Королевы второго плана

Артисты попали в окружение, им пришлось оставить грузовик, бросить музыкальные инструменты, вещи и пробираться сквозь лес пешком. С Владимиром Макеевым произошел психический шок, он выскользнул из рук товарищей, бросился в лес и исчез навсегда. На рассвете 7 октября артисты попали под минометный и пулеметный обстрел противника. Рафаил Холодов был дважды ранен в ногу, Валентина оставалась около него, остальные разбежались кто куда. Токарскую и Холодова взяли в плен, но тут же разлучили, поскольку Холодов сам идти не мог. Много позже выяснится, что Рудин, Мирсков, Политикина, Розенберг и руководитель бригады Лев Лебедев погибли сразу. Руфа Бригиневич, оказавшись одна в окружении, решилась на службу в немецкой концертной бригаде и почти сразу погибла от рук советских партизан, расстрелявших грузовик со свастикой, в котором перевозили артистов. Старейшину Корфа, по легенде, немцы повесили в Ельне, хотя официально он пропал без вести.

Враг наступал настолько стремительно, что, казалось, ничто не в силах его остановить. Пленных было огромное количество, на всех не хватало конвоиров. Когда дошли до деревни Семлёво, Валентина Георгиевна незаметно вышла из колонны. Вскоре она неожиданно встретила семейную пару циркачей Макеевых и клоуна Бугрова. Позднее разыскала в госпитале Рафаила Холодова и буквально похитила его. Тут же уничтожили холодовские документы, где была указана его национальность – еврей.

О тех событиях Валентина Георгиевна впервые рассказала в 1980-е. Андрей Миронов под впечатлением решил поставить спектакль «Прощай, конферансье!», пьесу написал Григорий Горин. Но зрители не знали всей правды, которую актриса открыла лишь в начале 1990-х: «Тут опять в мою жизнь ворвался голод. Копали мерзлую картошку. Старушка, которая нас сначала приютила, теперь выгнала: “Надоели вы мне тут! Сидите у меня на шее! Нечем мне вас кормить, убирайтесь!” Пошли на другую квартиру. А когда вывесили объявление о всеобщей регистрации в управе, мы решили сказать, что работаем артистами, – есть же театр в городе. Можно и с концертами выступать, хоть что-нибудь заработаем. Зарегистрировались. На следующий день пришел немец русского происхождения – из тех, кто уехал сразу после революции, – и предложил показаться ему, представить возможный репертуар. Мы говорим, что нам и надеть-то нечего. “У нас здесь склады есть. Мы дадим вам записку, берите что найдете”. Пошли мы на склад, а там уже кроме марли ничего нет. Я себе подобрала какие-то трехкопеечные босоножки, Валя Макеева помогла сшить из марли бальные платья. Случайно встретили в Вязьме танцевальную пару Платоновых, которая тоже с бригадой попала в окружение. Вместе с ними сделали небольшую концертную программу. Я пела французскую песенку, которую исполнял Мартинсон в “Артистах варьете”, Макеев играл на гитаре, Бугров – на пианино. А Холодов был страшно цепким к языкам, поэтому он почти сразу освоил немецкий и вел у нас конферанс. Выспрашивал, какие у них шутки, выяснял особенности их юмора. Под конец мы все хором пели “Волга-Волга, мать родная”, эту песню немцы знали. Посмотрели нас и разрешили выступать. Со временем мы с ними даже подружились. Они приходили к нам в гости, приносили продукты, сочувствовали. Эти немцы были прекрасны. Они первыми шли воевать – красивые, высокие. Один из них как-то показал нам портрет Ленина – дескать, он партийный, но скрывает. Вскоре весь этот цвет нации погиб, остались хлюпики…»

Однажды к русским артистам присоединился знаменитейший берлинский конферансье Вернер Финк, взял над ними шефство. Фашисты призвали его в армию и самым откровенным способом пользовались его популярностью: достать бензин, боеприпасы и так далее. Отказать ему никто не мог. Финк съездил в Берлин, привез Валентине Георгиевне концертное платье, а также аккордеон, ксилофон и саксофон, выхлопотал артистам паек, и раз в день они получали пищу. Выступали и в русском театре для русской публики. По воспоминаниям очевидцев, Токарскую всегда встречал шквал аплодисментов. Артисты стали неплохо зарабатывать, смогли купить теплую одежду.

