Любовь & Война

– Патриотизм и храбрость – два самых лучших качества, которыми может похвастаться мужчина. Но есть огромная разница между усердием и, с позволения сказать, упертостью.

Алекс открыл было рот, чтобы возразить, но его тесть, который к тому же был старшим по званию, заговорил первым, тем самым заставив Алекса умолкнуть.

– Ты был на поле битвы фактически всего раз, – продолжил генерал. – При Монмуте, и насколько я составил представление со слов самого генерала Вашингтона, проявил себя весьма достойно, однако не без того, что можно было бы счесть безалаберным отношением к собственному благополучию. Вашингтон сказал, выглядело все это так, словно ты хотел умереть на поле битвы, как какой-то викинг, как будто только смерть от меча или пули могла обеспечить тебе путь в Асгард.

– Сэр, я могу заверить вас, – начал Алекс вынужденные объяснения, – что у меня не было подобных мыслей. Более того, если в голове моей и были какие-то мысли, то я этого совсем не помню. Я жаждал лишь изгнать врага с земли моей любимой страны, и потому не обращал внимания на собственную безопасность.

– Вот об этом-то я и говорю, – заявил генерал Скайлер. – Разница между командиром и простым солдатом в том, что командир сохраняет хладнокровие даже в бою. Он видит не один фланг, и даже не всю битву, он оценивает ход войны в целом и свое место в ней и помнит обо всех, кто служит под его началом. Если бы все наши командующие полегли на поле брани вместе со своими солдатами в первой же битве, некому было бы вести нашу армию к победе. Она превратилась бы в толпу неорганизованных людей, бесцельно мечущихся по полю, пока противник уничтожает их всех на корню.

Слова Скайлера глубоко задели Алекса. Ведь и генерал Вашингтон тоже говорил, что хоть храбрость Алекса под Монмутом произвела на него впечатление, но его стремление сражаться, пока не повергнут наземь, заставило генерала сомневаться в том, что Алексу стоит участвовать в боях. «Вы лучше послужите своей стране, если уцелеете, – сказал тогда он, проявив редкий с его стороны личный интерес. – Я бы хотел, чтобы вы выжили».

В какой-то мере Алекс был польщен. Он знал, что в штабе Вашингтона ему нет замены. Но если знаки не обманывали, война близилась к концу. Если бы битва при Йорктауне завершилась успехом, британская армия была бы уничтожена, и тогда заокеанская империя с большой долей вероятности решила бы, что пользы от американских колоний намного меньше, чем проблем, и сдалась бы.

Но не это заботило Алекса. Он прибыл на север подростком, подобным неограненному алмазу, и эта страна приняла его в свои объятия, дав возможность стать стоящим человеком и, как он надеялся, перспективы сделать себе состояние. Как же он станет смотреть в глаза своим будущим детям, как скажет им, что всю войну просидел в штабе, у камина с пером в руках? Когда его будущие сыновья спросят, сколько битв он выиграл, как сможет он ответить: «Я не сражался. Я был секретарем»… От одной этой мысли кровь его вскипала.

– Советы очень немногих людей столь же ценны для меня, как ваши, генерал Скайлер, – сказал Алекс. – И могу вас заверить, что я буду держать этот совет в голове так же, как держу образ моей возлюбленной Элизы в сердце, особенно когда стану принимать решение.

– Она уже знает о твоих планах? – попал в больное место генерал Скайлер.

У Алекса слова застряли в горле. Он не мог солгать тестю.

– Мы пока это не обсуждали, но я знаю, что она поймет. В конце концов, у нее перед глазами всегда был пример храбреца – вы.

– Гамильтон, – резко вмешался Джон. – Она будет раздавлена.

И снова Алекс не сразу смог заговорить. Он понимал, что деверь прав. Лишь мысль о слезах Элизы, вызванных страхом за него, заставляла его откладывать разговор о своих планах на самую последнюю минуту. Он был решительно настроен ограждать жену от печальных новостей столько, сколько сможет, чтобы не продлевать ее мучений. Они обсуждали свою мечту обзавестись собственным домом, а из-за его решения все это откладывалось на неопределенный срок. Отправься он на линию огня и, возможно, им суждено будет расстаться навеки, а образ любимой жены в мрачном вдовьем наряде, при том что история их любви едва успела начаться, почти заставил его отказаться от своих амбициозных планов.

