Рыцарь курятника

– Черт возьми! – вскричал князь Ликсен. – Гаррик сказал правду: мадемуазель Клэрон – это искусство, мадемуазель Дюмениль – это сама жизнь!

– А вы сами, князь, что такое? – спросила мадемуазель Госсен.

– Поклонник всех трех!

– Как трех? Вы назвали только искусство и жизнь.

– Между тем и другим есть «очарование»; это значит, что между мадемуазель Дюмениль и мадемуазель Клэрон есть мадемуазель Госсен.

– Ликсен, вы обкрадываете Вольтера! – вскричал Ришелье.

– Каким образом?

– Вы говорите о трагедии и о комедии то, что он сказал о танцах.

– Что ж он сказал?

– Креки вам скажет. Ну, маркиз, – продолжал Ришелье, небрежно откинувшись на спинку кресла, – повтори же нам шестистишие, которое Вольтер сочинил вчера за ужином и которое ты выслушал так благоговейно.

– Я его помню! – вскричала Кино.

– Так расскажите же им. Я предпочитаю услышать его из ваших очаровательных уст, чем из уст Креки.

– Нет! – запрестовал аббат де Берни. – Эти стихи должен прочесть мужчина, потому что они написаны для дам. Я их также отлично помню – вот вам доказательство.

Откинув голову назад, молодой аббат начал декламировать с той грацией, которая делала его одним из самых привлекательных собеседников:

Ah! Comargo, que vous etes brillante!

Mais que Sale, grands dieux, est ravissnte!

Que vos pas sont legers et que les siens sont doux!

Elle est inimitable et vous toujours nouvelle:

Les Nymphes sautent comme vous,

Et les Graces dansent comme elle!

Ах, Комарго, вы точно бриллиант!

Но как, великий Боже, великолепна Сале!

Насколько ваши шаги легки, а ее нежны!

Она неподражаема, а вы всегда новы!

Нимфы пляшут, подобно вам,

А грации танцуют, как она…

Ришелье взял правую руку Сале и левую Комарго.

– Это правда, это правда! – подтвердил он, целуя попеременно обе хорошенькие ручки.

– Господа! – сказал князь Ликсен, поднимая свой бокал. – Я пью за здоровье нашего друга де Коссе-Бриссака, который нынешней ночью доставил нам счастье – провести несколько часов с королевами трагедии, комедии, танцев и ума.

Он поклонился попеременно Дюмениль, Госсен, Комарго, Сале и Кино.

– Действительно, невозможно, господа, находиться в лучшем обществе, – отвечал герцог де Бриссак, обводя глазами кружок дам.

– Да, – сказал Таванн, выпивая свой бокал, – это также мнение одного обаятельного человека… Как я сожалею, что не мог привести его к вам. Я встретил его сегодня в ту минуту, когда выходил из своего отеля. Когда я сказал ему, куда иду ужинать, он расстроился: «Как жаль, что нынешней ночью я должен закончить несколько важных дел, а то пошел бы с вами, виконт, и попросил бы представить меня». И я сделал бы это с радостью.

– Это ваш друг? – спросила Софи.

– Друг, и преданный, моя красавица!

– Дворянин?

– Самой чистой крови!

– Мы его знаем? – спросила Комарго.

– Вы его знаете все… по крайней мере по имени.

– И это имя знаменито?

– Его знаменитость увеличивается день ото дня, это имя твердят все.

– Но кто же это? – спросил Ришелье.

– Да-да. Кто это? – повторили со всех сторон.

– Отгадайте! – предложил Таванн.

– Не мучь нас! – попросил Креки. – Скажи его имя!

– Его имя! Его имя! – закричали дамы.

Таванн принял позу, исполненную достоинства.

– Рыцарь Курятника.

– Рыцарь Курятника! – воскликнул Бриссак. – Так вот о ком ты сожалеешь?

– Ну да!

– Вы слышите, Комарго?

