Хольмганг

Да, Один страшится далёкого, но неизбежного Рагнарека – судилища богов и великанов, на котором будет осуждён на смерть не тот, кто неправ, а тот, кто выставит меньше достойных бойцов. И хотя Один знает исход того ужасного дня, но не устаёт незримой тенью витать над полями сражений и над расстеленными на земле плащами и всматриваться пытливым взором единственного ока в то что там происходит. Лишь война даёт конунгу Асгарда возможность пополнить ряды эйнкериев – воинов, достойных Валгаллы, а в мирной жизни такую возможность даёт только…

Хольмганг!

И потому сходились и будут сходиться сыны северных фиордов в подобных поединках. И потому будут смотреть на такие поединки и переживать за одного из участников, ибо сам Один занимается этим на каждом.

Хольмганге!

И не так важен повод. Месть или ревность, любовь или ненависть, земельный или имущественный спор. Главное, что справедливо между викингами разрешить все эти вопросы способен только.

Хольмганг!

И пусть в стране северных фиордов уже появились профессиональные хольмгангеры, но большинство дерётся на Ореховом поле не для того, чтобы заработать славу без риска.

Они, те, кто дерутся ради славы, это первая порода хольмгангеров. Те, кто знают, какие они умелые бойцы, но кому так же хорошо известно, что на войне, если конунг ошибется, гибнут и добрые, и худые воины. Таких хольмгангеров немало, и никто их не осуждает, потому что, накопив опыт, какого никогда не дадут дружеские эйнвинги, они зачастую всё-таки вступают в хороший хирд и становятся его гордостью. Но есть и другие. Те, кого никто не осуждает, но чьи поступки и не одобряют, потому что добывать золото кровью – самое достойное занятие мужчины, а копить его – удел недостойных Валгаллы. Те, кого тайком нанимают люди, которым выгодна чья-либо смерть или очень необходима чья-либо земля.

Нанимают хольмгангеров и из мести. Но профессионалов боёв на малых островах мало и все они люди расчётливые, потому ни за какие деньги не пойдут на хольмганг с теми, кого не в силах одолеть. А желающих убить кого-либо законным способом много, и почему-то все, чьей смерти они жаждут, хорошие воины. А потому мстителям в стране северных фиордов приходится подбивать на хольмганги и обычных викингов, используя самые разные посулы.

* * *

– И помните: вы все получите то, что хотите, только если Чёрные братья, умрут! – последний раз напомнил старик.

Гуннар Поединщик в ответ махнул рукой и скорчил недовольную гримасу, Эрик Одержимый чуть заметно кивнул, а Олаф-рус не шелохнул ни мускулом и не сказал ни слова.

Флоси Среброголосый не присутствовал при этом разговоре. Он стоял на другом конце драккара и тренировался с острым верным копьём. У старика нашлись доводы, чтобы скальд вступил в хольмганг с Ваги Острословом, но не было ничего, что могло бы заставить его стремиться к непременному убийству. И проницательный рус понимал, почему старца без имени не особо заботит последнее обстоятельство.

Олаф знал Острослова тогда, когда у него язык был вдвое короче против нынешнего. В те далёкие времена его младший брат Адилс по возрасту ещё не мог участвовать в хольмгангах, а Ваги уже успел провести несколько смертельных поединков. И уже тогда он имел привычку злыми шутками доводить противника до пены на губах.

Старик всё рассчитал верно. Главное было уговорить скальда на схватку, а уж непримиримой её сделает сам Ваги.

А тем временем Остров Гордости уже появился на горизонте, и драккары племени рода Чёрных братьев были давно там, где им следовало быть. Каждый воин на этих кораблях приветствовал драккары, что следовали за судном хольмгангеров, бряцанием оружия и ударами копья по щиту. Зрители, приплывшие болеть за Олафа и его собратьев по поединку, ответили тем же.

Под этот громкий звон и ритмичный стук и сблизились два корабля, везущие участников хольмганга.

Олаф-рус не видел Адилса с самого детства и поразился тому, как тот изменился.

Два драккара согласно традиции медленно проплыли мимо друг друга, и всё это время поединщики обеих сторон стояли возле борта и стремились взглядами и позами выиграть схватку ещё до её начала.

Согласно тому же обычаю все крики тотчас смолкли, а стук копий по щитам стал едва слышен.