И все же он должен был теперь забыть о своих страхах. Ему дадут полк в командование; он станет частью революции, даже если это будет последним, что ему удастся совершить.

Наконец он решительно выпрямился.

– Будь что будет, – заявил он безучастным тоном, скорее, подошедшим бы государственному деятелю или генералу, чем любящему мужу, – сейчас я сражаюсь не ради себя и даже не ради своей страны, а ради жены и нашего потомства, которое, я знаю, станет частью и вашей семьи. Но вам следует помнить, что я постигал военное искусство рядом с человеком, чьи гениальность, решительность и, смею даже сказать, расчетливое хладнокровие привели эту страну от оков тирании к свободе. И если пять лет на службе у генерала Вашингтона не подготовили меня к тому, чтобы вести наших храбрых парней в бой, значит, ничто уже не подготовит.

Генерал Скайлер долгое время не произносил ни слова. Затем кивнул.

– Больше я об этом не заговорю. Не желаю оскорбить тебя или поставить под сомнение твои мотивы. Ну вот, мои дорогие мальчики, мы и завершили все свои дела, а значит, пора присоединиться к нашим дамам. Они весьма расстроятся, если мы опоздаем на вечеринку, особенно учитывая, что вечеринка в твою честь, Гамильтон.

3. Родственные связи и доверенные лица

Особняк Скайлеров

Олбани, штат Нью-Йорк

Апрель 1781 года

Проследив, чтобы вычистили кухню, и убедившись, что все готово к вечернему приему, Элиза решила заглянуть в покои родителей. Поднявшись по лестнице, она легонько постучала в закрытую дверь.

– Мама, – позвала она. – Это Элиза. Я принесла вам кое-что перекусить.

После мгновения тишины раздался уверенный голос матери.

– Входи.

Элиза приоткрыла дверь. В слабо освещенной спальне в дальнем конце покоев каждое из четырех окон было полностью скрыто за плотными шелковыми шторами.

– О, мама, вы отдыхали? Мне так жаль, я зайду позже.

– Нет, нет, – возразила Кэтрин Скайлер и зашелестела простынями, усаживаясь в кровати. – Я просто задремала от скуки. Эту вынужденную праздность я переношу намного тяжелее, чем свое положение. Пожалуйста, впусти немного света в мою мрачную пещеру.

«Положение» миссис Скайлер стало особо заметным, стоило Элизе открыть шторы. Несмотря на то что ее мать была укрыта плотными хлопковыми простынями, обшитыми кружевом по краям, да еще и легким шерстяным пледом, не говоря уже о ее безразмерной ночной рубашке, больше подошедшей бы вдове, все равно было весьма и весьма заметно, что она глубоко беременна.

– Как вы сегодня себя чувствуете? – спросила Элиза, подходя к кровати матери с подносом, полным еды.

– Как я уже говорила доктору ван Рутену, я в полном порядке. Это моя двенадцатая беременность. Должна заметить, что я уже довольно неплохо понимаю, что к чему.

– О, мама! – рассмеялась Элиза. – Папа говорит, что, несмотря на ваше знатное происхождение, вы здоровы, как молодая селянка.

– Твой отец – мудрый человек. Все, чего бы я хотела, – чтобы он поменьше слушал этого глупца-доктора.

Элиза улыбнулась. На самом деле эта беременность давалась матери не так уж легко. Лодыжки угрожающе отекали, ее мучила одышка, стоило ей подняться по лестнице всего на один пролет. Это были знаки, по словам доктора ван Рутена говорившие о том, что младенец немалого размера давит на внутренние органы миссис Скайлер и затрудняет их нормальную работу. Пару недель назад она поднялась с дивана, пошатнулась и рухнула на него же в глубоком обмороке. Генералу Скайлеру этого было более чем достаточно: следуя инструкциям доктора, он настоял, чтобы с этих пор миссис Скайлер оставалась в постели до тех самых пор, пока не разрешится от бремени.

– Будет вам, мама, – сказала Элиза, отрезая солидный кусок черничного пирога и украшая его горкой взбитых сливок. – Вы, безусловно, крепкая женщина, но вот уже шесть лет как вам сор…

– Ах-ах, дитя мое, – оборвала ее мать. – Я, может быть, уже и стара настолько, чтобы прописать мне постельный режим, но не настолько, чтобы позволить называть мой возраст вслух, пусть даже в уединении будуара.

