Музыка тел, живопись хаки

Он заворочался, открыл глаза, приподнялся на локтях:

– Ты чего не спишь?

– Не хочу. И не могу.

Он рывком встал и вмиг оказался возле изящного силуэта. Обнял её, такой тёплый, сперва будто робко и виновато, затем опять требовательно. И снова большие руки поползли по ней, сжимая мягкие холмики, изучая линию талии, ущелье между половинами попки. Факел влечения вновь загорелся, заставляя его орган набухнуть и приподняться. Голый офицер настойчиво тискал её, подводя к комоду, распаляясь за её спиной.

– Стой вот так так. Я хочу так, – прохрипел он – простуда его еще, видимо, не совсем прошла.

Он нежно-грубо расставил её ноги, насколько требовалось. Пристроился сзади и, без особых усилий войдя, страстно заскользил в ней, запыхтел, и девушка вдруг ощутила, как и сама она стала таять, как боль, еще жившая в самой чувствительной точке, почти исчезла, как влага в её разорванном углублении вожделенно встречала его плоть; ей захотелось прикрыть веками уставшие вглядываться куда-то глаза и задышать так же порывисто. Комод зашатался от толчков, передние ножки слегка подпрыгивали и стукались о скрипучий деревянный пол.

– Мы разбудим соседей, – сказала она тихо, с неким затруднением выдыхая каждое слово…

Нити наслаждения окрепли, свиваясь в медово-сладкий канат, тянущийся от естества вдоль позвоночника, через макушку, – до самого неба, и горячий зуд все усиливался, предвкушая край страсти, и было приятно утолять желание, но тут солдат отпрянул, задыхающийся и взмокший, лишив её права на высшее блаженство. Она медленно осознала, как реальность возвращается, как материализуются вокруг предметы интерьера.

– Мне надо в ванную, – сказал офицер.

Она легла в постель, забравшись под одеяло. Краем сознания она потом уловила, как немец вернулся и улегся на другую сторону кровати, как сказал что-то. «На улице идёт снег», – кажется…

Перед рассветом он опять вырвал её из лап сна, набросился на неё с хищными ласками, будто впервые дорвавшийся до женщины юноша. Ему все было мало девушки, в ненасытности своей он будто готов был проглотить её. Она медленно очнулась, а потом не знала, смеяться ей или плакать: беспрестанные страстные домогательства могли казаться признаками влюблённости, но какая уж тут влюбленность, когда не знаешь, что ему вздумается в следующую минуту. Студентка попыталась остановить его, оттолкнуть рукой, однако же ладонь её не обладала достаточной силой для отпора.

– Послушайте, может, не стоит? – спросила Амандина пылкого немца, ища его глаза и натыкаясь взглядом на вздыбленную дубинку с округлым набалдашником, жаждущую вновь пронзить её.

– Я не могу, – тяжело произнес он, будто в опьянении, – не могу остановиться, просто поверь.

Амандина сдалась. Он долго гладил ее тело, оттягивая главную атаку, осыпáл артиллерийским огнём требовательных поцелуев её спину, бока и нижнюю часть поясницы, надеясь пробудить ответное пламя; особенно сдерживал он себя, когда языком скользил по её грудям, пока соски не заострились, затвердев и набухнув. Вот тогда он бросился на штурм размякшего тела, но она открыла ему ворота без боя, раздвинув колени, и фельдфебель слился с ней в любовной схватке, и сладко-медленно возбуждал женское хотенье; двигался то нерешительно, дразня её, то вдруг ни с того ни с сего рвал её изнутри, пока она не ощутила, что окончательного уступает, выгибается, точно дека скрипки, выпрямляется, как смычок, как дышит, слепо закатив глаза, тянет его грудь к своей, как томится от трения тел, соприкосновения мокрых покровов кожи и от сплетения языков, как всё внутри вспыхивает освободительным взрывом, как перехватывает дыхание, как стискиваются челюсти, как пальцы сжимают влажную простыню, как исходит счастливый громкий вздох, и отпускает с тяжелым плеском волна дурмана, а сердце по инерции бьётся в том же ритме, а потом успокаивается…

Они отвалились друг от друга, упившиеся друг другом всласть, будто гигантские пиявки, и она повернула голову к окну. Ей захотелось улыбнуться.