Чёрные братья казались чужаками на фоне сидевших на вёслах медноволосых соплеменников. Их лица были необычно смуглы, а волосы и глаза черны, как жизнь крестьянина, но нос и скулы выдавали в каждом потомка викингов.

Кому-то облик Чёрных братьев мог показаться плодом чёрного колдовства, но каждый из присутствующих знал, что чародеи здесь не при чём. Всему виной была женщина из далёкого южного народа, ставшего сорок лет назад жертвой морского набега. Она должна была разделить тяжкую участь других пленниц, то есть стать рабыней, но один молодой викинг сам стал рабом её красоты. Вернувшись из набега, он связал себя с пленницей узами супружества, и она родила ему пять сыновей, унаследовавших от отца нос, скулы и бойцовский дух, а от матери – кожу, волосы и глаза.

Эта женщина и её муж через двадцать лет после свадьбы покинули Срединный Мир, а их сыновья стали надёжной опорой племени. Один из них по имени Атли совсем недавно погиб в кораблекрушении, а остальные согласились стать участниками главного хольмганга своей жизни.

По всей видимости, не один Олаф, усердиями старика без имени, «оскорбил» род Чёрных братьев. Едва молодой рус разобрал отдельные слова из того гама, что братья подняли, завидев противника, ему стало ясно: они тоже не намерены кончать хольмганг простыми порезами. Но стоило двум кораблям повернуться друг к другу бортами, как всякий гам замолк.

Марви Человек-гора, проплывая мимо противника, стоял, широко расправив плечи, и как бы невзначай поигрывал грудными мышцами, но Эрик Одержимый не оценил его великанский рост и невероятную мощь. У него был самый безразличный вид, и это не могло не сбить с толку могучего воина.

Флоси Среброголосый попытался взглядом подавить противника, но этот поединок глаз выиграла сторона Чёрных братьев. Безбородый Ваги Острослов вместо положенного почтения к такому уважаемому человеку, рукой изобразил его длинную бороду, лицом при этом передразнив хмурый облик, а затем смачно сплюнул и с глумливой улыбкой пару раз шлёпнул сверху левой ладонью по правому кулаку. Увидев унижающий жест, каким молодые насильники объясняют пленнице, что её ждёт, Флоси Среброголосый покраснел, раскрыл рот и чуть было не нарушил обычай, согласно которому на эти мгновения поединщики и зрители должны быть немы, как рыбы.

Оскорблённый поэт с трудом скрывал бешенство, а его противник был доволен. В поединке поз и взглядов он придерживался той же тактики, что в схватке на холодном оружии, то есть выводил людей из себя и заставлял тем самым ошибаться. И тот, кто плохо знал бродячего скальда, мог бы сейчас подумать, что старик без имени прогадал, поставив на самого известного сына карелки и свейна. Но Олаф не сомневался: пусть Флоси и не так силён в мимике, как его враг, но зато когда придёт черёд отвечать словом на слово, автор красивых саг и звонких песен найдет, что сказать Ваги Острослову, чтобы его тактика обернулась против него же. И хотя, по сведениям Олафа, Ваги владел копьём лучше, молодой рус мысленно попрощался с бродячим скальдом. Но не спешил его «хоронить» окончательно.

Гуннар Поединщик и Торальф Ловкий издалека были похожи друг на друга, как всякий человек похож на своё отражение. Каждый стоял в одинаковой позе: опустив подбородок, уперев руки в бока и слегка выставив вперёд левую ногу. И взгляд каждого был полон лютой злобы. Они словно верили, что их глаза излучают свет, способный при должном усилии испепелить противника.

Кто из них не выдержал чужого взора и отвёл свой, Олаф не заметил, но увидел, как, ослабив позу, они сменили суровый взгляд на оценивающий, то есть за одно мгновение попытались рассмотреть: нет ли у противника какой полезной для поединщика приметы. Например, пары шрамов на левой стороне лица, означающих, что сей воин уязвим для ударов справа, или сломанных ушей, говорящих о том, что их обладатель в борьбе опаснее, чем в бою холодным оружием.

Он увидел по очереди всех Чёрных братьев и как каждый из них отреагировал на поединок взглядов и поз со своим соперником, потому что первым пересёкся глазами со спиной своего. Да, со спиной, потому что Адилс Непобедимый в знак презрения повернулся лицом к морю ещё до того, как два драккара сблизились бортами.