Элиза снова рассмеялась и передала матери блюдо с пирогом.

– Вы столь же красивы, как и в то время, когда я была совсем девчонкой.

И хотя миссис Скайлер обычно была довольно сдержанной, на этот раз ей не удалось полностью стереть улыбку с лица. Дородная женщина, на чьих пухлых щечках почти не было заметно морщин, испещрявших лица сверстниц, она на самом деле выглядела намного моложе своего так и не названного возраста.

– Но не столь красива, как три моих взрослых дочери, – заявила она, отламывая кусочек пирога. – Неужели ягоды все еще не отошли? – Она рассмеялась. – Как же я жду яблок и груш.

– Мы обобрали грядки практически подчистую. В этом году урожай был невероятно щедрым. Запасов нам хватит на всю зиму, а не до середины февраля, как в этом году, – с улыбкой заверила Элиза.

– Думаю, это связано не столько с размером урожая, сколько с количеством «едоков». Должна заметить, что сейчас у нас в доме необычно людно. – Мать отломила еще кусочек пирога. – Вы с полковником Гамильтоном уже задумывались, где устроитесь?

Элиза печально вздохнула, отчасти из-за мыслей о скором расставании с домом детства, отчасти из-за страстного желания наконец-то оказаться в собственном доме со своим мужем и зажить своей, самостоятельной жизнью.

– Мы только что говорили об этом с Анжеликой и Пегги. Полковник Гамильтон хочет получить официальную отставку, прежде чем что-то решит. Кое-кто настойчиво предлагает ему войти в правительство, когда война закончится, но, поскольку мы пока не знаем, где будет новая столица, нет даже представлений, где ему придется поселиться в случае согласия. Сам он предпочитает Нью-Йорк, где, по его словам, у молодого человека с его способностями больше всего возможностей заработать состояние. Мне тоже больше нравится Нью-Йорк. На мой взгляд, он слишком далеко от «Угодий», но не так недостижим, как, скажем, Филадельфия или какой-нибудь южный город.

Мать кивнула.

– Скайлеры и ван Ренсселеры жили на севере штата Нью-Йорк со времен прибытия сюда голландцев. Я никогда бы не подумала, что одна из моих дочерей будет жить на побережье, но, если среди нас есть человек, которому достанет спокойствия и выдержки наладить жизнь среди суеты и суматохи растущего города, так это ты.

– Вы так думаете? – с сомнением переспросила Элиза. Она посмотрела в окно, на расстилающиеся вокруг зеленые поля, усаженные рядами фруктовых деревьев, на луга с пасущимися на них овцами и коровами, на раскинувшийся над всем этим шатер ярко-голубого неба. – Я частенько чувствую себя деревенской простушкой. Жить в одном из, как их там называют, городских особняков? С кучей лестниц и комнатами, расположенными одна над другой? Все это так… непривычно.

– Куча лестниц будет полезна для стройности ног, дорогая моя, – заметила миссис Скайлер с лукавой улыбкой. – К тому же Нью-Йорк становится весьма элегантным городом. Я слышала, что там уже замостили несколько улиц.

– А я слышала, что по этим мощеным улицам свиньи носятся взад-вперед, вместо того чтобы сидеть за крепким забором, как полагается порядочному животному на ферме. Но это неважно! – добавила она оптимистично. – Я же буду с полковником Гамильтоном, и где бы мы ни обосновались, там и будет наш дом!

Она попыталась вообразить это – ковер, обои, люстры и подсвечники, но перед глазами было лишь лицо Алекса. «Убранство не имеет значения, – сказала она самой себе. – Дом будет там, где мы будем вместе».

– Вот это настрой, – одобрила миссис Скайлер. – Кстати о делах домашних, хочу попросить тебя об одной услуге.

– Конечно, мама, в чем дело?

– Я хочу, чтобы ты была хозяйкой сегодняшнего вечера.

Элиза сразу же все поняла. Даже если бы доктор ван Рутен не велел матери оставаться в постели, миссис Скайлер была не на том сроке, когда было прилично показываться в обществе. И все же просьба матери ее удивила.

– Я? – недоверчиво уточнила она. – Но Анжелика – старшая из замужних дочерей Скайлеров. Она должна заменять тебя, случись такая необходимость.

– Анжелика больше не Скайлер, – спокойно возразила мать.

– Так же, как и я! – со смехом продолжила Элиза.