В 1942-м Финк уехал в Берлин и не вернулся. «Вероятно, его арестовали, так как он никого не боялся, говорил что хотел и ругал Гитлера», – предполагала Токарская. На самом деле судьба Вернера Финка сложилась счастливо. Известен его афоризм: «Я стою за любое правительство, при котором я не должен сидеть, если я за него не стою». Он прожил долгую жизнь, выступая до последних дней на эстраде и снимаясь в кино.

Бригада попала к другому немцу, который обращался с пленными как с рабами. Началась муштра. С отступлением артистов погнали с собой: Смоленск, Могилев, Гомель, Барановичи, а потом всё дальше и дальше до самой Германии. В Берлине Токарская и Холодов выступали для русских военнопленных, которые были расселены в небольших городах и работали по хозяйству на владельцев земель.

В конце войны кто-то всё-таки донес, что Холодов еврей. Его арестовали. «К тому времени мы с ним были уже, по сути, мужем и женой, – признавалась Валентина Георгиевна. – На все мои вопросы отвечали: “Не ждите, он не вернется”. Я тут же начала бешено действовать: одну свою знакомую русскую девушку, очень хорошенькую, говорящую по-немецки, попросила мне помочь разузнать, где он, что может сделать для него жена. Наконец выяснили, что Холодов в больнице. А попал он туда, потому что был жестоко избит, избит до полусмерти, до неузнаваемости. Начала подавать бесконечные петиции, пыталась убедить их, что Холодов русский, просто он был прооперирован в детстве, что он по происхождению ростовский донской казак. Этой же версии придерживался и Холодов – мы ее заучили еще в Вязьме. В конце концов мы привели двух так называемых свидетелей: одну старую актрису из Смоленска и эстрадника Гаро из Москвы (все почему-то в Берлин попали). Они засвидетельствовали, что знали деда-бабку Холодова, его родителей, что он самый настоящий донской казак, – к счастью, у немцев смутное представление о казачестве! И в апреле 1945-го его всё-таки выпустили».

Полгода они провели в польском городе Жагане – выступали перед солдатами, возвращавшимися на родину. Токарскую за это премировали… аккордеоном.

В Москву артисты попали только в декабре. На улице Горького Рафаил вдруг направился в другую сторону. «Ты куда?» – спросила Валентина. «Домой. У меня жена, семья». «Прощайте, Рафа», – только и сказала она.

Скоро они встретились вновь. На этот раз в пересыльном пункте по дороге в Воркуту…

* * *

Следователь говорил Валентине Георгиевне заученную фразу: «Ну, расскажите о ваших преступлениях». «Каких преступлениях? – не понимала актриса. – О чем он? Что я могла в плену сделать? Я же не героиня. Партизан искать? Я не знаю, где они могли быть. Ни одного партизана в глаза не видела. Кушать мне как-то надо было, у меня есть профессия, вот я этой профессией и занималась, чтобы не умереть с голоду. Если виновата, значит, виновата».

Суда не было, была тройка. 14 ноября 1945 года Токарскую Валентину Георгиевну приговорили к четырем годам – самый маленький срок. А Холодову дали пять лет, потому что ершился: «Как же вам не стыдно? Я столько вытерпел! Меня били!» Ему возражали: «Но ведь отпустили же? Милый, так просто не отпускают! Не может быть, чтобы тебя не завербовали». Докричался до того, что получил лишний год.