Даже со спины Олаф-рус увидел, что с той поры, как они попрощались, Адилс вырос, по крайней мере, на ладонь выше его, и раздался в плечах. Теперь в нём было совершенно невозможно признать того худого, но жилистого мальчика, каким Олаф знал самого младшего Чёрного брата в детстве.

Они познакомились, когда Олафу было девять лет, а Адилсу восемь. Через четыре года племя русов вернулось к прежним фиордам и легендарным островам, оттаявшим от каприза богов, и с тех пор никогда не зимовало вместе с родным племенем рода Чёрных братьев.

Олаф много времени проводил с Адилсом, но никогда не считал его другом. Да, все четыре года он пересекался с самым младшим из Чёрных братьев почти каждый день, но он пересекался столь же часто и с другими детьми этого племени. Да, он каждый день играл хотя бы в одну игру с Адилсом, но он столь же часто играл и со многими другими мальчиками. Да, они много разговаривали, но каждый раз в этом разговоре принимал участие и другой ребёнок. Поэтому нет, не друзья… А может, и друзья, но не лучшие.

У Олафа не было связано с именем Адилса тех приключений, что связывают людей на всю жизнь. Когда он захотел добыть рысь, то взял с собой Тарви Охотника, а не Адилса. Когда провалился в полынью, то его вытаскивал Унгольф Волчонок, а Адилс за два дня пути тренировался с двумя деревянными мечами.

Пожалуй, единственное, чем Олаф занимался с Адилсом чаще, чем с другими детьми, это эйнвинги. Мальчики сходились в дружеских поединках каждую неделю и, несмотря на то, что рус был старше на год и выше на полголовы, маленький Чёрный брат каждый раз выходил победителем. Лишь единожды, перед тем, как племя русов вернулось в родные фиорды и на легендарные острова, Олаф-рус выиграл у Адилса, уже получившего, пусть пока среди детей, прозвище «Непобедимый».

Встретившись с товарищем детства спустя десять лет, Олаф поначалу не чувствовал за собой никакой вины, будучи убеждён, что они с Адилсом хорошие знакомые, но не лучшие друзья, а на эйнвингах дрались только потому, что Адилс был единственным мальчиком, у которого было чему поучиться. И уже после того, как спина оскорблённого воина исчезла из его взора, а следом один за другим мимо глаз проплыли остальные Чёрные братья, Олафу пришло в голову, что тот, кого ты не считаешь за друга, вполне мог считать лучшим другом тебя.

Олаф вспомнил, сколь мало Адилс общался с другими детьми и с родными братьями, и на мгновение пожалел о том, что принял приглашение старика без имени. Будь это любой другой из Чёрных братьев, молодой рус не знал бы сомнений, потому что помнил, на какие шаги те способны: и порой приходивший в настоящее упоение от собственной силы Марви, и коварный до ужаса Ваги, и безжалостный, как акула, Торальф. Помнил и не удивился бы, если бы нашлись такие поступки, за которые этим людям было не стыдно послать оскорбление. Но Адилс. Адилс, который жил только поединками и только раз ходил в настоящий поход. Адилс, который выиграл последние пятнадцать хольмгангов, не убивая противника, что уже говорит о многом. Адилс, который был так оскорблён словами, которых Олаф-рус никогда не говорил, что даже повернулся к нему спиной во время поединка взглядов.

Нет, Олаф не боялся его мечей, он боялся сейчас того, что могут натворить его собственные. Он подобрал противоядие к Адилсу, будучи ребёнком, и не сомневался, что эта уловка пройдёт и сейчас. Но Олаф сомневался: хочет ли он теперь, чтобы она прошла?..

Перед мысленным взором Олафа мелькнула оскорблённая поза Адилса, но следом тут же сверкнул дорогой меч и блестящая кольчуга.

У него будет время подумать. Он будет драться последним и время на раздумье есть.

Но тут Олаф вспомнил, что им предстоит поединок насмерть, и выбросил сомнения из головы. Ранить, не убив… на хольмганге такое стремление с таким бойцом, как Адилс, добром не кончается. Олаф-рус ещё не продолжил род (на гуляку Гальдерика не было никакой надежды, а остальные родственники или умерли, или были слишком стары для любовных забав), и потому не собирался покидать Срединный Мир раньше времени. И брать на себя добровольно клеймо труса, отказываясь от поединка, тоже не думал…

Драккары разошлись и стали с разных сторон подплывать к острову, делая большой круг. Стоило им повернуться кормой друг к другу, как на остальных кораблях громкий стук оружия по щитам возобновился, и радостные крики зрителей, исходивших душой от предчувствия грандиозного зрелища, были ему сопровождением.

