Река времен. Портной

скачать книгу бесплатно


Как и вся страна, измученная затянувшейся войной, Свирины и Настя жили в ожидании писем с фронта. Петр писал редко и скупо. На сообщение о Настиной свадьбе написал: «Приду с войны – разберемся». И было не понятно: то ли он одобряет, то ли не доволен.

Родион Насте писал аккуратно, и жалованье, которое ему полагалось, как военнослужащему, пересылал Насте. Она старалась не тратить этих денег, обходилась тем малым, что платили в госпитале. Надеялась, что к тому времени, когда вернется Родион, они смогут не снять, а, может быть, даже и купить свою квартиру. Хотелось сделать мужу сюрприз, да чтобы он похвалил, какая она рачительная хозяйка.

В конце 1915 года от отца перестали приходить письма. Нюся с Настей сначала старались не тревожиться, потому что Петр писал не так уж и часто. Успокаивали друг друга, убеждая, что это перебои на почте, или наступление какое, что отцу просто некогда написать.

А когда после Рождества 1916 года к ним вдруг пожаловал сам атаман Кубанского казачьего войска, сразу все поняли. Атаман выразил свои соболезнования и сообщил, что в Гродненской губернии на реке Стрыпе, что недалеко от города Тернополя шли ожесточенные бои, где 17 декабря 1915 года и сложил свою голову Петр Елисеевич Барабашев. Атаман передал сестрам его личную шашку, два выслуженных им Георгиевских креста и положенное в таких случаях денежное пособие.

– Вот и осиротели мы с тобой, Настенька, – обняла Нюся сестру. – И даже на могилку к тяте не сходишь.

Сестры поплакали, погоревали, как-то сразу повзрослев. Правду говорят, что пока родители живы, какие бы они старые и немощные не были, мы все – дети, которым есть куда преклонить голову в беде. И только после их смерти начинаем ощущать свое одиночество и беззащитность.

Но как бы ни была тяжела утрата, жизнь продолжалась. Летом, по настоянию Андрея Нилыча Нюся с Настей опять поехали в Ялту.

– Вам, дорогие мои, непременно нужно отдохнуть. И хоть ненадолго сменить обстановку. На вас столько несчастий в этом году обрушилось! Да еще изнуряете себя дежурствами в госпитале, и каждый день лицезрите кровь, боль и смерть. А ведь так недолго и чахоткой заболеть. Нет, нет, вам непременно надо ехать в Ялту, – убеждал он сестер. – Заодно и квартиру проведаете.

В тайне он все еще лелеял надежду, что Ялта поможет, и еще будут у них с Нюсей детки.

В курортном городе, казалось, ничего не изменилось. Все также по вечерам из кафешантанов доносилась легкая, фривольная музыка. Все также по Александровской набережной и по аллеям Приморского парка разгуливали томные парочки, в кафе и в парке выступали приезжие артисты и певцы, читали стихи поэты. Разве что среди отдыхающих стало больше военных – единственная примета военного времени.

Настя, еще два года назад восхищавшаяся курортной жизнью, сейчас на все эти проявления свободы нравов, смотрела с осуждением:

– Как они могут? – возмущалась она, глядя на откровенно флиртующие парочки, – По всей стране столько горя, а они… Народ с голодухи пухнет, а у них шампанское рекой льется! Пир во время чумы!

– Не суди их строго, Настя, – осаживала ее Нюся. – Помнишь, как Иисус сказал: «Пусть кинет в меня камень, кто без греха». Кто знает, что их ждет завтра? Во времена лихолетий многие живут одним днем. Хоть миг счастья, но мой, а после – хоть потоп…

– Все равно обидно. Отец не понятно за что голову сложил, Родион в окопах гниет, а они тут… Я понимаю, если бы на Россию германцы напали, а так непонятно за что наши мужики воюют? Сколько уже семей осиротело, и конца этому не видно.

– Не нашего это ума дело. – Окорачивала ее Нюся. – Для этого царь есть. Он за все это думает.

– Сомневаюсь я, что он что-то думает. Ты посмотри, что в стране творится! Народ бунтует, кругом голод, царица чудит. Выискала какого-то не то чудотворца, не то попа-растригу, только его и слушает. Что он скажет царице, то царь по ее подсказке и делает. Словно своей головы нет.

– Ты чего несешь? Тебе это откуда известно? – удивилась Нюся.

