скачать книгу бесплатно
– Почему тут нет мужчин? – спросил я ещё в первый день, сразу после знакомства. Тогда Гала закурила, сделала одну очень длинную затяжку, составленную из двух последовательных, после чего ответила:
– Это дико… но… все они… в шахтах, под городом, – сказала она. – Я сама не обо всем знаю. Не здешняя… поэтому мои габариты, – она смачно взяла себя за большую грудь, бока и слегка выпирающий живот, – выбиваются из общей идеальности. А о мужчинах… я знаю, что здешние мужчины даже не научены разговаривать. Их используют как скот, который работает на рудниках и строго контролируется.
На этом наш разговор об этом закончился.
– Я, наверное, диковинная зверюшка при тебе? – спустя пару дней спросил я, подойдя к барной стойке и посмотрев ей в глаза, в которых…
– Никогда не смотри в мои глаза, – сказала она, отвернувшись к шкафу с алкоголем. – Мой ласковый и нежный зверь, – хмыкнула она, начиная намешивать заказанный коктейль. Но за тот краткий миг я увидел бесконечную тоску в её взгляде.
«Сильная Гала, с вечной улыбкой на лице… неестественной улыбкой на лице… и всепронизывающим чувством тоски во взгляде… Наверное, она тоже из города Грусти… хотя, может быть, она из города, поиск которого меня привел сюда! Но город тотальной Тоски я должен отыскать сам», – вот, о чем я думал, стараясь поймать баланс супа на подносе в своей руке.
День восемьдесят шестой.
Уже несколько недель я живу в подсобке заведения под названием «Сигарет-ка». Хозяйка по имени Гала – странная для этого странного места женщина, действительно любит курить. Иногда мне кажется, что она вовсе не выпускает сигарету из пухлых пальцев. Иногда мне кажется, что сигареты – единственное весомое, что осталось в её разбитой жизни… именно разбитой. На периоды «до» и «после». Последний такой период начался с попадания в город Женщин, где мужчины, оставленные на уровне интеллектуального развития трехлетних детей, вкалывают на эфемерных рудниках. Гала рассказывает мне об этом то, что сама знает…
Мы пережили послеполуночный час пик и теперь сидим за баром. Каким-то чудом прозрачные окна выходят на пустошь, с которой видно, как колесо огня и жизни выкатывается из-за границы тьмы. Гала, уперевшись локтями о стойку, берет пачку сигарет, открывает её и достаёт оттуда две последних. Одну она потягивает мне.
– Но я не…
– Не обсуждается.
Её голос, подобный голосу божественной блюз-солистки, отсекает любые варианты отказа. Она подкуривает сама и передаёт зажигалку мне. Откашливаюсь после первой затяжки, заставляя Галу довольно улыбнуться.
– Спасибо, – произносит она в тот момент, как её стеклянные, полные усталости глаза сверлят небольшую каёмку диска. – Спасибо, что позволил мне прочувствовать этот момент… последняя сигарета и рассвет… это – божественная рапсодия тоски в нашем дерьмовом мире фальшивых улыбок.– Долгая затяжка и тишина. Столь многословная тишина.
День восемьдесят седьмой.
«Подойди ко мне,
Поцелуй в шею,
Подарю тебе,
Шрам на сердце»
Впервые я услышал, как поёт Гала, в тот момент, когда она пригласила в свой бар «Сигарет-ка» женский блюзовый квартет. Это было великолепно! Раньше… я видел лишь разновозрастных, зачастую помятых, нередко крайне побитых жизнью мужчин, которые рассказывали о себе, о мире, о несправедливости и о розовых очках.
Гала затянула своим хриплым голосом, который пробрал до мурашек, и только теперь я понял, что вновь способен чувствовать. Я вышел из анабиоза, в котором находился…
«Ты точно этого хочешь?»
«Это больно!»
«Это скребёт изнутри!»
Мой психоз активизировался. До этого некоторое время он молчал, не поднимая головы, не расправляя плеч.