Корабли с поединщиками делали такой большой круг, чтобы дать время: бойцам – размяться, а судьям – первыми взойти на остров. Драккары, везущие судей – многоопытных жрецов, искушённых во всех обычаях своей суровой страны – отделились от остальных и на всех вёслах поспешили к Острову Гордости. Оба судьи уже сообщили каждой из сторон радостную весть: небо будет мирным и безветренным весь день и потому ограничений по времени у бойцов нет. Больше бойцов были рады только зрители. Ведь случись сильный ветер и даже со спущенными парусами и поднятыми вёслами корабли так разметает, что пока они плывут к острову на доступное для глаз расстояние, все поединки могут закончиться.

Судьи уже взобрались по верёвочной лестнице и вступили в спор о том, как правильней провести этот хольмганг, а драккары с поединщиками были ещё далеко. Олаф-рус, даже не будь вокруг стука оружия о щиты и криков взбудораженных зрителей, ничего бы не услышал с такого расстояния, но это ему и не требовалось. Он знал, о чём разговаривают судьи, потому что плохо помнил правила хольмганга только для старика без имени.

В этом хольмганге присутствовал лишь один спорный вопрос. Одна традиция требовала, чтобы бойцы дрались по старшинству, другая – чтобы восемь воинов с разным оружием сражались как один. То есть, как викинг, имеющий полное вооружение, сражается сперва копьём, потом секирой, потом мечом и затем, подобрав меч противника, двумя мечами сразу, так первыми на площадку для хольмганга должны были выйти Ваги Острослов и его противник, а потом уже и остальные. Олафу-русу было всё равно – они с Адилсом дрались последними в любом случае – но предчувствие ему подсказывало, что бой будет проведён по замыслу старика без имени. То есть Чёрные братья умирают в порядке старшинства… или одерживают назло старику один за другим славные победы.

Люди, от которых зависела жизнь Чёрных братьев, проводили последнюю тренировку. Для кого-то, учитывая славу противника, вполне возможно, последнюю в жизни. Точнее, тренировался один Флоси, пытаясь взмахами копья успокоить пожар, в который его душу вверг ехидный Ваги Острослов. Остальные ограничились короткой разминкой и сейчас с волнением в груди ждали прибытия к берегам Острова Гордости.

Гуннар Поединщик беззвучно шептал заклятия и истово целовал амулет с изображением Тора. Олаф-рус стоял неподвижно, вращая то в одну, то в другую сторону кистями опущенных рук. Эрик Одержимый, пережёвывая лошадиную порцию шалых трав, равнодушно натачивал лезвие и без того острой секиры.

То, что Эрик предпочёл тяжёлому боевому топору (годному и для рубки леса, и для пешего боя) более лёгкую секиру (непригодное для иных целей кроме убийства оружие с сильно выгнутой стальной частью и, как ясно из названия, годное и для секущих, а не только рубящих ударов) говорило, что это неглупый человек. Но и не знай, чем он вооружён, Олаф-рус по вчерашнему разговору понял бы, что в часы, свободные от видений, данный берсеркер приятный и умный собеседник, мужчина спокойный и рассудительный. Вчера, только когда старик без имени грубо прервал беседу руса и дата и помахал мешочком с таинственными травами, в вечно расширенных зрачках Эрика мелькнуло безумие.

Сегодня, глядя, как за пучок этих самых трав умный парень, ставший ради счастья племени обречённым на раннюю смерть берсеркером, пережёвывает невиданную порцию других трав, опасных для здоровья, Олаф-рус подумал о старике, устроившем хольмганг, как о самом мерзком создании Срединного Мира. Но стоило молодому викингу обернуться, как эти мысли покинули его, потому что великая ненависть всегда вызывает уважение у того, кто воспитан в стране фиордов.