– Так раненые в госпитале гутарят. Да в очередях за хлебом. Уж на всю страну трезвон идет. Все про то знают. Только царь один, как слепой и глухой. Говорят, что у царицы с этим расстригой… – замялась Настя.

– Чего?

– Ну, как бы это покультурнее сказать? Любовь, вроде бы…

– Ну, это уж слишком! Ты бы поменьше слушала всякую ерунду! – возмутилась Нюся.

– Так все про то болтают… – смутилась Настя. – А ты, Нюсь, словно в лесу живешь! Хотя и правда, кто тебе все это расскажет? Прихожане в церкви помолятся, да разойдутся, и в госпитале поостерегутся при тебе такое говорить. Как-никак матушка! Они к тебе только с почтением. А я – кто для них? Сестричка на побегушках – «подай-принеси». Они при мне и не боятся говорить про все. А Андрей Нилыч тебе ничего не сказывал, что ли?

– Нет, ничего такого он мне не рассказывал. Говорил, только, что в стране неспокойно очень. И в церкви что-то неладное творится. Но это все там, наверху, а мы – что, мы люди маленькие, нас это не касается. А что еще раненые говорят? – все же заинтересовалась Нюся.

– Да, гутарят еще, что какие-то большевики в стране объявились. А главный у них – какой-то каторжник. Только я не поняла, чего они хотят, эти самые большевики. И вообще хорошие они, или плохие. Кто ругает их на чем свет стоит, а кто – наоборот – хвалит. Ничего не понятно…

– Ничего, вот закончится война, и все опять наладится. Ведь когда-нибудь же все кончается, правда? Нам бы только лихолетье пережить, а там будем жить как прежде, а может, даже и лучше…

Сестры, не привыкшие к отдыху, каждый день, как по обязанности тоскливо бродили по берегу моря, вдыхали его терпкий аромат, настоянный на солнце и водорослях, наслаждались рассветами и закатами, но мысли их были далеки от всех этих красот. Отдых в этот раз не был им в радость. У Насти не было минуты, чтобы она не думала о Родионе. Душа и сердце ее мучительно тянулись к нему, словно предчувствуя беду. В конце концов, им наскучило их вынужденное безделье, и они, не выдержав срока, отведенного Андреем Нилычем, засобирались в Екатеринодар.

Не ведали сестры, что лихолетье, конца которого они ждали, затянется на долгие-долгие годы. В феврале семнадцатого к власти пришло Временное правительство. В стране было смутно и голодно. Исчезли продукты, у лавок и магазинов выстраивались чуть ли не километровые очереди за хлебом, керосином, спичками и мылом. Народ в страхе перед неизвестностью сметал с прилавков все, что можно. В городе образовывались какие-то Советы, люди собирались толпами на митинги и собрания, чтобы понять хоть что-то из новой жизни. По улицам маршировали отряды солдат с красными повязками на рукавах, по ночам звучали выстрелы, крики. Было страшно и ничего не понятно.

Но еще страшнее стало, когда в марте Николай II отрекся от престола. Казалось, что мир рухнул, и было не понятно, как же жить дальше. Но надо было как-то жить. Андрей Нилыч все также проводил службы в храме. Только жаловался, что народу стало ходить совсем мало. Настя с Нюсей целыми днями пропадали в госпитале. Ведь оттого, что в стране произошла революция, раненые сами не поправятся. Кто-то должен был лечить, смотреть за больными, печь хлеб, работать на заводах.

В стране катастрофически не хватало еды. Настю с Нюсей поставили на продпаек при госпитале. Они теперь, в основном и питались там, потому что некогда было стоять в очередях за хлебом. Да и не всегда его можно было купить. И Андрея Нилыча подкармливали в госпитале.

Уже во многих городах поднимались хлебные бунты. Голод и смута, как эпидемия расползались по империи. По деревням горели имения помещиков. В городах рабочие вместо того, чтобы работать, собирали бесконечные собрания, выбирали и переизбирали какие-то комитеты…

Летом, когда немного притерпелись и к этой новой жизни, неожиданно с фронта вернулся Родион. Но это был совсем не тот Родион, за которого два года назад выходила замуж Настя. Она не узнавала его. Куда девался бравый, щеголеватый и лощенный офицер? Запущенный, озлобленный вид, китель без погон, во взгляде – холодность и отчужденность. Он как будто не замечал Настиного присутствия, или стеснялся ее. Словно вернулся не к жене, а к Андрею Нилычу, чтобы обсуждать с ним, что творится в России. Совсем не о такой встрече мечтала Настя долгие два года, ожидая мужа.