– На улице все ещё снегопад, – вымолвила она.

– Да, это так, – подтвердил солдат, лёжа на спине.

Мыслей не стало, беспокойство растворялось в дрёме, точно в кислоте. Ей не оставалось ничего другого, как оплести его руками и уснуть на волосатой груди, чтобы не замерзнуть, чтобы не потерять надежду…

Утром она очнулась одна в кровати и, как оказалось, совершенно одна в квартире. В комнате сияло позднее утро. Найдя халат на том же месте, где он сбросил его вчера, она прикрылась и отправилась на поиски своей одежды: сначала в ванную, потом в гостиную, в тесный кабинет, заставленный книжными шкафами, под конец даже на кухню. Грязные лохмотья исчезли без остатка. В прихожей не стояли её (чужие) ботинки. Она сварила кофе, позавтракала булкой из вчерашнего кафе и вымыла посуду. Затем приблизилась к окну и сквозь щель между занавесками поглядела на улицу. От ночного снега уже не осталось следов, лишь кое-где на сырой земле остались крохотные островки белого пушка. На проводах, тянувшихся от одного фонаря к следующему, поеживались несколько ворон. Дворник с метлой стряхивал наледь с тротуаров. Ветки деревьев уныло висели, но сквозь тучи проглядывал свет солнца, отчего на душе стало веселее.

Вдруг Амандина разглядела цветы в горшках на подоконнике, на которые она не обращала внимания ранее. Живые фиалки. Живые. Зелёные с бархатистой щетинкой листья. Значит, кто-то должен был их поливать… Она последовала к пианино: ни пылинки на полированной ореховой крышке. Кто-то прибирался в квартире солдата в его отсутствие…

Тут она ясно услышала, как кто-то вставил ключ во входную дверь и пару раз провернул его в замке. Амандина застыла на пороге гостиной, вглядываясь в полумрак прихожей, ожидая, что будет: босоногая, непричесанная, в одном халате, закрывая отворотом треугольник видимой части груди, надеясь, что это её спаситель. Дверь открылась, и в прихожую ввалилась заполняющая собою пространство полная женщина в домашнем платье, квадратная в плечах, с цветастым платком на голове, в тапочках на толстых волосатых ногах. Она медленно заперла за собой дверь, грузно, с одышкой, повернулась и только тогда заметила девушку. На её бесполом, почти старческом лице, словно сошедшего с гротескного полотна Отто Дикса, появилось выражение удивления и любопытства, отнюдь не дружелюбного. И к тому же её взгляд не выражал ни толики испуга, в отличие от девушки.

Женщина подобралась ближе, шаркая подошвами и щурясь, чтобы лучше рассмотреть незнакомку.

– Кто вы, барышня? – поинтересовалась сиплым скрипучим голосом толстуха, сузив глаза с налитыми кровью белками.

Амандина мучительно соображала, что ответить, как соврать этой сущей ведьме, ведь она даже имени солдата не знала.

– Я… Я… – она вдруг выпрямилась, опустила руки и ударила в лоб. – А вы кто будете, госпожа? Почему вы входите в эту квартиру без звонка, без разрешения? Кто вам дал ключ?

Тон её голоса прозвучал настолько убедительно, что танк-баба немного смутилась поначалу. Но только на мгновение.

– Я соседка снизу. Ночью я услышала какой-то шум и подумала, наверное, Михаэль вернулся. Я хорошо знала его родителей. Вот и решила, что надо навестить его утром. А у него гости, оказывается. Кто вы? – чуть более почтительно повторила она свой вопрос.

