Прошлое смотрит на меня мёртвыми глазами

Я знал, что пригожусь ему для чего-то. Знал, что он вернётся, но не знал когда и с какой просьбой. Я совсем не думал об этом, почему-то моя старая голова не хотела вспоминать наш уговор.

И вот он вернулся. Постучался одним весенним вечером ко мне в дверь, и я сразу понял, что это он. От одного только стука мне стало тревожно. В это время мы пили с дочерью чай и рассуждали о жизни.

– Кто это, пап? – спросила она и нахмурилась. Я притворился, что не имею ни малейшего понятия, и пожал плечами.

Пока не буду переходить к самой сути и расскажу, как прижились у нас цветы.

Этот дом, в котором мы живем, достался мне от моего прапрадеда. Он передается от отцов к детям уже несколько поколений и потому многое мне в нём непонятно. Например, зачем в подвале у нас стоят печка и колодец. Я полагал, что там раньше была баня, но стены были холодные и каменные. Бывал в подвале я от силы раза четыре, но как только речь коснулась устройства цветов, я сразу понял, куда их нужно деть. Несложно понять, как мы их обустроили.

Они росли – прошло три месяца, они стали немного больше и я даже уже менял им кадку. Я сам ухаживал за цветами, дочь все ещё боялась и словно старалась забыть о них, и я её понимаю.

Жизнь вошла в привычное русло ,по крайней мере мне так казалось. Всё было как обычно, только лишь я каждый вечер удалялся в подвал.

Я полюбил эти цветы и не чаял в них души. Они поистине прекрасны, хоть и мало кто разделит это со мной. Поэтому у меня и в мыслях не было сожаления о том, что я их забрал.

А теперь суть.

В дверь постучали, и я поспешил открыть её. Я был уверен, что это он, потому что это не мог быть никто другой. Соседи никогда нас не посещали, а если и посещали, то точно не вечером. Гостей из других краев мы не ждали.

Я приоткрыл дверь.

– Здравствуй, – произнес он и сделал шаг ко мне, чтобы пройти. Я не открывал дверь полностью. – Не впустишь гостя? Сегодня у нас много времени.

– Здравствуй, – медленно ответил я и заглянул за его спину.

– Никто за мной не идёт сегодня, – вздохнул он. – Но если ты будешь держать меня снаружи, нас точно кто-нибудь заметит. Кажется, твоя соседка приоткрыла шторку, видишь? Любопытный старый нос…

Я быстро открыл дверь, торговец скользнул внутрь. И только в помещении я заметил, что он пришёл не один.

– Мы как раз пьём чай, – сказал я, не сводя взгляд с маленькой фигурки рядом с ним. Я подумал, что это ребенок. Фигурка была укутана в одежды, точно так же, как сам торговец, и всё жалась к его ноге. – Кто это?

– Это? – он повернулся на фигурку, будто бы все это время её не замечал. – Моя проблема.

– Папа? – голова дочки появилась в проеме. – Здравствуйте.

Торговец кивнул в ответ. Я мысленно поблагодарил её за то, что она не начала задавать вопросы.

– Солнышко, приготовь, пожалуйста, ещё одну… нет, еще две кружки чая. Наши гости долго к нам шли и, полагаю, очень устали, – когда дочка исчезла, я зашептал: – Что значит твоя проблема? Почему ты заявился с ней ко мне? Ты решил повесить на меня ребёнка? С ума сошёл? И это моя плата?

– Не торопись. У нас полно времени. Предлагаю обсудить всё за чаем. Мы же всё-таки очень устали.

Он улыбался, я слышал это. Раздеваться он не стал. Всё также был в повязке и капюшоне.

– Пойдём, – сказал он более ласково, чем обычно, и маленькая фигурка отцепилась от ноги. Он был ростом чуть выше его колена, я прикинул, что ребенку четыре года. Совсем маленький.

Когда мы пришли, дочь уже разлила чай. За столом мы обычно сидели только вдвоем, поэтому ей пришлось бегать за стульями.

– Спасибо, солнышко, – сказал я. Она покраснела от быстрой и тяжелой работы, громко дышала, но пыталась делать невозмутимый вид. Мы сели за стол и пили молча еще минут пять. Ребёнок не пил чай, не прикасался к кружке, лишь сидел, опустив голову и, кажется, плакал. Было слышно, как тихо он шмыгает и всхлипывает.

