Знак скрепки. Теория и практика расставаний

– Да пусть забирают, я детей возьму и в поселок вернусь, будем такого хариуса и муксуна есть, ты что!!!

Не поверить ей невозможно – так было сказано. Татьяна тогда удивилась – дом, миллионы долларов на счетах, несколько машин в гараже, полный достаток, а вспоминается жизнь черт знает где, в поселке на берегу Оби. Как блаженно легко совмещалось это у нее!

Люся оказалась единственной из всех процветающих знакомых, кто не изменился к ней после того, как Ульяновой пришлось собрать вещи и оказаться за внешней чертой заборов Рублевского шоссе.

Приехала к Люсе совсем под вечер. Землякова набросилась на нее с поцелуями и рассказами про всех и все. В минуту наметала на стол вареной картошки, селедки, красной и белой рыбы, икры, соленых огурцов, капусты, причитая, что у них будет простой русский бабий стол с водкой, впрочем, самой лучшей. У нее всегда в доме все было самое лучшее. Говорила Люся без отдыха, а когда махнули по одной, Татьяне вообще стало невозможно слово вставить, а рассказать о себе нестерпимо хотелось.

Ночью, часа в три, с верхнего этажа спустился муж, он, оказалось, только прилетел с Сахалина, с нефтяного шельфа, и отсыпался, сдвиг по часовым поясам большой, в три ночи по-сахалински получался почти полдень. Он присел к подвыпившим «девчатам», как их назвал, послушал, выпил рюмку и завершил бабьи посиделки, предложив идти досыпать. Он надеялся, что с женой все же сможет крепко уснуть. Завтра к десяти ему обязательно надо приехать в «башню», так было принято называть головной офис в Черемушках. Татьяне дали ключ от гостевого дома, объяснили, где взять постельное белье, хотя она и сама знала, где оно, ведь не первый раз.

Через несколько минут Ульянова лежала на широкой, ровной кровати. Перед ней, как на бескрайнем звездном небе, на потолке, слегка покачиваясь, прокручивался прожитый день и самое главное – руки, красивое лицо свободного талантливого человека Саши Васильева, который сверху шутил: «Видишь, Ту, чем закончился твой безалкогольный мохито – видишь, пьянством…»

Она ответила ему ввысь: «Я больше так не буду». И моментально заснула.

Поздним утром, когда Татьяна встала, дом буднично, негромко шумел хозяйской работой. Через окно она увидела, как строители отсыпали песок в дальнем углу участка, а Землякова уже куда-то неслась в противоположную сторону, кричала и махала руками, чтобы кого-то или что-то остановить. Ульянова вспомнила себя лет десять – пятнадцать назад, когда была одержима постройкой своего дома. Ох, как теперь все это было далеко! Со смутной тоской посмотрела она на сосны, раскачивающие прозрачные рублевские облака. Той богатой жизни уже нет, к ней не вернуться, и невозможно понять, хорошо это или плохо. Неизвестным оставалось одно: надо ли совсем забыть прошлое, продать «мерседес», купить скромную, маленькую красненькую машинку и больше сюда никогда не приезжать – отрезать так отрезать. Навсегда.

Она оделась. Вышла на свежий воздух. Встретила Люсю. Поцеловались. Землякова сказала, чтобы Татьяна завтракала одна, ей надо разобраться с рабочими, как освободится – подойдет.

– Хозяйничай, я сейчас, хочешь, баню включу?

Татьяна – без обид, все понимала, она рядовой гость, свой человек, почти родной.