Почти каждый вечер, иногда за полночь Родион о чем-то яростно спорил с Андреем Нилычем. Настя старалась не прислушиваться к их спорам, одиноко дожидаясь Родиона в своей комнате. Но сквозь закрытые двери невольно доносились обрывки взбешенного голоса Родиона, иногда переходившего на крик:

– Быдло, отребье! Им подчиняться?.. Ну, нет, я царю присягал… Какое отечество?.. Нет его, это другая страна… Вешать… Стрелять…

Потом он надолго уходил курить на улицу, а когда возвращался, ложился в постель, не обмолвившись с Настей ни единым словом. Они молча лежали в одной постели, совершенно чужие друг другу люди. Настя не могла заставить себя прикоснуться к Родиону, боясь своей неуместной назойливой лаской разбудить в нем ярость. А Родион? О чем думал он в такие минуты? Он не делился своими мыслями с Настей. Только иногда, он неожиданно поворачивался к ней и молча, без разговоров и ласк, с какой-то животной страстью овладевал ею. Настя, понимая, что так не должно быть, в кровь кусала губы от обиды и терпела. Женский инстинкт подсказывал ей, что это – единственное, чем она может сейчас помочь Родиону.

Видя по утрам ее заплаканные глаза, Андрей Нилыч утешал ее:

– Ничего, Настенька, все образуется. Ты потерпи немного. Уж очень он ожесточился сердцем на все земные несправедливости. Все это пройдет, дай ему только время.

– Может, он разлюбил меня? – жаловалась Настя сестре.

– Да кто же этих мужиков разберет, что у них на уме? – сочувствовала ей Нюся, не зная чем помочь сестре.

Днем Родион был спокойнее, и однажды за обедом Настя осмелела:

– Родион, я вижу, как ты извелся. А может быть, нам к тебе на Смоленщину поехать? Там природа, займемся хозяйством, будем работать…

– Хозяйством, говоришь, займемся? – Зло усмехнулся Родион. – Некуда нам ехать, Настя Имение крестьяне спалили, а в крестьянской избе жить как-то не хочется. Даже если мы с тобой и приедем туда, я не гарантирую, что живы останемся. Крестьяне лютуют. Наслушались большевиков, да эсеров, а чего хотят, и сами не знают. Мне теперь нигде места нет. Из армии ушел, поместья нет, никто я теперь. Зеро! Хорошо хоть смог деньги из Имперского банка забрать, а то еще неизвестно, чем вся эта кутерьма закончится.

– Да, в жизни нет ничего хуже неопределенности. Когда живешь и не знаешь, что тебя ожидает завтра. – Согласился с ним Андрей Нилыч и предложил:

– Вы знаете, Родион Васильевич, у нас в Ялте есть небольшая квартирка в небольшом домике, что-то вроде летней дачи. Я предлагаю Вам пожить там. Отдохнете ото всех невзгод, успокоитесь, наберетесь душевных сил, а там уже решите, что делать дальше. А может быть, там и обоснуетесь. Сейчас время трудное, что же вы будете снимать квартиру, когда есть хоть и не совсем подходящее, но все же свое жилье. Думаю на том, что Вы ушли из армии, жизнь не закончилась. Просто нужно как-то приспособиться к новому положению. Вы не думали о том, чтобы принять духовный сан? Я мог бы поспешествовать Вам в этом деле.

– Нет, если честно, я морально не готов к такому решению, – деликатно отказался Родион. – Возможно, позже…

Перед отъездом в Ялту, Родион, наконец, купил гражданскую одежду, а фуражку, военный китель, брюки и шинель вычистил, аккуратно сложил и спрятал в самый дальний угол платяного шкафа.

– Может и пригодится еще когда-нибудь, – горько вздохнул он. – Девять лет без малого коту под хвост.

Жизнь в небольшом курортном городке, ленивая и беззаботная, казалось, текла совсем по другим законам. Здесь не собирались собрания, не устраивались забастовки, не было и километровых очередей за хлебом. Все также по вечерам шумели рестораны и кафешантаны на Александровской набережной, все также до утра гуляли беззаботные парочки. Не оставалась в стороне и культурная жизнь: театры, открытые летние площадки в Приморском парке, на которых выступали поэты и певцы, были переполнены, как и до войны.

