Преступление в Гранд-опера. Том второй. Шуба из Сибири

И капитан сильнее, насколько это было возможно, съёжился своём углу, чтобы на него было невозможно обратить внимание. Место было превосходно для незаметного наблюдения за происходящим в салоне, к тому же клиент с красным носом, казалось, не замечал никого вокруг него. Он ёрзал от нетерпения на своём стуле, издавая время от времени глухое ворчание, словно русский медведь в берлоге.

– Бедняга мечтает выпить, – подумал капитан, которому уже попадались на его жизненном пути такого рода специфические пьяницы, – он хочет алкоголя любого вида, но изрядной крепости, и пришел требовать от Сен-Труа что-нибудь для увлажнения своей луженой глотки.

Толстощёкая клиентка не злоупотребила временем доктора, так как буквально по прошествии четырёх минут он пришел взглянуть на салон, надеясь, без сомнения, никого больше не увидеть, но, когда он открывал дверь своего кабинета его преждевременно улыбающаяся физиономия оказалась нос к носу с краснорожим посетителем, и последующий диалог начался тотчас же на мажорном ладу:

– Как! Это опять вы! Что вы делаете здесь? Я же вам запретил появляться здесь в часы приёма посетителей.

– Возможно вы и правы, но я не могу застать вас уже два дня… а у меня больше нет ни одного су в кармане. И тогда, раз у меня больше нет средств к существованию, я сказал себе: «Вперёд, нужны решительные средства! Иди и возьми своё.»

– А я… я обязан, в свою очередь вам сказать, что мы больше не нуждаемся в ваших услугах. Позавчера, вы получили своё вознаграждение и… оно… было последним.

– Последнее! Ты закончил, напыщенный дурак! Последнее! Ах, ладно, но мне это кажется странным. В то время, когда я вкалывал по ночам на улицах Парижа, рискуя двадцать раз за ночь получить ответный удар по голове от обихаживаемого мной буржуа, моя просьба имеет для вас настолько мало значения, что вам позволительно дать мне отпуск, крича об этом, словно носильщик на вокзал. Любой лакей имеет право на жалованье в конце недели, я же хочу всего лишь получить свои сто пятьдесят франков в неделю после восьми месяцев работы, и думаю, что это не чересчур много.

– Вы сошли с ума.

– Нет… и в доказательство этому я могу вам сказать, что если вы не раскошелитесь… поверьте мне, что мой будущий поход будет не в кабачок-кабуле, а к комиссару квартала, чтобы поделиться с ним обстоятельствами нашего общего маленького дельца. Мне всё равно, пойти к нему в участок одному, или мы совершим поездку втроём… все вместе. Вы, судя по всему, большой шутник, как и ваш друг, генерал из Перу. Я не буду томим одиночеством во время путешествия на галерах к одному печальному острову.

– Замолчите, презренный вы человек! Я вас услышал.

– Я сражаюсь лишь за своё. Так что выкладывайте всё, что мне причитается, или я закричу громче.

– Уверены ли Вы, что мы здесь одни? – Спросил доктор, выдвигаясь на середину салона.

– Добрый день, мой дорогой, – сказал Нуантэль, внезапно появившись перед ним.

Сен-Труа чуть не упал навзничь при виде капитана, но у него ещё хватило присутствия духа, чтобы повернуться к своему знакомому, вложить ему несколько луидоров в руку и вытолкать его к двери прихожей, проговаривая:

– Возвращайтесь завтра, мой друг… завтра утром… я вам дам одну инструкцию… а сегодня вечером я тороплюсь, и кроме того мне нужно встретить этого господина.

Жалобщик, только что так живо описывающий своё жалкое существование, также был немало удивлён появлением нового персонажа в приёмной доктора, так как без сомнения, для него тоже стало неожиданностью внезапное появление Нуантэля, и совершенно очевидно он тоже не имел ни малейшего желания продолжать этот поучительный разговор в присутствии свидетеля. Он позволил себя прогнать, и капитан остался наедине с доктором.

– Я вас, возможно, побеспокоил. – произнёс Нуантэль. – Вообразите, что я здесь уже около получаса, и буквально заснул в углу приёмной у вашего камина. Пребывая среди полудюжины красивых женщин это совершенно непростительно, но как же тепло и уютно в этом салоне! Но пронзительный голос вашего клиента меня внезапно разбудил.