В машине Ульянова оставила сумку с косметикой и пошла за ней в гараж. На заднем сиденье обнаружила диск от Васильева под названием «Новогодний джазовый стандарт» – совсем о нем забыла. На коробке среди имен исполнителей – его имя, и он сам стоял в центре коллективной фотографии с музыкантами в красных рождественских колпаках. Захотелось немедленно прослушать. Она пошла в дом, где на кухне, на столе, рассчитанном на восемь персон, рядом с толстой глиняной тарелкой и приборами, специально оставленными для нее, стояли свежевыжатый сок, йогурт и прикрытые салфеткой несколько кусочков хлеба. Это было очень трогательно – Люся о ней позаботилась, – у Татьяны даже как будто слезы накатились, но проигрывателя для дисков здесь не оказалось. Значит, в гостиной, решила она. Пошла. Там у стены, в середине просторного зала, стоял музыкальный центр с колонками разной величины и формы. Татьяна попыталась его включить, но сразу поняла, что справиться с такой техникой у нее не получится. Вернулась на кухню, достала из холодильника сыр, масло и села на приготовленное для нее место, положив диск рядом с собой. Она ела, посматривая на фотографию Васильева и его друзей-музыкантов. Получалось, что с каждой ложкой йогурта она проглатывала одного из этой честной компании, воображая по ходу что-то о каждом. В полной тишине, которая бывает только в пустом доме, она сидела словно за новогодним столом в обществе незнакомых, веселых, искрящихся энергией, но молчаливых мужчин. Рассмотрев всех не по одному разу, Татьяна стала про себя наигрывать что-то похожее на джаз. В этот-то момент в дом ворвалась деловая и мобилизованная хозяйственными задачами Землякова, она несла с собой утреннюю свежесть и прохладу. Ее цепкий взгляд заметил лежащий на столе диск, и сразу стало понятно настроение подруги. Наливая чай в большую высокую чашку, усаживаясь напротив, она объявила, как приговор, ткнув пальцем в обложку диска:

– Он здесь.

Татьяна кивнула.

– Ну и кто он и что он?

– Вот этот.

– Вот этот? – Люся взяла диск в руки и рассмотрела получше. – Как зовут?

– Саша. Васильев, Александр, – покорно, как матери, ответила Татьяна.

– Да! Ничего не скажешь – артистическая фамилия! – с иронией сказала подруга.

– А какая у тебя, Люсь, в девичестве фамилия была?

– Ой, не спрашивай, с моей фамилией тоже можно только потеряться – Иванова. И чего с ним? Замуж зовет?

– Ничего. Один раз встретились, и все.

– Ну и как он в постели? – спросила Люся.

– Ничего не было. Просто несколько раз говорили по телефону, а вчера встретились, зашли в ресторан и все. Вот CD подарил.

Землякова снова взяла диск в руки и решительно произнесла:

– Бери чай с собой, пойдем слушать твоего мужика!

Они прошли в гостиную. Землякова последовательно нажала кнопки бесчисленных пультов, вставила диск и села на диван у журнального столика рядом с Ульяновой. Люся нажала «плей».

– Так!

Татьяна волновалась, будто должна звучать ее музыка.

Первую композицию они слушали по-консерваторски, не шевелясь, но только начался новый трек, Люся прибавила громкости и прикрикнула:

– А чего это мы как дуры!!!

И они бросились танцевать. Наслаждались движением, танцем без всяких стилей, правил, без желания кому-то нравиться. Дурили как могли и как хотели. Подпевали, задирали воображаемые юбки, оголялись, крутились на шесте, трясли грудью – веселье пошло. Музыка или входит в человека, захватывает или нет, тут – полное единение. Не танцевали много лет, а здесь враз зацепило.

В одной из композиций зазвучало длинное соло саксофона, Татьяна сразу поняла – точно он, она видела его пальцы, его лицо…

– Это он! – прокричала Ульянова. – Он!

– Кто? – не сразу сообразила Люся.

– Ну? Мой…

– Классный мужик! Зови его сюда! Игорь тоже джаз любит.

День пролетел. Потанцевали, съездили на рынок, понакупили, приготовили, потом дождались, когда приедет их общий муж, как пошутила Таня, отужинали, и, несмотря на уговоры остаться, Ульянова засобиралась домой, в Москву.

– Машину не оставишь? – спросила Землякова подругу.

– Нет, поеду. В метро невозможно – жарко, все потные, запах – просто ужас.

Около шлагбаума, выезжая из поселка, Татьяна вставила в автомагнитолу диск Васильева со «Стандартами». Слушая музыку, вспоминая быстрый и легкий прожитый день, не останавливаясь и не попадая «на красный», долетела до дома – большой двухкомнатной квартиры в районе Ваганьковского кладбища, недалеко от третьего транспортного кольца. Только дома подумала с отчетливым страхом – а почему он не звонит, неужели это все? И его джазовый стандарт зазвучал в ее голове с нотками реквиема.

Включила телевизор, но ни программы, ни фильмы не смогли заглушить бьющую через край обиду. Приходили детские мысли о потерянном телефоне, о забытом номере, обо всем, что случайно, но навсегда могло разлучить их.