Я пытался делать вид, что не тороплюсь. Ведь времени у нас очень много. Торговец как будто бы не замечал нас. Чтобы пить чай, ему пришлось опустить прикрывавшую лицо материю. Моя дочь этого не видела, но я, сидевший напротив, видел всё. Видел кривой нос, видел рассеченную губу и бесчисленное количество шрамов. На подбородке, щеках, носу, от них не было свободного места. Единственная уцелевшая часть лица – правый глаз. Его не смущало то, что я смотрю на него, не отрываясь, не смущала моя дочь, которая не знала, куда себя деть и смотрела в пустую кружку, не смущали и слезы ребенка.

Наконец, он осушил кружку, потом посмотрел на мою дочь, следом на меня и многозначительно кивнул. Я всё понял.

– Солнышко, – начал я. – Дело в том, что у нас с гостем очень важный разговор. Не могла бы ты подняться к себе в комнату или в библиотеку?

– Хорошо, пап.

Она поднялась и ушла.

– Что за цирк, – проворчал я. Я мало ворчу, но сегодня мне пришлось много нервничать.

– Я отдыхал.

– Мог бы поблагодарить за гостеприимность.

– Спасибо, – легко согласился он. Мы еще немного помолчали. Я не стерпел.

– Прошу, скажи уже, зачем пришёл, не томи. Ты заставляешь меня нервничать.

– Хорошо. Я думал, как начать. Ты подумал, что я пришёл к тебе требовать платы, но это не так. Мне не нужна плата. Когда ты забрал у меня цветы, ты спас жизнь мне и этим растениям. А теперь я… В общем, я нуждаюсь в твоей помощи.

И вновь умолк. Хлюпал ребенок. Прямо над нашими головами, этажом выше, шла моя дочь, и мы слышали её шаги. Где-то стучала ставня. Шаги прекратились, ставня была закрыта.

– Почему именно моей? У тебя больше никого нет? Никогда в это не поверю.

– Никого.

– Интересно, почему? Потому что ты снова пытаешься спасти шкуру за счет чужой безопасности? Я отказываюсь тебе помогать.

Он не смутился. Был готов к этому.

– Послушай сначала, какая просьба. Ты единственный, кто может мне помочь.

Я согласился выслушать, но теперь жалею, что не выставил его тогда за порог.

–Ты хочешь спихнуть на меня ребёнка. Дай угадаю, тебе хотят отрубить голову за него? – ребёнок громко всхлипнул.

– Нет. Не в этот раз, – он покачал головой. – Даже если бы это было так, у тебя безопасно. О том, что он здесь, никто не догадывается, это место забыто всеми богами и никому не нужно. Тут можно спрятать всё, что угодно. Дело в том, что у этого малыша никого не осталось, кроме меня.

– И? Ты, сердобольный герой, решил найти ему дом?

– Я знаю, что я негодяй и зарабатываю на жизнь не самыми честными способами, – видя, что я хочу задать вопрос, он меня остановил: – А какими тебя не касается. Но ему правда нужен дом, я не могу таскать его с собой. Люди не примут его.

– Почему? Они не так жестоки, как ты думаешь.

– Потому что он не человек.

И тогда он раскрыл мне его лицо. Это было странное существо, которое и близко не было похоже на человека.

Это был самый настоящий маленький уродец.

У него была голова шарик, тонкая длинная шея. Вместо носа две дырки, глаза черные бусинки, из которых то и дело капали огромные слёзы. Он без остановки плакал.

Серая морщинистая кожа в складках, приоткрытый рот, из которого виднелись отнюдь не безобидные зубы. Я не знаю, что это за существо, но при виде его мне сделалось жутко. Такого не бывает. Такого просто не может быть.

С самого детства я искренне верил в чудеса. Сейчас же, когда я смотрю на что-то из ряда вон выходящее, мне хочется проснуться. Я уже не ребенок и мне трудно это принимать. Мне очень много лет, меня слишком долго пытались убедить в том, что чуда не произойдет и у них удалось.

– Кто он такой? – испуганно прошептал я. Из-за моих слов уродец заплакал ещё сильнее. – Кто ты? Кто вы такие?

– Тише.

– Откуда ты его взял? Откуда ты взял эти цветы? Что происходит в твоей жизни? – я не мог остановиться. Я был потрясён до глубины души.

– Я не могу, – тихо ответил он. – Мне нельзя.

– Почему именно я? Зачем ты рушишь мою жизнь?

– Послушай. Я оказался здесь не по своей воле. И это место совершенно не знакомо мне, здесь я бессилен, беспомощен. Я лишился всего. У меня нет своего дома, не было денег, и первое время не было возможности их заработать. У меня нет ни единого близкого или хотя бы знакомого человека. Единственный, кто заинтересовался мной, в ком я нашёл малейший отклик – это ты.

