Маршал

Так, помаленьку, и жизнь стала налаживаться, и быт улучшаться. Кое-какую мебель в квартиру Болотаевы купили. Вот только в центре Грозного страсти разгорались. Начались митинги. Чехарда не только на Кавказе, но и в Москве. С каждым днем обстановка становилась всё напряжённей. И тут отец Миши вызвал Болотаева:

– Тота, ты друг моего сына, поэтому хочу сказать, как старший и повидавший многое человек. В стране смутные времена, а здесь и вовсе будет бардак. Я уже вышел на пенсию, мы здесь почти всё продали и уезжаем в другую страну. И тебе советую, уезжай вместе с матерью.

– Это наша Родина, и нам некуда и незачем уезжать, – заявила мать категорично. – Вольному – воля, кто хочет, пусть уезжает.

– Нана, а эти митинги?! – озабочен Тота.

– А что митинги? Власть и свобода просто так не даются. Мы об этом мечтали. Год назад тебя, как чеченца, близко бы к «Грознефти» не подпустили, а теперь одни чеченцы работают.

Последнее утверждение, конечно, неверно, и там, где условия труда во всех отношениях достойные, во все времена – конкуренция. И даже поэтому Болотаеву очень приятно, что за столь короткий промежуток времени работы – всего полгода – ему вдруг предложили высокую должность – замдиректора по экономике.

Скорее всего, это случилось по рекомендации уехавшего Хазина, но и Болотаев показал себя ответственным, трудолюбивым работником. Хотя, по правде говоря, все показатели шли резко вниз, но все понимают, что рушится вся система огромной страны и пощады для таких стратегически важных организаций не будет и не может быть, потому что «Грознефть» – это, пожалуй, единственное объединение, которое ещё функционирует и где ещё есть деньги, даже валюта и нефть. И поэтому, как только те силы, так называемые революционеры, которые с помощью митингов и демонстраций, а также при поддержке новой власти в Москве и в Грозном взяли верх, первым делом пошли захватывать, как учил ещё Ленин, не почту, телеграф, вокзал и банк, а именно объединение «Грознефть». И самым поразительным было то, что все правоохранительные органы никак не реагировали на весь этот беспредел.

Толпа вооруженных, грубых, бородатых и наглых мужчин с криками вломились в головное здание объединения. Испуганных сотрудников собрали в актовом зале, и тут, почему-то в грязных сапогах да на столе стоит чернобородый чеченец-здоровяк с пулеметом наперевес и на хорошо поставленном русском языке объявляет:

– Отныне власть принадлежит народу! Это всем понятно? Или у кого-то есть вопросы?

Если бы этот «революционер» был не чеченец, то Тота, скорее всего, постарался быть вне этой вакханалии, но, как говорится, за народ обидно, и он сказал:

– А разве не с 1917 года власть принадлежит народу?

– Что ты сказал? – грозно глянул сверху вниз здоровяк. – А ну повтори!

– Повторять нечего, а вот вопрос есть, – в тон ему ответил Болотаев.

– Какой у тебя вопрос? – перешел на чеченский «революционер».

Тота тоже перешел на чеченский:

– А ты у себя дома тоже, как свинья, по столам в грязных сапогах ходишь?

…Очнулся Тота в больнице. Рядом сидела мать. Плакала и поносила всех этих мерзавцев и бандитов, то есть «революционеров». Тота отделался легко, могло быть и хуже. Врачи рекомендовали пару дней отлежаться, отдохнуть и вообще сменить обстановку, климат, то есть уехать куда-нибудь подальше из республики. На что мать твердо сказала:

– Нет! На старости лет мой единственный сын должен быть рядом со мной… И прежде всего должен жениться. А от этой работы и этой нефти до сих пор пользы не было и впредь не будет.

Решение матери для Тоты – закон. Пошёл он в «Грознефть» трудовую книжку забрать, а там словно ничего и не было, всё как прежде, и даже усиленной охраны нет, и Болотаеву объяснили:

– Был звонок из Москвы, чтобы никто к нефти не подходил. Так что эти уроды, поджав хвосты, убрались восвояси.

Таким образом в объединении «Грознефть» образовался некий оазис, где очень спокойно, всё функционирует и высокая зарплата есть, а вот вне объединения – анархия и хаос.