«В конце концов, невежливо и некрасиво, мог бы набрать номер, отметиться, мы взрослые люди, все можно понять, и…»

«И» множилось, разрасталось, словно сорняк. Ближе к ночи сделалось нестерпимо возмутительное молчание телефона, и тогда пришла счастливая мысль: она сама может позвонить и сказать нечто о его игре, музыке, ведь он подарил ей диск. Она еще раз взяла коробку с диском в руки, прочитала несколько названий и постаралась их запомнить. Будет говорить спокойно, не навязываясь, только как слушатель, только чтобы сказать, что понравилось, что нет никаких мужчин и женщин, строго, как критик и неравнодушный слушатель. Сухо, рассудительно. Последняя мысль про критика на время приостановила ее, ведь нельзя же сказать, что понравилось все, так критики не поступают. Не скажешь же, что с Люськой под его сакс танцевали до упада, без вина, утром, ей что-то должно же и не понравиться, она должна покритиковать, высказать свои замечания. Но об этом она думала, уже отыскивая номер в мобильном телефоне: «Все вызовы, номер Люси. Ниже, еще ниже, вчера к вечеру… вот, это он? Нет. Ниже, еще ниже. Это Боря. Ниже, ниже – вот он». Она спустилась на бессмысленную череду горячих цифр и нажала…

– Саша, это я, Таня Ульянова, я прослушала твой диск, который называется…

– Ту! Радость моя! Ту! – прокричал он, словно дунул в пионерский горн.

– Я тут прослушала диск и хочу сказать, что…

– Слушай сюда – я тоже хочу, я хочу тебя! Я хочу тебя, Ту! Ты слышишь?! Что ты молчишь? Ту! Я все время думал о тебе! Я хочу тебя! Что ты молчишь?

– Я тоже, – прошептала она в ответ на его пьяный крик.

– Я хочу, – повторил он.

– Я тоже, – повторила она.

– Что нам теперь делать?! – крикнул он.

– Приезжай ко мне, я живу у метро девятьсот пятого года.

– Я не могу за руль. Я уже прилично выпил.

– Чувствую…

– У нас сегодня был концерт, и мы с ребятами поехали ко мне… Я хочу, но мне нельзя за руль. Я хочу тебя!

– Ты где? – наконец Татьяна поняла, что это не помехи, а пьяный шум большой компании.

– За городом. Приезжай ко мне.

– За город я не поеду, нет, – категорически отрезала она. – За город – нет!

– Я хочу тебя, Ту. Я весь день думал только о тебе. Я хочу тебя, Ту.

– Ты говоришь так, потому что пьяный…

– Ты же знаешь, я тебе объяснял, я – нет. Бери такси, это недалеко, пятнадцать километров от окружной, я оплачу. Приезжай, Ту. Я хочу тебя. Ты боишься?

– Приезжайте! Он о вас рассказывал! – крикнул в трубку незнакомый голос.

– Не лезь, Серега! Не лезь, – снова услышала Татьяна голос Васильева. – Тань, Ту, – сказал он в трубку, переместившись в другую комнату. – Вот я здесь один. Я ушел от них. Я понимаю, я понимаю все. Куда-то ехать, черт знает куда, к незнакомому мужчине, Ту! Пьяная компания… я все понимаю, безрассудство, но мне хочется тебя видеть, я хочу тебя. Ты хочешь меня… Я понимаю… Но глупо нам сегодня не встретиться, глупо!

– Наоборот – глупо встретиться. Там одни мужики.

– Нет, нет, – закричал Саша Васильев, – у нас есть Вера, Махлакова жена.

Он вышел из комнаты, подбежал к Вере и сунул ей трубку к уху.

– Здравствуйте, – сказал мягкий женский голос. – Тут все очень хорошие ребята…

– Здравствуйте, – ответила Татьяна.

– Ту, видишь у нас приличная компания старых, безопасных мужиков! И еще одна женщина, красотка Верка Махлакова.

– Саш, ну я не знаю, это неудобно. Нет! Нет!

– Сейчас! – крикнул Васильев. – Не вешай трубку. Не вешай!

Она ждала, не понимала, куда он вдруг убежал, это было так долго, что в какой-то момент Татьяна решила, что он еще выпил и забыл о ней.

– Раз, два, три, – произнес голос Васильева, и она услышала веселую, отвязанную музыку, джазовый квартет из аккордеона, саксофона, скрипки и ударника, стучавшего, видимо, по пустым бутылкам и по столу. Когда они закончили, Васильев взял трубку и спросил: – Ну, теперь ты едешь?

– Не знаю! Как к тебе ехать, я не знаю дороги! Это невозможно… невозможно…

– Такси!

– Нет, я лучше сама, чем с незнакомым таксистом.

