Прощай, Питер!

Катер отходил от пирса и две фигуры смотрели на то, как он уменьшается в размерах и медленно растворяется в сумраке, оставляя на воде короткий пенный след.

– Это и есть тот самый Питер, про который ты говорил? – спросила Наташа.

– Да, это он. Только я не уверен, что это именно тот Питер.

– Что ты имеешь в виду?

– Все происходящее довольно странно. По моим ощущениям, мы провели примерно сутки в этом мире, а солнце так и не взошло. Ты хочешь есть?

– Я не знаю.

– А я знаю. Я не хочу ни пить, ни есть, ни спать. Посмотри на этот город. Где люди? Где машины? Где огни? Где хоть какой-то шум? Это все одна большая декорация.

– Что же нам делать дальше?

– Не знаю. Это не город, а какая-то тень от него. Конечно, Питер не лучшее место на земле, и я от него не в восторге, но даже здесь бывали солнечные дни. Тот город был полон художниками, артистами, писателями, учеными, музыкантами, архитекторами. Здесь царила неповторимая атмосфера. А сейчас перед нами словно тень или отражение настоящего города.

Внезапно поднялся резкий порывистый ветер. Ощутимо похолодало. Никита и Наташа все еще были на пирсе. На небо стали набегать серые тучи, в воздухе запахло сыростью, по поверхности воды побежали довольно крупные волны, а на сухой асфальт пирса посыпались первые капли дождя.

– Знаешь, мне кажется, что нам лучше спрятаться от непогоды, – сказала Наташа.

– Да, пожалуй. Хотя я и не горю желанием заходить в этот город, войти в него придется. Так, или иначе.

– Куда же мы пойдем?

– Мне нужно было домой, это недалеко отсюда. Пойдем!

Они прошли в конец пирса и перешли наискосок площадь Морской Славы, оставив по правую руку вокзал, а по левую выставочный комплекс. Никита был рад, что оказался здесь не один. Этот город пугал его. С одной стороны, сомневаться что это Питер не приходилось. Прежде Никита сотни раз ходил по этим местам. Здесь все было как раньше, за исключением того, что на горизонте за их спинами не было кольцевой дороги и вантового моста, по которому Никита уезжал из города несколько лет назад. Но это было скорее положительной деталью. В Питере, каким его помнил Никита, ничто не портило вид на залив с набережной Морского вокзала.

С другой стороны они до сих пор не встретили ни одного человека. Здания вокруг были темны и обесточены, машины стояли брошенными вдоль дорог, а сумеречное освещение создавало иллюзию, что из любого темного угла может надвигаться опасность. Как будто кто-то следил за ними из темных окон. От этого становилось не по себе. Никита и не ждал нападения. Он давно уяснил, что самым страшным зверем в темноте являешься ты сам, а все остальное сказки и выдумки. Он был готов дать отпор любой опасности, но сама обстановка вокруг была довольно нервной. А еще было очень тихо. Непривычно тихо для такого большого города.

После площади свернули в парк и прошли его наискосок. Затем очутились на Среднегаванском проспекте, прошли почти до конца свернули налево – на улицу Шевченко. Дорога заняла около пятнадцати минут. За это время они успели основательно замерзнуть. Сырой порывистый ветер словно вдавливал капли дождя в их сосредоточенные лица. Холод, казалось, пробирал, до костей. Шли молча и довольно быстро. Лишь один раз Наташа стросила:

– Еще долго?

На что Никита ответил:

– Почти пришли.

Повернув на Шевченко они ускорились, Никита взял Наташу за руку. Ветер стал настолько сильным, что почти сбивал с ног и возможности глазеть по сторонам или говорить уже не осталось. Нормально идти можно было лишь опустив взгляд себе под ноги. Пройдя вдоль нескольких домов они свернули во двор. Затем повернули направо и направились к дальнему подъезду желтого пятиэтажного дома.

Дверь в парадное была открыта. Они зашли внутрь быстро и без размышлений. Чтобы не ждало внутри, оно не могло быть страшнее дождя и ветра бушеваших снаружи.

Внутри было темно. Окна в парадном подъезде дома 1905 года постройки давно заложили, ради пристройки лифтовой шахты. Лишь одно небольшое окно осталось на последнем этаже. Туда и предстояло подняться. Впереди было пять пролетов темноты. Отступать было некуда.