…Не один раз, как обычные студенты в СССР, а два раза в разных вузах Болотаев сдавал экзамен по истории КПСС и поэтому прекрасно знал, к чему привела революция в России 1917 года, – это был переворот, репрессии, убийства и война. И Болотаев понимает, что если не найдутся какие-то здоровые силы, то будет катастрофа, которая сметет всё на своем пути – и «Грознефть», и его самого. Однако Болотаев верит в здравый смысл человечества, к тому же его благосостояние улучшается: на работе по госцене, а это, считай, копейки, он приобрел цветной немецкий телевизор «Грюндик». Правда, это из Восточной Германии, то есть ГДР, но всё равно – это мечта и особенно рада мать. А вот у Болотаева своя радость – уезжали навсегда из страны знакомые евреи и почти даром продали японский стереомагнитофон и в придачу кассеты с записями. Так что Тота каждый день торопится домой. А дни стали короткие, а уличное освещение, тем более в далеком от центра микрорайоне, начали отключать, мрак наступает во всех отношениях. И даже Болотаев, в самом зрелом возрасте здоровый человек, по вечерам с оглядкой к дому торопится, и тут доносится женский крик из тупика:

– Люди, помогите, спасите, убивают!

Болотаев бросился на крик, женщину он спас, но и ему досталось; побитого и окровавленного притащили его к квартире прохожие.

– Всё! Уезжай! Хоть куда уезжай! – плакала мать.

– Ну куда я уеду? – с перевязанной головой, слабо возражал Тота.

– В Москву!

– Тут работа, дом…А там что? Кто меня в Москве ждёт? И тебя я здесь одну не оставлю.

– Не спорь и не перечь матери! – был вердикт. – И мне будет спокойнее… А я, сам знаешь, без моего театра и сцены не смогу… Да и перебесятся скоро изверги, тогда и вернешься. Всё!

* * *

Когда человек попадает в экстремальную ситуацию, он начинает думать, что если на сей раз его пронесет, то далее он сделает всё возможное и невозможное, чтобы такое не повторилось. Однако всё быстро забывается, и ошибки повторяются. А остановиться и подумать о них некогда и неохота. Кажется, что всё и вся знаешь и что тебя злой рок судьбы обойдет… Правда, попав в неволю, человек трезвеет. Но поздно… это к тому, что в тюрьме Тота впервые подумал, если бы он тогда, в конце 1991 года, в Москву не уехал, то, ему кажется, всё было бы по-другому. Хотя…

Полтора года провел Болотаев в Грозном. За это время он два раза был в Москве, в командировке, когда вызвали на собеседование в Главк и через неделю, когда утверждали в должности замдиректора.

Эти командировки были по высшему разряду – в аэропорту встречала машина, шикарная ведомственная гостиница, служебные кабинеты и через день вновь отвозят в аэропорт. Это как бы жизнь элиты, и Болотаев даже не мог ощутить атмосферу столицы. И вот он вновь оказался в Москве уже в качестве иногороднего безработного, которому надо встать в милиции на учет, а то и шагу не ступить без регистрации, хотя бы временной. Жизнь в стране и в Москве стала тяжелой. Даже по внешнему виду столица огромной державы резко изменилась: всюду, в самом центре, грязь, мусор, люди мрачные, злые. В магазинах – пустые прилавки. Кризис. Инфляция. Преступность.

У Болотаева особых вариантов и не было. На время он остановился в общежитии у своего товарища – чеченца. Здесь в неделю пару раз собирались земляки и порою со спиртным. И вот один раз «поляну накрывал» некий Мафиозо. Понятно, что Мафиозо – это не имя, а кличка. Мафиозо – «вечный» студент, и непонятно, где он учится, на каком курсе учится, учится ли вообще или закончил учебу. Этот Мафиозо очень известная фигура в студенческом городке. Спортсмен, когда-то выиграл первенство Москвы по борьбе, сломанные уши. Теперь он пьет, курит, играет в карты, казино, дискотеки. Ну и в спортзале иногда появляется. Каждые полгода меняет машины. Он, как тогда говорили, фарцовщик. Все или почти все иностранные студенты и аспиранты были под его контролем или «крышей». В общем, Мафиозо был уже немолод, где-то ровесник Болотаева, и Тота с искренним побуждением иногда говорил Мафиозо:

– Не трать время зря. Раз приехал учиться – учись. Вот видишь, я уже кандидат наук.

– Ну и что? И что дала тебе твоя диссертация?.. А сюда посмотри. – Он демонстрировал Тоте не только пачки рублей, но и доллары, которые Болотаев лишь у него и видел.