Васильев стал объяснять дорогу, но все объяснение свелось к одному: она должна доехать до съезда с шоссе, а потом позвонить, и он объяснит ей дорогу дальше, по его словам, найти очень просто. Через несколько минут Татьяна Ульянова уже сидела за рулем «мерседеса», нажимая на педаль газа.

Ровный свет фонарей придавал чиновную торжественность ее скоростному проезду по пустой Москве.

Светофоры были в сговоре с Васильевым и ярким, выразительным зеленым заранее открывали ей дорогу.

Прямые проспекты рифмовались с прямотой жизни, с прямыми решениями, смелостью, с любовным желанием, с детским любопытством.

Все открывалось просто, как простор, и сокращалось просто, как расстояние.

Неон и реклама были в сговоре с ее настроением. Отдельные слова вырывались из разбросанных по бокам дорог слоганов – над ними потели бездарные креативщики, – моментально слипались в самостоятельный смысл: «ты», «под новым углом», «не откажи себе», «каждый день – особенный», «ресурс молодости», «лети», «великолепная возможность», «для тех, кто любит подарки», «тайна», «имеются противопоказания».

Отчего-то стало страшно. Или от скорости, или от ежесекундного приближения неизвестного нового мужчины, или от неосвещенного куска дороги за окружной, или от ночи и яркой луны…

Ульянова увидела впереди вышку высоковольтной передачи с красными огнями безопасности наверху, сразу за ней, как объяснял Васильев, правый поворот, и здесь она должна набрать его номер. Длинные гудки стали еще продолжительнее – «вот будет смешно, если он не подойдет… куда вы приехали, женщина…». Она готова была развернуться, ей этого даже хотелось, несостоявшееся приключение – и все, через сорок минут она снова дома, в своей постели, под своим одеялом, на своей подушке, одна, но он взял трубку.

– Я тут стою, передо мной вышка…

– Знак главной дороги есть?

– Да.

– Еще чуть-чуть проезжай. За ним сразу направо, будешь ехать через больницу…

– Какую больницу?! Я еще не повернула, Саш, не торопись, пока здесь ничего не вижу, нет тут никакой больницы в помине… Темнота…Я ничего не вижу…

– Спокойно, если ты была на том шоссе у вышки, то сейчас ты ее увидишь…

– Вот фонарь такой… никакой. И забор. И все.

– Зеленый?

– Да, кажется, зеленый.

– Что значит «кажется»?

– Зеленый, хорошо.

– Сейчас ты проедешь, как дорога ведет, по улице до мебельного магазина, по одну сторону тополя, а по другую – частные дома. Я жду.

– Я положу трубку и буду двумя руками рулить, тут такая дорога – ужас, узкая, одни колдобины…

– Обычная русская дорога. Я жду.

Она положила трубку на сиденье рядом и в дальнем свете фар пыталась найти мебельный магазин. Дома справа – были, толстые обрезанные тополя – были, а магазина не было. Никакого. Она остановилась и истерично крикнула в трубку:

– Я здесь буду ночевать!

– Ту, не волнуйся. Объясни, где ты, что ты видишь перед собой?

– Ничего я не вижу! Никакого мебельного магазина!

– Черт с ним, с мебельным, успокойся, ты почти приехала, я чувствую уже тебя, ты рядом, пятьсот метров, и все. Два поворота.

Татьяна с трудом разглядела за темными деревьями дом – хорошо, что на втором этаже оранжевым светом горело окно, оно давало различить темные силуэты поселковой улицы. Описала Васильеву дом с этим окном, забор и ворота гаража.

– Да, – сказал он. – Ты немного проехала.

– И что мне делать?! – в отчаянии, почти со слезами простонала она.

– Развернись!

– Как? На «мерседесе», он шире этой улицы, он большой, я сейчас попаду в какую-нибудь канаву!

– Ту! Ты отличный водитель. Я люблю тебя, я хочу, чтобы ты приехала ко мне, я иду к тебе навстречу, я понял, где ты. Понял, иду. Я хочу тебя, любимая, дорогая, прекрасная, не плачь, все замечательно. Ты потихоньку разворачивайся, в два, в три захода, потихоньку…

– Развернулась, – простонала Татьяна. – А что теперь?

– Медленно, очень медленно езжай, смотри направо… Только направо.

– Мебельный! Вот он, мебельный! Написано «Мебель», – прокричала она, как будто приземлилась на Марсе.

– Отлично.

– Что отлично?! Ты мне не сказал, что на магазине нет даже фонаря. Там просто надпись на избе, и все! Пиросмани какой-то!