Было слышно, как дышит Наташа, как бушует ветер на улице и капли дождя дубасят в жестяной козырек. А еще их шаги, когда Никита нащупал перила и начал подниматься домой, увлекая за собой Наташу. Он все еще держал ее за руку.

Шли медленно. Никита знал свой подъезд и хорошо ориентировался в темноте, но про Наташу нельзя было так сказать. Девушка боялась отпускать руку Никиты. Перила были от нее с другой стороны и взяться за них нормально Наташа не могла. В результате девушка практически повесилась на Никите, вцепившись в него двумя руками. Они двигались очень медленно. Один раз Наташа почти упала, чуть не утянув за собой Никиту.

Мелькнула шальная мысль – постучать или позвонить в чью-нибудь дверь. Но Никита быстро от нее отказался. Он и раньше не особо общался с соседями, а кто мог открыть на стук сейчас думать не хотелось.

Поднялись. Дверь его квартиры оказалась закрыта. Ключей не было. В тусклом свете, проникающем в подъезд от единственного небольшого окна, виднелись две фигуры, сидящие на лестнице в тишине.

– Прости, что втянул тебя в это.

– Не извиняйся. Какая разница, сидеть здесь или в глухом лесу у огня? Вдвоем даже лучше. Если честно, меня пугает этот мир.

– А тебе удалось что-нибудь про себя вспомнить?

– Нет.

– Вот и я как будто начинаю забывать.

Дождь барабанил в небольшое оконце, ветер громыхал жестью на крыше, до которой оставался один пролет. Двое сидели на лестнице возле закрытой двери и не знали, что делать дальше.

***

Ветер бушует в Петербурге. Гроза носится над городом! Дождь заглядывает в каждую щель и выплескивает ее содержимое наружу! Безумные массы воздуха, гонимые со скоростью выше разумных пределов, кружат адовы хороводы, дребезжат стеклом окон и металлом крыш, завывают в трубах.

Будто кто-то умрет этой ночью. Посмотрит последний раз из под полуприкрытых век на этот мир, захочет набрать воздуха, но силы оставят его. И легкий холодок смерти поползет по ногам, приближаясь к горящему сердцу, остужая все на своем пути, принося покой и тишину.

Не будет уже детского смеха и солнечного света по утрам. Время растворится в липком небытии. Темнота сожмет своими лапами того, кто еще минуту назад так отчаянно цеплялся за жизнь. Чего боялся, кого любил, о ком плакал – где это все теперь? Иллюзия, миг. Маленький отрезок затерянный в вечности.

И хлопнет дверь, и раздадутся шаги, и острая игла пронзит остывающее сердце. И адреналин разбудит тело и толкнет душную кровь по венам рук, а чьи то сухие губы на лице покрытом щетиной вонзятся в бледный рот остывающего мертвеца.

И услышит он, возвращаясь назад, в полубреду: «Твой век скор! Ты никуда не уйдешь, конец твой известен. Так дрожи, трясись и плачь по ночам в свои последние минуты рассудочной жизни. Скоро ты снова и окончательно, навсегда окажешься здесь!».

И губы оживающего тела начнут шептать. Сначала тихо, потом все громче и громче, до спазмов, до колик и судорог, царапая ногтями пол, только одно слово: «Жить!».

Лишь спустя несколько дней человек этот сможет забыться. Теперь можно просто жить, дышать и радоваться. Радоваться снегу, который белым ковром покрывает землю, красивым фонарям, которые освещают город, кружке горячего чая, Коту и пока сохранившейся жизни.

***

Никита колотил в свои двери до тех пор, пока не стало окончательно ясно: никто не откроет и не придет на эти звуки. Наташа сидела на ступеньках и молча смотрела на капли дождя, которые становились более редкими, а затем и вовсе перестали падать на стекло. Ветер высушил маленькое окно. Время текло.

– Знаешь, – сказал немного запыхавшийся Никита, садясь с нею рядом, – Мне кажется, что здесь делать нечего. Ключа у меня нет, там тоже никого нет. Это совершенно точно. Если бы там кто-то был, я бы услышал из-за двери хоть что-нибудь. А значит и оставаться здесь нет никаких причин. Можно идти дальше. Вот только куда и зачем?

– Ты можешь показать мне город. А если повезет, мы что-нибудь найдем или кого-нибудь встретим.