– А я его родственница, – не моргнув глазом, ответила девушка. – Кузина.

– Кузина? – женщина нахмурила брови. – Что значит кузина? Разве у него есть кузина? Постойте, у вас какой-то странный акцент…

– Так и есть, – продолжала гнуть свое Амандина, – Я его Кузина. Вы что, не понимаете?

– А ваша фамилия?

Счёт игры явно складывался не пользу растрепанной студентки. Старуха уже открыла рот, чтобы задать новые обличительные вопросы, но тут в замке снова повернулся ключ, и на пороге возник солдат с большим бумажным пакетом в одной руке. Он был в сером гражданском плаще, но цвет брюк все равно выдавал его за военного. И выправка. Он окинул сердитым взглядом обеих женщин, оценил положение французской заложницы и принялся вызволять её из этой ситуации.

– Фрау Вайсс! – воскликнул он, преобразившись в радушного хозяина, уронил пакет, откуда высунулись кусочки темной ткани, и кинулся обнимать старушку. – Как мы давно не виделись! Как поживаете, фрау Вайсс?

– Всё хорошо, Михаэль, – она несколько оторопела, но тут же расплылась в улыбке, – только ревматизм терзает меня немного, я ведь уже не та. Надолго ли к нам, наш славный солдат?

– Нет, к сожалению. Уже сегодня мы уезжаем.

– Как жаль, как жаль, – опечалилась фрау Вайсс. – А я пришла вот прибраться в квартире и обнаружила тут эту милую девушку, – палец толщиной с сосиску указал на Амандину, которая растерянно наблюдала из-за стены прихожей. – Естественно, мне стало интересно, кто она, и…

– О, это моя кузина, фрау Вайсс. Она у меня проездом, я сопровожу её до вокзала.

– Кузина, понятно, – согласилась старуха, ретиво кивая. – Ну что ж, я пойду тогда, не стану вам докучать.

– Да вы не мешаете, – возразил крайне натуралистично солдат. – Попейте с нами чаю, может быть… Роза, приготовь нам чаю, пожалуйста.

– Нет, нет, спасибо, – старая бочка уже семенила к выходу, переступая через порог на лестничную площадку, – у меня сегодня много дел.

– Спасибо вам за всё, фрау Вайсс, – солдат вышел её проводить. – Возьмите ваше жалованье, пожалуйста, – француженка, подглядывавшая из-за стены, увидела, как он протянул старухе деньги.

– Что ты, милый, – прокаркала жирная ведьма, – не стоит. Разве цветы полить да пыль протереть – работа? Мне ведь совсем не трудно. Я ведь из уважения к твоей…

– Возьмите-возьмите, это на несколько месяцев вперёд. Вы все ещё вышиваете? – поинтересовался фельдфебель учтиво.

– Да, когда бываю свободна, – женщина уже спускалась по лестнице, осторожно переставляя ноги.

– Я пришлю вам коробку алых атласных ленточек лучшего качества, – крикнул напоследок солдат, закрывая дверь.

Свирепым взглядом он упёрся в Амандину, оттащил её на кухню.

– О чем эта карга спрашивала? – процедил он, сжимая своими ручищами хрупкие плечи девушки.

– В основном, кто я такая, – её руки опустились, бессильно повисли вдоль боков, она выглядела беспомощно.

– Черт возьми, и что ты ей ответила? Ты не называла ей своего имени?

– Нет. Сказала, что я ваша кузина.

Его лицо немного просветлело и расслабилось, он даже отпустил её…

– Неплохо, – он отодвинулся ближе к окну. – Я слышал ваш разговор в замочную скважину, когда подошёл к двери, поэтому и подыграл тебе так удачно. Но нам все равно надо убираться отсюда. Она не оставит тебя в покое, пока не докопается до сути. Уж я знаю эту женщину, поверь. И тогда будет плохо. Всем. Я купил тебе новую одежду и обувь в универмаге. Оденься, ты должна выглядеть как немка. И веди себя как немка, а не как жертва войны. Мы – народ-победитель, понятно?