– Они сегодня забыли его включить – я им скажу об этом завтра. Теперь поверни за ним сразу в проулок.

– Сюда?

– Да, сюда.

– Повернула…

– А теперь езжай прямо, пятьсот метров вперед, и смотри не задави меня…

В свете фар через несколько минут она увидела силуэт мужчины, который казался великаном на фоне синей черноты неба. Если бы он не держал трубку мобильного телефона у головы, она бы в страхе заблокировала двери автомобиля и начала бы набирать девять, один, один. Васильев сказал в трубку:

– Все, ты приехала. Я тебя вижу.

И великан убрал телефонную трубку в карман.

«Сошлось, это он».

Васильев подошел к машине, открыл правую дверь, салон «мерседеса» осветился. Они увидели лица друг друга – их обдало жаром. Он сел, захлопнул дверцу. Свет затухал, автомобиль соединялся с ночью, и Васильев без слов и разрешений, как она и хотела, прижал к себе, поцеловал ее в сухие вздрагивающие губы. От него пахло застольем, табаком, мужчиной. Сильные руки обнимали Татьяну, сгребая в охапку все ее женское существо. Он целовал ее в губы, в шею, через тонкую белую кофточку в грудь с юношеским восторгом и наглостью старого ловеласа, а она, погружаясь в полусон, наполнялась взбалмошным и послушным счастьем, оно называется иногда любовью, иногда желанием, иногда тайной соединения, или тем и другим вместе.

– Видишь, я приехала к тебе.

Больше не хотелось слов. Никаких. Долго.

Из машины вышли, будто прожили вместе жизнь, абсолютно известные, телесно притертые друг к другу люди. Обнимая ее за талию, Васильев представил Таню тем, кого она утром разглядывала на обложке диска.

– Ту. Моя девочка…

– Непонятно! Что значит, Ту?

– Татьяна Ульянова, – пояснила она.

10

Зобов вышел из дома в отличном расположении духа – такое состояние он называл «предчувствием успеха». Когда оно возникало, будто мощный поток воздуха подталкивал его в спину, будто он выпивал глоток неизвестного природного, энергетического напитка, ему хотелось двигаться, думать, встречаться, говорить, анализировать, выдвигать смелые версии, он плотно весь под горло наполнялся глаголами. С утра по телевизору говорили о его деле – конечно, внимание прессы будет мешать, лезть будут все, начиная с жены, но все же – он не позволял себе в этом сознаться – приятно. Громкое дело помогло бы ему перебраться в прокуратуру, о чем давно мечтал, там и зарплаты на порядок выше, и выплаты, и вообще карьерный рост следователя серьезно мог начаться только в тех стенах.

Размышляя о первых шагах расследования, он почти доехал до полицейского участка, но на повороте неожиданно решил сделать небольшой крюк и проехать там, где вчера произошло убийство. На набережной Яузы он вышел из машины и, оставив включенной аварийную сигнализацию, стал осматривать место вчерашней трагедии. Водители с проклятиями объезжали брошенный чуть ли не посереди дороги леворукий «чероки», купленный Зобовым за условные деньги у семьи подследственного. Под гудение машин он нашел место, где вчера лежали расстрелянные Александр Васильев и Ренат Дадасаев, еще раз, как и вчера при осмотре, он встал на предполагаемом месте стрелка. Затем прошел от точки, где расстались Ульянова и Васильев, до точки, где из машины, видимо, вышел Васильев. Или его остановили, или перегородили дорогу, или кто-то проголосовал, и он решил подвезти, или кто-то, а может и сам стрелок, подрезал, и Васильев вышел разбираться – и «разобрался» под пулю. Вполне возможно, что «музыкант» просто мешал стрелку исполнить заказ и поэтому отправился в иной мир первым. Хотя этого точно установить не удалось. Разница во времени между выстрелами была минимальна, и кто был убит первым – свидетели точно сказать не могли. Вероятнее всего, что «татарин» шел по краю тротуара, скорее по обочине дороги, торопился, ничего не замечал, надеясь быстрее, наискосок, доскочить до офиса. Собственно, еще вчера было ясно, что Дадасаев ничего не опасался, охраны не имел, угрозы для себя не чувствовал.

Зобов поднял глаза на огромное новое здание бизнесцентра с неоновой рекламой наверху – и днем на всех этажах горел свет, кипела работа. Он подумал, что в каждый кабинет, на каждом этаже, в любую фирму, приходи и заводи уголовное дело. Достаточно только покопаться как следует.