– Тут дело не в фамилии, – объяснила миссис Скайлер. – А в мужчине, который ее носит.

Элиза слегка отодвинулась.

– Боюсь, я не понимаю вас, мама, – сказала она чопорно, однако в голосе проскользнул намек, что это не совсем так.

Мать вздохнула и поставила тарелку на прикроватный столик.

– Признаю, я изменила отношение к мистеру Черчу в лучшую сторону за те годы, что он ухаживал за твоей старшей сестрой. На мой взгляд, в нем слишком много британского, но тут уж ничего не поделаешь. И хотя скандальные слухи, преследовавшие его, когда он впервые оказался на нашем берегу, похоже, не имели под собой оснований и давно преданы забвению, его личность окутана тайной, а в нашем кругу тайна – синоним небезупречной репутации. Нашему имени был нанесен урон, когда Анжелика сбежала с безвестным британцем с неопределенным доходом, который, даже не будучи лоялистом, все равно оставался подданным Безумного Георга. Но еще больший урон был бы нанесен, если бы мы с отцом официально одобрили этот брак, предложив жене этого британца играть роль хозяйки на нашем приеме. Даже если случилось так, что она – наша дочь.

Элиза чувствовала, что в этой истории есть что-то, о чем мать недоговаривает.

– Что вы имеете в виду под «уроном нашему имени»?

Мать прямо посмотрела на нее.

– Ты должна пообещать мне, что не передашь этих слов ни одной из своих сестер.

Элиза задохнулась от волнения. Мать никогда еще не разговаривала с ней столь доверительно, как сейчас.

– Конечно, я ничего не скажу, мама.

– Кузен Стефан дал понять, и, должна заметить, вовсе не прозрачно, что он не одобряет то, какого мужа выбрала Анжелика.

«Кузеном Стефаном» был Стефан ван Ренсселер II, отец жениха Пегги, Стефана ван Ренсселера III. Теперь Элиза все поняла.

– Вы хотите сказать, что Стефан не делает Пегги предложения именно поэтому? Не из-за нашей финансовой ситуации, а из-за скандальных слухов вокруг мистера Черча?

– Скайлеры – знатная семья, и весьма состоятельная, – подчеркнула мать, – но Ренсселеры все же знатнее и богаче. Я-то знаю. Я – одна из них. – Она печально усмехнулась. – Стефан однажды станет главой семьи. По большей части, это довольно символический титул, но для моего кузена он много значит. Я надеюсь, его отношение смягчится со временем, особенно если Анжелика и мистер Черч уедут в Европу, когда война закончится. Но пока Пегги и Стефан не обручились и не пошли к алтарю, я не хочу допустить ничего, что могло бы помешать им. От этого зависит счастье Пегги, не говоря уже о гарантированном финансовом благополучии всех потомков Скайлеров и Ренсселеров в обозримом будущем.

Элиза была потрясена и тем, что сказала ей мать, и перспективой играть роль хозяйки дома на приеме для элиты севера штата Нью-Йорк, до которого оставались считаные часы. Она опустила взгляд на свои руки, все еще испятнанные соком ягод черники. Затем их накрыла рука матери, крепко сжавшая ее пальцы.

– Не трясись, дочь моя. В тебе дремлют силы, о которых ты пока и сама не подозреваешь. – Она с нежностью улыбнулась. – Считай, что это нечто вроде репетиции всех тех вечеринок, которые ты станешь устраивать в Нью-Йорке через пару лет.

– Нью-Йорк, – задумчиво повторила Элиза. – Трудно поверить, что это когда-нибудь случится!

– Случится, – твердо заявила мать, – и ты будешь королевой Манхэттена. Кстати, – небрежно добавила она, подцепив с блюда второй кусочек пирога, – этим утром нам доставили записку из губернаторского особняка. Губернатор Клинтон присоединится к нам этим вечером. – Если бы Элиза не знала собственную мать так хорошо, она могла бы поклясться, что на ее лице вспыхнула лукавая усмешка. – Постарайся не дать ему проглотить все ягоды до отъезда.

