Честная книга

Я шел и вспоминал. Прошел больше 7 километров, но каждый раз, когда думал, что вот после этого поворота станет виден Утриш, за ним открывался очередной изгиб берега. В конце концов, я плюнул, снял плавки и полез в воду. Было нестерпимо жарко.

Потом я лежал, рассматривал камни и курил. Внезапно вспомнил. Когда мне было лет 12, папа предложил сходить в поход за мыс. Мы взяли рюкзак, еду, котелок, ружье для подводной охоты, еще какие-то вещи и пошли. К обеду мы дошли примерно туда же, где сейчас лежал я. Я полез купаться, а папа стал готовить обед. На обед должен был быть суп, а для этого нужен был костер. Папа собрал дрова, развел огонь и поставил котелок закипать. Я вылез на берег. Почему-то мне захотелось сесть поближе к огню. Там была большая наклонная плита, обтесанная морем. Я уселся на ней. Папа сказал, что так лучше не делать, потому что я упаду. Я сказал, что это ерунда и всё будет в порядке. И тут же сполз в костер.

Я кричал очень громко. Наверное, не столько от боли, сколько от обиды. Хотя лохмотья кожи и мяса, висевшие на колене, живо сигнализировали о том, что боль была сильной. Никаких обезболивающих мы, конечно, с собой не взяли. Поэтому всё лечение сводилось к тому, чтобы обмотать ногу тряпкой и периодически мочить в прохладной морской воде.

Поход закончился. Я не мог идти. Папа посадил меня на шею и понес домой. 8 километров каменного триала в середине лета в 30-градусную жару с тяжеленным телёнком на шее. Потом мне рассказывали, что папа тащил меня до дома часа 3. А когда дошел, был весь бледный, и пот с него лил ручьем. У меня на колене до сих пор есть большой белый шрам.

Я прикидывал маршрут, который только что прошел. Представлял, как я преодолел бы этот же путь с 35-килограммовой тушкой на шее. И тогда я понял, что папа должен был очень сильно меня любить для того, чтобы такое проделать. Это было удивительно. Я лежал и улыбался. И снова радовался.

Вечером я заехал в старый дедушкин дом. Он давно стоял пустой и заросший, но я взял ключи у соседки. Мне нужно было найти фотографии, которые оставались в доме. Фотографий было много. Я вернулся в отель и долго не мог решить, смотреть их или отложить на завтра. Любопытство взяло верх.

Они были удивительными. Какие-то из них я помнил с глубокого детства. Какие-то видел впервые. Две из них поразили меня.

На одной папа держал меня на руках. Рядом стояла мама. Они были абсолютно счастливы. Они светились любовью. Это был день, когда папа забрал маму со мной из роддома. На другой фотографии я сидел на коленях у дедушки во дворе анапского дома. Плечи у дедушки были расправлены, подбородок высоко поднят. Он смотрел на меня и буквально сверкал от счастья и гордости.

Я смотрел на груду черно-белых фотографий и не мог поверить. Папа и мама любили друг друга. Я не был случайной ошибкой. Я был плодом любви. И они очень любили меня. Никаких сомнений не было. А как любил меня дедушка! Он просто искрился от этого чувства. И очень гордился – это было видно на всех фотографиях, где мы были вместе. Я испытал невероятное счастье, гордость и благодарность. И тут же в голове пронеслись вопросы. Почему я ничего не знал об этом раньше? Почему никто из них никогда не говорил мне о том, что любит меня так сильно? Почему папа и мама перестали любить друг друга?

Несколько больших осколков меня, вытесненных и спрятанных глубоко внутри, зашевелились и попробовали встать на место. Удалось не всем. Некоторым нужна была помощь. И время. Цель путешествия была достигнута. Пора было возвращаться.

XIII. Макс

Первой я увидел девушку. Стройная брюнетка с короткой стрижкой – когда-то мне очень нравились такие. Я знал, что ее зовут Жанна. Она стояла возле длинного стола в комнате без дверей и окон. За столом сидели люди. Их было около десяти. Ближе всех сидел старик с седой бородой в накинутом на голову капюшоне. Я видел контуры, но не мог разобрать деталей и лиц. Я спросил у девушки, кто из них тот, которого я искал. Она нахмурилась. Достала откуда-то коробку, поставила на стол и открыла ключом. Тогда я увидел его. Его звали Макс.