Конфискации имущества у Токарской не было. Одному из тех, кто проводил в ее квартире обыск, приглянулся аккордеон, и он в надежде на конфискацию инструмент забрал. На вокзале перед этапом Валентина Георгиевна увидела его вновь: прибежал к поезду и притащил ее аккордеон. Этот человек помог Токарской выжить. В Вологде, в пересыльной тюрьме, начальство страшно обрадовалось при виде музыкального инструмента: «Будешь для нас играть!» – «Но я не умею, – оправдывалась актриса. – Я только на рояле играю». – «Ничего-ничего, все наши музыканты такие!» В этом маленьком лагере вчерашнюю звезду отправили на общие работы – вытаскивать на берег огромные бревна, которые приплывали по реке. Каждый вечер Валентина Георгиевна валилась без сил. Помогла врач, устроила ее в санчасть медсестрой, научила выписывать по-латыни лекарства, ставить клизмы и делать подкожные впрыскивания. Вечерами актриса участвовала в художественной самодеятельности.

Там же, в пересыльном лагере, Токарская во второй раз спасла своего Холодова. Перед тюрьмой был двор, где дальнейшей участи ожидали приехавшие эшелонами из Москвы. Она каждый день бегала туда посмотреть, не привезли ли… И дождалась. Летом 1946-го увидела его, печального и бритого наголо. Побежала к начальству: «Приехал человек, который вам нужен! Он придумает и поставит совершенно роскошный спектакль, создаст невиданную художественную самодеятельность! Снимайте скорее его с этапа и придумайте для него какую-нибудь должность!» И сработало. Рафаила назначили заведующим этой самой самодеятельности, так называемым «придурком». Но ни о каком продолжении романа речи уже не шло. «Прощайте, Рафа!»

Потом на Токарскую пришла заявка из Воркутинского театра. Именно этот театр и стал шансом не погибнуть среди миллионов, умиравших на лагерных работах. Именно там она сыграла свои лучшие роли, о которых в Москве могла только мечтать: Диану в «Собаке на сене», Елизавету в «Марии Стюарт», Ковалевскую в «Софье Ковалевской», Ванду в оперетте «Роз-Мари». Сыграла Джесси в «Русском вопросе», Глафиру в «Волках и овцах», Бабу-ягу в «Аленьком цветочке», играла в спектаклях «Мадемуазель Нитуш», «Вас вызывает Таймыр». Сама поставила две оперетты – «Баядеру» и «Одиннадцать неизвестных». За это начальство выдало ей сухой паек: сахар, крупу, чай и кусок мяса. Работали «без фамилий», заключенных запрещалось указывать в программках и рецензиях.

Окружение было потрясающим: с одной стороны, писатели, актеры, музыканты, знаменитый художник Петр Бендель пишет портрет примадонны, с другой – убийцы и грабители.

Валентина Георгиевна иногда рассказывала про своих «подруг» по ссылке: «Перед тем, как рассадить нас по вагонам, чтобы везти в Воркуту, я попала в комнату без мебели, где сидят воровки. Вижу главную: черненькая, хорошенькая, вокруг нее шестерочки бегают. Я уже ученая, знаю, как надо себя вести: “Девочки, возьмите меня к себе в компанию. У меня есть еда, давайте покушаем вместе”. На меня выпялились, как на сумасшедшую: чего это фраер так себя ведет?! С другой стороны, раз я сама предлагаю, почему бы не пообедать? Сели в кружок, поели. Они остались страшно довольны. Во всяком случае, сапоги не украли. Так и поехали с этой девкой. Играли в самодельные карты, в “шестьдесят шесть” – я всегда была заядлой картежницей! Но если видела, что моя “подруга”, проигрывая, начинала злиться, я незаметно поддавалась ей от греха подальше. Так мы добрались до Воркуты…

Там я как-то сломала ногу, лежала в больнице с другой воровкой. Ее муж ходил на грабежи и обязательно убивал. Он не мог оставить свою жертву живой, потому что считал, что этот человек на него донесет. А она шла за мужем и выкалывала жертве глаза, так как оба были уверены, что последний увиденный при жизни человек как бы фотографируется в зрачках навсегда. Но тут появилась другая девка, которая влюбилась в ее мужа и решила избавиться от нее – подлила ей в вино кислоту и тем самым сожгла весь пищевод. Наш хирург, тоже заключенный, пришивал ей этот пищевод кусочками ее же кожи, делал операцию поэтапно. А кормили ее так: в пупок втыкали воронку, куда лили жидкую пищу. Вот эта мадам тоже со мной дружила. Жуть!»