«Кого и чем достал Дадасаев, член совета директоров, президент закрытого акционерного общества имени самого себя «Renatus Group»?

Он посмотрел на мутную засоренную воду Яузы – какая рыба может здесь водиться?

Зобов вернулся к машине и поехал в отделение, чтобы оформить бумаги о задержании Ульяновой и допросить ее как положено. Более 48 часов задерживать он не имел права без предъявления обвинения, но эта женщина оставалась единственной реальной зацепкой расследования, увы, только в том случае, если целью стрелка был «джазист». Как только он пересек порог полицейского участка, дежурный сказал, что его искали: начальник и журналисты из какого-то телеканала.

– Ты их послал? – спросил Зобов.

– А как же! Всех!

Зобов поднялся на верхний этаж, начальник отделения Данбаров, плотный непробиваемый пятидесятилетний мужик, замученный, потерявший даже национальную принадлежность, ставший типовым грустным «ментом» из сериалов, предложил сесть и рассказать, что он собирается делать по убийству, о котором трещат газеты и телевидение.

– Про «музыканта» можешь вообще забыть, – сказал Данбаров, – их на дороге не убивают, они – в кабаке, в драке, где угодно, после концерта. Нет, это – бизнес, месть!

– Место странное у стрелка: откуда он знал, что тот выйдет из машины и пойдет пешком? Если его хотели замочить, значит, просчитали бы маршрут, время, выход из дома – и точно в цель…

– Место действительно не ахти, но, может, надо было срочно? Чтобы чего-нибудь не подписал или не встретился… а у дома не получилось.

– Может, и так, не знаю. К дому подъеду, может, там уже «каблучок» отметился?

– Собери информацию и докладывай, а бабу не держи. Тут за нее уже звонили. Из Газпрома интересовались.

– Из Газпрома?! – удивился Зобов.

– Да, из Газпрома. Ручаются, знают, гарантируют… Если тебе надо людей, возьми Петю.

– Зачем он мне?!

– Не «зачем», а – вперед! Я уже подписал приказ.

Зобов вышел от начальника и тут же на лестнице встретил Петю, или Петра Васильевича Шишканова, бестолкового, но исполнительного парня лет двадцати пяти, худого, долговязого, с никогда не проходящими прыщами на лице, вечного пионера. Шишканов, когда слышал социальную рекламу по радио, что в органы внутренних дел требуются честные, талантливые и совестливые, понимал: это о нем, и он уже здесь. Над ним подсмеивались, не открыто, конечно, но он чувствовал эти смешки за спиной, и все же светился раздражающим детским интересом при любом расследовании. За полтора года работы в полиции, какое бы дело ни попадалось ему, самое заштатное, он лез всегда с фантастическими версиями и загорался раскрыть его в один день. За глаза Шишканова звали Шишок, в простом общении Петей, а подтрунивая, называли по имени и отчеству – Петр Васильевич.

– Петь, ты – мой. Понял?

– Понял. По двойному убийству?

Зобов, интуитивно, чтобы акценты были правильно расставлены с самого начала, даже не стал отвечать на вопрос, а просто сразу дал задание узнать телефоны «Renatus Group» и договориться о встрече с руководством, лучше на завтра, на вечер.

– И еще! – вдогонку крикнул Зобов бежавшему исполнять Шишканову. – Закажи-ка нам, Петя, распечатку мобильных звонков по «музыканту» и «татарину»!

– Хорошо, Сереж! – радостно ответил Шишканов, подозревавший в любом теплом обращении к себе начало крепкой, мужской дружбы.

У дежурного Зобов оформил наряд-заказ в СИЗО, чтобы привезли на допрос Ульянову. Затем, все еще чувствуя утренний неослабевающий ветер успеха в спину, пришел на свое рабочее место и спешно набросал для себя план. Так делал всегда – писал на коричневатой узкой картонке от старых советских ЭВМ.

Однажды он вел хозяйственное дело в научно-исследовательском институте – там этого хлама скопилось сотни килограммов. Из перфокарт делали ценники в столовой, ставили печать учреждения, и получались номерки в гардеробе, частные объявления «куплю – продам» писали тоже на них и прикрепляли на общеинститутскую доску почета с фотографиями передовиков советских времен. Тогда Зобов также проникся удобством этой плотной картонки, где на одной стороне были какие-то таинственные цифры, а другая рабочая – пиши, клади во внутренний карман куртки или пиджака – не мнется, и все на виду.