Прошло полгода с той памятной ночи, когда я узнал, что я не один. Список маркеров не работал – я всё равно периодически срывался. Всё чаще и чаще я помнил, что происходило в моменты переключений. Было всего два пути – оставить всё как есть или попытаться интегрировать вытесненные фрагменты в мою основную личность. Но я не представлял, как это сделать. Перечитал всё, что нашел в интернете, но там совсем не было конкретики. Я ждал.

Понимание того, что я отрицал своё пьянство, заставило задуматься о вранье. Оказалось, что в последние годы я окружил себя сплошной ложью. Я не мог быть таким, каким хотел. Поэтому врал себе и всем вокруг. Я старался понять, почему так случилось и каким я хотел быть. Результат меня не порадовал. Выходило, что я просто хотел нравиться людям. Хотел, чтобы меня одобряли. Хотел казаться, но не быть. Ведь это так легко и приятно.

Проблема была только в одном – в результате вранья я совсем забыл, кто я. Какой я. Чего хочу и к чему стремлюсь в жизни. Я не мог ответить на простой вопрос – что я люблю делать. Я полностью утратил себя. Это было как удар кирпичом по голове.

Я пытался прислушаться к себе. Долго и мучительно старался понять, чего хочу. Но не мог. Я как будто уперся в стену. Я отказался от лжи и увидел, что стою голый в пустыне. Вокруг не было жизни – только я, солнце, небо и бескрайний песок. Нужно было куда-то идти. Но я не понимал зачем. Наверное, посреди пустыни я должен был хотеть пить. Но не понимал, хочу ли. Не понимал даже главного – хочу ли я вообще жить.

Интуитивно я искал ответы в вытесненной части. Я не знал, как туда достучаться. Поэтому всё чаще и чаще срывался. И совершенно неожиданно это помогло. Чем сильнее я хотел понять, что находится по ту сторону, тем лучше я помнил моменты переключений. В конце концов, я заметил, что почти каждый раз переключаюсь в одного и того же парня. Он очень любил женщин. Он был груб, бесцеремонен, и ему хотелось только одного – секса. Не важно где, с кем и какой ценой. Именно он привел меня в ту комнату.

Я запомнил ощущение, которое испытывал, когда переключался в него. Оно было приятным. Когда я трезвел и переключался в основную личность, мне было невыносимо стыдно за действия, которые он совершал. В конце концов, во время очередного срыва он устроил такое, что мне опять стало страшно.

Последствия были из числа тех, которые нельзя устранить. Ни деньгами, ни переговорами я не мог исправить того, что натворил. Помочь могло только время. Я нервничал. После срыва прошла уже пара дней, и физически я полностью восстановился. Посреди ночи я проснулся. За окном начинался рассвет. Часа полтора я ворочался в полудреме. Очень злился и тревожился из-за того, что не могу управлять сам собой. Я лежал и думал об этом. Потом начал вспоминать ощущения. Старался почувствовать то, что чувствовал по ту сторону. Мысленно стал звать тех, кто там находился. И внезапно оказался в той комнате.

Когда Жанна открыла коробку, я увидел его. Его звали Макс. Даже в той комнате, где сидели все остальные, его заперли в коробке. Так он себя вел. Но мне было всё равно. Я почувствовал себя в нём. Комната и люди исчезли. Вокруг была темнота. Из всех чувств сохранилось только то, что я мог испытывать телом. Было тепло и хорошо. Сквозь меня как будто струилась невероятная сила. Я лежал на кровати и чувствовал, что плечи расправились. Я дышал глубоко и ровно, и каждый вдох приносил огромное облегчение. Я будто ощущал, как кислород наполняет меня энергией и спокойствием. Огромная глыба свалилась с плеч. Я знал, что сейчас могу абсолютно всё. Испытывал невероятное удовольствие от каждой клеточки своего тела. Наслаждался этим чувством. И совершенно ничего не видел.

Но зрение было не нужно. Я встал с кровати, сходил в туалет, помыл руки. Походил какое-то время по квартире. При этом я так и не открыл глаз. Просто чувствовал и знал, где что находится. Все движения были точны и уверенны. Снова лег в кровать. Полежал еще немного и открыл глаза. Всё исчезло. Пришла сильная усталость. Я повернулся на бок и моментально заснул.

