скачать книгу бесплатно
Тем не менее, к концу урока дисциплина была восстановлена, и учащиеся прослушали небольшую лекцию о том, что ждет класс в ближайшее время. А перед самым звонком Римма Петровна, как звали классного руководителя десятого «А» класса, поимённо перечислила фамилии всех бесфартучных десятиклассниц и попросила их зайти на перемене в подсобку. Подсобкой называлось маленькое помещение, где хранились учебники и наглядные пособия, и которое, за неимением в школе другой территории для приватных бесед, учителя использовали как кабинет для переговоров с глазу на глаз.
Елена с присмиревшими подружками не без трепета переступили порог маленькой комнатушки и тесным кружком обступили единственный стул, на котором восседала Римма Петровна. Выждав многозначительную паузу, учительница ровным, спокойным голосом сделала модницам внушение, порекомендовав уже завтра прийти в школу «как положено» и впредь «неукоснительно соблюдать правила, установленные системой общего образования, и привести свой внешний вид к утверждённому министерством образования единому стандарту, иначе им точно придется разговаривать с директором школы».
– Поймите меня правильно, мои дорогие, – в конце изрекла Римма Петровна, со значением посверкивая очками в толстой оправе в сторону нарушительниц, – вас все равно заставят пришить белые воротнички, манжеты и надеть фартуки. Да, вы взрослые. Правда, взрослые. И это видят все – будете вы носить фартуки или нет. Но поверьте мне, противостоять системе – пусть даже когда вас так много, целых шесть человек – это всё равно бессмысленно и бесперспективно. Уж поверьте мне, давно уже взрослому человеку. Вам осталось потерпеть всего один год. Уже следующим летом вы сможете одеваться без оглядки на мнение учителей и сверстников. Послушайтесь меня и потерпите. Иначе всё это кончится скверно.
Девочки молчали, потупив глаза в пол. Потом самая болтливая из одноклассниц, Юлька Говорова, открыла было рот, чтобы что-то возразить, но Римма Петровна, не дав Юльке даже начать, властно остановила её рукой, точно припечатала ладонью рот ученицы.
– Я не вступаю с вами в дискуссию, – отчеканила она совсем другим, совершенно начальственным тоном, – я даю вам совет. Совет, можно даже сказать, дружеский. Всё, я пошла, у меня уроки.
Девочки печально побрели в коридор, подпираемые сзади Риммой Петровной. У дверей класса учительница оставила их.
– Подумаешь, совет! – прошипела в прямую спину удаляющейся Риммы Петровны Танька Дериглазова, – не собираюсь я ничего пришивать, да и фартук давно выбросила. Пусть Римма сама год терпит, если ей надо!
Сказав это, она обвела подружек глазами, ища поддержку. Но остальные задор Таньки не поддержали. Только Елена, испытывающая чувство вины – всё же инициатива изначально исходила от неё – быстро закивала в ответ и пробормотала:
– Я тоже, я тоже. Пусть родителей вызывают в школу, я не сдамся!
Вышло не очень-то убедительно. Девочки потащились обратно в класс, настроение у них упало, и всё же они из последних сил пытались держать бодрый вид. И постепенно хорошее расположение духа вернулось к нашим бунтаркам. Буквально вся школа в этот день смотрела только на них.
Кто-то разглядывал модниц с нескрываемым любопытством и даже восхищением. Кое-кто поджимал губы и неодобрительно качал головой. Куда бы ни пошли бесфартучные десятиклассницы, они постоянно слышали, как за их спиной шушукаются, их обсуждают.
Больше других недоумевали, разумеется, мальчишки-одноклассники, которые никак не могли взять в ум, как же им теперь общаться со своими повзрослевшими товарками. Прежние панибратские отношения, очевидно, канули в прошлое, а к новым мальчики, созревающие не так быстро как девочки, просто ещё не были готовы.