– Слышу и трепещу!

– Ах, виконт! Можно ли говорить такие вещи?! – ужаснулась Сале.

– Я говорю правду.

– Как! Вы говорите о Рыцаре Курятника?

– Да.

– Об этом разбойнике, одно имя которого приводит в трепет весь Париж?

– Именно.

– Об этом человеке, который не отступает ни перед

чем?

– О нем самом.

– И вы говорите, что он ваш друг?

– Самый лучший.

– Как лестно для этих господ! – рассмеялась Кино.

– Да! – еще раз подтвердил Таванн. – И очень сожалею, что он был занят этой ночью, а то я привез бы его к вам, и, конечно, увидев его, вы переменили бы о нем свое мнение.

– Не смейте так говорить! – рассердилась Комарго.

– А я был бы не прочь увидеть этого Рыцаря Курятника! – вскричал Ликсен. – Потому что, если память мне не изменяет, он пятнадцать лет назад обокрал отель моей милой тетушки и теперь мог бы рассказать мне подробности.

– Неужели он ограбил отель княгини де Мезан?

– Да.

– Это истинная правда! – вставил Ришелье смеясь.

– В самом деле, любезный герцог, вы должны это знать: вы были у моей тетушки в тот вечер.

– Я провел вечер в ее ложе в опере, и мы вернулись вместе в отель – княгиня де Мезан, я и Рыцарь Курятника. Только я уехал после ужина, а счастливец Рыцарь ночевал в отеле.

– Что вы нам рассказываете? – смеясь сказала Дюме-

ниль.

– Я вам рассказываю то, что было.

– Как? – спросил аббат де Берни. – Вы вернулись из оперы с Рыцарем Курятника и княгиней?

– Да, одна карета привезла нас всех троих.

– Вот это мило! – воскликнул герцог де Ришелье.

– Рыцарь Курятника редко ходит пешком, – заметил Таванн.

– Он слишком знатен для этого, – вставил аббат.

– И вы вернулись все трое в одной карете? – спросила Госсен.

– В карете? Нет.

– Объясните же нам эту загадку, – сказал герцог де Бриссак.

– Мы с княгиней сидели в карете. Рыцарь же привязал себя к рессорам кожаными ремнями и таким образом въехал в отель, так что его въезд не был замечен швейцаром.

– А уж этого цербера нелегко обмануть! – вскричал Ликсен.

– Ну а потом что случилось? – спросила Комарго.

– Надо полагать, – продолжал Ришелье, – Рыцарь ждал в этом мучительном положении, пока все в конюшне лягут спать. Тогда он забрался в главный корпус здания, вошел в комнату княгини, не разбудив ее прислуги, и, без шума взломав замок бюро, вынул тысячу луидоров и большой портфель.

– А потом? – спросили дамы, заинтригованные рассказом герцога.

– Потом он ушел.

– Каким образом?

– По крыше. Он пролез в окно прачечной, находящейся на чердаке, и спустился по простыне.

– И ничего не заметили? – спросила Госсен.

– Решительно ничего. Пропажу обнаружили только на другой день, – отвечал князь, – и то тетушка отперла бюро уже после того, как Рыцарь уведомил ее о своей проделке.

– Это уже чересчур! – вскричала Кино, расхохотавшись. – Рыцарь Курятника уведомил вашу тетушку, что он ее обокрал?

– Да. На другой день он ей отослал ее портфель, даже не вынув из него облигаций.

– И при этом в портфеле, – прибавил Ришелье, – было письмо, подписанное его именем. Негодяй просил княгиню принять обратно портфель и его нижайшие извинения.

– Он называет себя Рыцарем, следовательно, он дворянин? – спросила Кино.

– Кажется.

– Это не должно вас удивлять, – ответил Таванн, – я уже говорил вам, что он дворянин.

– Самое оригинальное – достойный Рыцарь Курятника заметил очень вежливо в своем послании, что если бы он знал, как мало найдет в бюро, то не стал бы беспокоиться.