«К тебе вернётся…»
«Все вернётся…»
«И нерешительность…»
«И паранойя…»
«И страх…»
Множеством голосов, множеством эхо говорила со мной моя проблема.
«На пороге было так много цветов… – внезапно вспомнил я своё возвращение домой и почувствовал длинную, раскалённую добела иглу, минующую рёбра. – Я. Хочу. Домой», – проскочила мысль, и Гала подхватила её строчкой своей песни.
– Я не знаю, где мой дом, – в унисон с моими мыслями пела эмигрантка из внешнего мира.
День восемьдесят восьмой.
– Прощай… в смысле, прости за все, – говорю я, стоя на пороге заведения «Сигарет-ка». – Думаю, мне пора выдвигаться отсюда. Думаю, настало то время, когда я должен продолжить свой путь, свой поиск истинной истины… для себя… Прощай…
Гала молчит. Она знает, что так надо, что так правильно, что так должно было случиться. Гала, как бы то ни было, была готова к тому, что её сотрудник отдаст швартовы и отправится в дальнейший путь, длина которого равна протяженности скоротечной жизни.
Я иду по улицам города Женщин и пытаюсь придумать дальнейшее направление. Психоз уговаривает продолжить путешествие, а внутри все сводит от желания вернуться в город Грусти и предпринять еще одну попытку найти ту девушку, что посылала… возможно, продолжает посылать мне цветочные шифры.
«Наверное, я пое…» – не успеваю закончить мысль, не успеваю дойти до вокзала, как что-то жесткое, что-то тяжелое, что-то тупое упирается в мою голову. Ну, как упирается… кто-то бьет меня чем-то вышеописанным по голове, отчего вмиг я теряю сознание.
День восемьдесят девятый.
Дзынь… Дзынь… Дзынь…
«Что… п-происходит?!» – думаю я вместе с тем, как мой мозг и мое нутро содрогаются вместе с каждым ужасным, звенящим звуком.
– Прекратите! – кричу я, даже не надеясь на то, что все закончится… и звук не заканчивается. Он становится громче, словно приближаясь.
Дзынь… Дзынь… Дзынь…
Меня тащат. Меня волокут по земле. Я это точно знаю из-за пяток, что скользят по земле и камням. Сквозь адскую боль мой мозг выдаёт недавние события из холодильника при мясокомбинате.
«Неужто мое тело растерзают на закуски?! – по спине пробежал мерзкий холодок. – Неужели моя тоска закончится в желудке голодной женщины из города без мужчин?! Или это какая-то шутка… ошибка?! Или какое-то стечение странных обстоятельств?!»
Стараюсь открыть глаза. Теперь боль ощущается как внутри, так и снаружи черепа. Это то самое, уникальное чувство, когда даже не хочется сопротивляться.
«Путь меня сожрут! – вот моя сублимация. – В виде нечистот я смогу продолжить служить этому миру… как биомасса из белого воротничка», – думаю я, пересиливая себя и открывая глаза.
Вокруг мелькают кирки. Отсюда и звон, к которому прибавляется запах сырой земли.
«Слишком большой аналог могилы выбрал меня для погребения внутри себя», – подумав об этом, я теряю сознание.
День девяностый.
Редкий, крайне полезный минерал добывают тут. Во всяком случае, мне так кажется… Ведь загадочность превышает сингулярность догадки, рассыпаясь на дискретное множество. А сама тайна складывается из окружения, в котором я оказался. Атмосфера, в которую я погружён, сочетает в себе зомбированность, деспотию и матриархат, а единственные разумные люди, которые наполняют нынешнюю реальность – женщины из города, раскинувшегося неподалёку или сверху… или где-то еще.
Вокруг, в хлопковых изношенных робах, рабы с кирками – это мужчины, словарный запас которых составлен из четырёх слов: диггин, вода, еда, сон. Женщины так и называют свой скот – «диггер». Они жестоки, беспринципны и не принимают никаких отступлений от сложившегося порядка. Женщины – самые примерные и суровые солдаты, каких только можно представить. И под эгиду таких я попал.