Закончив разговор со своими бойцами, старик без имени впал в странную задумчивость. Он смотрел в горизонт пустым взором и правой рукой будто гладил кого-то по голове. Этот невидимый «кто-то» был не один. Их было трое, и старик одарил лаской каждого по очереди. И первый приходился ему по грудь, а последний по пояс. Потом старик отошёл в другой конец корабля и стал трясти руками то ли в приступе лихорадки, то ли кого-то качая на груди. И вот сейчас, Олаф пропустил этот момент, владелец большого драккара не первый раз за время знакомства превратился в ожившего злого идола.

Чёрные братья не узнали старика, желавшего им смерти, и даже его не заметили. Могло сложиться впечатление, что они ни разу не встречались. Ни Адилсу, ни Марви, ни Торальфу, ни даже хитроумному Ваги Острослову в голову никогда бы не пришла мысль, что своим появлением на Острове Гордости они обязаны не трём воинам с разных концов северного Митгарда, вдруг задумавшим одновременно оскорбить их жён, и бродячему скальду, почувствовавшему близкую смерть и избравшему для неё не кого-то, а одного из Чёрных братьев, а именно этому злобному седовласому существу, задыхающемуся от неистовой ненависти.

Им ничего не пришло в голову даже тогда, когда старик взобрался на берега Острова Гордости вместе с поединщиками и их помощниками.

* * *

– …И помните, викинги, что сам Один сейчас смотрит на вас и надеется найти нового бойца, способного дать бой великанам в решающий день Рагнарек! Помните, викинги, кто погиб бесславно, никогда не увидит Валгаллы! Помните, викинги, лишь те, кто попадут в легенды, увидят после смерти лики валькирий!.. А потому сражайтесь красиво, а умирайте достойно!

После того, как один из судей напомнил основные правила хольмганга, второй настроил участников на непримиримый бой. Зрители на поднявших вёсла и опустивших паруса драккарах приветствовали окончание напутственной речи так же, как и её начало, то есть криками, рукоплесканием и звоном оружия. На море стоял благоприятный хольмгангам штиль, и поэтому суда столпились вокруг Гордого Острова, как волки вокруг загнанного лося. Олаф знал, что хоть этот остров и имеет в центре небольшое возвышение, но когда начнутся бои, бойцов порой будет плохо видно зрителям даже с ближайших драккаров. Но он также знал, что сейчас ни один из тех, кто плыл столько дней к Гордому Острову, не жалеет, что проделал такой долгий путь, ибо не так важно видеть рождение легенды, как присутствовать при её рождении. А в том, что этот хольмганг станет легендой, не сомневался никто.

– Во славу асов, ванов и светлых альвов мы начинаем первый поединок, о, викинги! Вызов за оскорбление жены бросает Марви Человек-гора из племени аугов. Викинг, что участвовал в семнадцати походах и один раз отбивал нападение на родной фиорд! Воин, за плечами которого тридцать шесть лет жизни и восемь хольмгангов на Ореховых полях! Человек, одержавший победу в каждом из них! И все те восемь поединков закончились смертью! А потому ни в одном противнику не пришлось платить хольмслаунс!

Марви не проиграл ни одного хольмганга, но вызывали его на Ореховое поле столь редко, что никто и не думал дать ему прозвище Непобедимый, как младшему брату. Марви никто никогда не побеждал, но Непобедимым он не был. Он был Человек-гора, и этим было всё сказано. Громадный даже для северянина рост, широкие даже для викинга плечи, мощная грудь, толстые руки, чудовищно толстые ноги и хмурое лицо, не производившее впечатление большого ума. Чтобы вызвать Марви на хольмганг, нужно было быть самоубийцей или очень сильно его ненавидеть. И в том, что Марви закончил смертью все восемь хольмгангов, выпавших на его долю, не было ничего удивительного. Секира и без того страшное оружие, но ещё безжалостней она, когда падает с такой высоты, на какую её способен поднять только Человек-гора.

– О, викинги, пред началом своего девятого хольмганга Марви имеет право сказать несколько слов вам, богам и противнику! Послушаем его и пожелаем ему удачи!

Марви ничего не сказал, а просто поднял большую секиру и одним ударом разрубил поставленное стоймя бревно – его подняли на остров именно для этих целей: бравады перед зрителями и демонстрации силы противнику. Два обломка могучий викинг поднял в воздух и сбросил в море. С нескольких драккаров стали торопливо спускать ялики, дабы взять их в трофей. Вдруг Марви случайно передал этим обломкам часть своей силы?.. Тогда из них выйдут прекрасные древки для секир или копий.