– Согласен. Тогда пойдем? Тем более, что дождь и ветер перестали?

Все в той же кромешной темноте они спустились вниз и вышли на улицу, дошли до угла и повернули на Шевченко. В этот раз Наташа уже не держала Никиту за руку, а держалась за перила сама. Перед тем как выйти из двора Никита остановился и некоторое время пристально вглядывался в свои окна, чернеющие в сумерках также, как и любые другие окна в городе.

Двинулись в сторону набережных. Шли проулками и дворами, направляясь к Большому проспекту. Никита шел на автопилоте и думал. Наташа молча шла рядом. Получается, что они застряли в этом непонятном мире абсолютно без понимания, куда двигаться дальше. Во дворе справа промелькнула рыжая тень. Стоп! Что?

Никита повернул во двор дома, стоявшего одним углом на Большом проспекте, а вторым на улице Шевченко. Дождь уже прошел, ветер подсушил асфальт и затих. Потеплело. Облака теперь закрывали небо ровной плотной серой светящейся сумрачным светом коркой, создавая ощущение потолка, висящего низко над головой.

Кот! Это был его кот! Никита знал наверняка, что это он. Кот потерялся еще до переезда, когда к дому были приставлены строительные леса. Он убежал в форточку и не вернулся. Тогда Никита сильно переживал по этому поводу. Потом забыл. А сейчас он встретил здесь того самого Кота! Это казалось невероятным. Особенно радовало то, что это была хоть какая-то живая душа кроме них двоих. Причем такая, которая знала Никиту, а Никита знал ее.

Осторожно дойдя до угла флигеля, за которым скрылся Кот, Никита заглянул за него. Кот сидел неподалеку и смотрел на него.

– Кеша? – спросил Никита.

– Пррривет! – ответил кот.

***

Суббота, 23 июля 2016

Никому и ничего не хочется писать. Звонить, встречаться, заводить новые знакомства. За последние пару лет я превратился в интроверта. Хотя раньше это казалось невозможным. Я больше не слушаю любимых когда-то песен, не задумываюсь над своей судьбой, не ищу понимания и поддержки. Не пишу стихов. Я потерялся для мира и нашелся для себя.

Поэтому я почти не пишу в дневник. Честно говоря, особо и некогда. Говорить о своих проектах? Обычно они все забываются через какое-то время либо откладываются по разным причинам. Говорить о чувствах? Мне есть, с кем это делать. Делиться мнениями тоже нет необходимости, как и вступать в бессмысленные разговоры. Может быть потому, что у меня наконец все в порядке?

Старые люди уходят из моей жизни, новые не приходят на их место. Я сам заботливо расчищаю пространство вокруг себя от старых знакомых. А кто-то из них расчищает свое пространство от меня.

Егор не звонил с апреля, с того самого, когда я перестал звонить ему сам. Саша звонит иногда. Но чаще не звонит или не берет трубку. Лис почти перестал писать. И это естественный порядок вещей. Я превратился в одного из тех самых взрослых, которые живут невидимой миру жизнью – занимаются личными делами и придерживаются политики невмешательства. Мне это вполне нравится.

Гея все еще движется по своей орбите, на семь тысяч каком-то году от сотворения Мира. На данный момент это безусловно самый древний и точный механизм, не считая циркониевых часов, установленных в РАНе. Древние звезды согревают нас своим светом, а человек, проникший в тайну атома, пытается расщепить теперь элементарные частицы, попутно изобретая электронные сигареты. Казалось бы, что еще можно желать?

***

– Устал?

– Немножко.

– Приляг, отдохни с дороги, – Кот смотрел на Никиту желтыми как огонь глазами.

– А где мы?

– Ты что, ничего не помнишь?

– Не особо.

– Ты ведь сам наколдовал это место. Возомнил себя великим магом. Сказал, что теперь будешь создавать миры, и начнешь отсюда.

ГЛАВА VI. Трое в большом городе

Пятница, 17 июня 2011

Он в долг берет виски и сигареты. В доме полкило крупы, а он берет в долг виски и сигареты. Ох уж этот Рок-н-Ролл. Ох уж этот Мураками. Ох уж этот Том Йорк. Проверенный рецепт счастья в рассрочку.