Пути Тоты и Мафиозо пересекались очень редко, но метко. Это случалось только на дискотеках, вечеринках, концертах, и понятное дело, что Тота всегда на высоте и девочки к нему «липнут». Словом, Мафиозо завидовал и недолюбливал Болотаева. А Тота в свою очередь свысока смотрел на «вечного студента» и спекулянта.

И вот так получилось, что после долгого времени они встретились. Мафиозо угощает. В магазинах шаром покати, а тут стол ломится от яств, и Тота впервые увидел и попробовал чудо-напиток виски.

– Ну как там, в Грозном? Как в Чечне? – всё интересовался Мафиозо у Болотаева. – Говорят, и тебя революция не пощадила, в Москву бежал.

Это было сказано в шутку. Все засмеялись, и Тота смеялся вместе со всеми. Потом Мафиозо говорил об искусстве и о матери Тоты как артистки и Болотаева назвал наш «балерин», что уже подвыпившему Тоте было даже приятно слушать, но вскоре он вырубился, уснул и вроде вечеринка славно прошла.

Однако через пару дней играли в футбол, и Тота не так сыграл, и один из земляков на всё поле:

– Слушай, ты, балерин, сын артистки, это тебе не балет, а футбол!

Для чеченца это было страшное публичное оскорбление, после чего Болотаев должен был бы с кулаками отстаивать свою честь, а главное, честь матери. Однако он это сделать не смог. Он просто опустил голову и, никому более слова не говоря, как побитая собака, покинул спортзал, ибо он был действительно дважды побит в Грозном и это сказалось на его психике: произошел какой-то глубинный надлом и, более того, вот этот некий внутренний стержень, который должен держать грацию и стать танцора, искривился, и он даже не хочет и не может более танцевать – душа не поет, тело не пляшет.

И Тота понимает, что его изначально унизили и оскорбили не в спортзале, а Мафиозо в комнате общежития. Более в этой комнате жить Тота не захотел. В тот же вечер он стал искать себе в аренду жилье и временно поселился в гостинице, где всё очень дорого. Он стал избегать встреч с земляками из Финакадемии. Однако он понимал, что, даже не видя их, он отныне сам с собой жить в ладу не сможет. По ночам не спалось, мучили мысли, как заставить Мафиозо извиниться, а это возможно лишь физической победой, а на это сил и решимости нет.

Вот так обернулась жизнь. Катастрофа в стране, кризис в душе, пустые карманы. И тут неожиданно Болотаев встречает своего научного руководителя Никифорова.

– На кафедре плохо, – сообщает он. – Инфляция всё обесценила, прежде всего науку. Преподаватели увольняются. А ты, раз уж вернулся и кандидат наук, давай к нам старшим научным сотрудником. А там доцент, докторантура, глядишь, и жизнь наладится, не всегда же будет так плохо.

– А как на такую зарплату жить, Николай Васильевич? – всё-таки поинтересовался Тота.

– Ну, как все. Как-то будешь крутиться… Зато ты получишь бесплатно отличную комнату, уже в преподавательском общежитии. Встанешь в очередь на жилье, когда-нибудь да получишь. А сейчас – постоянная московская прописка, а это уже немало.

Вот так, словно по волшебству, жизнь Болотаева в один день наладилась. И он понял, что его уровень, по его мнению, гораздо выше, чем уровень какого-то Мафиозо и иже с ним, и поэтому он уже почти позабыл о своем позоре, как однажды вечером, после прочитанных лекций, Болотаев выходил из корпуса: настроение отличное, скоро Новый год, идет пушистый снег и прямо у входа, с вызывающим нахальством загнав свою шикарную машину на тротуар, в приоткрытое окно покуривает Мафиозо, в салоне звучит модная «Ламбада».

– О! Балерон, салам алейкум, – он даже из машины не вышел. – А ты резко в гору пошёл.

Болотаев пригнулся, глянул в салон и на чеченском сказал:

– Если бы не эти, – две девушки курили на заднем сиденье, – я бы тебе показал, кто балерон, – и уже на русском бросил: – Козёл!

– Что?! – заорал Мафиозо, выскакивая из машины. – А ну повтори! – яростно прошипел он.

– Так ты ещё и выпивший за рулем? – под натиском крупного соперника стройный Болотаев, пытаясь сохранить равновесие и спокойствие, всё же отступал и неожиданно, зацепившись за кусты, упал, получил удар ногой, и в это мгновение, словно током в скулу, он осознал, что никогда более не встанет, а тем более не будет танцевать, если и сейчас его вываляют в земле, тем более уже в статусе преподавателя… А если узнает мать?!