Потрясая оружием и громко крича, Марви сделал неполный круг по кромке острова. Видя его твёрдую поступь и благородную ярость, многие из викингов, что намеревались переживать за Эрика Одержимого, сменили симпатии. И уж совсем мало было тех, кто поставил на берсеркера звонкое серебро.

По традиции хольмганга, участники, если каждый из них был младше сорока лет, даже зимой приветствовали судей, богов, зрителей и друг друга обнажёнными по пояс и лишь потом, пока старики воздавали хвалу богам, а сотни голосов со множества кораблей им подпевали, неторопливо облачались в те доспехи, которые избрали для схватки. Поэтому мощные бицепсы Марви, будучи не закрыты одеждой, произвели настолько сильное впечатление. Эрик Одержимый таким количеством мяса на костях похвастать не мог. Поэтому, когда он скинул рубаху, люди разочарованно вздохнули, а кто-то даже засвистел. Но прежде судья его представил.

– Во славу асов, ванов и светлых альвов вызов от Марви Человека-горы из племени аугов принял Эрик Одержимый – берсеркер из племени датов! Викинг, что участвовал в семи походах и отражал три нападения на родной фиорд! Воин, за плечами которого двадцать лет жизни и два хольмганга на малых островах! Человек, одержавший победу в каждом из них! И оба этих поединка закончились смертью! А потому ни в одном противнику не пришлось платить хольмслаунс!

В свитке личных побед Эрика из племени датов тоже не было ни одного поражения, но он был скромнее того же свитка Марви Человека-горы в четыре раза. Правда, в отличие от Марви, Эрик оба раза дрался не на расстеленном на земле плаще, а на малом острове, что неудивительно, потому что земля датов это по большей части и есть одни острова. Олаф знал, что, скажем, бой в лесу – это не то же самое, что бой в открытом поле или на палубе драккара – и не спешил «хоронить» берсеркера. И пусть у поединков на Ореховых полях и малых островах одни правила, но самый маленький остров всегда будет больше расстеленного на земле плаща, и потому боец, который уверенно бьётся при первых условиях, вполне способен сдать бой при вторых.

Олаф-рус имел с Эриком Одержимым прекрасную беседу, из которой узнал, что свои хольмганги, оба с редкостными негодяями, он провёл ещё до того, как принял ношу берсеркера, и что если бы не заморская трава, попробовав которую раз, хочется иметь её запас на сто лет вперёд, то он бы ни за что не связался со стариком без имени. Эрик сетовал, что берсеркер просто не может без трав, вызывающих добрые видения, потому что спустя какое-то время после приёма трав, вызывающих боевой раж, его начинают посещать унылые призраки, шепчущие тоскливые песни, от которых хочется немедля вонзить себе в грудь нож.

Олаф, поговорив с датом, в двадцать лет заимевшим седину, морщины и остальные несвойственные молодости приметы, понял, что этот викинг выбрал не свою судьбу. Эрик Одержимый был не по годам умён, умел хорошо говорить и любил племя датов больше жизни – из таких людей получаются хорошие ярлы и неплохие конунги.

Олаф не любил Марви, но тот не делал ему зла и был братом Адилса, Эрика же он знал всего несколько дней. Олаф знал, что Марви, если выживет в этом бою, вполне возможно, проживёт долгую счастливую жизнь, Эрик же в любом случае обречён, и если не погибнет раньше на поле брани или гоняясь за призрачными видениями, умрёт от истощения через три-четыре года. Но молодой рус всё равно желал победы именно малознакомому дату, хоть и не жаждал смерти давно известного ему ауга.

Эрик тем временем невозмутимо завершил полукруг почёта. Судья, огласив, что противник Марви берсеркер, сильно повредил его популярности. Зрители не обладали даром Олафа-руса и потому не догадывались, какая причина побудила воина, принявшего тяжкую ношу ради племени, применить свои способности в личных целях, да ещё обидеть ради этого супругу Человека-горы. Перед ними был мужчина, решивший, что если он умеет входить в раж берсеркера, то ему можно оскорблять женщин направо и налево, и они жаждали наказания наглеца. А перед Олафом-русом был человек, дважды ставший жертвой обстоятельств, и потому он молил Одина послать ему победу.