Песня, зашитая нитками

Пальцы дрогнули, коснувшись губ. Никаких швов. Ничего, что сковывало бы её восемь лет.

Воспоминания нахлынули волной. Мальчик… Его слёзы в тот последний вечер. Его шёпот: «Ты же умрёшь».

Она засмеялась.

– Да, мальчик, – прошептала она, разглядывая в зеркале чужое отражение. – Зельда действительно тогда умерла.

Кровь на кафеле рисовала причудливые узоры, словно ритуальные символы. В этом хаосе алых пятен родилось новое имя:

Амартия

Оно звучало как удар кинжала по стеклу, или как шорох крыльев ночной птицы. Настоящее обещание новой жизни, выкованное в горниле страданий.

ГЛАВА II. Цветы гортензии

Зенон никогда не верил в эту чепуху о родственных душах. Смеялся, крутил пальцем у виска, когда кто-то заводил разговоры о судьбоносных встречах.

«Выдумки,» – думал он до того дня, когда на его коже расцвели первые бутоны.

Он не сразу заметил их. Сначала было лишь пение – голос, который прорезал тишину, как лезвие по шёлку. Зельда. Её имя вспыхнуло в сознании, будто уголь, раздутый ветром. И тогда, уже после, когда восторг встречи немного улёгся, он почувствовал странное сжатие в груди, будто кто-то запустил пальцы под рёбра и осторожно сжимал сердце.

Когда он задрал майку, пальцы наткнулись на нечто мягкое, чуть влажное от пота.

«Что за…?»

В полумраке под тканью белели крошечные соцветия, нежные, как шёпот. Гортензия. Их лепестки дрожали при каждом его вдохе, будто живые. Он дёрнул один цветок – и боль пронзила его, острая, как удар ножом.

Благо, вокруг никого не было. Мальчик знал эти тропинки, знал, где можно скрыться от чужих глаз. Но сейчас его волновало лишь одно: почему они не отрываются?

Он провёл пальцем по стеблю, и цветок ответил лёгким трепетом, будто вздрогнул. Кожа вокруг него была горячей, пульсировала в такт его сердцу. Эти крошечные белые звёздочки казались частью его – как шрамы, как родинки, как что-то, что всегда было с ним, просто он не замечал.

И тогда, глядя на них, он вспомнил. Не ясно, не сразу, но что-то в их форме, в их дрожании напомнило ему… Зельду.

Зенон застыл, словно громом поражённый. Его глаза, обычно такие скептически прищуренные, теперь распахнулись широко, впитывая реальность, которая ещё минуту назад казалась невозможной. Нет, это… это не могло быть правдой.

«Или могло?»

Если это не были пустые выдумки суеверных деревенских старух, если ангельский голос, заставивший его сердце биться чаще, действительно принадлежал родственной душе… Значит, вся эта «дьявольщина» существовала на самом деле. И он, Зенон, действительно был её отражением – тёмным, несовершенным, но… желанным.

Уголки его губ дрогнули, затем растянулись в редкой искренней улыбке. Он почти не улыбался, по-настоящему – только кривые усмешки, и некий защитный механизм, чтобы его никто не мог ужалить, ранить или достать. Но сейчас, с тех пор как он услышал её – Зельду, его ангела, – что-то тёплое и лёгкое поселилось у него в груди. Если быть её проклятием означало слышать этот голос снова и снова… Он соглашался. Охотно.

Когда в следующий раз их пальцы случайно соприкоснулись, он почувствовал, как под майкой что-то изменилось. Цветы… они опали. Их лепестки, ещё вчера такие живые, теперь сморщились и отвалились, оставив после себя лишь лёгкое покалывание на коже.

Зенон не знал, что делать с этим знанием. Рассказать ей? Его Зельде, его спасительнице? Но слова будто застревали в горле. А вдруг она отпрянет? Вдруг, узнав, что её второй половиной является это существо, которое все деревенские клеймят отребьем, она посмотрит на него с отвращением?

Зенон сжал кулаки, ногти впиваясь в ладони. А если она возненавидит его из-за этого?

Он видел, как мать Зельды – эта женщина с лицом, застывшим в вечной гримасе благочестия – хватала дочь за запястья, оставляя синяки в форме пальцев.

«Ты – грех, от которого не отмыться!» – шипела она, и Зельда… Зельда верила. Верила, опуская глаза, будто и правда несла в себе что-то гнилое.

Зенон знал: её мать лгала. Лгала, как и вся деревня, прикрывая страх перед необъяснимым показной святостью. Им всем просто нужен был один жалкий козел отпущения. А маленькая девочка являлась превосходным кандидатом: мать помешанная умалишенная, а дочь настолько слабая и хрупкая, что не осмелиться даже взгляда поднять на обидчиков. Зельда, его свет, его ангел, дрожала под этими взглядами…

Рассказать?

Гортензии под его кожей шевельнулись, будто в ответ. Нет, не сейчас. Он подождёт. Дождётся момента, когда её пальцы перестанут дрожать при слове «родственная душа». Когда она перестанет вздрагивать от собственной тени.

А пока… Пока он будет стоять между ней и этим миром, как щит. Даже если для этого придётся снова стать тем самым «дьявольским отродьем», в которого так охотно верили все вокруг.

Но в тот день мать Зельды была более зла, чем обычно. Дети играли неподалёку, когда услышали яростный крик женщины, зовущий дочь домой.

Мальчик с тревогой посмотрел на своего ангела, на что она, лишь улыбнувшись, сказала ему, что ей пора идти. Хотя он прекрасно видел, что её руки на тот момент дрожали.