Это была не драка, а вихрь танца против полупьяной борьбы. Буквально через несколько секунд, отряхиваясь, Болотаев уже уходил, чуточку задыхаясь, но, даже не оборачиваясь, и он не знал, что поверженный Мафиозо бросился к машине, достал пистолет и кинулся ему вслед, но поскользнулся, падая, выронил пистолет и тот улетел куда-то в кусты.

Позабыв о Болотаеве, Мафиозо в потемках стал искать оружие, а в это время, оказывается, уже примчалась милиция, которую, нажав «тревожную кнопку», вызвал охранник корпуса академии. Они-то и застали Мафиозо с пистолетом в руках.

Через пару дней там же у корпуса Болотаева окликнул незнакомый чеченец:

– Я старший брат Майрбека.

– Какого Майрбека?

– Ну, тут его Мафиозо зовут.

– А-а, понял. – Болотаев осмотрел земляка, по одежде видно, что человек очень бедный. – Если бы ты был его братом, то одевался бы и жил, как он, в роскоши. Но этого отнюдь не видно. Поэтому зря ты приехал, он нигде не пропадет, но и пользы от него никому не будет.

– Он арестован.

– Знаю. Чем могу – помогу, но он этого не стоит.

– Нужна положительная характеристика из академии, ты – единственный преподаватель-чеченец здесь. Помоги.

– Сделаю, – пообещал Тота и только попрощался с братом Мафиозо, как увидел своих старых соседей-иностранцев по общежитию.

– О! Дорогой Тотик! – обнимаются по-братски и, отведя Болотаева в сторону, говорят: – Мафиозо – в тюрьме. Гад был и сволочь, туда ему и дорога.

– Но-но-но! – возмутился слегка Болотаев.

– Да-да, – согласились быстро африканцы. – Теперь ты наша крыша. Мы так рады.

– Какая «крыша»? – удивился Тота.

– Без «крыши» нам нельзя.

– Хорошо, – всё понял Болотаев, – об этом после поговорим. А сейчас скажите, чемодан Иноземцевой выкинули?

– Конечно нет! Так от неё письмо пришло, мы в Грозный пару недель назад переслали. Мы не вскрывали.

…Это была ошеломляющая новость. Надо было срочно звонить матери. Он пошёл обратно на кафедру, соображая, что сочинить, ведь о Даде прямо не спросишь, а может, и так случится, что мать и не упомянет о письме вообще и даже выкинет, не прочитав, а тут на его столе записка: «Звонила мама. Просила срочно позвонить в театр».

– Тота, – голос у матери приглушенный, – пришло письмо от Иноземцевой. Прости, я распечатала. Прочитать?

Болотаев что-то пробурчал.

– Слушай. Дословно. «Здравствуйте, уважаемый Тота! Я вновь осуждена. Теперь по делу. Надолго. Если вы ещё не избавились от чемодана Отца, то теперь выкиньте. Спасибо за всё. Простите. Прощайте. Д. Иноземцева».

– И всё?

– Всё. И обратного адреса нет. – Тота слышит тяжелое дыхание матери. – Слушай, сынок. Всю ночь не спала. А где этот чемодан? Она «Отца» написала с большой буквы… Это мольба. Она одинока. Я ведь тоже детдомовская… Даже не знаю. Каждую ночь плохие вижу сны. Береги себя. Береги! Сохрани Бог тебя от плохих людей!

* * *

Если бы Тота Болотаев хотя бы час просидел в тюрьме до получения письма от Иноземцевой, то он бы не мешкая занялся бы её поиском.

Однако масса дел и ещё мысль: зачем ему эта бездомная и безродная Дада с её проблемами и такой судьбой? К тому же порой Болотаеву казалось, что судьба Иноземцевой, как заразная болезнь, может и ему передаться. Ведь в чём-то он с ней схож, если бы не мать, то он тоже почти что одинок. По крайней мере, родных братьев и сестёр у него нет.

А тут мать во время очередных телефонных переговоров вдруг спросила об Иноземцевой, и тогда Тота сделал официальный запрос в Министерство внутренних дел и получил ответ, что «Иноземцева Дада (без отчества), национальность – чеченка, уроженка г. Ухта Коми АССР, дата рождения – 30 июня 1965 года, осуждена по статье 105 УК СССР, часть 2, пункт «а» сроком на 12,5 лет. В настоящее время отбывает наказание в ИК-2 Кировской области, г. Котлас, район Лесхоза».