Но, несмотря на это чувствовалось в Ялте и веяние новых времен: в городе открылось очень много госпиталей и лазаретов, в которых на излечении лежали в основном офицеры после фронта. Потому и в городе поменялся контингент. Куда ни глянешь – повсюду блестят золотые шевроны и погоны. Да еще скакнувшие цены на продовольствие. Но Родиона это, казалось, совсем не беспокоило. Он с одинаковой легкостью тратил и остатки своего наследства, которые успел получить в банке, и деньги, которые за два года сумела накопить Настя. Иногда казалось, что он задался целью промотать все деньги. Настю, ценившую каждую копейку, достававшуюся отцу и матери тяжелым трудом, это, конечно, пугало, но она старалась не вмешиваться в финансовые дела мужа. Ее радовало, что Родион заметно успокоился, стал прежним: ласковым, заботливым и немного бесшабашным. Настя искренне верила, что помог самовар, который она, помня напутствие дяди Николая, прихватила с собой в Ялту. Они с Родионом так и прозвали его Миротворцем. Втайне Настя думала, что он заговоренный, и каждый вечер до поздней ночи они с Родионом устраивали чаепития на террасе. Это, действительно, как-то сблизило их, и отношения понемногу налаживались.

Старший брат Родиона – Олег, продолжавший служить на Балтийском флоте, писал ему, пытался образумить, не проматывать деньги. Звал в Питер, обещал устроить на службу в Мореходство. Но Родиона письма брата только приводили в ярость:

– Продался! – зло усмехался он. – Ну, уж нет, я не из таковских! Я присягал царю-батюшке, а быдлу служить не собираюсь!

Очень быстро Родион завел приятелей в Ялте, близких по духу, которые также как и он не хотели признавать «кукольное» Временное правительство. Это были офицеры, отошедшие от службы, но не нашедшие себя в гражданской жизни. Вечерами они кутили в ресторанах, или играли в карты, бесконечно обсуждая положение в стране и строя прожекты в новой ипостаси – гражданской жизни. Но все их планы неизменно откладывались на неопределенный срок.

Со спутницами приятелей Родиона, две из которых были артистками, и явно не были венчаны со своими «мужьями», как они их называли, Настя как-то не сошлась. Жена третьего приятеля, Зинаида, которая была старше своего мужа Дениса Свешникова, судя по всему, была дамой из высшего общества, и всем своим поведением выказывала Насте и другим дамам явное пренебрежение. Это тоже досаждало Насте, если не сказать больше. Родион поначалу настаивал, чтобы Настя сопровождала его в дружеских застольях и вечерних прогулках. Но Настя, ссылаясь то на занятость, то на плохое самочувствие старалась избегать совместных увеселений. Кроме того, она считала, что ей, как замужней даме, не прилично находиться в обществе «артисточек», как она прозвала их. А Родион и не настаивал на ее присутствии, понимая, что это далеко не Настин круг общения. Настя чувствовала, что он даже немного стесняется ее перед своими друзьями, но уверенная в чувствах Родиона, все же она отпускала его одного, и только в шутку советовала «не терять головы».

Пригодились Насте и курсы французской кухни, против которых она так была настроена, считая их пустым времяпрепровождением. Неожиданно для себя, она приохотилась к стряпне, потчуя Родиона диковинными блюдами, ничуть не хуже ресторанных. Особенно ей понравилось печь. И почти каждый вечер к чаю у нее были то пироги, то плюшки, то печенья.

Нередко оставаясь по вечерам одна, она занималась домашними делами, чуть ли не ежедневно писала письма сестре, много читала. Пока Настя жила с Нюсей, она часто спорила с ней, даже раздражалась на ее невозмутимость и спокойствие. А сейчас, в разлуке ей так не хватало их вечерних посиделок, ее поддержки, и рассудительных советов. Она бы с удовольствием вернулась в Екатеринодар, но Родион не заводил на эту тему разговора, а самой ей было неудобно спрашивать его об отъезде, чтобы он вдруг не подумал, что их просят с квартиры. Тем более и Нюся писала, что бы они не торопились назад, потому что в городе голодно и беспокойно. И, если Родиону вольное житье на пользу, чтобы жили, сколько понадобится.