– Не верю тебе, – отрезал я.

– Ты имеешь на это право. У тебя нет весомых причин мне доверять. Но все, что я тебе сказал, чистая правда.

– И что же? Ты живёшь на улице?

– Нет. Прошло три месяца с тех пор, как я здесь оказался. По началу все шло из рук вон плохо и я не понимал ваши порядки. Но теперь я освоился и веду торговлю в соседнем городе.

– Почему ты не вернёшься туда, откуда пришёл?

– Я не могу. Путь обратно перекрыт.

– Как такое возможно? – я похолодел от осознания, что они оба не отсюда. На нашей планете нет места, где бы водились подобные существа.

– Прости, но я не могу сказать тебе ничего более.

Я уставился в стол, скрестив руки на груди, и тяжело дышал от волнения. Сердце суматошно билось об стенки грудной клетки. Торговец продолжил:

– Я снимаю комнату у милой старушки, которая постоянно косо на меня смотрит. Но город больше, чем ваш, там мне проще сливаться с толпой и не вызывать к себе вопросов. Там заезжих все-таки больше, чем здесь. Все только начало налаживаться, как мне на голову свалился он.

Он гладил фарфоровую опустевшую чашку, которая казалась в его руках игрушечной. Подбирал слова.

– Я живу в центре города, – медленно проговорил он. – В съёмной комнате небольшого домика. Старушка живёт на этаж ниже. И она постоянно сидит дома. А он, – торговец кивнул на хныкающее существо неизвестного происхождения, – ещё совсем ребёнок и не будет сидеть на месте. Для маленькой комнаты в небольшом доме он слишком шумный.

Теперь молчал я, хотя прекрасно видел, что он ждёт моего ответа.

– У меня никого нет, – повторил он. В голосе появилась умоляющая нотка. – Будь у меня свой дом где-нибудь за городом, такой, как у тебя, ты бы никогда не узнал ни обо мне, ни о цветах, ни о нем. Если бы я знал, как вернуться домой, я бы не сидел сейчас здесь. Я очень хочу знать, как это сделать. И я обращаюсь к тебе от безысходности. Я не хочу его убивать. А здесь, в этом доме, о нем никто и никогда не узнает. Ты живёшь на отшибе города, в забытом всеми богами месте. Пожалуйста. Прошу тебя, оставь его у себя. Я…

Он умолк, запнулся на полуслове, как будто позволил себе лишнего. На секунду мне показалось, что я вижу не крепкого уверенного мужчину, а потерянного мальчишку, который не знает, куда деться. И он, скорее всего, почувствовал себя в этот момент так же, а потому и замолчал.

Я не до конца понимаю, почему согласился взять уродца. Возможно, я хотел заботиться о ком-то. Моя дочь уже давно не маленькая, я вижу её утром за завтраком и вечером за ужином, все остальное время она пропадает где-то в городе. Мы уже не так близки, как раньше, и скучая целыми днями в большом пустом доме, я чувствую себя одиноким. Когда у меня появились цветы, мне стало чуть лучше.

Вероятно, я подумал, что уродец будет как домашний питомец – собака или кошка. Быть может, я хотел, чтобы в доме было не так тихо. Или же я пропитался жалостью к безысходности жизненной ситуации торговца? Не могу сказать точно.

Но спустя некоторое время я глубоко вздохнул и произнёс:

– Ладно. Но мне не по себе от его вида. При нём есть записка по уходу?

– Конечно. Я позаботился об этом, – он полез в карман.

– Ты знал, что я соглашусь?

– Мне хотелось в это верить. Спасибо тебе за всё. Ты привыкнешь к нему. Он безобиден. Не умеет говорить. Не шумит и не буянит, только очень много плачет. Но если окружить его любовью, то он перестанет. Ему необходим кто-то. Позаботься о нём, пожалуйста.

Он встал из-за стола.

– Мне пора.

– Уже уходишь? У нас же много времени?

– Нет смысла здесь оставаться.

– Заходи ещё. У нас не бывает гостей, мы всегда будем рады. Здесь откровенно скучно.

И он ушёл. Погладил уродца по голове и молча вышел. Я не стал его провожать, даже не посмотрел ему вслед. Но я знал, что если сейчас открою дверь, то не увижу его нигде поблизости. Он испарился.