Он берет краски и рисует абсент на закате. Он берет гитару и сочиняет песни. Он спит с кем попало. Он заводит друзей. Он подчиняется командному голосу и ругает себя за эту слабость. Виски, музыка, Кот, интернет и отдых. Бесконечный отдых.

***

Подскочил на кровати, уперевшись руками в матрас. Крупные капли пота проступили на лице, молчаливый крик застрял в горле. Постепенно взгляд стал осмысленным, веки закрыли большую часть глаз, дыхание выровнялось. Посмотрел по сторонам.

Да, это все та же квартира, и та же комната. У кровати стоит привычная литровая банка с кипяченой водой, он протягивает руку и жадно пьет. Нащупывает на столе пачку сигарет и закуривает глядя невидящим взором прямо перед собой.

Опять в запое. Пьет не первый день, наверняка натворил всяких бед. Эти приступы, то ли паники, то ли страха, а может быть стыда, стали привычными в последнее время. Только двадцать шесть лет, а за плечами уже столько говна, что хватит на три жизни.

Кажется, сейчас третий день запоя. Нельзя больше пить алкоголь, иначе этот день станет не последним, а не известно каким по счету. Надо продержаться до утра. Потом будет полегче. Тревога не дает уснуть, состояние тревожного ожидания только усиливается.

Не стоит брать телефон или открывать компьютер. Последние сутки стерлись из памяти. Возможно опять натворил глупостей, наговорил гадостей, звонил бывшим друзьям и подругам, а может даже работодателям. И нес пьяный бред по полтора часа к ряду.

Красивая картинка окружающего мира неожиданно превратилась в набор воды и грязи, неодушевленный и пустой. Все вокруг мертво. На тысячи миль простираются темнота и космический вакуум. Сигарета дотлела до фильтра и больно обожгла пальцы.

***

Рыжий, размером с небольшую собачку, с огромным пушистым хвостом и ярко-желтыми глазами – это был он. Кот, который прожил в доме Никиты всю свою жизнь, без малого тринадцать лет.

– Ты говорящий? – спросил Никита.

– Здесь да, – ответил кот.

– И как ты здесь очутился?

– Не помню.

– Домой заходил?

– Я не смог его найти, я же не запомнил как он выглядит снаружи.

– Может быть пойдешь с нами? Знакомьтесь – это Наташа.

– Привет, – сказала Наташа.

– Привет, – ответил кот, – Пожалуй пойду. Какая мне разница, куда идти.

Уже втроем свернули на Большой проспект и пошли в сторону мостов и набережных, к Кадетской линии. «В целом», – продолжал свои мысли Никита, – «Это не самое плохое место, в котором можно было оказаться. Прогуляемся немного, а там решим, что делать дальше».

***

Двое молодых мужчин сидели на кухне одной из старых коммунальных квартир Петроградской стороны. Типичной коммуналке, надежно скрытой от туристов и жителей спальных районов. Когда-то это место было частью прибыльного дома. До революции 1917 года квартира входила в состав другой, большей квартиры, занимавшей половину этажа. После революции люди понаставили внутри квартиры перегородок и заложили парадные входы, разбив пространство на мелкие неудобные клетушки. И стали жить, строя светлое будущее поверх пыли, оставшейся от старых хозяев.

Ремонт не делался десятилетиями. В стране не было частной собственности. Не было и уверенности в том, сколько ты сможешь прожить в новообретенной квартире. Поэтому никто не спешил восстанавливать и ремонтировать то, что ему не принадлежало. Да и строительных материалов было практически не достать, в отличие от водки. В результате коммунальная кухня годами не меняла свой облик, постепенно зарастая копотью и жировым налетом.

Обои здесь клеили лишь однажды, в 1923 году. С тех пор необходимости в этом не видели. Пол состоял из поставленного на опорные балки настила, покрытого где-то царским паркетом, где-то половиком бабы Любы, а где-то шахматкой пластиковой плиткой, которую лепили впопыхах на клей момент, радуясь внезапной удаче. Местами же это были просто крашеные доски.

В квартирах такого рода представить счастливую семейную жизнь невозможно. Они небольшие, темные и узкие. В них нет воздуха и места. А публика, населяющая комнаты, беспрерывно пьет и курит, курит и пьет, не выходя из помещений. В результате на стенах образуется своеобразный налет и они подергиваются тонкой никотиново-перегарной пленкой.