Тота был потрясен, но ещё более сильное потрясение получил он после консультации с юристом. Оказывается, пункт «а» этой статьи считается самым тяжелым – «убийство из ненависти». Позже, уже знакомясь с уголовным делом Иноземцевой, Болотаев выяснил, что осужденная сама настояла именно на этом пункте данной статьи, хотя это обстоятельство отягчает её участь и добавляет как минимум 3–4 года строгого режима.

Содержание этой справки и комментарий к ней Тота в точности передал матери, и её реакция была очень неожиданной:

– Она чеченка? Ты об этом знал?

– Нет, – отвечает Тота. – Правда, она говорила, что в детдоме её кличка была «чеченка-дикарка».

– Ты ей написал? Может, надо помочь? – И после некоторой паузы: – Ей надо помочь… У тебя-то у самого деньги есть?

– Есть! Всё нормально. Как там, в Чечне?

– Очень тревожно. А как в Москве?

В Москве не как в Чечне, но тоже всё хуже и хуже и Болотаев не то чтобы кому-то помочь, сам еле-еле сводит концы с концами, вновь влез в долги. Это и неудивительно – инфляция бешеная, а зарплата преподавателя заморожена, копейки, на которые ничего не купишь, да и покупать в магазинах нечего.

Это не просто кризис или катастрофа, это крах великой державы – СССР. Рушатся все устои. Правопорядка нет. Кругом воровство, преступность, грабеж и процветание бандитских группировок, в том числе и чисто этнических групп.

…Последние строки не из художественной литературы, а публицистика тех дней, то есть реальность бытия. И в этой ситуации к Болотаеву вновь пришли его бывшие соседи-иностранцы.

– Тота, помоги, пожалуйста, стань нашей «крышей».

– Какой «крышей», я преподаватель, а не блатной, тем более бандит.

– Вот и хорошо… Мафиозо нет. Идет борьба за лидерство. А ты – чеченец, ты старший, ты преподаватель и авторитет. И ты ведь Мафиозо убрал.

– Нет! – твердо сказал Болотаев.

– Ну хоть помоги… Даже Дада нас спасала.

Последнее сильно задело его.

– Ладно, – не задумываясь, Болотаев дал согласие, – я вечером к вам зайду, поговорим обстоятельно. Заодно я и чемодан Иноземцевой заберу.

Обговорив за чашкой чая всё, выяснили, что, как только Мафиозо исчез, на территории академии появились какие-то «качки», или, как их теперь стали со страхом и даже с восхищением называть, рэкетиры.

Тота понимает, что в принципе всё как в курятнике: раз местный петух исчез, появились другие. Однако он никак не представлял себя в роли Мафиозо, но и отказать в защите слабым, тем более иностранцам, тоже не гоже. Поэтому он что-то обтекаемое пообещал, мол, если ещё будут беспокоить, сообщите. И уже собирался уходить с чемоданом Дады, как дверь с силой толкнули, затем стали громко стучать и нагло, грубо кричать:

– А ну открыть!

– А вы что, дверь заперли? – удивился Тота.

Сам открыл дверь. Их трое, все в чёрном, молодые, крепкие, злые. Правда, увидев здесь незнакомого, тем более по виду кавказца, они чуть опешили, а Тота понял, что инициативу надо брать в свои руки, и обратился как преподаватель к студентам:

– Доцент Болотаев. А вы кем будете?

Наступила непонятная пауза, и Болотаев вновь вежливо спрашивает:

– В столь поздний час, что вы делаете в нашем общежитии? Как вы сюда попали?

Пришедшие переглянулись, и тот, что был постарше и покрепче и стоял позади, вдруг отодвинул напарника, вплотную подошёл к Тоте:

– Слушай ты, доцент, пошёл бы ты на… – А Болотаев стоит, как будто не понимает. – Ты что, оглох?! Пошёл на… – повторно, уже гораздо громче и угрожающе, прозвучал мат. Тота стоял как бы в оцепенении, словно не зная, в какую сторону идти, и тут этот здоровяк небрежно пнул чемодан. Это похлеще, чем сапогами на стол, это настоящий пинок, ибо чемодан отца Дады не простой, а акустический, с особым звучанием и с ним связана память о Сибири, о Даде, о танцах в пятидесятиградусный мороз, когда он был как барабан, а теперь как набат – сигнал к действию, к вихрю танца борьбы…

Был шум, гам, драка. Болотаев думал, что все двенадцать этажей общежития встанут с ним стеной. Нет. Никто. Даже двое иностранцев, в чьей комнате это всё началось, в испуге забились в угол.