XIV. Симптомы

В школе я очень любил историю. Наверное, потому, что мне повезло с учителем. Маргарита Даниловна хорошо объясняла и при этом заставляла думать. Мне нравилось. Я не запоминал даты, потому что даты не имели значения. Для меня важна была последовательность. Предпосылки, причины, следствия – они были гораздо интересней, чем сами события. Каждый раз, читая новый параграф, я выстраивал в голове систему – почему что случилось и к чему это привело. Только так я запоминал. Позже я вспомнил, что даже в младших классах, когда нас заставляли наизусть читать стихи, я не мог просто взять и запомнить рифмованный набор слов. Я не видел в этом смысла. Я делил его на блоки, выстраивал связи – и всё моментально укладывалось в памяти. В любом деле важна была система.

К своему расстройству я подошел так же. В нём тоже были причины, признаки, механизмы, события и последствия. Я погрузился в изучение механизма. Мне сильно доставалось от событий и последствий. До определенного момента я упускал из виду причины. Зато прекрасно разобрался с признаками. В отличие от курса истории, здесь они назывались симптомами.

Первые два мне подсказал Андрей. Самым распространенным считались разные точки зрения, чередующиеся в речи. Такие родные и привычные «с одной» и «с другой стороны». Я очень часто их использовал.

На втором месте находились сложности с принятием решений. Это тоже подходило. Мне было очень трудно решать, что делать. Иногда я часами мучился, перебирая в уме сотни вариантов. В конце концов, что-то решал, но почти всегда оказывалось, что выбор был неверным. Я легко и непринужденно менял точку зрения относительно событий и явлений. Люди зверели от этого. Я спокойно объяснял, что не меняются только мудаки. А умные люди учатся, получают новые знания и приходят к новым выводам. Это звучало убедительно.

Еще несколько симптомов я нашел сам. Среди них присутствовала ложь. Я часто и с удовольствием врал. Я не видел ничего плохого в том, чтобы немного соврать заказчику, лишь бы не травмировать его нежную психику. А вот необъяснимая ложь о себе, которая подменяла и украшала действительность, очевидно, была симптомом. В какой-то момент один знакомый напился, показал фотографию машины и сказал, что купил ее неделю назад. Я сделал вид, что ничего не случилось. Полгода назад он показывал эту фотку. Машина была прокатной, на фоне были Альпы, а мой приятель туда летал кататься на лыжах. Через несколько дней я спросил, как машина. Он смутился, покраснел, но искренне не понял, о чем я. Он не помнил этого разговора, зато испытывал необъяснимую тревогу. Мне это было знакомо. Диссоциативное расстройство оказалось совсем не таким редким, как все привыкли считать.

Собственно говоря, тревога и стыд, отравлявшие жизнь после срывов, тоже были симптомом. Я боялся и ни за что не хотел вспоминать, что делал, пока был нетрезв. А когда вспоминал, или кто-то рассказывал, страшно пугался и старался поскорее забыть. Очень долго не мог понять, почему другие люди совсем не переживают из-за своих пьяных выходок. Оказалось, им не о чем было переживать. Опьянев, они оставались собой. Я же под воздействием алкоголя становился другим. И не просто другим, а таким, каким долгие годы запрещал себе быть. Конечно, это пугало. И, конечно, вызывало стыд.

Как-то раз во время встречи я почувствовал, что собеседник воспринимает меня неправильно. Он видел меня по-другому. Не таким, каким я был. Я чувствовал, что общение не клеится. Он не доверял мне. Как будто смотрел на меня и видел что-то, чего я сам не мог разглядеть. Мне стало очень некомфортно. Я вспомнил, что это случалось и раньше. Долгие годы я не обращал внимания на это ощущение. И только теперь понял, в чем дело. Иногда мне встречались люди с развитой эмпатией, усиленной прекрасной интуицией. Они чувствовали и видели, что я не тот, кем стараюсь казаться. Чувствовали пустоту вытесненных фрагментов, которую я скрывал от самого себя. Конечно, это настораживало и вызывало у них недоверие. Очень часто – неприязнь. И тоже было симптомом.

Исследуя свое расщепление, я сделал много интересных открытий. К примеру, обнаружил огромный разрыв между идеями и реализацией. Я мог придумывать прекрасные и очень привлекательные проекты. Мог месяцами прорабатывать и уточнять их. Я получал от этого колоссальное удовольствие. Но как только доходило до согласований, устранялся. Страшно злился, что ничего не получается. Но даже не пробовал что-то сделать. Красивой идеи мне было достаточно. То, без чего не могла начаться реализация, у меня было вытеснено.