Если у стены здесь стоит стул, то он не двигается с места десятилетиями. А на обоях за таким стулом обязательно найдется грязное пятно, состоящее из человеческого жира, грязи и пота, впитавшихся в стену за долгие годы, пока сидящие на нем люди облокачивались о стену.

Словом грязь, темень, мрак и ужас. Даже туалет в таком месте обычно инвалид. Он или не смывает, или не оснащен бачком, или еще что-то. Или наоборот – из старого гнилого пола торчит новый унитаз, как здоровый зуб во рту у прокаженного, что смотрится совсем фантасмагорично. В городе много таких квартир. Часть из них находится в домах на Петроградской стороне, часть вокруг Невского проспекта. Хотя в других районах бывают квартиры и похуже.

Было темно и грязно. Интерьер украшали трубы водопровода и газопровода, идущие вдоль стен. А также рукомойник, грязная тумба, покрытая клеенкой, грязные шкафчики без дверок, с грязной же посудой и старый советский механический будильник размером с блюдце, который показывал верное время лишь два раза в сутки.

Курили пыльцу. Никита не совсем помнил, как он сюда попал. Наверное, опять тяга к бездумным приключениям и похождениям. А может простое желание увидеть все, что было в этом мире. Ведь застывшая в прошлом кухня тоже была частью всего.

Он помнил, что Андрей просил принести что-то сладкое. Парни не были особо знакомы, просто работали вместе и однажды договорились о совместном досуге. Андрей ел виноград, а Никита курил сигарету, чтобы пыльца ударила по голове еще сильнее.

– У меня вчера сосед умер. Хозяин этой квартиры. Он раньше с братом здесь жил, двумя семьями. Потом брат спился и от него ушла жена. Хозяин начал пить с ним, и от него тоже ушла жена. Братья остались вдвоем и стали жить в одной комнате, а вторую сдавать.

Так и жили лет восемь. Потом младший помер от цирроза, а старший остался. У него я комнату и снимал. Теперь вот и старший помер. Вчера. Приезжала сегодня его жена с ребенком. Сказала, чтобы я вещи собирал. Через три дня надо отсюда съехать. А соседа только два часа как труповозка забрала. Всю ночь лежал мертвый в соседней комнате. Всю ночь и весь день.

Никита слушал и ему становилось жутко. Он не любил покойников. Особенно свежих, только преставившихся. Такие покойники, бывает, чудят. Особенно если ты накурился.

Андрей ест виноград, а Никите начинает казаться, что хозяин коммуналки идет по коридору. Сейчас он зайдет в кухню и скажет: «Здорово мужики! Водка есть?».

Начинается ступор, становится все страшнее. Ощущения становятся реальнее. Никита смотрит на сломанный советский будильник. И вдруг будильник начинает тикать. Минутная стрелка приближается к полуночи.

– Знаешь, я пойду. Что-то мне как-то неуютно. Хочу на воздух.

– Ну, как знаешь.

Никита вышел на улицу и долго шел темными улочками Петроградской стороны. Стояла теплая, летняя, но уже довольно темная июльская ночь. Он специально выбирал места потемней и прятался от людей. Ощущение реальности присутствия хозяина квартиры словно на костях осело, не стряхнешь. Он чувствовал, что хозяин был там. Можно было подумать на эффект от перекура, но что тогда случилось с будильником, который, судя по всему, не ходил уже много лет?

Ближе к Тучкову мосту стало легче. Свежий воздух прочистил голову, а быстрый ход разогнал кровь. Надо бы взять пивка и подумать, что же он почувствовал там, на грязной коммунальной кухне? Хотя если честно – хотелось не думать об этом, а поскорее забыть.

И поплыли в тумане зябкого утра дома, машины и разметка дорог. Серый, большой, и скучный город. Как обычно. И как всегда предсказуемо. На долю секунды показалось все это вычурной фантазией больного воображения.

К Андрею решил больше не ходить. Больно квартира жуткая. Не квартира, а какой-то портал. Затянет тебя под плинтус в такой квартире и не хватится никто. Скажут: «Ушел из дома и не вернулся». А лето жаркое, лето в разгаре. Завтра выходной, можно поспать до обеда и на залив пройти.

***

– Глаза устроены так, что преобразуют отраженные волны света видимого спектра, позволяя нам видеть предметы. Это называется волновое зрение. Лампочка любого типа по сути является пульсаром и излучает волновые колебания в видимой части спектра. Так работают все системы освещения.