«Я попал…» – думаю я, пытаясь придумать способ вырваться из-под земли. Самое паршивое заключается в совершенном отказе надсмотрщиц поговорить со мной. Они считают это оскорблением своих чувств.
«У тебя есть только мы!» – хором поют психоз, паранойя и нерешительность. Хочется сесть в углу, обхватить руками колени и сдохнуть под звон и стуки работающего скота.
День девяносто первый.
– Диггин… диггин-диггин-диггин, – слушаю я сутки напролёт и помираю от простуды, подыхая от обязанности работать… несмотря на мою простуду, а это нереально тяжело. Дыхание сбивается, пот пробивается сквозь мерзкое чувство высокой температуры тела. Думаю, такими темпами я очень быстро загнусь, и на этом закончится мое путешествие.
– Вода… еда… сон…
Все в строгих порциях подаётся сюда в строго определенное время… хотя я не могу утверждать этого, так как знать о времени могут лишь женщины, а мужчины… лишь шестеренки механизма, доставляющего наверх бабки в виде прозрачных камней.
– Диггин… Диггин… Диггин, – уже начинаю заговариваться и поддерживать общие выкрики. «Наверное, так проще… Возможно, это как раз то, что я искал… – думаю я, потихоньку лишаясь разума. – Нет мыслей, нет чувств, нет фантазий… ничего нет», – вот то, о чем думаю я, чувствуя движение моего психоза.
«Ты вооружён и потенциально опасен».
«Ты вооружён и опасен».
«Ты вооружён».
«Ты опасен».
«Твоё оружие – твой рассудок».
«Твоя опасность – твоя кирка в руках».
Психоз подталкивает… нет… психоз призывает меня к тому, чтобы пробиться из-под земли наружу и бежать… бежать… бежать из великолепного города Женщин.
«Мне нужен город тотальной Тоски! – слышу голос рассудка сквозь голоса моего диагноза. – А не все вот это!»
День девяносто второй.
Сложно быть человеком, когда ощущаешь себя порождением. Сложно считать себя человеком, когда тебя… когда из тебя делают животное… сложно оставаться человеком, когда от тебя ничего не остаётся. Только отчаяние, только паника, только страх сдохнуть, подкреплённый самыми великолепными женскими фигурами, которые только можно представить! Так сложно быть единственным мужчиной в городе Женщин, где ты – нежеланный пришелец и часть хрупкой экосистемы, в которой такие, как ты, – скот… и ты видишь то, как из человека сделали ничто.
– Отошли в сторону! – голосом командира говорю я, прижимая к себе девушку, от которой пахнет корицей и мятой. – Я не шучу. Так что, если вам ОНА вам дорога… как тебя зовут?
– Клер!
– Если вам дорога Клер, расступитесь!
В нас нацелены небольшие револьверы, и таких стрелков очень много.
– Куда идти? – спрашиваю я, судорожно обшаривая взглядом сомкнувшееся кольцо из прекрасных женщин.
– Туда, – девушка показывает пальцем, а я чувствую её дрожь. Я чувствую себя дерьмом… простуженным, уставшим, грязным ублюдком, который взял заложника.
«Молодец! – кричит психоз – А ведь не так давно ты боялся написать первым! Растёшь!»
Меня встречают мысли о девушке-цветке из города Грусти.
«Гала… как же ты права! Все проблемы в нас и от нас самих!» – думаю я, слегка касаясь иглой кирки тонкой шеи своей заложницы и стараясь не повредить фарфор кожи.
День девяносто третий.
– Пожалуйста, выведи меня отсюда! – спокойно, тихо, практически неслышимо произношу на ухо своей заложнице. – Пожалуйста!
В моем голосе просьба, страх, отчаяние, а внутри, между тем, голоса психоза, кричащие адреналиновым безумием: «Давай… давай-давай-давай!»
– Пусти меня, создание! Отпусти, я тебе говорю! – девушка старается вырваться, дергается, выкручивается змеей. – Создания не имеют права касаться женщин! – она хрипит собственной яростью.