– Ах, как это мило! – воскликнула Дюмениль. – Он заканчивал письмо, выражая сожаление, что лишил такой ничтожной суммы такую знатную даму, которой, если понадобится, будет очень рад дать взаймы вдвое больше.

– Он осмелился это написать?! – возмутилась Софи.

– Все как есть!

– Он очень остроумен, – сказал Таванн, который, казалось, был в восторге, – да, как я сожалею, что не мог привести его сегодня!

– Неужели в самом деле вы его знаете? – спросила Сале.

– Конечно, я имею честь быть с ним знаком.

Со всех сторон раздались насмешливые восклицания.

– Послушать вас, представишь, что это карнавал, – сказала Кино.

– Однако я не шучу, – вновь подтвердил Таванн.

– Ты утверждаешь, что он твой друг? – заметил Ришелье.

– Я это говорю потому, что это правда.

– Вы – друг Рыцаря Курятника? – переспросил Брис-

сак.

– Друг, и к тому же многим ему обязанный, – кивнул Таванн. – Рыцарь оказал мне одну из тех редких услуг, которых никогда не забывают!

– Таванн, вы насмехаетесь над нами!

– Таванн, ты нахально шутишь!

– Ты должен объясниться!

И вопросы посыпались со всех сторон.

– Позвольте, – поднялся Таванн. – Вот что Рыцарь Курятника сделал для меня. В продолжение шести часов он два раза спас мне жизнь: он убил троих человек, которые пытались убить меня; он велел отвезти за пятьдесят лье моего опекуна, который очень меня стеснял, и бросил на ветер сто тысяч экю для того, чтобы женщина, которую я обожал и с которой я никогда не говорил, протянула мне руки и сказала: «Благодарю!» Рыцарь Курятника сделал все это в одно утро. Скажите, милостивые государыни и милостивые государи, много ли вы знаете таких преданных друзей, которые были бы способны на такие поступки?

Собеседники переглянулись с выражением очевидного сомнения. Было ясно, что каждый из присутствовавших считал это просто шуткой. Но лицо Таванна было серьезно.

– Уверяю вас, – продолжал он, – я говорю вам чистую правду.

– Честное слово? – спросила Кино, пристально глядя на виконта.

– Честное слово! Рыцарь Курятника действительно оказал мне ту важную услугу, о которой я вам рассказал.

– Как это странно! – недоумевал князь Ликсен.

– Расскажите нам подробно об этом происшествии! – попросила Комарго.

– К несчастью, я не могу этого сделать.

– Почему? – спросил аббат де Берни.

– Потому что в этом деле есть тайна, которую я обязан сохранять.

– Почему же? – настаивал Ришелье.

– Потому что та минута, когда я смогу ее раскрыть, еще не настала.

– А настанет ли она? – спросила Дюмениль.

– Настанет. Года через два, уж никак не позже.

– Через два года! Как долго!

– Может быть, и раньше.

Все собеседники опять переглянулись.

– Таванн говорит серьезно, очень серьезно, – сказал Бриссак.

– Вы говорили правду о сегодняшней вашей встрече с Рыцарем Курятника? – спросила Катерин Госсен.

– Я вам уже рассказал, что встретил его, – отвечал Та-

ванн.

– И вы привезли бы его сюда? – спросила Комарго.

– Да.

– Под его именем?

– Конечно.

– О, это невозможно!

– Мне хотелось бы его увидеть! – сказала Кино.

– Я не говорил, что вы его не увидите, – возразил Таванн.

VII Ужин

За словами виконта последовало молчание. Вдруг Бриссак, Ришелье и Ликсен весело расхохотались.

– Чтобы узнать поточнее, придет ли твой друг, Таванн, – сказал Ришелье, – тебе бы следовало сходить за ним.

– Я пошел бы, если бы знал, где его найти, – спокойно отвечал Таванн.