– К чему ты это? – спросила Наташа.

– Здесь нет лампочек, нет видимых источников света. Но мы видим мир вокруг нас. Более того, он как будто подсвечивается изнутри. И я не очень понимаю, как такое возможно. Хотя это не единственное, что я здесь не понимаю. Например, говорящий Кот вызывает у меня не меньше вопросов.

– А что толку от этих вопросов? – Кот говорил непонятно как, но слышно его было хорошо.

– Слушай, а чем ты вообще занимался до того, как попал сюда? – спросила Наташа.

– Чем я только не занимался, – ответил Никита.

Они сидели на вершине бомбоубежища, возле которого Никита когда-то потерял кольцо с синим камнем, и просто болтали. Было не очень понятно, куда и зачем идти дальше. Да и стоило ли вообще это делать. Никита решил навестить этот двор, так как проводил здесь много времени в детстве. Про колечко он рассказал, они даже поискали его вместе. Но разве найдешь драгоценность потерянную неизвестно когда.

– Последнее время писал, – продолжил он.

– Картины?

– Нет, статьи.

– Интересно?

– По-разному. Попадались интересные проекты и темы. Буквы построенные рядами, подвешенные полотнами, скользящие вдоль границ сознания, цепляющиеся за знакомые вехи, рождающие знакомые нотки, складывающиеся в приятные аккорды и рождающие новую или уже знакомую музыку.

Иногда кажется, что ты особенный, со своим ни на что не похожим восприятием. Один на миллионы. Но на самом все мы ракушки, просто отражающие от своих стенок звуки приходящие извне. Про это важно помнить. Ракушки или каньоны, в которых каждый поток звуков, отражаясь от стен, оставляет следы, изменяя свое построение. И каждый новый звук звук превращается в эхо, которым отзывается каньон на потоки звуков, входящих в него.

Мы отражаемся друг в друге, посылая звук вовне и надеясь поймать эхо из чужой пустоты, чтобы понять, что она похожа на нашу. Великую тишину вселенной нарушают плотные ряды звуков, отражающихся от множества пустот. Так первый человек играл когда-то со своей погремушкой. Так играем мы и будут играть наши дети. Любая мысль – это всего лишь еще один аккорд рожденный созвучием знаков, отраженных от стен чьего-то сознания и встреченный нами по дороге в вечность. Прямо как волны света от лампочки, – Никита улыбнулся, – Прости, меня что-то занесло.

– Ничего, – смущенно улыбнулась Наташа. Зато теперь я понимаю, что ты действительно хорошо пишешь. По другому просто быть не может.

– В самом деле? Тогда я закончу мысль. Давайте отбросим в сторону все, что могло нас когда-то удерживать и погремим на славу! Ведь это великий дар и великая игра, которая дается каждому только один раз… – от возбуждения Никита вскочил на ноги, глаза его загорелись.

Однако оглянувшись по сторонам он смутился. Жизнь дается, это верно. А сейчас – жизнь? Кот смотрел на Никиту глазами, которые казались бесконечно глубокими и хрустальными. Его зрачки были расширены от полумрака, рыжий хвост слегка бил по земле.

– И что ты думаешь? – спросил Кот, будто угадав мысли Никиты.

– Я думаю, что мы засиделись на этом холме и самое время двигаться дальше.

– Куда мы направимся? – спросила Наташа.

– В центр.

«Лучше просто воспринимать происходящее как сон», – решил Никита, – «Если уж от меня здесь ничего не зависит, то я могу по крайней мере прогуляться по знакомым местам и развеяться. А что будет дальше – загадывать нечего».

***

Он любил налить себе кофе с корицей и сесть у окна, за которым мерно раскачивались кроны деревьев, играя с ветром. Он открывал окно и тянул носом воздух с моря. Слушал крики чаек и вспоминал ее нежное тело молочного цвета, яркую копну волос, пышные груди, задорные карие глаза.

Она была художницей, он музыкантом. Она искала страсти, он покоя. В все же ненадолго жизни их переплелись, и переплетение это заворожило обоих. Пока не кончилось все – время, чувства, страсть, желание. Все сгорело так ярко и быстро, что они и сами не поняли как вышло, что она на него кричит уже битый час, а он молча курит, не в силах сделать хоть что-нибудь.