После срока Валентина Токарская так и осталась в Воркуте, Москву нельзя было даже посещать. Ни родных, ни друзей в других городах у нее не было. А в Воркуте ее все уже знали, дали большую комнату в общежитии, платили жалованье. В отпуск можно было поехать куда угодно, кроме столицы, и актриса ездила в Ессентуки, в Крым, в Прибалтику…

* * *

«Тут мне нагадали, что после всех перемен, которые произойдут со мной в недалеком будущем, меня будет ждать блондин, у которого есть ребенок. Я сказала: если седой может сойти за блондина, пусть ждет, хотя бы и с ребенком. Черт с ним!»

Так в 1948 году Валентина Токарская писала своему любимому человеку Алексею Каплеру. Актриса и драматург познакомились в Воркуте, где лауреат Сталинской премии отбывал срок за то, что крутил роман с дочерью Сталина, юной Светланой Аллилуевой. Каплер, как и Холодов, числился в «придурках» – целыми днями бегал по городу и всех подряд фотографировал. У него была мастерская, которую Валентина Георгиевна посещала тайком, зная, что может поплатиться за это пропуском. В Каплера нельзя было не влюбиться. В Токарскую – тоже. Роман вспыхнул мгновенно.

Отсидев пять лет, Алексей Каплер отправился в отпуск и нарушил предписание – заехал в Москву. Его тут же арестовали и дали еще один срок. Отправили в Инту на общие работы. Он был на грани отчаяния, писал, что готов покончить с собой. Спасли его только письма Валентины:

«Я боялась, что ты не выдержишь удара. Но судьба сжалилась надо мной, сохранила тебя для меня, и, если тебя хоть капельку греет, что ты имеешь преданного на всю жизнь человека, ты будешь держаться, и верить, и надеяться на лучшие дни. Что касается меня, то я живу только этим – увидеть тебя!..»

Алексей Яковлевич был видным, любвеобильным мужчиной, о его романах ходило множество историй. Родственники Каплера не воспринимали Токарскую всерьез, называли ее «воркутинской половинкой» и «заначкой». Лагерные друзья опасались, что слухи об их глубоких чувствах и серьезных отношениях дойдут до Москвы. И только после произошедшего с ним несчастья каждому стало ясно, что теперь Заначка окончательно вступает в свои права.

«Я ни разу, ни одной из них не сказал даже в порядке шут- ки, даже из приличия ни одного ласкового слова, а не то чтоб там “люблю”, – писал Каплер Валентине о своих увлечениях. – Потом произошла у меня в жизни самая настоящая революция – это ты. И я к тебе не только не успокаиваюсь, но с каждой минутой всё больше люблю, всё больше привязываюсь, всё больше ценю. И я даже подсознательно совершенно не представляю себе жизни без тебя…»

Вновь встретились они в 1953-м, когда умер Сталин, и сразу расписались. А в 1961 году развелись. Первые годы жили на деньги Токарской. Ее с радостью приняли на работу в Театр сатиры, что было редкостью: далеко не всех репрессированных ждали в родных коллективах. Каплеру работы не давали. Наконец заказали сценарий фильма «За витриной универмага», где главную роль он писал для жены. Но, конечно, с ее «подпорченной биографией» Токарской не позволили сыграть директора фабрики по пошиву костюмов. Да и внешне она не очень походила на советскую героиню.