На протяжении всего этого дня Елена регулярно ловила на себе быстрые взгляды, которые украдкой бросали на неё мальчишки. И в каждом из них ощущалось удивление, смешанное с восхищением и даже благоговением. Уж больно она, как и остальные бунтарки, не походила на ту бесцветную салажку, с какой они расстались совсем недавно, только в конце весны! Словно новое платье – не то коротенькое, с подолом чуть ниже попы, в котором она щеголяла в девятом классе, а новое, красиво приталенное, удлинённое, ниже колена – наделило её некоей манящей загадочностью, отстранённостью и притом желанностью. Ощущая это перегретое внимание, Елена чувствовала себя на седьмом небе. Судя по лицам, остальные бесфартучницы испытывали сходные эмоции.
Естественно, на следующий день все бунтарки с видом триумфаторов явились в школу без фартуков. Недолгой оказалась их радость. Прямо с первого урока девушек, не внявших уговорам классного руководителя, вызвали к завучу школы.
Правда, на этот раз «взрослая шестёрка» шла на ковёр с другим чувством. Воодушевлённые пусть и не высказанным вслух, но хорошо читаемым одобрением школы, девочки переступили порог кабинет завуча с гордо поднятой головой. Каждая была готова к битве, каждая смотрела в лицо противнику гордо и независимо. Все как одна считали, что отступать уже поздно, да и некуда. Но противник оказался их достоин.
Завучем школы в те годы была Элеонора Викторовна Бурова – одна из тех советских женщин, которые вместо личной жизни имели лишь биографию. Причём, всю эту биографию пытливый глаз мог легко считать непосредственно из облика Буровой. Элеонора Викторовна неизменно появлялась в школе в строгом, блёклых тонов костюме, с юбкой из скучной плотной ткани, и в тяжёлых туфлях, напоминавших по виду солдатские башмаки. Это была рослая, дородная женщина неопределённого возраста с вечно брюзгливым выражением лица, которое свойственно людям, подмечающим в жизни одни недостатки. От тяжёлого сумрачного взгляда, которым Элеонора Викторовна удостаивала тех, кто вёл себя неподобающим, по её мнению, образом, вздрагивали не только ученики, но и учителя с родителями.
Разумеется, Элеонора Викторовна никогда не была замужем и своих детей не имела, потому что, «не жалея сил и здоровья, всю жизнь свою отдала делу воспитания подрастающего поколения», как неоднократно высказывалась о Буровой на школьных линейках директор школы, после чего обязательно всхлипывала, личным примером призывая присутствующих проникнуться широтой души завуча. Преподавала Бурова самую нудную, по мнению Елены, науку – историю, с её бесконечным заучиванием дат революций и съездов, имён предводителей народных восстаний и вечным обличением проклятых эксплуататоров. Последнее в устах Элеоноры Викторовны вообще звучало устрашающе. А ещё Бурова была членом партии, о чём любила упоминать при любом случае.
Вот какой грозный противник ждал Елену и её одноклассниц. Однако, войдя в кабинет завуча на этот раз, девочки ничуть не стушевались под немигающим пристальным взглядом Буровой. Упоение от собственной пробудившейся силы вмиг разрушило все бастионы страха перед Элеонорой Викторовной, возведённые девочками за долгие годы учёбы. Елена с вызовом выставила чуть вперёд ногу, Юлька Говорова заложила руки за спину и задрала подбородок, Танька Дериглазова так вообще стояла слегка подбоченясь. Горделивая осанка учениц не осталась незамеченной завучем, но, к удивлению вызванных на ковёр десятиклассниц, которые уже были готовы к бою и жаждали постоять за себя, за свой новый облик, Элеонора Викторовна не разоралась как обычно. Более того, она ни мимикой, ни жестом не выдала своё неудовольствие этой фрондой. А напротив, смягчила взгляд и заговорила благожелательно, почти ласково:
– Присаживайтесь, девушки, на диван. Мне бы хотелось с вами немного поговорить. Все там не поместятся, поэтому вы, Елена, сядьте, пожалуйста, в это кресло. А вы, Татьяна и Юлия, возьмите стулья у стены и пододвиньтесь поближе. Так будет удобно всем.