Он широким шагом переместился в гостиную, топая сапогами. Амандина бесшумно подняла пакет и скрылась в спальне, тихо затворив за собой дверь. Высыпала содержимое пакета на кровать. Одежда оказалась темно-землистых оттенков, самого простого покроя, но в пакете заключалось почти всё, что может пригодиться женщине: чулки, подвязка, две пары трусиков, бюстгальтер , чёрная в гармошку юбка из плотной ткани, тёплая шерстяная кофта, женская вязаная шапка, пара кожаных ботинок на толстом капроновом каблуке, даже тряпичная сумочка. Все вещи оказались ей по размеру. Как ему удалось подобрать их с такой точностью?

Одевшись, она вышла в гостиную, показаться солдату. Михаэль сидел в кресле, задумчиво поднося сигарету ко рту, в другой руке держа сложенную вчетверо газету. Увидев француженку, он поднялся с кресла и приблизился к ней, осмотрел со всех сторон, повернул.

– Ты даже в одежде… Так прекрасна, – сказал он, ловя её подбородок и пытаясь поцеловать. Она недолго уворачивалась. От него несло табаком, но он уже был гладко выбрит, и поцелуй скорее понравился, чем нет.

– Ты поела? Это хорошо. Теперь нам пора выдвигаться.

Офицер переоделся в свой мундир, облачился в серую шинель и перед зеркалом возложил себе на голову фуражку с нацистским черепом над переливавшимся бликами козырьком. Потом он залез в шкаф, порылся в нём и достал коричневого цвета женское пальто, явно вышедшее из употребления лет семь-восемь назад. Протянул ей:

– Надевай. Это пальто когда-то принадлежало моей матери. Но теперь не время привередничать.

Она безропотно подчинилась. Пальто оказалось слегка великовато, но это лучше, чем ничего. Выглядела она теперь как немецкая домохозяйка с низким доходом.

– Выходим, – сказал фельдфебель; у двери он в последний раз оглянулся и всмотрелся в коридор своей квартиры. Его похудевший ранец остался тут же, на полу в прихожей.

Щелкнул замок, ключ в карман. Короткий спуск по гулкой лестнице. Вытянутый вертикальный слепящий прямоугольник распахнутой двери из подъезда, выход на белоснежную улицу… Обычные краски быстро возвращались предметам.

Снаружи значительно потеплело; последние островки недолговечного осеннего снега растаяли. Девушка обернулась, и в окне третьего этажа, прямо над треугольным крыльцом, увидела фрау Вайсс, которая с интересом наблюдала за ними. Впрочем, любопытная старуха тут же скрылась с глаз долой, разоблачённая.

Солдат рывком заставил девушку шагать прямо и смотреть только перед собой. Они миновали липовую аллею, ступили на тротуар и молча прошагали несколько кварталов, пока он не оставил её возле какой-то продуктовой лавки, велев купить им еды в дорогу на пару дней.

– И постарайся как можно меньше раскрывать рот и не болтать попусту, – сказал ей немец и сунул деньги в ладошку. – Как закончишь, жди меня у порога лавки, поняла?

В магазине она набрала колбасы, хлеба, консервов, солёных огурцов в банке, три бутылки воды и одну с молоком. Мужчина за прилавком помог ей сложить всё это в бумажный пакет. Она выбралась на улицу, держа пакет обеими руками и придерживая животом. Мимо сновали серые угрюмые люди, жители города. Как и вчера, она вжалась в стену, пытаясь стать невидимкой, и посматривала по сторонам, разыскивая глазами своего спасителя-мучителя. Офицер как всегда долго отсутствовал, будто исчезнув навсегда. Мимо важно прошествовал усатый полицейский с дубинкой на поясе. «У них всё ещё есть полиция, не всех отправили на фронт», – подумала студентка. В небе ярко светило солнце; кажется, лето напоминало о себе вспышкой жёлтого пламени, топя снег и лед, заставляя зиму отступать, будто вражескую армию.