– Да не из его ли вы шайки? – подзадорил князь Лик-

сен.

– Господа! – обратился к присутствующим Креки. – Я предлагаю вам забавную встречу!

– Что такое? – спросили все.

– Если Таванн пойдет за Рыцарем Курятника, я привезу кое-кого, кто будет в восторге, оказавшись с ним в одной компании.

– Кто это?

– Турншер.

– Главный откупщик? – спросила Сале.

– Приемный отец хорошенькой Поассон, – заметил Бриссак.

– Ваша хорошенькая Поассон, если не ошибаюсь, теперь мадам Норман д'Этиоль? – спросила Дюмениль.

– Да, – ответил Ришелье, – она вышла замуж два месяца назад за Нормана, помощника главного откупщика, племянника Турншера. Я был на свадьбе.

– Как это вы попали в финансовый мир? – осведомился Креки.

– Иногда позволяешь себе такое, мои милые друзья.

– Но какое же дело вашему Турншеру до Рыцаря Курятника? – спросил Бриссак.

– Как? Вы не знаете? – повернулся к нему Креки.

– Нет.

– Но вы по крайней мере знаете о том, что в обольстительном мире, где царствуют Комарго и Сале, появилась очаровательная танцовщица мадемуазель Аллар?

– Еще бы, конечно, знаю.

– Хотя природа многое дала маленькой Аллар, Турншер нашел, что этого недостаточно.

– Доказательством служит то, – смеясь прибавила Госсен, – что природа в своих дарах забыла про золото и бриллианты; главный откупщик решил поправить эту забывчивость…

– То есть хотел поправить…

– Как это?

– В опере заметили, – продолжал Креки, – что при каждом выезде из театра за хорошенькой Аллар следовал щегольски одетый мужчина, скрывавший свое лицо в складках плаща. Каждый раз, приезжая в театр, она встречалась с ним. Это безмолвное обожание длилось несколько дней. Каким образом оно перешло в знакомство, я не знаю, но однажды вечером, после представления, этот сеньор сидел перед камином в комнате хорошенькой танцовщицы и оживленно беседовал с нею. Раздался звонок. Камеристка, испуганная, прибежала и в полуоткрытую дверь шепнула: «Главный откупщик!»

Аллар попросила своего любезного собеседника пройти в смежную комнату. Дверь затворилась за ним в ту минуту, когда Турншер вошел с пакетом в руках. Вы, конечно, догадываетесь, что было в этом пакете.

– Бриллианты, – сказала Софи.

– Именно. Аллар была ослеплена… ослеплена до такой степени, что забыла о своем госте, спрятанном в темной комнате. Бриллианты, разложенные перед нею, сверкали разноцветными огнями. Она с восторгом сложила руки, раскрыв глаза, глядя на своего щедрого благодетеля, но вдруг окаменела от изумления. Турншер стоял рядом, вытаращив глаза от ужаса. В эту минуту Аллар почувствовала, как что-то холодное коснулось ее левого виска; она обернулась… Крик замер у нее на устах…

– Ах! – воскликнули все дамы, дрожа.

– За нею, – продолжал Креки, – стоял мужчина с пистолетом в каждой руке. Это и был тот самый безмолвный воздыхатель, которого она спрятала в темной комнате.

– Что же дальше? – спросил Бриссак.

– Человек этот вежливо поклонился и прицелился в грудь главного откупщика. «Милостивый государь, – сказал он, – так как здесь нет никого, кто мог бы меня вам представить, а мадемуазель Аллар моего настоящего имени не знает, я сам себя представлю: я – Рыцарь Курятника».

– Несчастный Турншер, должно быть, позеленел от ужаса? – спросил Ришелье.