– Что! Действительно так? Вы спали? – Пробормотал Сен-Труа, пытаясь вернуть присущий ему апломб.

– Мой Бог! Да! Ни разу в жизни я не смог дождаться аудиенции, не позволяя себе поигрывать со сном, и два раза в моей жизни это случилось в приёмной у военного министра, а ещё два раза я принялся храпеть в приёмной Его Превосходительства, да так сильно, что даже пропустил мою очередь. Этот недуг, в результате, заставил меня оставить мою военную карьеру. Так это был, следовательно, ваш клиент? Он не показался мне довольным оказанным ему вами приёмом.

– Это один бедный работяга, о котором я безвозмездно забочусь, и который иногда сердится, потому что я ему предписываю определённый режим, соблюдать который он не хочет, ведь я ему рекомендую трезвость, а он не прислушивается к моим советам. Все его помыслы по прежнему обращены к алкоголю.

– Алкоголики! Какие красивые слова изобретены теперь, в наше время! В 8-ом гусарском полку мы сказали бы просто: «эти пьяницы». Итак, как я понял, ваш больной питает слабость к сильным ликёрам? Вы правы, мне действительно показалось, что он говорил о выпивке.

– Ах! Вы расслышали то, о чём он говорил?

– Только несколько слов… которые мне показались очень бессвязными… побольше су… чтобы пить… проводить время ночью на улицах… Я там ничего толком не понял и, собственно говоря, и не пытался понять.

– Этот несчастный человек – наполовину сумасшедший. У него сильный невроз желудка и я, к моему огорчению, пока не достиг успехов в его лечении, чем сильно огорчён. Но вы, мой дорогой капитан, разве вы тоже нуждаетесь в моих хлопотах?

– Я, доктор, что вы! Нет, Слава богу! Мой мозг в хорошем состоянии, и что касается желудка… то вы сами видели, как он функционировал в воскресенье в «Золотом Доме.» Этот пирог из малиновок остался в моей памяти. Вы должны были бы мне дать рецепт его приготовления.

– Именно этим я обязан вашему визиту ко мне?

– Не совсем точно. Я пришел, чтобы немного объясниться с вами.

– Любое объяснение, какое вы только пожелаете. Следовательно, потрудитесь войти в мой кабинет, ведь время моих консультаций ещё не закончилось, так что только в кабинете мы не подвергаемся риску, что нас кто-нибудь побеспокоит.

– Неужели это могут быть другие алкоголики?

– Нет… опоздавшая клиентка. Вы не представляете, до какой степени женщины бывают неточны.

Кабинет квебекского медика был просторным, но ещё менее освещённым, чем его салон. Плотные обои зелёного сукна заглушали звук голоса, так что было трудно мечтать о месте, более выгодном для признаний. Врач – это в некотором роде исповедник, и Сен-Труа, который истово, в некотором роде, религиозно, осуществлял это профессиональное правило, закрыл на запор дверь, введя в кабинет Нуантэля. Затем он усадил его рядом с собой и начал разговор ласковым голосом:

– Я готов предоставить вам любую справку, в которой вы нуждаетесь. Извините меня за то, что я не предложил Вам сигару. Вы понимаете… я принимаю здесь только нервных… излишне раздражительных женщин… и даже запах табака может вызвать у них обморок. О какой справке, следовательно, идёт речь?

– Я же вам сказал, что мне нужна не справка, а всего лишь одно объяснение, но я не настаиваю на своих словах. Я пытаюсь только узнать, почему вы нанесли в прошлый вторник, точно неделю тому назад, визит Джулии д’Орсо, в её доме на бульваре Малешербе.

Доктор слегка вздрогнул при этих словах, что не ускользнуло от внимательного взгляда капитана.

– Я нескромен, не правда ли? – тут же добавил Нуантэль.

– Нисколько, нисколько! – ответил Сен-Труа с совершенной вежливостью. – Позвольте мне напрячь память. Это было, Вы говорите, в прошлый вторник?

– Да, на следующий день после смерти графа Голимина.

– Действительно, теперь я припоминаю. Итак, все очень просто. Я пошёл к этой бедной женщине потому, что она меня позвала, чтобы со мной проконсультироваться.

– Значит, она была больна?

– О! Ничего серьёзного. Лёгкий невроз… да, невроз лица. Это самоубийство графа произвело на неё очень живое впечатление, и потрясение вызвало нервный срыв…

– И так как она знала, что вы и только вы – первый врач мира по заботе о чрезмерно возбуждённых нервах, она тут же обратилась к вам. Что же, ничего сверхъестественного. Вы ведь её знали до этого визита?