4. Господин и госпожа

Особняк Скайлеров

Олбани, штат Нью-Йорк

Апрель 1781 года

«Угодья» расположились на вершине невысокого холма, гордо взирая оттуда на окрестные поля и луга. У парадного входа уже стояло несколько экипажей, как открытых, так и закрытых. Когда Алекс с тестем уже были у подножия холма (Джон отправился вперед), они увидели, что к дому подъехал закрытый кабриолет, заметно кренящийся на одну сторону. Кучер остановил лошадей, и тучный мужчина в броском, но плохо сидящем камзоле цвета золота выбрался наружу, после чего экипаж тут же (почти полностью) выпрямился.

Генерал Скайлер тяжело вздохнул.

– Это стухшее яйцо на позолоченной тарелке я узнаю где угодно. Джордж Клинтон – единственный из моих знакомых, кто всегда приезжает до начала приема, вместо того чтобы, согласно моде, слегка опоздать. И все чтобы убедиться, что самое вкусное достанется ему.

Конечно, это имя было знакомо Алексу, хотя он пока не встречал самого губернатора штата Нью-Йорк. К тому же Скайлеры проявили невиданное великодушие, пригласив этого человека в свой дом, ведь именно он отнял у генерала Скайлера победу в выборах губернатора в 1777 году.

Джордж Клинтон был участником войны с французами и индейцами два десятилетия назад, и, когда в 1776 году была провозглашена независимость, продолжил сражаться за свою страну. В то же время он начал и свою политическую карьеру. Некоторые люди считали, что две эти области несовместимы, ведь если политический деятель одновременно является действующим офицером армии, это повышает вероятность установления военной диктатуры во главе с правителем, чья власть держится на штыках, а не на поддержке граждан. А это шло вразрез с самим духом демократии, который новорожденная страна так яро взращивала.

Но ничто из этого не беспокоило Алекса столь же сильно, как нескрываемое неприятие губернатором Клинтоном идеи о каком бы то ни было централизованном правительстве или другом общенациональном органе власти. Клинтон полагал, что каждый штат должен сам полностью определять свою судьбу – до той степени, что от него частенько исходили высказывания о «вторжении» в соседний Вермонт по окончании войны с целью присоединения его к территории штата Нью-Йорк. По утверждению Клинтона, все штаты должны были стать равными. Однако высказанные им угрозы ясно давали понять, что некоторые из них будут «более равными», чем остальные.

– Это опасный человек, – добавил генерал Скайлер. – Заявляет, что он – человек из народа, но все, что его связывает с простыми людьми, – это их карманы, которые он опустошает, чтобы набить свой собственный. С каждого доллара налогов хоть цент, но оседал в кармане Клинтона.

– Жадность существует столько же, сколько само человечество, – ответил Алекс. – Как это ни прискорбно, но меня больше беспокоит его абсолютная беспринципность. Он не чурается никакой лжи, чтобы привлечь людей на свою сторону. И уверен, что к тому времени, как его разоблачат, успеет придумать другую ложь, чтобы прикрыть первую, а если раскроется весь обман, может просто взмахнуть флагом и крикнуть: «В бой!»

– С Вермонтом? – Генерал Скайлер горько усмехнулся. – Миссис Росс[3] была бы не рада, что ее имя связывают со звездно-полосатым флагом, знай она, для каких целей он служит.

– Но ведь под этим флагом творится и множество достойных дел. И каждый американец должен сам решать, что этот флаг значит для него или для нее, – сказал Алекс, кивнув на тучного человека на вершине холма, которого ливрейный лакей как раз впускал в дом. – Даже такой, как он.

– Ты прав, – согласился генерал, и они начали восхождение по длинному ряду ступеней, которые вели к восточному, выходившему на реку, входу в дом. – Остается лишь удивляться, что привело его сюда сегодня. Миссис Скайлер не преминула заверить меня, что сегодняшний праздник – это не собрание сливок местного общества. Просто тихий вечер для семьи и друзей, которые хотят пожелать тебе благополучного и легкого путешествия назад, в штаб генерала Вашингтона.

– Когда все три сестры Скайлер собираются вместе, ничего «тихого» выйти не может, – со смехом возразил Алекс.

И действительно, стоило мужчинам приблизиться к дому, до них донеслись звуки музыки, плывущей из окон, широко открытых, чтобы впустить прохладный вечерний ветерок.

– Что это? – неверяще пробормотал генерал Скайлер себе под нос. – Кэтрин, определенно, ничего не говорила о найме музыкантов!

Потрясенный, тесть назвал жену по имени, и Алекс заметил, как он тут же беспокойно заозирался, не слышал ли кто, кроме зятя, как фамильярно он говорит о своей величественной супруге.