Постепенно жизнь налаживалась, оба стали хорошо зарабатывать, купили дачу, машину, а потом и машину для Валентины Георгиевны. Она сдала на права и даже проехала за рулем два раза. Второй раз угодила в кювет и машину тут же продала.

Последние три года их брак существовал лишь формально. Валентина Георгиевна узнала о романе мужа с поэтессой Юлией Друниной и ушла от него. Каплер пытался сохранить дружеские отношения, писал ей отовсюду о своих творческих планах, постановках, поездках. Сначала делал вид, будто ничего не произошло, потом умолял смириться с его новой жизнью и в память о перенесенных испытаниях остаться близкими людьми. Токарская не отвечала на письма и бросала телефонную трубку.

Валентина Георгиевна всегда знала, что Каплер человек неверный. Она предполагала, что их брак может быть недолгим. Дочь Сталина Светлана пыталась вернуть «Люсю», даже приходила к Токарской в театр, когда та вернулась в Москву. По воспоминаниям Светланы Иосифовны, актриса ответила ей: «Не обольщайтесь. Он всегда был неверным человеком, это такая натура…» Разрыв Валентина Георгиевна переживала очень тяжело. Ее коллега по театру Нина Архипова утверждала, что она была близка к самоубийству.

После развода Алексей Яковлевич предложил жене поделить квартиру и дачу, но Валентина Георгиевна оставила ему всё и вновь оказалась одна. Теперь уже навсегда.

Своя квартира у Валентины Токарской появилась только под старость. До войны (да и после) почти все артисты, даже самые знаменитые, жили в коммуналках. Будучи звездой Мюзик-холла, Токарская поселилась у костюмерши Раисы Белозеровой, затем получила комнату на Тверском бульваре, потом переехала в Оружейный переулок, а после возвращения из ссылки вновь оказалась на улице.

Раиса, или, как называли ее все в окружении Валентины Георгиевны, Райка, оказалась в жизни актрисы единственным близким человеком. Она была самым преданным другом. Когда Токарскую сослали в Сибирь, Раиса устроилась проводницей и возила ей продукты, одежду, книги. Потом стала курьером между Валентиной и сосланным в Инту Каплером. Раиса вывезла в Москву весь его архив, а ему возила передачи и спасительные письма от Валентины. А после их разрыва актриса вновь пришла жить к подруге.

Когда Валентина Георгиевна наконец получила отдельную квартиру, Райка готовила еду, убиралась, помогала по хозяйству. Актриса составила на нее завещание, но Раиса Белозерова скончалась раньше.

Они и после смерти вместе. Их прах помещен в одну нишу в Донском колумбарии…

* * *

В 1956 году Валентина Токарская снялась в кино – сыграла шпионку Карасеву в первом советском детективе «Дело № 306». Фильм, говоря современным языком, стал блокбастером. Детектив, а тем более экранный, в СССР был большой редкостью. В «Деле» присутствовали все необходимые для этого жанра атрибуты: стрельба, погони, шпионские пароли, разоблачения. Был обаятельный, симпатичный следователь – Борис Битюков, мудрый милицейский начальник – Марк Бернес, очаровательная, взбалмошная блондинка – Людмила Шагалова и опасная шпионка, работавшая в аптеке под именем Карасевой Марии Николаевны. На самом же деле звали ее Магда Тотгаст. Она же Фишман, Ованесова, Рубанюк, Иваниха. Впервые с советского киноэкрана прозвучали слова: «На пушку берешь, начальничек? Не выйдет!» И произнесла их именно Валентина Токарская, игриво закрутив на лбу локон и выпустив в Бернеса струйку папиросного дыма.

Фильм посмотрели десятки миллионов человек, причем неоднократно. «Пирамидон в порошках есть? Тогда дайте в таблетках. Две пачки. И одеколон “Лесная вода”», – цитировалось повсюду к месту и не к месту.