– Исключительно визуально.

– И затем… вы не возвратились к ней?

– Мой Бог, нет! Это было абсолютно бесполезно. Лечение, которое я ей предписал, вылечило больную за сутки. И я безутешно сожалею о том, что сумел слишком быстро её освободить от неудобства, которое бы, если бы оно продолжилось, несомненно помешало бы мадам д’Орсо, пойти на этот бал Оперы, где её, как известно, поджидала смерть.

– Не сожалейте об этом, доктор! Это было предписано ей на небесах. Когда фатум вмешивается в дела, ничего нельзя поделать. Судьба Джулии состояла в том, чтобы завершиться на маскараде. Ваша состоит в том, чтобы, возможно, помочь мне обнаружить преступника, который её убил.

– Я…?! Но мне об этой печальной теме известно не более вашего, – сказал Сен-Труа с живостью, которая заставила капитана улыбнуться. – Я был в Опере с Ласко, в ложе, смежной с ложей мадам д’Орсо, но мы ничего не видели, абсолютно ничего. Следователь вчера нас допросил по этому поводу, и мы ему заявили, что к нашему большому сожалению, мы не в состоянии его о чём-либо проинформировать.

– Я понимаю это, но, возможно, вы сможете мне сказать… мне, кто не является следователем по делу о расследовании обстоятельств смерти мадам д’Орсо… руководствуясь каким мотивом вы в прошлый вторник представились Джулии от имени моего друга Гастона Дарки.

Удар, нанесённый капитаном, был так же прям, сколь и не предвиден, и доктор был застигнут им врасплох. Он покраснел до ушей и ответил подавленным голосом:

– Это ошибка… вы плохо информированы, капитан.

– Напротив, вполне неплохо. Вы назвали Джулии, которая вас отнюдь не звала к себе и не была больна, превосходную причину, объясняющую ваше появление. Вы ей сказали, что месье Дарки вас послал узнать последние новости, и добавили, что были близким другом всё того же Дарки. И, простите мою смелость, эти два утверждения были… мягко говоря, неточны.

– Я протестую, – пробормотал Сен-Труа, ёрзая в кресле, – мадам д’Орсо не могла вам рассказать об этом.

– Нет, я её не видел, но я беседовал с её горничной.

– Её горничной? – машинально повторил доктор, который вполне очевидно начинал терять голову.

– Да, некую Мариетту, девушку очень смышлёную, смею Вас уверить! Она пришла к Гастону Дарки вчера утром, вы слышите, я уточняю, и я там тоже оказался, и она рассказала передо мной обо всём том, что я вам повторил только что. Вы, я предполагаю, окажете мне честь, поверив моим словам.

– Я вам верю, мой дорогой капитан, но… эта женщина могла придумать…

– У неё нет никакого интереса лгать. Впрочем, если Вы оспариваете эти её утверждения, есть очень простое средство разрешить спор, и оно состоит в том, чтобы устроить вашу встречу и личное объяснение, и…

– Это бесполезно… её речи ничего не стоят, я их опровергаю… и я надеюсь, что вы благосклонно примите мои объяснения.

– Я вижу, что вы не понимаете серьёзности ситуации, – холодно сказал Нуантэль. – Если бы шла речь только о том, чтобы знать, кто из вас – вы или эта субретка сказали неправду, я бы не беспокоился. Ваши дела не являются моими, и для меня мало важно, проникли вы к д’Орсо под одним предлогом или под другим. Но моему другу Дарки это небезразлично. Он находит неприличным тот факт, что вы воспользовались его именем без его разрешения, он буквально ранен таким употреблением своего имени, которое вы совершили, и вы догадываетесь, без сомнения, что именно меня он прислал к вам, чтобы объясниться.

Этот последний удар абсолютно выбил из седла Сен-Труа. Несчастный практик не был воинственным храбрецом и перспектива дуэли его ужасно испугала. Любой ценой он хотел избежать сражения и изыскивал средство удовлетворить Дарки, не подставляя себя под удар шпаги.

– Следовательно, – продолжил капитан, – я вас прошу назначить мне время встречи с одним из ваших друзей, чтобы мы смогли вместе установить условия дуэли. Дарки желает, чтобы всё было закончено в течение суток. Если вы предпочтёте выбрать генерала Ласко, это облегчит ситуацию, с ним, как с человеком военным, я легко смогу договориться и быстро уладить все формальности.