Читала Настя все, что попадалось под руку. Однажды, когда она в книжной лавке выбирала себе книгу, к ней неожиданно подошел незнакомый мужчина. Высокий, худой, ничем не примечательный, кроме очков и шляпы:

– Вы ищете что-нибудь почитать? Вот, рекомендую, – он непонятно откуда вытащил тоненькую брошюрку, чуть ли не насильно сунул ее Насте, и стремительно вышел. Настя даже не успела его спросить, сколько она ему должна.

Про эту брошюрку она вспомнила только вечером, когда Родион ушел с приятелями «расписать пульку», как он говорил, то есть поиграть в карты. С этой целью они собирались, как правило, у Свешниковых. У тех был свой дом недалеко от набережной, не идущий в сравнение с Нюсиной квартирой, куда Родион стыдился приглашать своих новых друзей. Настя, как обычно отказалась идти вместе с Родионом. Ей было жаль убивать время за бесконечными разговорами с «артисточками» о шляпках, кружевах и перчатках. Точно также неприятна была и «мадам» Свешникова с ее молчаливым высокомерием. Настя не понимала, как Зинаида – такая чванливая особа выносила в своем доме этих артисточек. Впрочем, когда Родион рассказал историю брака Свешниковых, все стало понятно. Сама Свешникова была вдовой генерала, который оставил ей богатое наследство. В том числе и этот летний дом-дворец. Денис Свешников долгое время пребывал у нее в фаворитах, пока она не настояла на их венчании, чтобы хоть как-то спасти свою репутацию в Санкт-Петербургском высшем обществе. И теперь была готова на все, чтобы только сохранить этот брак, или хотя бы его видимость.

Оставшись в одиночестве, Настя в предвкушении любимого занятия расположилась на диване. Ее слегка смутило не совсем понятное название «Апрельские тезисы». Она не знала значения слова «тезисы», и решила, что это, скорее всего название каких-нибудь цветов. А, значит, похоже, что это будет рассказ о любви. По ее мнению это был самый занимательный жанр, когда узнаёшь, как складываются отношения у других людей, и невольно сравниваешь со своей жизнью.

Но когда она начала читать, поняла, что это совсем не то, чего ожидала. В какой-то момент она даже хотела выбросить эту брошюру. Но была у Насти такая черта: ей почему-то было стыдно бросить книгу недочитанной. То ли потому что привыкла все, за что бралась, доделывать до конца, то ли потому что, как она считала, человек старался, писал, может быть, даже мучился, и бросить книгу на половине – это просто неуважение к автору. Настя мало что поняла из прочитанного. Но и этой малости ей хватило, чтобы разбудить чувство раздражения. «Господи, да что же это такое? Сектанты что ли, какие?» – Она посмотрела на оглавление, чтобы узнать кто автор: «Кажется, это тот самый каторжник, про которого мужики в госпитале болтали. Чего они хотят-то, эти большевики, никак не возьму в разумение? Царя уже нет, и эта власть их не устраивает? Свою власть поставить? Пролетариат и беднейшее крестьянство? Это что же получится, если крестьяне станут страной править? А кто ж тогда землю пахать будет? Ведь хлебушек-то сам собой не родится. А еще что навыдумывали: убрать полицию и армию, а взамен вооружить весь народ. Так все друг дружку и перестреляют, поди. И что же тогда от России останется? А то еще что сочинили: «распределение продуктов». Это как так? Сиди себе на печи, как Емеля, а тебе продукты с неба будут валиться? Ну, просто сказка какая-то»… Но от этой жутковатой сказки на душе было неспокойно. Умом Настя понимала, что такого никак не может быть, что все это чья-то злая выдумка, но от этого не становилось спокойнее…

Она долго размышляла на эту тему, о которой никогда до этого даже не задумывалась, и сама не заметила, как задремала. Разбудил ее Родион. От него слабо попахивало спиртным. Он присел на диван и стал нежно целовать ее:

– Чем это мы так зачитались, что даже заснули? И где наш «миротворец»?

Он взял в руки брошюру, и в один момент лицо его преобразилось. Глаза зло сузились и словно подернулись белой пеленой:

– Ах ты дрянь! – неистово кричал он. – Ты где взяла эту гадость? Я из-за этих тварей потерял все! Я стал никто, червяк, а ты!.. Дрянь!.. Революционэркой захотела стать?! Я покажу тебе революционэрку!..