Мне было плохо дома. Я не понимал, чем себя занять. Поэтому сбегал. Мне было всё равно куда – в офис, на речку, в другой город или страну. Лишь бы не оставаться дома. Я понял, почему. Там просто не было ничего моего, кроме вещей в шкафу и половины кровати. Всё вокруг было чужим. Я начал наводить порядок. Выкинул хлам из шкафов и ящиков. Разобрал завал на балконе. Оказалось, что этого мало. Тогда я начал выбрасывать, менять и переделывать всё, что попадало под руку – смесители, тумбочки, холодильник, кондиционеры. Я захватывал территорию. А когда закончил, перестал сбегать. Я почувствовал себя дома. Я ощутил себя мужчиной.

В конечном счете я столкнулся со сбоями в логике. Я был уверен, что рассуждаю и действую логично. Правда, мне всегда было проще думать, если я при этом писал. Но я не придавал этому значения. Оказалось, причина тоже кроется в расщеплении. Иногда, чтобы скрыть пустые места, где раньше находились важные фрагменты, психика вмешивалась в рассуждения и подменяла выводы. В устной речи нестыковки легко прятались – я просто не замечал их. Но через несколько месяцев ведения дневника с удивлением обнаружил, что многие мысли, возведенные на уровень правил, на поверку оказались чушью. Во время одной из встреч Андрей спросил, зачем я все время приезжаю в офис. Я задумался. Ответил, что хожу на работу, чтобы заработать больше денег. Ну, и потому, что без моего присмотра что-то может пойти не так. И тут же сам понял, насколько глупо это звучало. Я построил бизнес, а потом зачем-то принял себя на работу в качестве наемного сотрудника. Сидел и протирал штаны в офисе. Я прекратил туда ездить. Ничего не разрушилось и не сломалось. Совсем ничего не изменилось. Я был идиотом.

Почти все симптомы оказались безобидными. Они не мешали жить, и я не пытался бороться с ними. Но был один, который всё портил. Он не давал мне покоя, как надоедливый овод в жаркий летний день. Подкарауливал, как леопард пугливую антилопу. Мы долго и ожесточенно сражались, но в последние месяцы я устал. Наши отношения походили на вялую позиционную войну. Алкоголь не собирался сдаваться. Я не планировал отступать. Мы сидели в окопах и ждали. Времени и припасов хватало. Изредка случались стычки. Иногда я одерживал верх.

XV. Родные

Я научился переключаться без помощи алкоголя. В последние месяцы срывы участились, и я сильно страдал от этого. Я успокаивал себя тем, что не знал другого способа попасть на ту сторону. Но легче не становилось. Теперь же я радовался как ребенок, потому что алкоголь был больше не нужен. Я начал знакомиться.

С Максом всё было понятно. Когда-то в глубоком детстве я увидел, что папа лежит на маме. Они накрылись одеялом, и когда я открыл дверь и вошел в комнату, сильно испугались. Я понял, что там происходило что-то нехорошее. Я рос, шли годы. Всё, что касалось секса, в нашей семье было под запретом. Это никогда не обсуждалось. В результате по мере взросления я вытеснял все связанные с сексом мысли и желания как плохие и ненужные. Может, даже как запрещенные. Макс состоял из них. В нём было всё мужское и животное, что я себе запрещал. Это мне нравилось. Это мне было нужно.

Следующей была Жанна. В первые несколько дней я боялся её. Я что, вытеснил из себя женщину? Откуда она взялась? Неужели я гомосек? Это было неприятно. Я переключался в неё и пытался понять, из чего она сделана. Потом понял – из ощущений. В детстве папа часто бил меня. То ли для удобства, то ли для убедительности он использовал ремень. Иногда так увлекался, что в местах ударов проступала кровь. Я помню обиду и страх, но не помню боли. Помню его красное лицо. Помню, как вжимался в угол, а ремень продолжал хлестать по плечам, рукам и голове. Но боли не было. Судя по всему, в какой-то момент сработал инстинкт самосохранения и я полностью отключил ощущения. Я просто вытеснил их. Из них психика собрала Жанну. Гомосятина была ни при чем.

Я понял, почему никогда не боялся боли. Почему никогда не замечал, что порезал палец, натер ногу или обгорел на солнце. Я только видел – кровь, припухлость или волдыри. Когда я смотрел, мне было больно. Когда отворачивался, боль исчезала. Я никогда не любил массаж. Я просто не чувствовал того, что не видел.