Но прежде чем Алекс рискнул озвучить свое предположение, дверь распахнули, и не Самсон, дворецкий, или Хендрикс, старший лакей, а Элиза собственной персоной.

– Полковник Гамильтон! Отец! – радостно поприветствовала их его жена милой, хоть и несколько напряженной улыбкой на лице. – Мне показалось, я заметила, как вы подъезжаете!

Алекс не сводил с жены глаз, пока она приветствовала своего отца. Лицо ее было слегка припудрено, а естественный цвет губ оттенен помадой тоном чуть темнее – это лишь подчеркнуло природную, без единого намека на излишество, красоту ее лица, обрамленного струящимися по бокам локонами каштанового цвета. Он ощутил, как по телу разливается тепло, но его немедленно смыло ледяным ветерком, скользнувшим по спине при мысли о предстоящем разговоре и его планах на Йорктаун.

Она получила поцелуй в щеку от отца и повернулась к мужу, пылая нетерпением, идущим из самого сердца.

– Дорогая, – произнес он, столь же опьяненный блеском ее глаз, как и в тот день каких-то три года назад, когда впервые увидел их, прибыв в этот дом как простой посыльный. Он быстро клюнул ее в щеку, соблюдая приличия, не преминув, однако, задержаться, чтобы вдохнуть запах ее духов и, словно невзначай, легко коснуться пальцами талии.

– Алекс, – шепнула она, и его имя, сорвавшееся с ее губ вместе с теплым дыханием, коснувшимся его уха, чуть не свело с ума от страсти.

Он заставил себя выпрямиться, но при этом многозначительно посмотрел ей в глаза. Было ясно, что его чувства взаимны и что Элиза тоже жаждет большего, но приличия обязывали, и она отступила в сторону, позволяя мужу с отцом войти в просторный холл, около двадцати футов шириной и почти вдвое больший по длине, протянувшийся до самой задней части дома, откуда на второй этаж, в бальный зал, уводила резная лестница.

Несмотря на то что на часах было лишь начало восьмого, огромный холл был уже наполовину полон, и у генерала Скайлера глаза полезли на лоб от удивления, когда он, мельком заглянув в гостиные по обе стороны холла, обнаружил, что там ест, пьет и развлекается еще больше гостей.

– Боже мой! – хмыкнул он, когда один из лакеев поспешил к ним с Алексом, чтобы забрать треуголки. – Ты замужем меньше полугода, а уже управляешь домом и исполняешь роль хозяйки большого приема! Ты – достойная ученица своей матери, в этом нет сомнений. Но скажи мне, она правда пригласила музыкантов для сегодняшнего вечера? – Он махнул рукой в конец холла, где два скрипача и флейтист наигрывали рил, хоть танцующих пока не было видно. – Я понятия не имел, что мы устраиваем настоящий бал, а не простой ужин.

Элиза подошла поближе.

– Музыканты – это блажь Пегги, осуществленная Стефаном. Очевидно, они «придворные музыканты» в Ренсселервике, и он прислал их сюда, чтобы немного поднять настроение Пегги, расстроенной неурядицами в отношениях наших семей. Я сказала ей, что мы не завели танцевальных карточек и выйдет ужасный беспорядок, но Пегги лишь рассмеялась и заявила: «Это Америка, поэтому мы можем делать, что хотим!» Так она и поступила!

По смеху в голосе жены Алекс догадался, что ей понравилось небольшое самоуправство сестры, но ее немного беспокоило, что это не одобрит отец. И, действительно, генерал Скайлер, казалось, был серьезно озабочен.

– Я боюсь, как бы весь этот шум не потревожил миссис Скайлер, – сказал он.

– Я сразу же обсудила это с мамой. И пообещала, что все увеселения будут проводиться только на первом этаже, а она заявила, что, если уж не может сама поучаствовать в веселье, то хоть послушает через доски пола.

– Что ж, – добродушно усмехнулся генерал Скайлер. – Давайте-ка я найду Самсона и попрошу добыть нам карточки и карандаши, и тогда мы устроим танцы!

С этими словами он вышел из холла.

Алекс воспользовался уходом тестя, чтобы по-настоящему обнять жену и увлечь ее в удобный альков.

– Наконец-то мы вдвоем. Ты пахнешь просто восхитительно, – шепнул он ей на ухо. – Это… клубника?