Когда всё закончилось и утихомирилось, бандиты ушли, иностранцы ещё пребывали в шоке, пока поверженный Тота со стоном не зашевелился. Вот тогда все бросились на помощь, хотели вызвать скорую и милицию, но Тота запретил. И несмотря на то что он был изрядно побит и всё болело, тем не менее в душе он ликовал, ибо главное: он не струсил, вступил в бой, да и пришедшие всё-таки убрались ни с чем. В подтверждение этого все иностранцы студенты-аспиранты стали восхищаться им, и к Болотаеву потянулись земляки-чеченцы: надо мстить!

Никому Тота мстить не собирался. Он очень жалеет, что вляпался в эту почти что криминальную историю, а ещё более его угнетает то, что за последние полгода он, мирный человек, столько раз попадает в различные передряги. А сейчас, накануне Нового года, под глазом фингал.

Почему? Ответ быстро прояснился. 26 декабря 1991 года не стало огромной страны Союза Советских Социалистических Республик (СССР).

Если бы об этом кто-то вслух сказал год-два назад, его сочли бы безумцем. И никто бы в это не поверил. Однако это случилось. Случилось как-то тихо, обыденно, спокойно, в общем, запланированно.

И конечно же, как говорится, лес рубят – щепки летят. В чей глаз попадут – неизвестно. Но Тота очень страдает, и это, как он думает, от того, что он искусство предал, на финансы позарился и вот судьба ему мстит: он впервые за много-много лет не может принять участие в новогоднем представлении академии. Но это не беда, а вот есть иная неловкость – под Новый год женится его товарищ, коллега из Москонцерта. Старая джаз-банда, как они себя называли, должна вновь собраться в ресторане «Прага», и Болотаев там, как «три в одном», то есть солист, ударник, танцор и так далее. Да в таком виде? Но друзья уговорили: мол, синяки украшают мужчину.

Много времени прошло, как Тота покинул эстраду, правда, он интересовался и понимал, что, как и в остальном, здесь тоже настали иные времена. Однако он не представлял, что и искусство так быстро превратили в балаган и теперь лучшие артисты выступают не в лучших залах перед изысканной и взыскательной публикой, а в питейных заведениях перед бандитами, у которых есть деньги, а значит, и огромное влияние и власть.

Если бы это не была свадьба друга по ансамблю, то Тота сразу же покинул бы этот ресторан, а к эстраде тем более бы не подошёл. Но дружба есть дружба, а времена и нравы он не переделает, и вот Тота плюнул на всё и всех и представил, что он выступает в лучшем джаз-клубе мира, и просто стал всё исполнять в свое удовольствие, как умел и как хотел. И о чудо! Эта публика всколыхнулась, ожила. Вокруг эстрады появился плотный ряд восхищённых зрителей. И тут кто-то из коллег Тоте говорит:

– Здесь в зале какой-то вор-авторитет. Твой земляк.

– У нас нет воров-авторитетов.

– Ну, не знаю. В общем твой земляк просит, чтобы ты спел что-либо из репертуара Султана Магомедова и станцевал лезгинку.

Тота задумался и спросил:

– А на русской свадьбе удобно чеченские песни исполнять?

– Сейчас это очень круто, – последовал ответ. – А твой земляк здесь Султан.

– Султан – это имя? – не унимался Болотаев.

– Султан – это статус! – был ответ. И это вскоре подтвердилось.

Объявили, что для молодоженов от их друга Султана исполняется лирическая чеченская композиция.

В репертуаре народного исполнителя Султана Магомедова в основном были грустные напевы и илли, исполнение которых не вписывалось в торжество события, поэтому Тота до куплета сократил эту часть, и в это время кто-то объявил:

– А теперь – лезгинка! Тота, лезгинку давай! Покажи свой «Маршал»!

* * *

Заведующим кафедрой и секцией «Хореография кавказских танцев» был профессор Лордкипанидзе – высокий, статный, крепкий мужчина – настоящий горец и аристократ.

Перед защитой дипломных работ он собрал свою группу выпускников и сказал:

– Мы – кавказцы. У нас общий танец – лезгинка. Но у каждого народа, в зависимости от темперамента, истории, географии и, конечно же, традиций и менталитета, – своя особенная лезгинка; особый ритм, динамика, звучание и напор страсти. Поэтому я прошу каждого из вас подготовить свой собственный танец как дипломный проект, как итог обучения и весьма желательно как ваше лицо, лично ваш стиль и как пожизненная визитная карточка танцора.