Обескураженные необычным поведением завуча, а также непривычным обращением на «вы» в свой адрес, девочки сразу потеряли в задиристости и послушно устроились: кто на диване, кто в кресле, а кто на стуле. Пока все усаживались, Бурова внимательно изучала каждую из пришедших, будто видела впервые. Затем на какое-то время в кабинете стало тихо, наконец, Танька не выдержала и выпалила:
– Элеонора Викторовна, зачем вы нас вызвали?
И тотчас покраснела, стыдясь собственной ребяческой несдержанности. Бурова ещё помолчала секунд десять, а потом всё тем же ласковым голосом, совершенно не сочетающимся с вросшим в её кровь и плоть грозным имиджем, ответила:
– Я хочу обратиться к вам с просьбой. Просьбой не простой, а особенной – как к взрослым людям. Видите ли, милые мои барышни. Вы начинаете последний учебный год в школе в ранге самых старших учеников. Отныне все классы младше вас, поэтому вы являетесь для других ориентиром, примером для подражания. На вас теперь смотрят почти как на нас, учителей. Кстати, и мы, учителя, тоже смотрим на вас немного по-другому, нежели на всех остальных. Вы в шаге от взрослой жизни, вы практически наши помощники в деле воспитания, особенно младших классов. Те на вас вообще с восторгом смотрят. Не заметили ещё?
Девочки быстро переглянулись, но хором отрицательно закачали головой. В этом кабинете гордиться своей взрослостью им казалось неуместным.
– Понятное дело, где вам на мелочь внимание обращать! – неправильно истолковав это поведение, хмыкнула завуч, – Эх, молодость! Всегда эгоистична, ничего вокруг себя не замечает.
Бурова повозилась в своём кресле, затем продолжила уже другим, менее сахарным тоном:
– Ну, тогда просто поверьте мне на слово. Смотрят. Я понимаю, вам не терпится стать взрослыми, и вы решили подчеркнуть это своими нарядами. Мне нравятся ваши платья, правда-правда. Они вам идут и даже на школьную форму очень похожи, но все же это не форма. Есть заведенный порядок, и пренебрежение этим порядком может привести к самым печальным результатам. Известно, что всё начинается с малого, но постепенно эта малость разрастается и приводит к гигантским последствиям. Ничтожное нарушение может перерасти в самые пагубные проступки. Верю, что вы, надев свои платья, об этом просто не подумали. Знаю, вы все хорошие советские девочки. Поэтому я хочу вас попросить уже завтра привести форму к установленному образцу. Очень прошу. Надо пришить белые воротнички, манжеты и надеть фартуки. Я всё понимаю, но это необходимо.
Девочки начали переглядываться между собой. Никто не хотел так просто уступать завучу, но и желающих высказать это вслух не находилось. И тут Юлька Говорова выпалила.
– Зачем нужны эти воротнички и манжеты? И особенно фартуки? Мы что, кухарки? Если бы от них польза какая-то была, то ладно. Так ведь нет же никакой.
– Вот-вот, – поддержала Юльку Танька Дериглазова, – к моему платью вообще ни один фартук не подходит. Платье длинное, а фартуки все короткие. Я же не официантка.
Видя, что остальные девочки готовы предъявить свои аргументы, Элеонора Викторовна взяла инициативу в собственные руки и на полтона повысила голос, напомнив себя прежнюю:
– Тихо-тихо!
Но тотчас спохватилась и продолжила уже более доверительно:
– Только, прошу, не все сразу. Давайте поочерёдно. Я готова выслушать каждую из вас.
И Элеонора Викторовна уставилась прямо на Елену, видимо, ей уже сообщили, кто стал заводилой «фартучного бунта».
Елена не заставила себя ждать, и откуда только смелость взялась?! Она сама себя не узнавала.
– Элеонора Викторовна, вы только гляньте, у моего платья вообще некуда манжеты пришивать, видите? – Елена ткнула рукой почти в лицо завуча, – Здесь расклешённый рукав, для такого рукава манжеты не предусмотрены в принципе, ну, куда я должна нашить белую тряпку? И воротник у моего платья – стоечка. На такую модель не шьют белые воротнички. А если я надену фартук, буду выглядеть как дурочка.