– Я не знаю, какого цвета сделалось его лицо, но он ужасно испугался. Рыцарь же имел самый непринужденный вид…

«Милостивый государь, – продолжал он, – вы сделали прекрасный выбор, купив эти бриллианты, в доказательство чего я прошу вас предложить их мне. Но чтобы этот подарок был более ценен, я желаю, чтобы вы сделали мне его сами. Благоволите же положить эти бриллианты в футляры и заверните их, как они были, чтобы мне легче было их нести». Выражаясь таким образом, Рыцарь Курятника все держал один пистолет прямо перед грудью главного откупщика, между тем как дуло другого пистолета касалось виска Аллар. Турншер, конечно, повиновался, не говоря ни слова! Когда он закончил заворачивать бриллианты, Рыцарь Курятника попросил его, опять же чрезвычайно вежливо, положить пакет в его карман, а затем раскланялся.

«Господин главный откупщик, я не позволю вам провожать меня. Мадемуазель Аллар будет так любезна, что посветит мне до двери ее дома». Пистолет сделал свое дело: главный откупщик не посмел сделать ни единого движения, и Аллар, держа свечу в руке, проводила Рыцаря. Дойдя до входной двери, он отечески поцеловал балерину в лоб и исчез в темноте… Теперь скажите мне, господа, что вы думаете об этом типе?

– Это смелый мошенник, – ответил Ришелье.

– Вежливый разбойник, – прибавил Ликсен.

– Разбойник ли он, я сомневаюсь, но уж вежлив-то он, конечно, – подтвердил Таванн.

– Ах! Боже мой! Вы говорите о нем только хорошее, месье де Таванн! – рассмеялась Госсен. – Я охотно буду вам верить.

– И прекрасно сделаете!

– Если Рыцарь Курятника ваш друг, месье де Таванн, – сказал аббат де Берни, – то уж, конечно, он не в числе друзей графа де Шаролэ!

– В этом он похож на многих других, – заметил де Коссе-Бриссак.

– На вас, например, любезный герцог?

– Признаюсь!

– Вы все ненавидите графа де Шаролэ? – спросила Комарго, кокетничая.

– Я помню, как однажды в вашей гостиной, желая остаться с вами наедине, он осмелился мне сказать: «Уходите»! На что я отвечал: «Ваши предки сказали бы: «Уйдем»[1]. Будь я простым дворянином, он велел бы меня убить, но, испугавшись моего имени, уступил мне то место, которого я никому и никогда не уступлю.

Проговорив это, герцог любезно поцеловал ручку хорошенькой танцовщицы.

– Помните того мужа, которого он велел убить, чтобы отвязаться от ревнивца? – прибавил Креки.

– У него страсть, – продолжал аббат де Берни, – стрелять для своего удовольствия в кровельщиков, которые работают на крыше его отеля.

– Он уже убил троих или четверых, – заметила Госсен.

– Кстати, – вспомнил Ликсен, – вы знаете последний ответ короля?

– Нет, – отвечала Дюмениль.

– Несколько дней назад, – продолжал князь, – граф де Шаролэ, чтобы доказать свою меткость, побился об заклад, что всадит пулю в голову кровельщика, работающего на крыше монастыря, в двух шагах от этого отеля.

– Это правда. Граф де Шаролэ живет возле меня, – сказала Комарго, – на улице Фран-Буржуа.

– И он убил рабочего? – спросила Сале.

– Наповал!

– Вот чудовище!

– На другой день, – продолжал де Берни, – он пошел по своему обыкновению просить помилования у его величества Людовика XV. Король подписал помилование, а затем подмахнул и другую бумагу:

«Вот ваше помилование и вот еще одно, подписанное заранее, еще без имени, тому, кто убьет вас!»

– Гениально! – вскричала Комарго. – Что же ответил граф?

– Ничего, но, вероятно, он примет к сведению это предостережение.

– Я не скрываю, что не люблю графа де Шаролэ, – сознался Бриссак.

– И я, – сказал Ришелье.

– И я, – прибавила Сале.

– Однако он был очень в вас влюблен, – напомнил ей маркиз де Креки, – он повсюду вас преследовал.