Это было удивительное время. Каждый день, иногда несколько раз в день я открывал что-то новое. Я знакомился с ними и узнавал себя. Я увидел девочку Машу. Ей было лет 5, и у неё были смешные хвостики. Она была абсолютно счастлива. Всё время улыбалась и смеялась. Её глаза искрились от радости и удовольствия. Когда я переключался в неё, я чувствовал себя в крошечном теле, расположенном внутри моего. И много свободного места вокруг. Я никогда не проявлял эмоций. Как-то раз один парень пошутил, что я мог бы играть Джейсона Стэйтема – у меня было такое же всегда одинаковое выражение лица. Давным-давно, в глубоком детстве я надел эту маску, вытеснив все проявления чувств и эмоций. Психика собрала из них Машу.

Все, кто был в комнате, оказались родными. Там был Григорий – крепкий седоватый мужик за 50. Он очень грустил и не мог разговаривать. Тогда я не знал, почему. Мы познакомились с силовиком. Он был вполне адекватным и совершенно не страшным. В нём было много мужского. Еще там был Фёдор – немолодой улыбчивый мужчина с морщинками вокруг добрых глаз, который целиком состоял из эмпатии. С ним хотелось разговаривать. Но разговаривать я не мог. Я мог увидеть вытесненную личность. Мог переключиться в неё. Мог задать вопросы. Но они не отвечали. Иногда ответы приходили сами, возникая в сознании из ниоткуда. Но такое случалось редко.

Мы встретились с Андреем. Он показал способ общения. Каждый раз, когда я старался переключиться, по спине пробегали спазмы. Я начинал вздрагивать – сначала чуть-чуть, а потом всё сильнее и сильнее. В момент переключения спазмы прекращались. Оказалось, что если задать ребятам вопрос, они могут ответить. Если в ответ ничего не происходило, это означало «нет». А если спина дергалась – это означало «да». Всё стало проще и понятней.

К тому моменту у меня по-прежнему оставалась проблема с желаниями. Я совершенно не понимал, чего и когда хочу. Я испытывал дикий голод, поэтому много ел и толстел. Позже я понял, что при этом я не хотел есть. Просто ко мне возвращалась чувствительность. Жанна переехала, и я начинал ощущать своё тело. Где-то внутри, ниже живота, была бездна. Огромная темная зияющая пустота. В детстве там находилось всё то, что я вытеснил. Но сейчас там было пусто. Долгие годы я заполнял пустоту алкоголем. А теперь алкоголь был не нужен. И я усиленно старался заполнить пропасть едой. Какое-то время помогало.

Я быстро сообразил, что могу задавать ребятам вопросы о своих желаниях. Вернее, о наших. Я так и спрашивал: ребята, а мы хотим сегодня поехать на речку? Спина дергалась, и я ехал. Или спрашивал: парни, а мы хотим съездить в офис? Глухая тишина в ответ говорила о том, что лучше поискать другое занятие. Всё сильно упростилось. Я стал меньше метаться. Ощущение тревоги ушло. Пару месяцев я был почти счастлив. Потом всё закончилось.

XVI. Круги

В каком-то смысле я всю жизнь ходил по кругу. Из-за астматического компонента меня отдали в детский сад с бассейном. В первом классе отвели в секцию. И до тринадцати лет я плавал. Потом был баскетбол и гири. На первом курсе я совсем забросил спорт.

Когда мне исполнилось 30, я весил 110. Случайно мне в руки попала книжка о похудении. За 9 месяцев я сбросил 32 килограмма. Я был таким худым, что когда выходил из машины, позвонки с хрустом уезжали куда-то в сторону. Врач сказал, что нужен бассейн. Я снова плавал и соблюдал диету. Это длилось несколько лет. Я набрал килограмм 8 мышечной массы и думал, что всё хорошо. Оказалось, это была ошибка. Хоть и полезная.

Всё это время я подавлял желание есть. Ел только то, что позволяла диета. Конечно, это вело к срывам. Раз в несколько недель я шел в магазин, покупал и ел всё, что хотелось, и потом страшно винил себя за это. В общем, делал всё то же, что с алкоголем. Интервалы между срывами были меньше, а всё остальное совпадало.