К несчастью, от переизбытка эмоций на глаза Елены навернулись предательские слёзы. Она хлюпнула носом и отвернулась. Почуяв брешь в рядах соперников, Элеонора Викторовна ринулась развить успех:
– Не будете вы, Елена, выглядеть нелепо, уверяю вас. Ну, если вам некуда пришить воротничок, что ж, разрешаю не пришивать. Но фартук придется надеть. Каждой.
– Зачем? И так платья коричневые пошили, почти как форма, мы же почти ничем от других не отличаемся, чего же еще? Зачем фартуки? попыталась перехватить инициативу Танька Дериглазова.
Но было уже поздно. Бурова как заправский шахматист уверенно вела эту партию к своему выигрышу.
– Если хотите знать, я попробую вам объяснить, – голос завуча приобрёл нотки назидательности, и девочки, привыкшие, что таким тоном к ним обращаются учителя во время урока, покорно притихли, забыв о спорах. Тем более что, проговаривая последнюю фразу, Элеонора Викторовна встала.
– Видите ли, милые барышни, – Бурова вышла из-за стола и принялась расхаживать по кабинету, ненадолго останавливаясь около каждого посадочного места, будто адресуя свои слова каждой из девочек , -лично, – хочу вас спросить. Знаете ли вы, почему в СССР придумали единую школьную форму? Думаю, что не знаете или даже не хотите знать. А придумали ее вот по какой причине. Вам всем известно, что достаток в каждой семье разный. Мы коммунизм ещё не построили, поэтому есть у нас в стране семьи победнее, есть побогаче. И чтобы в школе все ощущали себя одинаково, не отвлекались на наряды, и была придумана единая для всех форма. Стоит она не дорого, всем по карману. А вы не задумывались, что будет, если всем ученикам позволить ходить в том, в чём им нравится? Получится тогда, что кто-то будет каждый день наряды менять, а кто-то, у кого денег меньше, в одном и том же годами ходить. Зависть начнется. Некогда будет об учебе думать. А в школе у нас главное – успеваемость, а не одежда. И вы своим поведением хотите сломать все то, что выстраивалось годами! Вы же понимаете, что мы не можем это позволить. Я готова разрешить вам некоторые послабления, которые уже озвучила, всё же ваши семьи потратились на эти платья, но не более того. И прошу вас понять главное. Своим пренебрежением к общепринятым нормам вы ставите себя выше всех других учеников в нашей школе. А это недопустимо, не по-советски, не по-комсомольски. Я надеюсь на вашу сознательность, и еще раз прошу всех привести в соответствие свои школьные платья. Ну, что? Договорились?
Все девочки согласно закивали. Капитуляция была безоговорочной и тотальной. Удивительно было другое – Элеонора Викторовна, которую все боялись и обходили стороной, зная ее крутой нрав, неожиданно показала себя истинным дипломатом, проявив терпение, мудрость и умение быстро и эффективно решить проблемные вопросы. Видимо учитель истории хорошо знала биографию А.В. Суворова и применяла на практике его девиз «удивить – значит, победить».
Глава 11
Воспоминания о хитроумном завуче и первой проверке на взрослость вспыхнули в голове Елены, едва только она увидела себя в зеркале в еще не дошитом, но безусловно том самом злополучном школьном платье, настолько ярко, что девушке невольно вскрикнула.
– Что? – всполошилась мать, неверно истолковав возглас дочери, – иголка где-то попала? Укололась?
– Нет- нет, – поторопилась успокоить маму Елена, – не обращай внимания, это я так.
Она замялась, не зная, как объяснить матери, что вся затея с платьем – пустая трата времени, всё равно носить его в школу в том виде, в котором мечталось, не получится.
– Мамочка, понимаешь, это платье… Ну, в общем, я передумала. Точнее, я передумала уже давно, но всё не знала, как тебе сказать… – Елена мямлила, чувствуя, как безнадёжно вязнет в словах, теряя смысл того, что хотела сказать.