Вдруг у края проезжей части, едва не заехав на тротуар, остановился тёмно-серый двухместный автомобиль с круглыми фарами, гордым вытянутым капотом, плавными линиями подножек, мягкими перепонками натянутого над опущенными окнами откидного верха. Марку машины она не разглядела, зато с удивлением обнаружила, что за рулём находился человек, от которого теперь зависела её жизнь. Фельдфебель подал ей знак, чтобы она садилась.

Неловко девушка открыла дверцу автомобиля и забралась внутрь, пристроив пакет со снедью на коленях. Машина резко тронулся, и тут двигатель заглох. Солдат выругался, попробовал ещё раз завести двигатель, и только тогда они отправились в путь.

– Я не очень хороший водитель, – пояснил Михаэль.

Она испуганно кивнула.

– Откуда вы взяли это? – спросила Амандина.

– Что? Машину? Пришлось одолжить у одного хорошего друга. Он поделился с неохотой, но как видишь, я его уговорил.

В моторе что-то ритмично тарахтело, что-то, заставлявшее колеса вращаться и двигаться. Они ещё не выехали из города, и девушка растеряно глядела в окно, на разноцветные черепичные дома, на массивные блоки цоколей и вывески, витрины, лохматые голые деревья, на грохочущий трамвай, что они обогнали, на прохожих, на дымчатых галок, на синее сверкающее небо. В машине стало жарко из-за солнца, и она сняла шапку и расстегнула пальто. Водитель поинтересовался, чего она набрала в магазине. Вскоре городские пейзажи сменились подворьями, а дальше понеслись перелески.

Машина неслась по мокрой дороге между пустыми полями, чью чёрную жирную землю до сих пор прикрывал тонкий слой снега. Грязь на обочине со следами от шин военных грузовиков тоже была припорошена. Голые ветки осиновой рощи застыли в тупом ожидании зимы и морозов. С горизонта на юг поплыли первые облака. Моргая, девушка видела красные пятна. Ирреальность происходящего проявлялась так отчётливо, что она всерьёз подумала, не видится ли это всё во сне.

– Куда вы меня везёте? – спросила, не удержавшись, девушка.

– Подальше от того места, где я тебя нашёл, – пробурчал солдат; он вёл машину, сосредоточенно глядя на дорогу, почти склонившись над рулём. – Я везу тебя домой, девочка, хотя и не могу предсказать, что тебя там ждёт. Может, семья. Может, война.

Она попыталась вспомнить свой дом и родных, но прошлое казалось теперь таким далёким и зыбким, и у людей, которых она представляла, не было лиц, только тёмные, расплывчатые пятна на том месте, где обычно в строгом порядке выстраивались глаза, носы, губы…

– Зачем вы это делаете? – спросила она. – Зачем хотите меня спасти? Зачем рискуете собой?

Казавшегося совсем недавно добродушным немца будто подменили. Он свирепо поглядел на неё.

– Я же велел тебе не задавать безмозглые вопросы! – почти выкрикнул солдат, ударив кулаком по колесу руля. – Зачем я это делаю, тебя не касается. Если хочешь, сейчас же высажу тебя, а дальше – сама, понятно? Ты поняла меня?

– Да, – тихо вымолвила подавленная француженка.

– Не будь идиоткой! Курица! – рявкнул он.