Потом мы начали заниматься с Андреем. Первым делом он запретил мне запреты. Я должен был научиться делать то, что хотел. Я попробовал. Начал, конечно, с еды. Снова набрал 10 килограммов. Потом сбросил их за 2 месяца. Когда начал знакомиться с ребятами в комнате, опять стал есть много. Набрал всё, что сбросил. Страшно нервничал из-за этого. Оказалось, что зря. Всё было взаимосвязано. Я просто находился не в той точке круга.

Мне никак не удавалось избавиться от запретов. Сценарий всегда был тем же. Я что-то себе разрешал, делал, пугался и запрещал обратно. Иногда, как и с алкоголем, приходилось устранять последствия. Это было глупо, но по-другому не получалось. Что-то мешало, и я никак не мог понять, что именно.

Я очень переживал по поводу алкоголя. Я начал заниматься с Андреем, чтобы перестать пить. А в результате стал пить чаще и больше. Однажды я смирился и перестал сопротивляться. Несколько месяцев пил столько, сколько было нужно. Это было нелегко. В конце концов, я стал воспринимать алкоголь как временно необходимое, но полезное зло. Примерно как отбойный молоток, который стучит, тарахтит и мешает жить, но в конечном счете помогает добраться до сути. Я очень хотел сдать в утиль этот чертов молоток.

В детстве папа брал меня на охоту и рыбалку. Тогда мне было всё равно. А в последние годы я много раз лежал на берегу реки и слышал, как плещется рыба. Однажды мне надоело. Я купил удочку. И внезапно увлекся рыбалкой. Очередной круг замкнулся.

Меня совершенно не привлекало тупое сидение на берегу. Мне нравилось искать хищника. Вставать до рассвета и проходить десятки километров, чтобы увидеть в эхолоте крошечную стайку судака. Учитывать и сопоставлять сотню разных факторов, чтобы подобрать верную снасть и приманку. В этом было что-то мужское и первобытное.

Как-то раз ближе к обеду я поднимался по реке. До лагеря оставалось километров сорок. Берега были покрыты густыми зелеными зарослями, из которых кое-где торчали ослепительно белые пятна меловых холмов. Вода за кормой проносилась мощным потоком и сверкала мелкими брызгами в лучах солнца. Было очень жарко и безветренно. Встречный поток воздуха старался сорвать с головы кепку, а впереди расстилалась неподвижная, как зеркало, гладь реки. Мне было хорошо. Я ничего не поймал, но это не имело значения. Внезапно я ощутил, что счастлив. И почти сразу понял, почему. Всё вокруг было настоящим и кристально честным. И я был таким же. Я был собой. Возможно, впервые за многие годы я чувствовал себя таким, каким был внутри. Река, солнце, небо, облака, трава и деревья. Орел, кружащий высоко в небе. Они не умели притворяться. И я среди них тоже не мог. Я каждой клеточкой своего тела ощущал себя среди них. Я был частью всего этого. Но был собой как никогда раньше. Это было удивительно.

Потом я много раз возвращался, чтобы не потерять то ощущение. Постепенно научился его сохранять. Нашел еще один фрагмент себя. Но что-то важное всё равно ускользало.

XVII. Погружение

Сначала исчезла комната. Потом я перестал видеть ребят. Очень скоро они совсем перестали отвечать. Я был растерян. Я не понимал, что случилось. Объяснений могло быть два. Либо все вытесненные личности каким-то волшебным образом переехали и объединились с основной. Либо я их чем-то обидел, и они просто выгнали меня из комнаты.

Первый вариант мне нравился больше. Но я в него не верил. Я упустил какой-то важный фрагмент, без которого пазл не складывался. Возможно, это был не фрагмент, а процесс. Видимо, я чего-то не сделал. Или сделал, но не так. Я не знал. Я просто чувствовал – чего-то здесь не хватает.

У меня не получалось ни до кого достучаться. Я снова не мог принимать решения и понимать, чего хочу. Было обидно и теперь уже непривычно. Пришлось вернуться на полгода назад и погрузиться в изучение механизма.

Мне было известно, что, начиная с глубокого детства, я подавлял и вытеснял чувства, эмоции, реакции и желания, которые либо меня пугали, либо не одобрялись окружением. Если совсем упрощать – я блокировал и вытеснял любые фрагменты, которые считал опасными.

Но я не мог их полностью уничтожить. Я просто забывал о них. Судя по всему, они были так устроены, что существовать могли только в составе личности. Поэтому, чтобы полностью их не утратить, психика создавала новые личности. Что-то вроде самых дальних полок в шкафу, куда складывают не очень нужные и не часто используемые вещи.