Этой брошюрой он принялся хлестать Настю по щекам. Он еще много кричал обидного и оскорбительного для Насти. Что сколько волка не корми,.. что быдло, оно неискоренимо,.. что кухарка должна знать свое место…

Таким взбешенным Настя еще никогда не видела своего мужа. На него словно напала падучая. Сначала она пыталась ему объяснить, как у нее оказалась эта книжка, но от этого Родион приходил в еще большую ярость. И Настя, обхватив голову руками, горько заплакала. Только это и остановило Родиона. Он разорвал брошюру на мелкие клочья, и, хлопнув дверью, ушел. В эту ночь он не пришел домой ночевать. Это была их первая серьезная размолвка.

Примирение было долгим, тяжелым и безрадостным. Словно от безвыходности. Так часто бывает в жизни: сначала мы молчим, потому что обиделись, потом – потому что не знаем, с чего начать разговор, а потом просто забываем язык, на котором разговаривали прежде. Незаслуженная обида и осознание их социального неравенства рубцом отложились на сердце у Насти. А Родион, считая себя правым, и не очень стремился загладить свою вину. Так и остались каждый наедине со своей обидой, с трудом затолкнув ее в сердечные загашники, всецело положившись на время, как на лучшего лекаря.

Заканчивалось лето, пустела Ялта. Разъехались друзья Родиона, а новыми он не обзавелся. Потому все его время и внимание теперь всецело были отданы Насте. С одной стороны Настю это радовало. Но с другой… Настя стала замечать, что постепенно муж превращается в того – прежнего Родиона, вернувшегося с фронта – ожесточенного и нервного. Теперь он мог часами лежать на диване, уставившись в одну точку, совершенно не замечая Настиного присутствия. Он даже внешне изменился: скулы его зло заострились, глаза ощетинились, поблескивая недобрым холодным блеском. Он стал резким и насмешливым. Настя понимала, что Родиону, потерявшему основной стержень, очень сложно смириться и найти себя в новой, еще не устоявшейся жизни. Она не знала, как помочь, но знала определенно, что ему непременно нужно заняться каким-то делом и мучительно думала, как начать неприятный разговор. Однажды, когда после прогулки по набережной, Родион был в прекрасном расположении духа, Настя не выдержала:

– Родион, а ты не думал о том, чтобы открыть здесь какое-нибудь дело? – словно мимоходом спросила она.

– Дело? – насторожился Родион. – Какое дело можно открыть в курортном городе?

– Ну, может быть, открыть небольшой пансионат, или магазин, как дядя Николай?

– Ты вообще понимаешь, что ты мне предлагаешь? Чтобы я стал лавочником?! – взорвался Родион. – Я – потомственный дворянин, а не купчишка какой-то!

Настю опять неприятно уколола это откровенная спесь, на которую она только растерянно развела руками:

– Ну, я тогда не знаю… Может, тебе куда-нибудь на службу устроиться?

– А если не знаешь, так и не лезь со своими советами!

«Всяк сверчок знай свой шесток», – горько усмехнулась Настя про себя.

Тем не менее, через некоторое время Родион устроился на службу в местную гимназию преподавать общественные науки. Чтобы восстановить в памяти утраченные знания, он обзавелся учебниками, справочниками, и засиживался за ними до поздней ночи, что-то скрупулезно выписывая в тетради. Особенно его увлекла история. Он даже читал Насте вслух выдержки из учебников и статей, чем-то особенно восхищаясь, а с чем-то не соглашаясь. Иногда даже спрашивал ее совета, как будет лучше преподнести какой-нибудь материал.

Насте за эти два летних месяца надоело сидеть без дела. Она тоже устроилась в один из госпиталей сестрой милосердия. Теперь они с Родионом по вечерам за тихим сопением самовара делились всем, что пережили за день, шутили, подтрунивали друг над другом.

Настя не могла нарадоваться этим совместным вечерам, и вновь узнавала в муже того – прежнего Родиона, которого она полюбила два года назад. Кажется, жизнь налаживалась.

VI

Октябрьская Революция застала Вельяминовых в Ялте. Казалось, в феврале 1917 года, когда в стране, измученной войной, не стало царя, когда образовалось Временное правительство, страшнее и хуже уже ничего и быть не может. Оказалось, что может. В город хлынули толпы беженцев. Кого здесь только не было: татары, греки, евреи – все бежали, ища спасения от новой власти. Но небольшой курортный городок не мог вместить всю Россию. Люди ютились даже в храмах. Еды не хватало, повсюду побирались нищие. К беженцам прибавились еще французские и турецкие матросы с кораблей, которые как коршуны в любой момент были готовы кинуться на растерзание Крыма.