Теперь из-за выпиравших скул и холодного острого взгляда он опять напоминал того человека, каким она его впервые увидела. Солдата Великой Германии, чья нахальная вседозволенность и вооружённое «Люгером» могущество не знают границ. Как они любят жестоко шутить над простыми жителями захваченных ими территорий, разбивать им лица прикладами, расстреливать дворовых собак, посмевших гневно залаять на них, приподнимать дулами автоматов широкие юбки крестьянок…

Через несколько километров по шоссе его лицо смягчилась, и он как ни в чем не бывало улыбнулся, рассказал ей какой-то немецкий анекдот, не сумевший, однако, заставить девушку рассмеяться.

– Ладно тебе хмуриться, – выпалил он как можно добродушнее. – Расслабься. Жизнь прекрасна. Скоро я довезу тебя до места, откуда ты сможешь перебраться через границу. Доберемся до Рейна, за ним Агно. А оттуда тебе хоть в Париж, хоть в Лион – решай сама, не знаю уж, куда тебе там надо дальше.

– Как я переправлюсь через реку? – недоверчиво спросила она.

– О, с этим особых проблем не будет. Всегда найдётся какой-нибудь местный Харон, который за хорошую плату доставит тебя на тот берег. Я посажу тебя на лодку и помашу рукой. Лучше расскажи мне, чего ты там изучала в университете. Историю? Давай, расскажи-ка мне какую-нибудь историю.

– То, что я изучала, не имеет отношение к басням. История – это наука, а не цикл сказок о легендарных королях, храбрых рыцарях и прочих замшелых персонажах, – заявила она с важным и серьёзным видом. – То, что я делала – это исследование; полное погружение в прошлое, попытка реконструкции событий и обстоятельств дней давно ушедших. Это скрупулезное восстановление их по обрывкам, запискам, полустёртым упоминаниям. Больше похоже на детективное расследование, чем на занимательное чтение на ночь.

– Вот как, – офицер тихо рассмеялся. – Что ж, признаю, я не столь образован, как ты, поэтому извини. Так что ты там исследовала?

– Я писала работу не тему «Миграции еврейской диаспоры в средние века», – произнесла она не без гордости в голосе.

– Тааак, – протянул он удивлённо, – уже за одно это тебя следовало расстрелять тогда, возле рва. Ну, ну, и что же ты там раскопала?

– В К-й библиотеке сохранились документы о приходе в этот город Казимира великого и его деятельности, связанной с его покровительством евреев, главным образом, я за этим туда приехала. Я слышала, всех преподавателей К-го университета отправили в лагерь теперь… Я не собиралась задерживаться в Польше надолго… А вообще я много где побывала. Собиралась даже в Каир, посидеть в местной «генизе», полистать материалы, с переводчиком, конечно, о египетской общине.

– Полагаю, достаточно было полистать учебники истории. И что ты можешь о них рассказать? – поинтересовался из вежливости солдат.

– Много чего, – она повернула голову к боковому окну, пальцы сильнее сжали бумажный пакет. – Во времена древних римлян было много подавленных восстаний, тогда и начались первые гонения, еврейские поселения растянулись чуть ли не по всей римской империи. Особенно много общин появилось в Малой Азии, в Греции, Южной Италии. От римлян они почти не пострадали, даже напротив, укрепили свою религию, запечатлели её положения в Мишне и Талмуде; у них возникали крепкие деловые связи со знатными гражданами, они оказывали влияние на экономику и политику целых государств, и тогда их опять стали бить. В 1290-м году их изгнали из Англии, веком позже из Франции, в год открытия Америки их заставили покинуть Испанию, через пять лет прогнали из Португалии, а всю первую половину XVI века их громили и учиняли над ними расправы и в Германии, прямо как в наше время… Они перемещались в Прагу и Вену, потом, с XVIII века, в Польшу и Литву, султанскую Турцию, из Германии, Дании и Швеции. Но самые богатые, учёные и образованные группы евреев продолжали жить и процветать в крупнейших городах Европы. Теперь…

– Постой, постой, ты сама случайно не еврейка?

– Нет, а что?

– Просто… Ты что, из сочувствующих?