Я смотрел на сложенную вчетверо бумажку и думал. Уродец зарыдал и на этот раз очень громко.

Его плач был просто не выносим. Не знаю, потому ли, что я испугался его или же он был таким на самом деле, но терпеть я это был не намерен.

– Тише, тише, маленький, – я попытался погладить того по голове, но он отдернулся от руки, вскочил со стула и убежал. Я подскочил за ним, чтобы не упустить его из виду, но уродец лишь забился в угол и сел на пол. – Хорошо. Посиди, пока я не пойму, как с тобой обращаться.

Он уткнулся головой, и плач зазвучал приглушенно. С этого момента покой в нашем доме был навсегда утерян.

«Питается всем, но, в частности, мясом. Лучше обработанное, но и сырое тоже подойдет. Если он будет есть ваших мышей и крыс, не пугайтесь. Повадки у него отнюдь не человеческие, поэтому не требуйте от него много. В целом, вы можете приучить его сидеть с вами за столом и есть столовыми приборами из тарелки, но это будет очень трудно и, скорее всего, вы быстро опустите руки. Он обожает наряжаться, поэтому, по возможности, предоставьте ему какие-нибудь старые детские вещи. Он совсем ребенок, поэтому нуждается в любви и внимании, особенно после того, как потерял мать. В противном случае он вырастет злым и будет делать очень плохие вещи, никому не желаю узнать какие. Не кричите на него и не показывайте злость, постарайтесь объяснять всё добрым языком, но доходчиво. Никаких наказаний. Если он плачет, советую показать ему, что вы хотите помочь, а потом крепко обнять. Проявляйте ласку и заботу, это очень важно. Спать он может где угодно, но если вы уложите его на кровати, он будет счастлив. На ночь лучше не оставлять его одного – пока он мал, он боится темноты. На этом, пожалуй, всё».

Я дочитал записку, и она упала на стол. На меня повесили воспитание ребенка, самого настоящего трудного ребёнка, с которым нужно аккуратно обходиться. Я посмотрел в угол, в котором он рыдал и тяжело вздохнул. Моей дочери уже почти девятнадцать лет. Я уже забыл, как нужно обращаться с детьми.

Мне пришлось подняться и сесть рядом с ним. Я положил руку на плечо, и попробовал заговорить:

– Почему ты плачешь, солнышко? – на слове солнышко он дернулся. – Тебе не нравится у нас дома? Тут хорошо, посмотри. Мы тебя не обидим, мы хотим тебе всего самого наилучшего. Смотри, у нас есть игрушки.

Я взял с ближайшей полки куклу и показал ему. Он повернулся ко мне. Кажется, у меня получилось его заинтересовать.

– Ну, подойди ко мне, Солнышко. Всё хорошо. Он вернется, ему нужно быть в другом месте, – я погладил его плечу и попробовал потянуть его к себе. Я не знал, понимает ли он меня, потому что в записке ничего об этом сказано не было. Сначала он не давался. – Солнышко. Солнышко, всё хорошо, не плачь, пожалуйста. Солнышко.

Лишь одно я знал точно – слово «солнышко» определенно вызывало у него реакцию. Я предпринял вторую попытку, и она оказалась удачной. Мне удалось его обнять.

И он успокоился.

– Всё хорошо, Солнышко. Мы твои друзья. Мы полюбим тебя. Всё будет прекрасно.

До вечера он больше не поднимал шум, но плакать не переставал. Крупные горошины скатывались по круглой щекам, падали на курточку, на пол, на ковры. Его можно было выследить только по мокрым следам. Моя дочь еле держалась в сознании, когда увидела его, но я глазами умолял её улыбаться.

Мне везде приходилось водить его за руку. Мы пришли в старую детскую комнату, и мне пришлось искать её старые платья возраста четырех лет. Меня не особо волновал пол этого существа, да и его, похоже, тоже. Он впервые за весь день остановил поток слёз и улыбнулся, глядя на своё отражение в голубом платье. В этой же комнате он нашел себе мягкую игрушку – плюшевого кота, которого дочь очень любила в детстве, и остался доволен. Спать я его уложил в одной комнате с собой, чтобы ночью нас не будил его плач. Кажется, он быстро уснул, как и я, но дальше произошло что-то странное.

Ночью я проснулся от кошмара и долго смотрел в стену. Потом мне стало неудобно лежать на боку и я перевернулся на спину и оцепенел от ужаса. Уродец стоял прямо надо мной и не двигался. Сложно было понять боковым зрением, но вроде бы он не сводил с меня взгляда. Мне стало очень страшно.