Мама выпрямилась на стуле за швейной машинкой и пристально глянула на дочь:
– Какая-то ты сегодня странная, Алёшик. Будто с луны свалилась. Что за капризы? То месяц канючила, всё уговаривала меня пошить это платье. Мол, не буду старую форму носить, вообще тогда в школу не пойду. Заставила меня-таки за машинку сесть, а как дошло до примерки – бац, а платье-то тебе не нравится!
– Мамочка… – затараторила было Елена, ощущая новый прилив слёз раскаяния к глазам.
Ей совсем не хотелось обижать мать, чудесным образом воскресшую из мёртвых. Но мама остановила её жестом и продолжила уже более спокойным тоном:
– Ты же сама такое захотела, Алёшик. Все уже раскроено. Можно, конечно переделать, но немного, в рамках кроя. Ну, что? Что делать будем?
– Мамочка, – повторила Елена, не без труда совладав с нервами, – давай, чуточку исправим. Капелюшечку, совсем-совсем немножечко.
– Ты же сможешь, правда? Мамочка… – в конце этой тирады Елена вышла на такие приторные льстиво-просительные интонации, что самой стало противно, и она остановилась, так и не закончив последнюю фразу.
Мама снова внимательно посмотрела на дочь, с лёгким недовольством пожала плечами и вздохнула:
– Что ж, настаивать не буду. Тебе носить. Но могу поправить только в пределах кроя. Что ты хочешь поменять?
– Я хочу укоротить платье до колена, рукава сделать с манжетой и воротник отложной, чтобы пришить белый воротничок, – загибая пальцы, затарахтела Елена, радуясь тому, как быстро согласилась мать на переделку практически готовой вещи.
– Вот тебе раз! – выслушав торопливые указания дочери, проворчала мама, – Ну, точно с луны шмякнулась ты у меня, Алёшик! То едва дырку в моей башке не протёрла, всё талдычила как заведённая, хочу, дескать, платье без дурацких воротников и манжет. А сегодня требуешь обычную школьную форму! И зачем, скажи на милость, было весь этот огород городить? Купили бы в магазине, да и всё. Только время у меня отнимаешь!
– Ну что ты, мамочка! – с воодушевлением воскликнула Елена, прекрасно знавшая отходчивый мамин характер, а также, как нужно вести себя с матерью, когда та делает вид, что сердится, – у меня будет самое лучшее платье, ты ведь у меня такая рукодельница,
И она, подбежав, крепко обняла маму, а потом точно маленький ребенок повисла у неё на шее.
– Ну ладно тебе, кобылка великовозрастная моя, – как и рассчитывала Елена, льстивые слова и объятия моментально сделали своё дело, мать больше не ворчала, пусть и изо всех сил старалась не сбросить с себя рассерженный вид слишком быстро.
– Ну-ка, пусти, задушишь меня совсем, – и мама со смехом осторожно попыталась освободиться от объятий дочери.
Елена тоже захохотала вслед за мамой, ей было так хорошо сейчас, так радостно и спокойно. Как же ей не хватало этой невинной радости последние месяцы! Внезапно дверь в комнату приоткрылась, в неё вновь просунулась любопытная голова Иришки.
– Чё это вы? Хи-хи словили? А чё смеетесь? А? – забормотала сестрёнка, стремительно перебегая глазами с матери на Елену и обратно, пытаясь разгадать причину этого внезапного выплеска эмоций. Очевидно Иришка решила, что взрослые подсмеиваются над ней, а это она стерпеть, конечно же, не могла.
– Не твое дело, иди отсюда, принцесска на , -горшке, – с неожиданным для себя раздражением прикрикнула на сестру Елена, сама не понимая почему.