В то время, как Нуантэль таким образом разговаривал с квебекцем, тот уже нашел окольный путь, чтобы выпутаться из этой западни, в которую он попал.

– Никогда, – воскликнул он, – никогда я не сражусь с месье Дарки, который мне внушает наиболее живую симпатию. Я предпочитаю удовлетворить его претензии, заявив, что я ошибся, воспользовавшись его именем.

– Прощение! Этого не достаточно. Надо было бы понять, почему вы использовали его имя, или, скорее, пользуясь им, обманули мадам д’Орсо.

– Вы преувеличиваете? Итак, поймите, что сколько бы не стоило моему медицинскому самолюбию сделанное вам признание, знайте, что я желал уже давно иметь мадам д’Орсо в числе моих пациенток, ведь она могла стать для меня очень полезной, если бы ввела меня в тот мир, где неврозы случаются очень часто. К несчастью, я её не знал, и не осмеливался просить месье Дарки представить меня мадам д’Орсо. Когда я узнал, что она порвала только что с вашим другом, у меня появилась досадная идея попробовать обман, который мне казался невинным. Меня вдвойне наказали за мою неосторожность, так как я не успел получить никаких дивидендов от знакомства с дамой, и я оскорбил человека, которого ценю и уважаю. Пожалуйста, скажите ему, что я сожалею о том, что произошло, и что я прошу его принять мои извинения.

– Это… что-то, но этого явно не достаточно. Дарки у вас попросит письменные извинения.

– Я напишу любой текст под вашу диктовку, если вы считаете, что это будет необходимо для того, чтобы стереть малейший след разногласий и взаимного непонимания между вашим другом и мной.

В этот момент доктор из Квебека имитировал действия моряков, бросающих часть груза, балласта, в водную пучину, чтобы облегчить своё судно, сражённое бурей, и жертва своей чести не стоила Сен-Труа почти ничего, если это позволяло ему уклониться от необходимости говорить правду по поводу истинного мотива его визита к Джулии. Он принял бы и другие унижения, лишь бы только не раскрыть тайну своих отношений с Голиминым. Но канадец ошибался, полагая, что сумеет отделаться так дёшево.

Нуантэль между тем думал:

– Пошлость и низость этого странного типа соответствует тому образу, каким я его себе представлял, и я не стану тянуть вокруг да около. Он лжёт с превосходным равновесием низостью и пошлостью и, кроме того, с удивительной бесцеремонностью, так что не стоит церемониться и следует уничтожить и растоптать этого якобы докторишку, необходимо ударить его посильнее.

– Вы ему об этом непременно скажете, не так ли, капитан? – продолжил Сен-Труа, – и я, безусловно, признаю все свои ошибки в такой форме, чтобы она вам понравилась, а вы, надеюсь, возьмёте на себя обязанность вручить эти извинения в милостивые руки месье Дарки.

– Нет, – возразил Нуантэль. – Дарки, может быть, и удовлетворится письмом, которое вы ему собираетесь написать и не вынудит вас сражаться с ним на дуэли, и, даже более того, будет хранить молчание по поводу произошедшего, ведь это дело, если слух о нём распространится по Парижу, сильно повредит вашей клиентуре и вашей практике, но не льстите себе мыслью о том, что он забудет произошедшее. Между нами говоря, доктор, я полагаю, что Дарки не будет больше приветствовать вас при встрече.

– Что! Он придаёт такую значимость к легкомыслию с моей стороны! Я никогда не успокоюсь таким положением вещей… моя ошибка… отношения, которыми я гордился. Я надеюсь, что, по крайней мере вы, мой дорогой господин Нуантэль… вы на меня не будете сердиться.

Капитан же, вместо того, чтобы ответить, встал и принялся гулять по кабинету, насвистывая лёгкую мелодию. Сен-Труа, удивлённый и обеспокоенный, также встал и попробовал совершить отвлекающий манёвр.

– Посмотрите на эту Мадлен в пустыне, – сказал он, показывая на большее полотно, которое висело напротив бюста Гиппократа, отца медицины. – Это – красивое произведение, хотя, и не подписанное. Оно приписывается Аннибалу Каррачи5. Одна из моих клиенток мне подарила это полотно в прошлом году.