Он молчал. Не двигался. Не шмыгал, не хлюпал, а значит, что он даже и не плакал. Просто стоял и смотрел.

Будь то моя маленькая девочка, я бы был уверен, что она лунатит или перепутала кровать, но тут мне никак не удавалось себя в этом убедить.

Ничего о природе этого существа я не знал, но ведь у него же может быть лунатизм? В записке опять же ничего об этом не сказано.

От страха я зажмурил глаза. Попытался уснуть. У меня не получалось, ведь я знал, что он всё еще стоит надо мной.

Не знаю, сколько времени прошло, оно двигалось непонятным мне ходом, но он медленно вернулся на свою кровать. Я не мог уснуть ещё очень долго, всё слушал его дыхание. Он плакал во сне, но, слава всему, больше не вернулся.

На стене появились красные полоски прежде, чем мне удалось уснуть.

Утром яркость произошедшего угасла, но я не смог это забыть. У меня не получилось даже списать это на страшный сон.

Поэтому я решил переселить его в другую комнату. Я знал, что это будет очень трудно, ведь ребёнок уже познал прелесть сна со своим защитником.

Все решения происходили, пока я лежал в постели и не желал вставать. Потом я приподнялся на локтях, посмотрел на его кровать и никого не увидел. Он исчез. Дверь моей комнаты была приоткрыта.

Точно не скажу почему, но в этот момент я подскочил и, едва вдев ноги в тапки, выскочил из комнаты. Не знал, где его искать, поэтому побежал в гостиную – это было первое, что пришло мне в голову.

И я угадал. Он сидел у камина спиной ко мне и сотрясался. Я подумал, что он снова рыдает. Он услышал мои шаги и повернулся ко мне.

Маленький его рот был весь в крови, а в лапах он зажимал недогрызенную крысу. Я ужаснулся. На диване сидела моя бледная как полотно дочь.

– Папа, – тихо сказала она. – Я очень…

Она не договорила. Я всё понял сам. Боюсь.

Хотел ответить, что я тоже очень боюсь, но понял, что уродец на нас смотрит. И улыбнулся. Я хорошо умел улыбаться.

– Где ты взял это, Солнышко?

Дочь вздрогнула.

– Разве тебе не говорили, что питаться крысами очень вредно? Мы бы накормили тебя очень вкусным мясом на завтрак, Солнышко, но, видимо теперь придётся ждать обеда.

Я подошел и погладил его по голове. Он смотрел на меня своими черными бусинками, а из них всё капало и капало. Судя по всему, он ни черта не понял.

Настоящее и самое первое моё солнышко, сидела сзади нас в оцепенении и с ужасом наблюдала за картиной. Я сел к ней.

– На тебе лица нет, – прошептал я. – Наша кошка тоже ела мышей, разве ты не помнишь?

– Ела. Ела, да, – согласилась она, не отрывая взгляда от шершавого круглого затылка. Дальше она понизила голос. – Но она не стояла по ночам у моей кровати молча. Она не плакала. И выглядела она очень приятно.

Я почувствовал, как по коже пробежались мурашки, но ничего ей не сказал.

– Как он нашел мою комнату, папа? – продолжила она. – Мне будет теперь страшно засыпать.

– Будешь закрываться на ключ ночью, – сказал я. – И я буду закрываться.

– Я так и сделала, когда он ушёл. Закрылась, потому что боялась, что он вернется. Зачем ты забрал его?

– Я не знаю.

И я не знал, что делать дальше. У нас был сложный капризный уродливый ребенок, которого нужно окружить любовью и воспитать. Но он пугает нас. Он наводит страх.

А каким он станет, если не вырастить его в любви, мне не сказали. Но отчего-то мне не хочется проверять.

**.**.**.

Прошла неделя. Дочь стала закрывать дверь на ночь, а потому стала спокойнее. Я провел целый день с малышом, и у меня не поднялась рука его переселить. Теперь пью крепкое снотворное на ночь, чтобы не пробуждаться. И вот уже несколько ночей меня также ничего не тревожит.

В том, что он ест крыс и мышей, я увидел одни только преимущества. Во-первых, мы избавляемся от грызунов, во-вторых, не нужно много думать над тем, чем кормить ребенка.

Я попытался сажать его за стол и класть ему обычную пищу. В первый раз он опрокинул тарелку и разревелся, во второй раз я сидел рядом и кормил его с ложки. Он немного сопротивлялся, но запах мяса его усмирял.