И тем не менее, он её отпустил. Но тайно пошёл за ней. Чтобы пронаблюдать. Уверить самого себя, что всё обойдётся. Но увидев картинку во дворе Зельды, мальчик в ужасе замер.

Зенон чувствовал, как его кровь буквально закипает в жилах. Каждый удар этой женщины по Зельде отзывался в его теле физической болью – будто раскалённые иглы вонзались под кожу. Он должен был терпеть. Её просьба звучала в его голове навязчивым эхом: «Не вмешивайся… Иначе мы больше не увидимся…».

Но когда деревянная палка со громким треском разломилась пополам о спину Зельды, а девочка рухнула на колени, выплёвывая кровавую слюну, – что-то в нём щёлкнуло.

Мать (если эту тварь вообще можно было так назвать) уже тянулась к ржавому штырю, торчащему из забора. Её голос, напоминающий скрип несмазанных колёс телеги, визжал:

– Как могла моя утроба выносить такую мерзость?! Ты – грязь! Грязь, которую нужно соскоблить!

Зенон увидел, как Зельда поднимает голову. В её глазах не было страха – только пустота. Та самая пустота, которая бывает перед тем, как сдаёшься навсегда.

Женщина замерла, сжимая в дрожащих пальцах ржавый штырь. Её голос внезапно стал сладким, как прогорклый мёд:

– Не бойся, доченька… Мамочка сделает всё без боли. Ты же хочешь быть чистой?

Зенон, притаившийся в тени, буквально физически почувствовал, как по его спине пробежали ледяные мурашки. Он отчаянно махал Зельде, мысленно крича: «Беги! Хоть сейчас, хоть куда-то!» Если она сорвётся с места – он отвлечёт старуху. У них будет шанс…

Но когда он встретился с ней взглядом, у него перехватило дыхание.

Она улыбалась.

Эта истерзанная девочка смотрела на свою палача-мать с тёплой, почти нежной улыбкой – будто перед ней не безумная старуха с оружием, а капризный ребёнок.

И тогда Зенон перестал думать.

Гортензии под его кожей взорвались яростным цветением. Шрамы-стебли превратились в живые плети, с хрустом ломая заборные доски. Воздух наполнился терпким запахом сока и железа.

– НЕ ТРОГАЙ ЕЁ! – его рёв разорвал воздух, как гром.

Он рванул вперёд, и замерзшая земля хрустнула под босыми ногами. Удар был настолько силён, что женщина отлетела куда-то в сторону, как тряпичная кукла. Штырь с глухим «чвяк» увяз в грязи. Где-то послышался то ли всхлип, то ли хруст и хрип. Но ему было все равно. Зенон уже тянулся к Зельде, его голос дрожал:

– Где болит? Я… я знаю травницы за болотом. Они помогут…

Но его ангел не ответила.

Тишина. Мальчик почувствовал, как у него похолодели кончики пальцев. Зельда смотрела сквозь него – её взгляд был устремлён куда-то в пространство за его спиной.

– Зель…да?

Он обернулся. Эту картину он запомнил навсегда.

Да, точно. Тогда было раннее утро.

Воздух пах мокрым железом и прелой травой. Капли росы на стеблях отражали багровые блики.

Женщина лежала неестественно неподвижно. Её когда-то белое платье теперь дышало алым – будто распустившийся мак. Трава вокруг блестела не от росы, а от чего-то более вязкого…

И тогда он увидел.

Из её шеи торчала та самая железная балка. Солнце играло на ржавых гранях, превращая их в зловещую бронзу.

ГЛАВА III. Тень колдуньи

Смерть не пришла одна. Она принесла с собой что-то другое – не освобождение, а новую цепь, звенья которой впивались в кожу, оставляя рваные следы.

Добрые сказки врут.

Они врут, когда говорят, что после смерти злодея наступает рассвет. Рассвет не наступил. Наступило что-то другое – серое, тягучее, как дёготь.

Дочь сумасшедшей не получила ни капли жалости. Ей досталось только проклятие, смех и камни. Камни – особенно. Они летели первыми, всегда первыми.

Раньше ведьма держала деревню в страхе – но и в неком порядке. Теперь порядок рассыпался, как гнилая верёвка.

Взрослые переступили черту. Сначала – шёпотом. Потом – громко. Потом – руками.

Дети научились быстрее. Они не шептались. Они бросали камни. Топтали сапогами. Смеялись, когда дочь колдуньи падала в пыль, и смех этот был страшнее любого проклятия.

Зельда больше не выходила из дома.

Её рот до сих пор был зашит. Даже после смерти матери.

Последние слова матери звучали у него в голове, как колокольный звон:

«Ты – грязь! Грязь, которую нужно соскоблить!»

Девочка сжималась в комок, не в силах даже всхлипнуть.

«Ты – грех, от которого не отмыться!»

С силой сжимала волосы на голове. Глаза обжигало горячими слезами.

«Как могла моя утроба выносить такую мерзость?!»

А за спиной ее преследовали фантомные крики:

– И это ещё полбеды! Пока эта мерзость живёт в деревне – всем нам конец!

И изо всех сил пытаясь успокоить своего ангела, Зенон аккуратно гладил ее по спине, плечам. Что-то ласково напевал. И, хоть через довольно долгое время, но Зельда немного успокаивалась.

В один из таких дней мальчик понял. В сказках всё просто: один злодей. Один герой. Хэппи-энд. Но в их мире злодеев было много. А героев – двое.

Жители деревни называли себя добрыми людьми. А его и Зельду – чудовищами. Но…

Зельда не нуждалась в их спасении. Она сделала больше, чем он мог вообразить. Он был готов сразить тысячу врагов ради неё. Но она не дождалась.