– Чтобы вас поблагодарить за то, что вы её вылечили от невроза. Ах! Какая у вас приятная профессия, и я понимаю, что вы постараетесь не потерять её. Но, скажите мне, ваш приятель Ласко о них также заботится, об этих неврозах?

– Ласко! Как?… Я не понимаю, о чём это вы?

– Я у вас это спросил лишь потому, что ваш недавний алкоголик, казалось, его знает.

– Вы шутите, капитан.

– Ничуть. Этот ваш упрямый клиент говорил о Перуанце, а ведь не так много перуанцев в Париже. Я припоминаю также… да, и ведь действительно, как он бранился на вас и этого Перуанца, который может быть только вашим другом Ласко. Он говорил: «они меня посылают прочь, они меня увольняют, но у них ничего не выйдет. Я пойду к комиссару полиции и расскажу ему обо всём.»

– Невозможно, чтобы вы услышали это… и впрочем, это слова, у которых нет никакого смысла…

– Возможно да, а возможно и нет. Любезный пьяница ещё держал и другие речи. Он добавил, что его послали бы, без сомнения, за моря, одно миленькое местечко, но что он не отправится туда в одиночестве. Он утверждал, что вас будет трое, тех, кто совершит это путешествие.

– Вы хорошо знаете, что этот человек безумен, – воскликнул Сен-Труа, лицо которого зеленело буквально прямо на глазах.

– Если он таковым является, то я вам рекомендую его отправить в сумасшедший дом, и чем раньше, тем лучше, – спокойно сказал Нуантэль. – Если же вы оставите этого весельчака на свободе… Ну вот! Стучат. Кто там возвращается через маленькую дверь?

Доктор вздрогнул, и побежал к двери, вероятно, с целью закрыть её на внутренний запор.

Постучали только три раза, но с определёнными промежутками и силой удара. Несмотря на неожиданно проявленную прыть, доктор подошёл к дверям слишком поздно. Они открылись буквально перед его носом, и сам присно упомянутый только что генерал Ласко вошёл скромным шагом в кабинет своего друга.

Сен-Труа отдал бы в этот момент всю свою клиентуру за шанс выпутаться из тягостного положения, в котором он оказался, хотя при любых других обстоятельствах прибытие помощника для него было бы очень даже приятно, но сейчас присутствие Нуантэля могло сильно усложнить ситуацию. Поэтому несчастный доктор изобразил печальное выражение лица при виде Перуанца.

Это непредвиденное появление генерала, напротив, обрадовало Нуантэля. Лицезреть обоих плутов с глазу на глаз одновременно… на такую удачу он и не надеялся и был готов тотчас же ею воспользоваться. Представился момент закончить первую партию с ними обоими сразу и одновременно, но ему надо следовало выбрать один из вариантов, которые крутились в его голове: или вынудить их признать то, что они знали о делах и поступках маркизы в течение ночи бала Оперы, или ограничиться тем, что запретить им появляться в доме у маркизы. Мудрый капитан подумал, что прежде чем сделать выбор, необходимо их довести до такого состояния, чтобы они благодарили его при любом выбранном им направлении атаки. С Сен-Труа эта цель была уже почти достигнута, так что теперь шла речь лишь о том, чтобы быстро атаковать Ласко, который казался достаточно озадаченным увиденным в кабинете его друга. Глупец не рассчитывал встретить у своего сообщника человека, которого он старался уже на протяжении двух дней устранить самым радикальным образом.

– Добрый день, генерал, – произнёс Нуантэль, не протягивая ему руки, – для меня большое удовольствие лицезреть вас здесь. Вы были так любезны написать мне, чтобы я избежал напрасного визита, и я постараюсь вас отблагодарить за это деликатное внимание к моей персоне.

– Я не сделал ничего особенного, лишь только выполнил свой долг, – ответил Ласко с видимым затруднением. – Именно маркиза де Брезе попросила меня обязательно вас предупредить, что встреча с ней невозможна.

– И вы поспешили ей повиноваться. Нет ничего более естественного. Итак, она очень сильно занемогла, эта дорогая маркиза?

– Да, она очень больна. Я, со своей стороны, пришел за Сен-Труа, к которому часто обращаются, чтобы обсудить…

– Неврозы, это мне известно. Когда у меня случится такой же, я непременно обращусь к нему. Вы, полагаете, что удивили меня своим визитом в тот самый момент, когда я у любезного доктора и вашего друга одновременно получал консультацию. Нет, мы попросту беседовали о визите, который он нанёс на прошлой неделе этой бедной Джулии, которую давеча зарезали рядом с вами в Опере. И вы пришли очень кстати, так как вам также пришло в голову посетить тогда Джулию! Я не ошибаюсь, ведь вы отправились к ней в тот же самый день, что и доктор?