Видимо сработал многолетний стереотип отношений старшей и младшей сестёр Распоповых, или как принято было говорить тогда – автопилот. Елена и Иришка редко жили, душа в душу, постоянно задирали, подначивали и критиковали друг друга, соревнуясь за родительское внимание и лидерство в семье. Впрочем, до серьёзных стычек доходило редко, как правило, всё ограничивалось короткими бойкотами друг друга, декламированием обидных прозвищ, придуманных ещё в сопливом детстве, да жалобами в адрес матери. Елена в зависимости от настроения, дразнила Иришку принцесской на горшке или, когда та слишком доставала, дурындолеткой.
Первое прозвища родилось, когда трёх-четырёхлетняя Иришка не садилась на горшок иначе, как требуя от матери бесконечно читать ей во время деликатного процесса любимую сказку «Принцесса на горошине». А второе – когда уже шестилетняя в то время сестрёнка, услышав от отца слово «драндулет», переспросила под общий хохот «какой такой дурындалет»?
А Иришка в ответ обыгрывало данное Елене матерью имя Алёшик, добавляя к нему рифмующиеся обидные эпитеты.
– Ну, что ты опять на неё огрызаешься?! – с укоризной глядя на старшую дочь, отреагировала мама.
Эта фраза тоже была стандартной для подобного рода случая, поэтому получившая поддержку Иришка, отреагировала предсказуемо. Она покрутила у виска, сердито посматривая на сестру, а затем стремительно выпалила «Алёшик – в жопе ёжик» и была такова.
Елена едва сдержалась, чтобы не расхохотаться во весь голос, настолько всё это казалось ей милым, привычным, бесконечно родным.
Весь оставшийся вечер мама дошивала Еленино платье согласно последним требованиям дочери, и делала это со свойственными ей тщательностью и терпением. Почему терпением? Да потому что старая машинка через каждые 15-20 минут взбрыкивала и отказывалась шить. То рвала нить на самом видном месте, то начинала пропускать стежки. В такие минуты Елена в бешенстве выбегала из комнаты, бормоча под нос тихие ругательства. А мама со вздохом поднималась с места и начинала настраивать подлый агрегат. А когда человеческие пальцы оказывались бессильны перед бездушной техникой, в ход шли словесные уговоры. Мама беседовала с машинкой словно с живым человеком, мягко увещевая её и призывая к послушанию. И – о, чудо! – как правило, уговоры срабатывали, и швейная машина продолжала работу.
Раз мама занялась платьем, ужин готовить пришлось отцу. Для порядка он поворчал, мол, пора бы уже старшей дочке освоить швейное дело и самой заняться собственным платьем. Но сразу сменил гнев на милость, когда лиса-Елена, чтобы умаслить папу, вызвалась ему помочь. В этот вечер в семье Распоповых на ужин были запланированы макароны с сосисками.
Узнав «меню», Елена хмыкнула про себя – подумаешь, сварить макароны! Но, глянув на пачку желтовато-бурых, длинных как водопроводные трубы макарон, осознала свою ошибку. Она уже и забыла, что такое советские макароны! На вид вроде бы похожи на нормальные, но как только опускаешь их в воду они, вместо того чтобы вариться, начинают раскисать, даже растворяться в воде. Из-за чего вода в кастрюле становится мутной и вязкой, как клейстер.
От вида этой неопрятной жижи Елену передёрнуло, и она на автомате выпалила:
– Надо было бросить в кастрюлю масло, а потом уж вываливать макароны!
– Это ещё зачем? – насторожился отец, – Какой дурак масло в воду бросает? Вот сварятся макароны, тогда и бросим прямо в тарелки. Как всегда.
– Ну, если бросить масло в воду перед тем, как опустить туда макароны, на поверхности образуется тонкая масляная пленка. Это удержит макароны от разваривания или точнее сказать от растворения… – с жаром начала просветительскую деятельность Елена, вдохновенная, что сейчас откроет глаза родителям на то, как правильно следует готовить.
Тут она случайно бросила взгляд на вытянувшееся от удивления лицо отца и поняла свою ошибку – прежняя Елена такими знаниями никогда не блистала. Пришлось срочно исправлять ситуацию:
– Нам на домоводстве как-то рассказывали. Вот только что вспомнила. Впрочем, это вариант для нормальных макарон, а не для этого клейстера.
