия. Он просто устал с дороги и хочет домой, хочет скинуть с себя этот узкий и тесный сюртук, сесть под яблоню и выпить огромную кружку холодного квасу. Бог мой, как же хочется квасу! Он представил себе, как подносит кружку к губам и пьёт, даже ощутил вкус холодного кваса. И с сожалением вздохнул. Потом достал из кармана сюртука деньги и неловко сунул их в чью-то дрожащую потную руку, испытав брезгливость и отвращение. Ольга ведет себя так, как будто сама вышла из этой низкой среды, и поэтому понимает их лучше, чем он, но это не так. В гостинице его ждет брат, а из-за лицемерия жены он вынужден стоять посреди дороги и смотреть на эти спившиеся лица. Иван Кузьмич все больше раздражался.
Наконец все имевшиеся в карманах наличные мелкие деньги раздали, и кучер лихо подстегнул лошадей. Те застоялись и сразу поехали резво.
– Ты, поди думаешь, что облагодетельствовала их? – сухо поинтересовался Ухтомцев и прибавил: – Довольна? А ведь ты сейчас загубила в этих людях стремление к другой, лучшей жизни.