– Я? Я вам клянусь, что…

– Не клянитесь. Я видел горничную, которая вас ввела к ней обоих, по очереди. Очевидно, что наш дорогой Сен-Труа приходил предлагать свои медицинские услуги мадам д’Орсо, а вы приходили, в свою очередь, чтобы узнать у неё некоторые сведения о вашем друге Голимине.

– Но, капитан, я протестую, я…

– Опять! Ну сколько можно…? Это абсолютно бесполезно. Я вполне информирован о произошедшем, и мы возвратимся ещё к этой теме, но не об этом сейчас идёт речь.

– О чём же тогда? – спросил Ласко, пытаясь принять важный вид. – Полагаю, что вы собираетесь меня подвергнуть допросу?

– И вы бы не ошиблись.

– Месье! Позвольте мне вам сказать, что тон, который вы приняли в общении со мной, необъясним.

– Я вам это как раз и собираюсь объяснить. Знаете ли Вы человека, который командует китобойным судном из Гавра… человека, которого зовут Жак Крозон?

Ласко отскочил назад, как будто был поражён ударом кулака в грудь и не имел сил для выражения внятного возражения.

– Жак Крозон женат, – продолжил Нуантэль, – и он только что возвратился в Париж после тяжёлой двухлетней северной кампании, и пока он был в море, его жена стала любовницей этого вашего компаньона Голимина. И кажется также, что у неё был ребёнок от него.

– Я не понимаю, почему вы мне рассказываете эту историю.

– На самом деле? Вы меня удивляете. Ладно, но известно ли также вам, кто оказался тем самым мерзавцем, кто писал подмётные письма Жаку Крозону, разоблачающие поведение его жены, и что этот негодяй был близко связан с Голиминым. Гнусно ведь это, не так ли, генерал?

Перуанец ответил только приглушенным ворчанием, а Нуантэль спокойно продолжил:

– Так почему же этот мерзавец предавал таким образом своего друга? Я игнорирую этот факт, потому что меня это мало волнует. Но то, что меня трогает гораздо больше, так это то, что после смерти Голимина автор анонимных писем стал писать мужу, что я также был любовником этой женщины… и что я сменил поляка на этом неприглядном посту. Разумеется, это была бесчестная ложь, и результатом этой подлости должна была стать дуэль до смерти между Жаком Крозоном и вашим покорным слугой. Один из изощрённых способов, изобретённых вами… как с помощью другой силы освободиться от меня, и Крозон должен был стать стрелком той самой силы… Что вы думаете, генерал, об этой комбинации?

– Я думаю, – проворчал Ласко, – что она существует только в вашем воображении.

– Вы ошибаетесь. У меня есть тому доказательства. Доносчик не подозревал, что я был знаком с Крозоном на протяжении не менее двенадцати лет… А ведь доносчик – это вы, генерал, не так ли? Это вас удивляет? Вы не предполагали, что экс-гусарский офицер может быть давним приятелем капитана торгового судна. И это до сих пор странно для вас, но случилось так, что мой старинный друг Крозон показал мне последнее письмо, которое он получил от негодяя, буквально завалившего его подобными писульками. Мы объяснились, и мне не составило никакого труда доказать, что меня незаслуженно оклеветали. Крозон меня попросил найти этого клеветника и собирается его прикончить, как только я его обнаружу. И он не шутит, этот смелый китобой, а у него мозолистая и искусная рука, способная привести приговор в исполнение. Он никогда не дрался на дуэли без того, чтобы не убить соперника, и я сам тому свидетель. И если, случайно, он упустит этого недостойного противника, я сам его достану, и смею вас уверить, что он не ускользнёт от меня.

– Это было бы лучше, – вымолвил генерал, пытаясь принять безразличный вид.

– Это ваше мнение? Тогда, может быть вы желаете, чтобы я вас предоставил моему другу Крозону, и он удовлетворился бы тем, что лично послал бы вас в мир иной.

– Как! Что это означает…

– Это означает, что упомянутый мой доносчик и автор подмётных писем, это вы, – спокойно произнёс Нуантэль, пристально смотря на Ласко.