Токарскую вспомнили не все, ведь после «Марионеток» прошло двадцать лет, и бывшая звезда, конечно же, изменилась. Зато теперь ее узнавали повсеместно. Особенно – на фоне слухов и сплетен о недавней отсидке. Любопытно, что критики картину разгромили, досталось и исполнителям главных ролей. Похвалили только Токарскую.

«Почему режиссер Рыбаков пригласил вас на эту роль?» – спросил я ее однажды. Валентина Георгиевна задумалась, а потом ответила: «Я только вернулась из заключения, и режиссер, видимо, решил, что я буду правдива в этой роли. Да и самой мне было очень интересно сыграть такую героиню, ведь я очень люблю детективы».

Никто не знает, что Токарская даже занималась самиздатом детективов, которые в СССР почти не печатали. Студенты переводили на русский Чейза, Агату Кристи, многих других мастеров этого жанра, а Валентина Георгиевна сама печатала на машинке тексты на папиросной бумаге с тремя-четырьмя копирками, относила их в типографию, где листы сшивали и помещали в обложку. От всего процесса актриса получала ни с чем не сравнимое удовольствие.

Кинематограф больше не баловал Токарскую хорошими ролями. Было лишь несколько эпизодов, самый яркий из которых – в картине «Испытательный срок». Токарская в образе эффектной и томной крупье ходила между игорных столов и величественно-монотонно возвещала: «Делайте ставки, господа!» И вновь зрители ее заметили, и вновь ей стремились подражать, потому что к этой актрисе, как ни к какой другой, подходит словосочетание «яркая индивидуальность». А еще критики применяли к ней такой термин, как «изысканная утонченность». Валентина Георгиевна и на сцене, и на экране играла преимущественно иностранок и женщин-вамп с утонченными манерами и неповторимым шармом.

«Положение человека, бывшего в годы войны на территории Германии, а потом угодившего в сталинскую ссылку, не позволяло Токарской выдвинуться на первый план, – писала в книге “Валентин Плучек. В поисках утраченного оптимизма” многолетняя помощница худрука Театра сатиры Галина Полтавская. – К ней нельзя было привлекать особое внимание, ее долго замалчивали, о ней не писали, про нее не рекомендовали говорить…» Может быть, поэтому и не снимали в кино. Но в театре всё равно не забывали, любили, давали небольшие роли, которые Валентина Георгиевна играла всегда блистательно, с выдумкой.

Говорят, что Токарская была лучшей Марселиной в советско-российской истории спектакля «Безумный день, или Женитьба Фигаро». Безусловно, Татьяна Пельтцер тоже была хороша, но она трактовала этот образ со своей излюбленной бытовой характерностью, Токарская же наделила героиню присущими ей манерами гранд-дамы, с которыми севильская ключница смотрелась особенно иронично. Однако исполнитель роли Фигаро Андрей Миронов по настоянию мамы добился того, чтобы в первом составе и на всех ответственных спектаклях Марселину играла именно Пельтцер.

В труппе звездного Театра сатиры Валентина Токарская занимала особое место. Не имея почетного звания, она тем не менее никогда не перечислялась наравне с другими «незаслуженными», что называется, через запятую. Все знали, что это легенда, достояние, великий талант. За глаза ее звали графиней. Из любого пустячка Токарская делала шедевр. Ее Лунатичке в феерическом «Клопе» посвящали отдельные статьи и стихотворные оды, она была очень смешной Фимой Собак и Еленой Станиславовной в «Двенадцати стульях», эксцентричной Сурмиловой в «Гурии Львовиче Синичкине», а сексапильная княжна Павликова из «Обнаженной со скрипкой» сводила с ума зрителей-мужчин.

Если актриса долго не получала новых ролей, она подходила к Валентину Николаевичу Плучеку и требовала ввода в массовку: «Вы только позвольте мне выйти на сцену, а дальше я сделаю всё сама». Плучек восхищался Токарской, но выпустить ее в массовке боялся: понимал, что Валентина Георгиевна невольно сосредоточит всё внимание зрителей на себе. Токарская поистине была человеком-театром.