– Я ужасно его боялась!

– Есть чего бояться, – прибавил аббат де Берни.

– Доказательством тому может служить случай с мадам де Сен-Сюльпис, – подтвердила Кино.

– О, это ужасно! – вскричала Сале.

– Разве это правда? – спросила Госсен.

– Да, – отвечал де Берни, – я сам видел, как умерла несчастная женщина. Я принял ее последний вздох, и, хотя тогда был еще очень молод, эта сцена запечатлелась в моей памяти. Я до сих пор слышу крики и проклятия жертвы!

– Граф де Шаролэ убил ее?

– Ради собственного удовольствия.

– Расскажите же!

– Это случилось за ужином, во времена регентства. На мадам де Сен-Сюльпис было платье из индийской кисеи; граф де Шаролэ взял подсвечник и поджег его[2], чтобы доставить себе удовольствие наблюдать, как сгорит женщина.

– Негодяй! – закричали Комарго, Сале, Софи, Госсен и Дюмениль.

– Это истинная правда! – подтвердила Кино.

– И она сгорела? – спросили все.

– Да! А меня позвали к ней в ту минуту, когда она умирала, – сказал аббат.

– И такие ужасы творит принц крови! – возмутилась Дюмениль.

– Потомок великого Конде! – прибавила Кино. – Брат герцога Бурбона!

– В ту самую ночь, когда граф совершил эту гнусность, – вспомнил Ришелье, – его нашли связанным и погруженным до подбородка в яму, наполненную нечистотами. Рядом валялась его карета, опрокинутая набок, без лошадей, а кучер и два лакея были связаны. Никто никогда так и не узнал, кто отомстил за бедняжку.

– А кого граф обвинял? – спросила Софи.

– Никого. Он и сам не знал, кто его наказал таким отвратительным способом.

– Однако он дешево отделался. Всего лишь принял ванну, – с иронией сказал аббат де Берни.

– Из крови? – спросила Кино.

– Как из крови? – повторила Дюмениль.

– Конечно. Это давняя привычка графа.

– Он принимает ванны из крови?

– Как? Вы этого не знаете? Однако весь Париж только об этом и говорит.

– Неужели граф де Шаролэ?..

– Да. Чтобы поправить свое здоровье, он принимает ванны из бычьей крови.

– Однако говорят и кое-что иное, – заметил Таванн.

– И, может быть, не напрасно, – прибавил Ришелье.

– Что же говорят? – с нервным смешком спросила Дюмениль.

Креки осмотрелся, не подслушивает ли какой-нибудь нескромный лакей, потом, понизив голос, сказал:

– Говорят, что эти ванны, которые надо принимать только в последнюю пятницу каждого месяца, состоят из трех четвертей бычьей и из одной четверти человеческой крови.

У всех присутствующих на лицах отразился ужас.

– Кроме того, – уточнил маркиз, – человеческая кровь должна быть кровью ребенка.

– Какой ужас! – вскричала Сале.

– И граф совершает подобное для поправки своего здоровья?! – воскликнула Дюмениль.

– Полагаю, в надежде помолодеть, – заметил герцог Ришелье.

– Если бы король об этом знал!

– Он не знает – никто не осмеливается ему об этом сказать.

– Довольно, не будем говорить об этом, – заявила Госсен с выражением глубокого отвращения.

– Скажите мне, месье де Таванн, почему ваш друг, Рыцарь Курятника, вдруг сделался врагом графа де Шаролэ?

– Почему… не знаю, – задумался виконт, – но это легко понять. В последний год каждый раз, после того как граф позволит себе какую-нибудь подобную выходку, например стрелять в прохожих, вырывать волосы у лакеев, пытать женщин, которых он любит, на дверях его отеля ночью появляется афиша с очень несложным текстом: «Шаролэ – подлец» и подписью: «Рыцарь Курятника». Вы догадываетесь, что афиша недолго остается на дверях. Граф никак не мог застать врасплох виновного, хотя и отдал распоряжение, но…

Жалобный крик, вдруг раздавшийся на улице, прервал рассказ виконта.