– Только изучаю их историю.

– Что ж, скоро у них не будет никакой истории, – рявкнул солдат, дёргая рычаг переключения скоростей.

– Ах, вы о грандиозных планах по уничтожению евреев и всех прочих, кто вам мешает, да? Кое-что я слышала от знакомых людей.

– Речь идёт об очищении нации, и только, – сейчас он выглядел совсем не таким, каким она видела его ночью. – Это называется евгеника. Вот что тебе бы стоило изучить как следует. Слышала о Гвидо фон Листе? А о Йорге Лансе? Слыхала о Гиммеле?

– Вы призваны воплощать их фантазии, – она с вызовом посмотрела в его лицо.

– Нас отбирали, – прорычал разъярённо Михаэль. – Нас обучали значениям древних рун, священным законам возвышения расы. Нашу родословную изучали до середины восемнадцатого века, мы присягали на верность самому…

– Так чего же ради вы решили спасти бедную девушку, которой едва не прострелили череп там, у братской могилы? Почему вы убили другую, ту бедную крестьянку? Вы многих убивали, солдат? Этот человек в хаки со смешными усиками – он ведь бог для вас. Что он прикажет, то и делаете. А нет, так пуля. Ради чего спасли меня? Чем я была лучше другой девушки? Скольких вы ещё казнили с тем же хладнокровием? Как можно вообще жить после такого?

– Заткнись, идиотка!!! – проорал он в негодовании, резко затормозил, свернув на обочину, и поднял палец к её носу. – Ещё одно слово, – прокричал солдат, – и я тебя убью, клянусь, ты, дура несчастная!

Он схватил её за подбородок, заставив глядеть прямо в свои стальные глаза.

– Стреляй, герр обер-член-фюрер, – злобно выдохнула девушка, чувствуя себя победителем.

Он вдруг рывком отпустила её и откинулся на спинку водительского кресла, расхохотавшись.

– А ты любишь играть с судьбой, – он шутливо погрозил ей пальцем, обнажая фарфоровые зубы в ухмылке. – Только не забывай, что сегодня твоя судьба – я.

Солдат резко выбрался из машины и закурил, быстро выпуская из лёгких струйки полупрозрачного дыма. Кажется, эмоциональная беседа взбудоражила его нервы, но, конечно, значил не так уж и много. Будь то действительная ярость, он как минимум разбил бы это милое личико. Свинцовые тучи набежали на небо, и солнце выглядывало сквозь мелкие прорехи лишь изредка. Солдат спешно курил; Амандина сидела не дыша, прижав к себе пакет с продуктами, не веря собственной легкомысленной дерзости. Неужели это действительно она дерзила? Неужели это её жизнь за секунду пронеслась в памяти?

Солдат снова уселся за руль, сдержанно хлопнув дверью. Спокойно взглянул на наручные часы.

– Время обеда, – проговорил он привычным тоном. – Давай подкрепимся. Дай мне хлеб, я нарежу.

После трапезы машина покатилась дальше по дороге, в полную неизвестность. Заканчивались поля, начинался хмурый тёмный лес. Заканчивался лес, и начинались присыпанные тонким слоем рыхлого снега безжизненные пространства. Двое молчали. На некоторых перекрёстках Амандина наблюдала столбы с остроносыми табличками, на которых кто-то написал название городов и расстояние в километрах до них: Страсбург, Берлин, Гамбург. Она попросила у солдата папиросу. На ней крохотными буковками было напечатано название Дрезденской табачной фабрики. Закурив, она тут же с непривычки раскашлялась и выбросила сигарету в окно.

Они не успели проехать железнодорожный переезд до того, как опустился шлагбаум, и пришлось ждать, пока минует поезд. Это оказался военный поезд: на плоских длинных вагонах застыли неподвижно танки, самоходные орудия, грузовики, снова танки, зенитки, артиллерийские орудия…