Как уже говорилось, в героинях Валентины Георгиевны не было никакого быта, а была несколько изломанная манера, которая завораживала, несмотря на возраст. Поэтому неожиданной и для зрителей, и для самой актрисы стала роль деревенской бабки Секлетиньи в спектакле «По 206-й…» Василия Белова. Ее старушка оказалась простой и хитроватой одновременно. Секлетинья искренне любила своих односельчан, безропотно подставляла голову под ножницы мальчишек и так же безропотно ехала в райцентр на заседание суда, где путалась в показаниях, защищая непутевых мужичков. «Сколько в ней тепла и юмора! – писал знаменитый критик Юрий Дмитриев. – И никак нельзя понять, действительно ли она так уж глуха или притворяется тугоухой, когда это ей выгодно. Без преувеличения поставим эту старуху – по бытовой правде, душевности, глубине, человеческой характерности – в один ряд со знаменитыми старухами Малого театра В. Н. Рыжовой и М. М. Блюменталь-Тамариной. Похвала очень высокая, но заслуженная. Секлетинья – Токарская в большой степени помогает созданию в спектакле атмосферы деревенской жизни».

Эту роль Валентина Георгиевна очень любила. Телевидение, увы, обошло вниманием этот спектакль, как и многие другие, где играла Токарская. К счастью, сохранились несколько постановок, которые сегодня можно увидеть в интернете: «Обнаженная со скрипкой», «Интервью у весны», «Наследники Рабурдэна» и «Эцитоны Бурчелли», а также одна из самых известных постановок театра «Маленькие комедии большого дома», в которой была занята чуть ли не вся труппа. Там актриса играла роль Киры Платоновны – старой пианистки из ЖЭКа, преданной домоуправу Шубину, которого с блеском играл Анатолий Папанов. Когда все жильцы разбежались по своим делам и мечта Шубина организовать хор рухнула, Кира Платоновна осталась рядом и предложила расстроенному мечтателю спеть дуэтом его любимую песню «Пой, ласточка, пой». После премьеры на программке постановщики спектакля Ширвиндт и Миронов написали: «Дорогая Валентина Георгиевна! Спасибо за тонкую, мягкую и очень трогательную игру как на пианино, так и в сцене. Спасибо за всё!»

* * *

Киношники вспомнили о Валентине Токарской после рождественской телепередачи Эльдара Рязанова из Дома ветеранов кино, в 1991 году. На встречу со старейшинами пришли самые известные и популярные артисты театра и эстрады. Среди приглашенных был и Александр Ширвиндт. Его напарник – Михаил Державин – не смог приехать, и Ширвиндт взял на съемку Токарскую. Валентина Георгиевна с присущим ей юмором вкратце рассказала свою биографию, а затем спела старинную кабацкую песню «Мой милый Джон». Успех был фантастическим. Актрисе шел восемьдесят шестой год.

«После этого меня пригласили сразу три молодых кинорежиссера, – рассказывала Валентина Георгиевна. – В одном фильме я должна была сыграть старуху-убийцу из семнадцатого века. Действие происходило в старом замке, моя героиня принимала постояльцев, убивала их и делала чучела. На съемки другого фильма надо было ехать в Одессу, и я отказалась из-за дороги. Третий фильм – “Вино из одуванчиков” по Брэдбери. Везде – главные роли. Но вышло так, что на первой же съемке после восьми часов непрерывной работы у меня от перенапряжения лопнули глазные сосуды, и я чуть не умерла. Так что все режиссеры перепугались: “Помрет старуха на площадке, потом за нее отвечай…” А на съемках “Вина из одуванчиков” я попросила разрешения надеть очки – у меня опять было плохо с глазами. Мне не разрешили, пришлось отказаться. Так что, если эпизод какой сыграть – пожалуйста, а главную роль я уже не потяну».