– Надо же! Звучит разумно, – изумился Елениным познаниям отец, который, к счастью, не заметил подвох, – никогда бы сам не догадался. Давай попробуем.
В результате Елена с отцом в четыре руки вывалили в дуршлаг то, что не растворилось в кастрюле. Это нечто было начисто разварено снаружи, но оставалось твердым внутри.
– Не доварила, Ленусик. Надо было еще пару минут подержать, – попробовав одну из макаронин, заключил отец – ну да ладно. Тащи чайник, промоем их.
– Макароны? Промывать? Зачем? Да еще холодной водой из чайника! – снова не сдержалась Елена.
– Ну, не нравится тебе в холодной воде палькаться, давай откроем кран с горячей и тёпленькой промоем, – легко согласился отец и принялся открывать кран с горячей водой.
– Стой, не надо! – завопила Елена, богатое воображение которой уже нарисовало жуткую картину макарон, плавающих в той субстанции грязновато-бурого цвета, которая в те годы нередко лилась из горячего крана, – тогда давай лучше из чайника.
После промывания осклизлых, потерявших форму макарон, Елена предложила отцу пожарить их на сковородке, чтобы это месиво хоть как-то можно было есть.
– Да чего так морочиться, масло кинуть сливочное, перемешать и все! – уже в который раз удивился предложению дочери отец, – чего мудрить-то? У нас в столовке всегда так делают. Придумала же, жарить макароны!
Но Елена умела быть убедительной, и отец быстро уступил. Несмотря на её тревоги, блюдо вышло на славу. Макароны, поджаренные на сливочном масле, пусть и бесформенные, но покрытые сверху золотистой румяной корочкой, с аппетитом съели проголодавшиеся члены семейства. Даже Иришка, обычно не жаловавшая это блюдо, слопала двойную порцию, хоть и недовольно морщила при этом носик. А сама Елена, как заправский кулинар, была награждена дружной похвалой родителей за удавшийся ужин.
– Подумаешь! – проходя мимо старшей сестры, прошипела Иришка, – Тоже мне, подвиг, лапшу сварить, Алёшик-выпендрёжик.
– Шагай-шагай, дурындалетка! – начала было Елена, но едва открыв рот, подумала, «зачем же так сурово?» И сказала миролюбиво:
– Рада, что тебе было вкусно, Иришка!
Иришка так и застыла в дверях, затем медленно повернулась к сестре и уже менее непреклонно и даже слегка растеряно бросила:
– Ну, точно больная.
Родители сделали вид, что не заметили Иришкину резкость. Впрочем, как обычно.
В эту ночь Елена никак не могла заснуть. Мысль о том, в каком времени она проснется утром, не давала ей покоя. Она лежала на своем диване. Все кругом давно уже спали. Сквозь незашторенное окно в комнату задумчиво уставилась яркая луна, от чего обстановка в комнате словно плыла по призрачным жёлтым волнам. Елена смотрела в потолок, который странным образом кренился под её взглядом, то проваливаясь тёмным концом своим в чернильный омут в районе шифоньера, то всплывая белой спиной гигантского кита, когда взгляд возвращался к окну. Веки девушки периодически закрывались сами собой, и когда усилием воли Елена возвращала их в открытое состояние, всё казалось волшебным, сказочным, нереальным. «Кстати, а что вообще считать реальностью – прошлый день, который на самом деле был в будущем, или день настоящий, но по факту уже однажды прожитый? Где я буду завтра? В прошлом или в будущем?» – с этими мыслями подлые веки Елены снова рухнули, чтобы уже не подняться.
Пространство между веками оказалось вне времени и пространства, в нём не было ничего, только спокойное тепло. Да вдобавок к нему еле уловимое томление молодого тела – странное, вновь обретённое ощущение. Елена ещё попыталась о чём-то подумать, зацепиться сознанием за ускользающую явь – безуспешно. Сон уже накрывал её, глубокий и крепкий, какого у Елены не было, кажется, целую вечность.