– Пожалуйста… пожалуйста! – продолжаю шептать я, не выпуская из вида идущих со всех сторон прекрасных, опасных, жаждущих возмездия женщин.
Так мы движемся вдоль стены. Это единственный способ обезопасить затылок. Так мы движемся вдоль стены, а страх внутри меня затягивает петлю на шее. Ту самую, которая была накинута перепиской за ноутбуком… Так мы движемся вдоль стены, рискуя стать первоклассной мишенью для тира. Так всё человечество движется вдоль стены и ждёт минуты своего расстрела.
«Рано или поздно все превратится в пыль, – шепчет психоз – Все и вся!.. Последними рассыплются стены и сожжённые мосты».
День девяносто четвёртый.
Самое мерзкое место в мире, которое навевает мне ассоциацию с цинковой банкой для военных трупов, раскрывает свою пасть… лифт проглатывает нас. Дальше нас ждёт тяжёлая тишина сквозь асинхронное дыхание.
«Смогу ли я вырваться отсюда? – думаю я, просчитывая все варианты того, что делать после того, как двери откроются. – Ведь это была шахта, а я был диггером в среде обезразумленных мужчин… в окружении Адамов в первозданном его виде. – Как мне миновать дальнейшие помещения и выйти? Будут ли эти дальнейшие помещения и… насколько много там охранниц?» – вращаются мысли, кружа свой нудный хоровод.
В конце концов створки распахиваются, и нас встречает облава во главе с странного вида женщиной.
– Эй, ты, – у неё низкий голос,– с тобой говорит мэр сего рая! – она слишком приторна и манерна, это слышно по интонации. – Я здесь, чтобы выставить тебя отсюда! – говорит она, а я обращаю внимание на большую выпирающую челюсть, на тяжёлые надбровные кости, на сломанный нос. – Такие, как ты, тут не нужны!
После лица я изучаю шею, широкие плечи, мощные груди на грудных мышцах, практические отсутствующую талию и огромные руки с костяшками, по размеру напоминающими перепелиные яйца.
– Если ты хочешь уйти, есть три требования! – продолжает женщина, бедра которой разбиты на четыре мышцы и выглядывают из выреза плотно сидящего на ней платья. – Первое! Ты никогда больше сюда не вернёшься!
Не могу понять того, что именно меня смущает в этой особе, кроме явной любви к спортзалу… и спортивной фармакологии – для получения мышц таких объемов.
– Второе! Ты должен отпустить нашу девочку!
Ещё раз пробегаю по всей её фигуре взглядом и нахожу то самое, что не заметил раньше.
– Третье! Вот тебе велосипед! Вот твои шмотки и твои деньги! Проваливай отсюда! – обращается ко мне мэр города женщин, являющийся трансвеститом или… трансгендером.
«Вот это ирония, – смеюсь я вместе с психозом, соглашаясь на требования. – Если они меня сейчас пристрелят… эта ситуация стоила того, чтобы погибнуть здесь, – думаю я, забирая вещи и велосипед. – Все дело в кадыке», – беззвучно смеюсь я.
День девяносто пятый.
Я голоден. Я устал. А обезвоживание превратило язык, горло и мысли в наждачную бумагу, о которую стираются годы оставшейся мне жизни, приближая их к числу «ноль». Иногда я использую выделенное мне средство передвижения, иногда качу его рядом, иногда откровенно ору на него, полыхая от ярости к тому извращенному рассудку, который придумал мне такую пытку.
Меня окружает степь… пустынная степь под холодными лучами зенитного солнца, спадающей луны и двух моментов кромешной тьмы. Теперь я понимаю, почему меня выпроводили через другой въезд в город… они знали, что это место либо прикончит меня, либо… если это «либо» вообще существует.
«Двигай поршнями, ленивая задница!» – психоз не позволяет мне остановиться, он мешает мне уснуть, только он сохраняет мою способность к движению. Впервые я рад этим голосам в своей голове.