Он уронил уже три вазы и два горшка. Разодрал несколько игрушек из детской. Мне удается его усмирить, только когда мы примеряем наряды или едим. В остальное время он куда-то убегает, и мы не имеем понятия, где он, пока не услышим звон стекла или керамики.

Иногда его можно найти по синтепону, который сыпется с игрушек. Или по следам грязи, которые он оставил после того, как разбил горшок с цветком.

Он стал реже плакать, потому что я стараюсь уделять ему внимание. Мне больше нечем заняться в этом огромном доме, раньше я читал или уходил на рынок, а теперь я смотрю, как маленькое уродливое чудище крутится вокруг зеркала и улыбается острозубой улыбкой.

И всё же способность привыкать у меня развита намного больше, чем у моей дочери. При виде уродца она всё еще вздрагивает, в то время как я уже смирился с ролью воспитателя.

Сегодня я водил его к цветам.

Он был в восторге. Улыбался и пытался верещать, гладил их по лепесткам, бегал от одного к другому и всё заглядывал в глаза. Клянусь, в этот момент он был самым милым существом, которое я когда-либо видел. Он помогал мне ухаживать за ними, отобрал лейку и неуклюже поливал.

Цветы, как ни странно, приняли его хорошо. Если бы у них были рты, они бы улыбались весь вечер.

Я два дня искал способы, как дарить тепло и любовь этому существу, и, наконец, нашел три способа. Теперь я могу быть спокойным.

Всё будет хорошо.»

Записи кончились. Дальше снова рисунки.

Я увлеклась и не заметила, что мама зовёт на ужин. Она стояла в дверном проёме и смотрела на меня. Кажется, с тех пор, как я её покинула, на ней совсем нет лица.

– Ужин готов, – она попыталась улыбнуться.

Мы ели молча. Никто так и не смог нарушить тишину.

После ужина я сразу продолжила читать.

«О, я несчастен.

В последней записи я говорил, что всё будет хорошо, но как же я ошибался.

Как я уже говорил, дом наш потерял покой с появлением в нем уродца. Любой дом теряет покой, когда в нём появляются дети, но когда в нем появляются жуткие бесноватые дети, в доме становится жутко.

Но и к этому можно привыкнуть. Мне далось это очень легко, а вот моей дочери…

Она не смогла смириться. И поэтому я несчастен.

В один день она нашла меня и попросила присесть, после чего заявила, что переезжает и выходит замуж. Не смогу передать диалог в точности, я был слишком шокирован.

Она не стала просить у меня разрешения, не стала уговаривать. Она уже собрала вещи и просто поставила меня перед фактом. Объяснила, что не хотела так скоро съезжать, но теперь жизнь в родном доме стала ей невыносима. Я не виню её. Ей 18 и она вольна делать что угодно.

Кто её муж, не имею понятия. Она ушла и вот уже неделю не появляется. От неё не пришло ни единого письма.

Она ушла в тот же день, что сообщила мне о переезде, чтобы у меня не получилось её отговорить. А я был настолько обескуражен, что даже не пытался.

До сих пор вспоминаю, как трепыхался её красный шарф, когда она уходила к линии горизонта. Как хрупкая фигурка становилась всё меньше и, казалось, сейчас сломается от сильного ветра.

Она взяла с собой только один чемодан. Дверь в свою комнату заперла, а ключ забрала с собой.

От того, что она ушла, в доме не стало тише. Маленький бесенок отлично справлялся с этим. В доме стало пусто.

В глубине души я злился на уродца за то, что он здесь появился. Я не знал, какая у него история, но меня сильно раздражал тот факт, что он каким-то образом попал к нам в мир.

**.**.**

Ничего не изменилось.

Одиночество пагубно на меня влияет. Его не скрашивает ни уродец, ни цветы. Но я пытаюсь растить его с заботой и вниманием, хоть и не могу его полюбить.

Я очень несчастен.

**.**.**

Прошло ещё два месяца. Она не вернулась. Торговец не приходил. Я окончательно привык к уродцу.

**.**.**

Уродец растет. Если бы не пометка в календаре, я бы потерял счет времени. Сегодня мы с ним праздновали год, как он появился в этом доме. Он сидел в смешном праздничном колпаке из картона, который на праздники надевала моя дочь, в её старом розовом платье и улыбался. Кажется, он счастлив.

Несколько дней назад приходил торговец. Привёз мне угощения, но я к ним даже не прикоснулся. Я не хотел его видеть, не хотел с ним разговаривать и даже не предложил ему чаю. Он не разбавил моего одиночества.