– Похоже, зовут на помощь, – проговорил маркиз де Креки, вставая.

– Да, это стоны, – подтвердила Комарго.

Она поспешно встала, все гости последовали ее примеру. Князь де Ликсен уже отворил окно.

– Ничего не видно! – воскликнул он.

– Да, не слышно больше ни звука! – согласился герцог де Бриссак.

«Бонбоньерка» Комарго находилась на углу улицы Трех Павильонов и Жемчужной, вход в отель был с улиц Трех Павильонов, но отель стоял между двором и садом, а часть здания выходила на Жемчужную улицу. В этой части находилась столовая; окна были обращены на улицу.

Снег покрывал мостовую. Дамы и мужчины столпились у окон и с беспокойством смотрели на улицу. С минуту длилось глубокое молчание.

– Нам показалось, – проговорил герцог де Бриссак.

– Однако я слышу, – возразил Таванн.

– И я также, – прибавила Комарго, – это был крик от испуга, а потом стоны.

– Ничего больше не слышно… и не видно ничего.

– Ш-ш! – прошептала Кино.

– Я слышу что-то, – тихо проговорила Кино.

– Да-да, – повторила Сале.

– Эти стоны говорят об ужасных страданиях, – прибавила Дюмениль.

– Я ясно их слышу.

– Надо пойти посмотреть, что там, – сказал Таванн.

– Нет, нет! Останьтесь! – вскричала Комарго. – Я пошлю людей, пусть они нам посветят. Ты идешь, Креки?

– И я пойду с вами, – сказал князь де Ликсен. – Остальные, пока мы будем искать, останутся у окон и будут сообщать нам, что увидят.

Все трое поспешно вышли. Женщины остались у окон с герцогом Ришелье, герцогом де Коссе-Бриссаком и аббатом де Берни.

– Ах! – воскликнула Сале. – Вот они, на улице Королевского парка.

– Они ищут, – зашептала Дюмениль.

– Вы слышите стоны? – тихо спросила Комарго.

– Нет.

– Вот они возвращаются, – сказал аббат де Берни.

Действительно, они возвращались к отелю. И, войдя на

Жемчужную улицу, прошли под окнами.

– Ничего! – воскликнул Креки. – На снегу не видно никаких следов.

Таванн шел впереди. Вдруг он ускорил шаги.

– Идите скорее!

Он дошел до улицы Тамиль. Друзья присоединились к нему; подбежали и лакеи. Женщины смотрели с чрезвычайным беспокойством.

– Я ничего не вижу, – сказала Комарго.

– И я тоже, – подтвердила Г оссен.

– Они остановились напротив отеля Субиз, – проговорил аббат де Берни, – окружили кого-то или что-то…

– Поднимают тело, – произнес герцог де Ришелье.

– Да-да! Вот они возвращаются!

– Креки бежит!

Все высунулись из окон на улицу.

– Это несчастная женщина, она ранена, – сказал маркиз, – она без чувств.

– Скорее! Скорее несите ее сюда! – вскричала Комарго.

Она побежала в людскую распорядиться.

VIII Представление

– Сюда, господа, несите в эту комнату, – говорила Комарго.

– Осторожно, князь!

– Вы хорошо ее держите, Таванн?

– Да. Позвольте, я донесу ее сам; мне легче, притом бедняжка нетяжела.

Таванн подымался по лестнице. Он нес на руках слабую, небольшого роста женщину, в одежде богатой мещанки, находившуюся без чувств. Лицо ее было страшно бледно, глаза закрыты, а длинные темно-каштановые волосы ниспадали почти до ступеней лестницы. Корсаж платья был разорван, и кровь струилась из широкой раны, видневшейся с левой стороны груди. Руки, платье, лицо – все было запачкано кровью.